Текст книги "Бонжур, Антуан!"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Улочка кончилась, выведя нас к каналу, и мы свернули на набережную. Запыхавшийся Якоб догнал нашу группу. Он был неглупый мальчик и не кричал.

– Я дозвонился ей, – шепнул он. – Она уже выехала…

– Спасибо, Якоб, – ответил я и посмотрел на горбатый мост, открывшийся впереди.

Что было на мосту? Свидетельствует Виктор Маслов, сын Бориса. 12 часов ночи июля месяца 20 дня 1944 года. Мост через Амбле. «Кабаны» выходят на мост, чтобы последний раз обговорить детали и занять назначенные места. Над мостом тишина. И тогда взлетела ракета, ослепив партизан. Забили автоматы. Из-за поворота тут же выскочили мотоциклисты с пулемётами, за ними грузовой фургон. Но политических заключённых не было в том фургоне. Там сидели немецкие солдаты, а с ними и Дамере, он же Щёголь. Они стали стрелять прямо из машины. И Дамере стрелял. «Кабаны» отвечали разрозненно, успели бросить несколько гранат, но ракеты продолжали освещать их, и деваться им было некуда. «Прыгать и уходить!» – приказал Альфред Меланже. Немногим удалось спрыгнуть и спрятаться в спасительную темноту кустарника. У отца был ручной пулемёт, поэтому он прыгнул неудачно и сломал ногу. Он залёг в кустах и открыл огонь. Но силы были слишком неравны. Скоро сопротивление кончилось. Щёголь спустился вниз, чтобы опознать трупы. Тут и увидел его Альфред Меланже, укрывшийся в кустах. А немцы продолжали шарить по берегу, чтобы убедиться в том, что они убили всех. Щёголь нашёл отца и вывернул ему карманы. До моста было далеко, он не осмелился тащить мёртвого и оставил его в лесу. Ему хватило той записки, что он нашёл в отцовском кармане. Немцы собрали раненых, и Щёголь уехал с ними в той же машине.

Так было на мосту, и невесело мне сделалось оттого, что я узнал об этом. Как и кому доказать то, что было на мосту? Каков мотив? Ещё не всё было ясно с мотивом – мне бы только в портфель заглянуть. Куда у него билет? А теперь буду я рассказывать свою историю и тыкать пальцем в предателя. Ну, составят на него протокол, заплатит он пятьсот или сколько там франков за разбитый велосипед, отвалит несколько тысяч на лечение – и будет восстановлена справедливость, как её понимает уважаемый господин инспектор, который не Мегрэ. И даже если он хоть на полпроцента поверит в мою историю, все равно пойдёт волокита. Если и задержат Щёголя, он тут же выйдет под залог и смотается, у него миллионы, и есть куда сматываться. Он снова переменит имя, перекрасится, перелицуется – ещё на двадцать лет, – а там и срок давности выйдет, и станет он снова почётным пенсионером, попечителем, президентом какого-либо нового общества и, чего доброго, за мемуары примется.

Дудки! Не затем я так мучительно шёл по следу и собирал ускользающие камни.

Зашумел мотор. По каналу неспешно проплыл катер, лохматя застойную воду. Островерхие дома с черепичными крышами тесно жались один к другому. Бабуся из Фастова сидела в нижнем окошке, греясь на утреннем солнышке. Бабусе было хорошо, она нашла все, что искала. Она скользнула взглядом по нашей группе и не узнала меня. Что я бабусе?

За горбатым мостом поднимались кроны деревьев, игольчатый шпиль колокольни.

Прошли мимо лестницы. Стёршиеся ступени уходили под воду, тень от низкого парапета ложилась на поверхность канала. Парапет за лестницей стал ещё ниже. Я шагал, и глаза мои притягивались к воде.

Виллем медленно выехал из улочки, подходящей к мосту, и остановился возле углового дома. Он опустил стекло и сделал знак рукой, указав на заднее сиденье. А что? До голландской границы в самом деле двенадцать километров. Виллем сумеет там проскочить, коль обещал. Раз-два, и мы в Амстердаме с Мишелем Реклю в багажнике. Завтра в это же время в Амстердаме приземлится мой самолёт. Три-четыре-пять, и мы в Москве с Мишелем. Громкий показательный процесс над военным преступником, бельгийская нота протеста, шум-гам-тарарам.

