Текст книги "Бонжур, Антуан!"

– Пепел Клааса стучал в моё сердце, – повторил Уленшпигель…

– О! – сказала она. – Этой войне нет конца. Неужели мы так и проведём всю жизнь в слезах и крови?..

– Нас предали, – ответил Уленшпигель…

– Мы их распознаем, – сказали Уленшпигель и Ламме… Шарль де Костёр

ОТ АВТОРА

Конечно, таких острых ситуаций, которые пережил герой повести, не было в действительности. Но почему же им не дано было случиться, да ещё в такой реальной стране, как Бельгия? Во время второй мировой войны в рядах бельгийского Сопротивления бок о бок с бельгийцами сражались сотни русских, поляков, чехов. И они погибали там… Так что на месте Виктора Маслова, приехавшего на могилу отца в Арденны, мог оказаться молодой поляк, серб или чех. И всё же автор по причинам, вполне понятным, избрал в герои русского юношу, отсюда и проистекает та убеждённость в характере его действий, когда он узнает о предательстве. Автору пришлось заменить имена действующих лиц, ведь там, в Бельгии, и сейчас живут вполне реальные люди, которые могли бы принять на свой счёт события, описанные в повести.

Вот и получается, будто ничего такого и не было. Но разве ж не могло быть именно так?..

ГЛАВА 1

– Пора, ребята, – сказал я, продолжая сидеть в кресле. Столько ждал этой минуты, дни считал, а сейчас понял, что не хочется уходить. Так бы и остался с ними хоть на один рейс.

Николай кивнул в сторону двери:

– Ни пуха тебе, ни пера. Не промахнись мимо полосы. Держи бортовые огни в ажуре.

– Будет сде, – отвечал я, не трогаясь с места.

– Не спеши, – сказал Командир. – Присядем на дорожку.

Мы и без того сидели, но так уж полагалось. И это должен был сказать Командир. Ребята помолчали, поглядывая на меня.

– Значит, таким макаром, – деловито начал Сергей, прервав молчание. – По музеям не ходи, по кабакам не шляйся, стриптизы не смотри. Усвоил?

– Не будь туристом, – сказал Командир.

– Будь человеком, – подхватил Виктор-старший.

– И вообще, наведи у них порядок, – заключил Николай. – А то они совсем загнили.

Ребята дипломатично засмеялись.

– Ты на отца-то похож? – спросил Командир, он всё-таки хотел дознаться до главного, а заодно и меня приободрить.

– Как вам сказать, Командир. Я ведь такой… Отец был сам по себе, я тоже сам по себе. И вообще Масловых в одной Москве пруд пруди. Так что «вояж» может закончиться лёгкой загородной прогулкой, обидно, конечно, будет… – Впрочем, что им толковать, они и без того в курсе.

– Разберётся, не маленький, – продолжал Командир, зная, как много значат его слова для меня.

– Предсказываю: он вернётся героем, – Сергей поднял указательный палец и глянул на меня.

– А как по-французски «хорошо», знаешь? – спросил Николай.

– Бон.

– Лучше «сава», – поправил Николай. – Вот и держись таким курсом: «сава, сава» – и всё будет о'кэй.

– Сто восемьдесят слов знаю, – объявил я. – Вчера Вере экзамен сдавал.

– Сто восемьдесят? – удивился Сергей. – Для культурного человека это даже слишком…

Ребята снова засмеялись, на сей раз без дипломатии. Я тоже посмеялся, стараясь запомнить и этот смех, и позы ребят в рубке, и их прибауточки – все пригодится в дальней дороге. Потом я встал.

– Пока, други. Хорошей вам видимости. Не опаздывайте за мной.

Дверь сочно всхлипнула за спиной, я больше не оглядывался.

На мятых чехлах валялись газеты, пёстрые проспекты. Девчата возились в хвостовом салоне, а Вера стояла у трапа.

– Адью, девочки! – крикнул я. – Пока, Верунчик, – я чмокнул её в щеку, и она, как на привязи, двинулась за мной.

– Виктор!

Я обернулся. Теперь мы стояли на верхней площадке трапа, девчата нас не видели. На дальней полосе полого и изящно садилась «каравелла».

Вера тронула меня за рукав:

– Пойдём с экипажем.

– Меня же встретить должны, ты же знаешь, – терпеливо объяснял я. – Они будут ждать меня с пассажирами. По радио передали, что мы сели, они будут ждать, – я нарочно уходил в эти подробности, опасаясь, что она снова примется за старое.