Я усмехнулся, тоже мне деятель из Шин-бета, подумал я невесело про самого себя, да и Щёголь опять же не Эйхман. Подумаешь, мелкий предатель, перелезший через стену и выдавший всего-навсего девять хороших ребят! Да Бельгия и ухом не поведёт из-за такой пустяковины. Самому придётся…

Антуан перехватил моё переглядыванье с Виллемом и незаметно покачал головой: отставить, Виктор, наша игра не того стоит.

А мы почти дошли до моста. Что же всё-таки стоит? Ради чего стоит рисковать головой? Ведь отец сложил голову, не колеблясь, когда на его пути встретился его мост. А где мой мост? Пройду я мирно по мосту и сверну восвояси в участок.

Щёголь шагал, то и дело оглядываясь на меня и крепко прижимая портфель к себе. Он тоже увидел серый «мерлин» – надолго он его запомнит, – догнал инспектора и что-то сказал ему. Полицейский инспектор сделал успокаивающий жест. Щёголь отстал. Я тихонько присвистнул и перебежал вперёд. Теперь Щёголь был между мной и Антуаном, полицейский вышагивал сбоку.

С той стороны моста показалась извозчичья пролётка с высоко поднятым черным верхом. Там сидели две парочки, глазея на умиротворённый, особо оберегаемый государством средневековый пейзаж. Вороной мерин натужно тянул туристов на взгорок перед мостом. Извозчик в чёрном цилиндре изваянно сидел на облучке. Из-под моста, взбивая струю, выплывал катер.

Часы на дальней колокольне мелодично начали отбивать удары. Завтра в это время я буду над облаками, а суд мой ещё не исполнился.

Набережная пошла на подъем, смыкаясь с мостом. Пролётка добралась до вершины горба и покатилась вниз. Инспектор повернул на мост. Послышался шум мотора. Из-за угла, где стоял Виллем, медленно выполз фургон с белыми крестами. Завидев туристов и наше шествие, автопоп тут же включил свою технику.

– Зачем предал ты, Иуда окаянный, господа нашего… – во всю гулкую мощь разнеслось над омертвевшим каналом. Мерин на горбине моста взвился на дыбы, Виллем поддал его длинным сигналом и распахнул дверцу. Полицейский с недоумением смотрел то на автопопа, то на вздыбившуюся лошадь. Женщины в пролётке завизжали. Инспектор кинулся к ним на помощь.

Антуан обернулся. Я присел на колени, прихватил Щёголя за левую ляжку и несильно перекинул его через парапет. Он болезненно вскрикнул и, выронив портфель, полетел в канал.

Напуганный автопоп выключил магнитофон, и проповедь оборвалась на полуслове. Инспектор схватил лошадь под уздцы. Часы на далёком соборе продолжали отбивать удары. Колокольный звон ликующе плыл над каналом.

– Держи его! – заорал Антуан, срывая с себя пиджак.

Полицейский добежал до парапета. А там только тихий всплеск раздался. Он болтался в канале и пускал пузыри, цепляясь за осклизлые камни. Я сделал ему ручкой: аривидерчи – и расстегнул портфель. Синяя тетрадь перекочевала в мою папку, остальное я оставил на месте, мигом все разглядев.

Катер, вынырнувший из-под моста, развернулся к парапету. Моторист с озабоченным лицом крутил штурвал. Инспектор на мосту никак не мог управиться с лошадью.

– Ловите его, господин инспектор! – кричал Антуан, продолжая усиленно срывать пиджак. – Он хотел скрыться и прыгнул в канал!

– Что случилось? – набежала на меня Ирма.

Часы на колокольне ударили в последний, одиннадцатый раз.

– Кто его знает? – ответил я, доставая сигарету. – Я в этот исторический момент проповедь слушал. Не ныряй за ним, Антуан, сам выплывет. Эти современные предатели хорошо плавают.

– Конечно, он сам прыгнул, – заявил подошедший Виллем. – Он хотел удрать. Я видел это собственными глазами и готов подтвердить под присягой.

Я тронул полицейского за плечо и всучил ему портфель:

– Тут важные документы, я их спас.

Инспектор оставил лошадь и свесился через парапет моста. Все так же внезапно улеглось, как и случилось. Лишь Щёголь продолжал барахтаться и вскрикивать. Катер подошёл к нему почти вплотную. Мужчина в белой шляпе протянул Щёголю руку, но тот, похоже, перестал соображать и ничего не видел.

Я посмотрел на инспектора. Тот глянул на меня. Я ему улыбнулся. Он поднял палец и погрозил.

– Мсье, – сказал он, – вы напрасно стараетесь играть в Тиля Уленшпигеля.

– Мерси, мсье, – ответил я. – Но ведь и вы не Мегрэ.

– Ты меня уморишь, Виктор. – Это засмеялся Антуан, – но всё-таки я верю в бельгийских полицейских. Может, когда-нибудь из нашего господина инспектора всё-таки получится хотя бы пол-Мегрэ.

– Я отправлю вас в кутузку, – пригрозил инспектор вовсе не грозно.

А мужчина в белой шляпе продолжал тянуться с катера и никак не мог ухватить скользкого Щёголя. Наконец он поймал его за шиворот, но выловил лишь пиджак, который сполз с экс-президента, как шкура со змеи. Мужчина с досадой отшвырнул пиджак в канал и продолжал шарить по воде. На помощь ему подоспел моторист. Вдвоём они таки умудрились схватить Щёголя и втащили его. Он немного нахлебался, глаза вытаращены, но ничего не видят.

Пиджак некоторое время плыл по воде, потом ушёл на глубину.

Я услышал нетерпеливые гудки за спиной и оторвался от парапета. За фургоном с белыми крестами, пытаясь объехать его, стоял вишнёвый «фольксваген», и за рулём сидела женщина.

Я галантно распахнул дверцу:

– Мадам Констант, вас-то мне и надо. Ищу вас по всем морским телефонам. Но вы не опоздали, мадам. Где ваш фотоаппарат? Тут найдётся интересная натура…

– Неужели вы всё-таки нашли его? – обрадовалась она. – Покажите же его скорее!

– Силь ву пле, сударыня!

А инспектор и полицейский уже тянули Щёголя через парапет. Когда Констант увидела Щёголя, она тихо ахнула:

– Это же президент Поль Батист!

– Экс-президент, – уточнил я. – И не Поль, а Мишель…

– А ведь он был в понедельник в архиве генерала Пирра, вы оказались правы. Кто бы мог предположить! Но хорош, хорош.

Таким она и сфотографировала его: и как его тащили под выкрики полицейских, и как наконец поставили на набережной.

С него текло, и под ногами тотчас набежала лужица. Подтяжки вздулись на животе. Он был смешон и жалок.

Констант восторженно крутилась, снимая его со всех сторон, пока не кончилась плёнка.

Он понемногу пришёл в себя и начал закрываться, прятать лицо и отмахиваться. Обхватил руками плечи – и тут до него дошло!

– Мой пиджак! – вскрикнул он. – Мои ключи!

Ключи – это неплохо.

– Мой паспорт, мой билет! Он стоил сорок две тысячи!

Паспорт и билет – это замечательно, это как раз то, что надо! Хороший был у тебя билет – на сорок две тысячи, это же восемьсот долларов, дальний билет – и весьма. Я постарался припомнить расписание рейсов, которые видел в «Паласе», там стояли и цены. Нет, сегодня ты уже не улетишь, Щёголь!

– Мой адрес! – продолжал он взвизгивать все громче.

Я что-то не понял, как тут реагировать – радоваться или дивиться. Вот когда все сцепилось до последнего камушка. Вопли над затхлым каналом сошлись со знаком Альфреда. Я подошёл к Антуану.

– У него был билет на рейс КЛМ – 843 Амстердам – Сидней. Спроси-ка у него, Тото, про этот адрес. Но… с подходцем.

Антуан всегда понимал меня с полуслова. Он сунул руки в карманы, вразвалочку подошёл к Щёголю.

Потом нагнулся над ним и ласково шепнул:

– Если ты забыл адрес, Щёголь, я тебе помогу, но только – молчок! Запомни раз и навсегда: Веллингтон-стрит, двенадцать.

– Тридцать четыре, – машинально отозвался Щёголь.

– Привет от Чарли! – Антуан щёлкнул его по кончику носа. – А телеграмму ты уже дал? Не забыл ли ты пароль, Щёголь? Могу напомнить. Каково-то тебе сейчас, «дружочек»?

– Мне очень плохо! – И только тогда до него дошло, что он сболтнул. Он закрыл лицо руками и, наверное, попробовал проглотить свой язык, но у него и это не вышло. Колени его подогнулись, и он присел в натёкшую с него лужу.

Я подошёл, чтобы рассмотреть его поближе. Я глядел на него даже с нежностью. Слабоват ты стал, Щёголь. В тираж пора. А то что же получается: Луи на пенсии, Антуан ишачит на тебя, как вол, бедного Ивана ты прижимаешь. А сам позваниваешь колокольчиком и шатаешься по всему свету вплоть до иностранного города Сиднея? Да здравствует неравенство! Да? Так больше не пойдёт, мой миленький!

Констант ничего не поняла из разговора Антуана со Щёголем.

– Привет от Виля, господин инспектор.

– Кто это такой? – спросил он.

– Мне, право, неудобно, господин инспектор. Я же иностранец… Спросите у своих соотечественников, об этом Виле вся Бельгия знает.

Констант захлопала в ладоши. Я подошёл к Щёголю и приподнял его за подтяжки.

– Примите, господин инспектор, этот ценный груз. Перед вами четвёртый участник ограбления льежского банка, совершенного в сентябре сорок четвёртого года полковником Вилем. Не так ли, мсье экс-президент?

Тот помалкивал.

– Се ля ви, – сказал Антуан.

– Папку «кабанов», похищенную из архива генерала Пирра, вы можете взять в портфеле, господин инспектор. У кого есть вопросы?

– Но мотив, мотив? – с улыбкой подивилась Констант.

Я просвистел ей песенку «Как прекрасно пахнут ананасы». За меня ответил Антуан.

– Он очень хотел разбогатеть. Сорок лет, а он всё ещё рядовой учитель. И война уже кончается. На войне он тоже не стал героем. И тут он узнает, что полковник Виль собирается совершить налёт на банк, но вся четвёрка уже укомплектована. Двое рядом с Вилем, они ближайшие его помощники, их не тронешь. А четвёртый, Альфред Меланже, в лесу. И он предаёт «кабанов» вместе с их командиром, чтобы занять вакансию. Заодно он получает самое надёжное в мире алиби – могильную плиту, потому что тут ему ещё раз повезло: в день освобождения Льежа погибает его кузен Поль Делагранж, и Мишель берет себе его имя, надёжно и казалось бы навеки прикрыв своё преступление могильной плитой. О том, как он переменил имя, я уже рассказывал, для большей безопасности он разделил чужую фамилию на три части. И полковник Виль безбоязненно оставляет его в Бельгии, потому что ему надо иметь тут своего человека. Мишель заработал свою долю: тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч. Капитал требует вложений, и тогда он вступает в сговор с бароном Мариенвальдом… Остальное, как говорится, дело техники. Я надеюсь, что наш инспектор достойно справится с этой задачей.

– Ну что, ж друзья, – я обнял Антуана и Виллема, – дело о «кабанах» можно считать завершённым.

– Дело об особом диверсионном отряде «Кабан» и полковнике Виле только начинается, – возразила Констант, деловито защёлкивая футляр аппарата. – Это будет лучший заголовок года, но я вам его не скажу.

– Мерси, сударыня, – я поклонился.

– А теперь мы пойдём в кабачок, – предложил Антуан. – Я знаю тут одно местечко, куда, бывало, хаживали Тиль и Ламме Гудзак. Там и поговорим. Кажется, мы сегодня ещё не завтракали.

– Сначала вы пройдёте в полицию, – сурово заявил инспектор, – и я составлю протокол.

– Кончай тянуть резину, инспектор, – сказал я ему. – Мы приглашаем.

– Всё-таки вы хулиганы, – сказала Ирма по-русски, но её никто не понял.

ГЛАВА 28

– Салют, Серж! С бонжуром, ребята…

– Чао, Витторио. С благополучным.

– А-а, привет! Выражаю тебе своё полное. Как съездишенз?

– Банзай гезунд, Витю-сан. Кахен твейн делахт?

– Комси комса, или, по-нашему, абсолюман. А каки васи делаете?

– Токанава тояма, что означает в переводе: на том же уровне плюс пять процентози.

– Значит, у тебя все о'кэй?

– Ах, ребята. Если бы вы только видели! Этого ни в сказке сказать, ни пером написать, вы никогда не поверите, вы никогда не узнаете. Это надо видеть, это надо чувствовать, это надо обонять; какие шампиньоны я ел в сметане, это же умереть!

– Смотрите на него – он уцелел!

– Как же ты выжил, бедненький? Аж осунулся. Просто глядеть на него невозможно, до чего он осунулся.

– А нам оставил?

– Нам он выдаст сухим пайком.

– Честно говорю, ребята. Какие шампиньоны! Такие и в сладком сне не приснятся. Сюзанна, жена Антуана, готовила.

– Я всегда знал: в нём погиб великий чревоугодник.

– Значит, он ещё и насюзанился? Вот это парень!

– А что? Осанка у него вполне. Сразу заметно: человек ел шампиньоны.

– Клокочете мелкой завистью? Насчёт Сюзанны ты мимо дал, Сержик. Я же вам от души рассказываю. Этот Антуан, знаете, какой парень! Антуан – это человек.

– Партизан?

– Что за вопрос!

– А как по-ихнему партизан?

– Так и будет – партизан. Это же французское слово.

– А я-то думал, что партизаны только у нас были. Выходит, мы их у французов позаимствовали?

– Что же сие означает?

– Партизан – это буквально соратник.

– Значит, мы твои партизаны?

– Нет, ребята, это я ваш партизан.

– Смотрите, как скромничает! Я его буквально не узнаю.

– Перед нами новый человек!

– А что? Нашампиньонился и сделался скромным – закономерная деградация.

– Скромность украшает даже штурманов.

– Наш Коля, к примеру, третьего дня не то что шампиньоны. – Комара съел. И ничего – помалкивает.

– Коля съел Комара? И вы молчите?!

– Наш Коля теперь в финале. Об этом знает весь мир и ближайшие планеты.

– Так он же в деревню ездил?

– Виват, Николя! Как же это произошло? Чистая или по очкам?

– По чистой положил его наш Коля. В третьем раунде. Комар и пикнуть не успел.

– Вот это номер! Коля в финале, а я про шампиньоны вам заливаю.

– Скромность, скромность…

– Комар для меня не проблема. А вот теперь в финале с Эдиком придётся, это уже кое-что.

– Эдик – это штучка. Он гармоничен.

– Неужто в финале с Эдиком? А кто его сейчас тренирует? Когда финал?

– У Эдика правосторонняя стойка. И реакция у него на уровне. Берегись его левой.

– И вообще Эдик гармоничен.

– Зато с Эдиком интереснее. Будет на что поглядеть.

– Что вы, ребята? Коля самого Комара уложил. Да после этого Эдик сразу лапки поднимет. Он сдаст психологически.

– Эдик психологически не сдаст. Эдик гармоничен.

– Заладил. А Коля наш что – не гармоничен?

– У Коли коронка – встречный прямой. Садись на него в ближний бой, Коля, и всё будет в ажуре.

– А чего же ты про Веру не спросишь? Скромность заела?

– Спрашивается, где Вера?

– Очнулся. Верочка отгул взяла по уходу за отцом.

– Волнующе и непонятно…

– Отцу операцию делали. «Излишки» какие-то вырезали. Так она теперь у него днюет и ночует.

– Сплошные чудеса. Что же толкнуло её на этот героический шаг?

– Ты и толкнул, дольче Вита. Уж больно она задумчивая стала, когда ты её в щёчку чмокнул.

– О чём нашёптывал ей у трапа? Признавайся открыто.

– Ребята, вы меня знаете. Я вас тоже. И я со всей ответственностью заявляю: я славы не ищу. Я рядовой советский труженик. Зачем я буду присваивать себе то, чего не совершал?

– Вот к чему приводят поцелуи в запрещённом месте.

– Здравствуй, Тиль.

В дверях стоял Командир, и в руках у него брюссельская газета. Я вскочил.

– Разрешите доложить, Командир. Штурман Виктор Маслов явился из краткосрочного отпуска. Готов приступить к своим обязанностям.

– Вы только поглядите, товарищи, что пишут тут про нашего штурмана. – Командир развернул газету. – Узнаете?

Там я стоял в рост и сурово указывал пальцем. Фотография занимала два столбца. А по соседству в таком же формате был выставлен обмокший Щёголь. Он стоял на полусогнутых, изо всех сил закрываясь от меня руками, смешно у него получалось. Даже на застывшем снимке видно было, как у него поджилки трясутся.

– Так это же наш Витторио. Напартизанился он у них, как я погляжу.

– Насюзанился, напартизанился, наобонялся…

– «Русский Тиль мстит за отца», – с выражением сказал Командир, указывая на заголовок, набранный аршинными буквами.

– Смотрите, и медаль на кителе какая-то.

– Что вы, ребята, это не он. Он в это время питался шампиньонами.

– Первый раз вижу, ребята, честно говорю. Я тут совершенно ни при чём. Это все Антуан.

– Предварительный диагноз отменяется. Это не скромность, это корень кубический из скромности. Это святой наив.

– Я же говорил: перед нами другой человек. Перед нами – Тиль Уленшпигель.

– И мы ему верили…

– Ну зачем вы, ребята… – взмолился я. – Да ещё при Командире.

– Приедем – разберёмся в твоём поведении, – отрезал Командир. – Доложишь в экипаже, что ты там творил…

– Я больше не буду, Командир, – ответил я. – Ведь и повода больше нет, отец-то у меня был один…

– Борт ноль сорок один слушает, – сказал Николай. – Командир, порт запрашивает вылет.

– По местам, – приказал Командир.

– Правый готов, – сказал Виктор-старший.

– Левый готов, – сказал Командир.

– Приступить к проверке системы, – сказал Сергей.

– Вас понял, – продолжал Николай. – Видимость пять километров, ветер северо-северо-западный, до трех баллов.

– Скорректировать маршрут, – сказал командир.

– Ветер северо-северо-западный, до трех баллов, маршрут принимаю, – ответил я.

– Выходим на ВПП, – сказал Командир.

Ведомая тягачом машина беззвучно качнулась и тронулась с места, заносясь правым крылом. Мы разворачивались, и я увидел здание вокзала с галереей. Антуан стоял в стороне от прочих, у меня сердце защемило, когда я увидел его одинокую фигуру на верхней галерее, вот так и мать стояла на краю поля, провожая меня.

Антуан заметил, как мы тронулись, и поднял руку.

Машина продолжала разворачиваться, вокзал проплыл и начал уходить за срез иллюминатора. А мы пойдём с полосы прямо на север, и я не увижу Антуана сверху, там только вата облаков и общие планы.

Я на секунду оторвался от карты, чтобы последний раз глянуть в окошко:

– Оревуар, Антуан!

1968-1971

notes

Примечания

1

Имена действующих лиц, равно как и названия деревень, отелей и проч. в повести выдуманы, и автор не несёт ответственности за то или иное совпадение.

2

В бельгийском движении Сопротивления в годы войны действовали несколько организаций, среди которых следует отметить возглавляемый коммунистической партией Фронт Освобождения (Независимости), Секретную армию (Армее Секре), Белую бригаду (Витте бригаде) и др. Эти организации различались не только своими политическими платформами, но и степенью активности в борьбе с фашизмом. И в настоящее время между организациями ветеранов существуют довольно сложные отношения. Вот почему автор решил произвести на свет неведомую Армию Зет: пусть она и встречает нашего героя. (Прим. автора.)

3

Этот эпизод с предательством является реальным фактом.

4

РАФ – Королевские воздушные силы.

5

Перевод М.Ваксмахера.