– Возьми, – она протянула длинную книжицу в серой обложке.

– У меня словарь есть.

– Разговорник лучше. Тут наборы готовых фраз, это удобно.

– Терпеть не могу готовых фраз.

– Все же придётся… – Она настойчиво смотрела на меня глубокими зелёными глазами, но я сделал вид, будто не замечаю её взгляда, и раскрыл разговорник.

– Ладно, пригодится. Гран мерси, мадмуазель.

– Слушай, – упрямо сказала она, накрывая разговорник ладонью. – Останься с нами.

Так я и знал, что она всё-таки примется за своё, женщины без этого не могут.

– Верунчик, откуда такой пессимизм? – быстро спросил я, чтобы помешать ей выговориться, но она и не думала останавливаться.

– Виктор! У меня тоже нет отца, я знаю, что это такое.

– Не прибедняйся. Твой папочка жив-здоров.

– Все равно его у меня нет, – твердила она как заведённая. – И я лучше тебя знаю, что это такое. Мать как-то сказала, что вышла замуж по ошибке. Она, отец… всё это было ошибкой. Понимаешь? И в результате этой ошибки появилась я. Мать даже пыталась что-то сделать, но я все равно появилась: там тоже случилась ошибка. И живу теперь по ошибке, вот что это такое.

– Смотрите, какой безошибочный вывод, – я попробовал усмехнуться.

– Нет, нет, не перебивай, – она опять схватила меня за рукав. – Я лучше знаю это. Понимаешь, ты уже привык, что его нет, ты всю жизнь так жил. И вдруг хочешь это переменить. А там ещё эта женщина. Зачем ворошить то, что должно остаться, как было? Это все равно что копаться в чужом бельё, неужели не понимаешь, в этом есть что-то унизительное. Я не хочу тебя отпускать в эту страну…

– Страна как страна. Нанесена на карту, полноправный член Организации Объединённых Наций, имеет прямое воздушное сообщение с Москвой. Очень даже приличная страна.

– Вот всегда ты так: прячешься за шуточками. Но ты же там один будешь, понимаешь? И эту женщину примешься искать – как ты это себе представляешь? А я сон нехороший нынче видела.

– Нет, не представляю, – я засмеялся, потому что действительно не представлял себе этого.

Вера по-прежнему смотрела на меня долгим, неотрывным взглядом. Сам не понимаю отчего, но этот взгляд все больше раздражал меня, может, потому, что я совершенно не знал, как реагировать на него.

– А что касается отцов, – сказал я как можно беспечнее, – то у каждого свой отец. Они у нас такие, какими мы их представляем. – И припечатал точку, чтобы вышло побольнее: – Вот так-то!

Она закрыла лицо руками и пошла прочь. Я отчуждённо посмотрел ей вслед. Потом подхватил чемодан и зашагал по трапу. Вечно она все усложняет, научилась изображать мировую скорбь по самым ничтожным поводам. И потом эти штучки: сны, предчувствия. Нет, я этого не люблю.

Я шагал по бетонным плитам и с каждым шагом отвлекался от её предчувствий. Далёкая гладь лётного поля, солнечно и нежарко. Тень моя скользила сбоку, переламываясь на швах между плитами, и я почти машинально отметил, что шагаю строго на запад. Справа басовито рокотал «боинг», выползая на полосу, воздух размазывался от его моторов, и дальний лес провис над горизонтом, будто смотришь сквозь воду. Неподалёку стоял «диси-VIII», люки его были распахнуты, и красочная цепочка пассажиров тянулась по трапу. На краю поля застыли серебристо-рыбьи тела самолётов, слетевшихся сюда со всего света. Скоро и нашу рыбину оттащат туда, на стоянку, но меня уже не будет с ребятами. Вера будет молча сглатывать слезы – и поделом. Я уже забыл о нашей стычке и думал о том, кто же меня встретит? Может, Антуан приедет? Хорошо бы. И сразу отправимся к нему. А потом на могилу…

Перебросил чемодан, запустил руку в карман кителя: паспорт и бумажник на месте. В паспорте виза на десять дней, до девятнадцатого августа, в бумажнике чек на десять тысяч бельгийских франков. Так что всего у меня в достатке.

Стрелки-указатели услужливо тянули меня за собой: сквозь стеклянные двери, по светлому коридору, через просторный вестибюль – к чиновнику в тёмной фуражке, сидевшему за высокой конторкой. Представитель жандармерии полистал паспорт, поглядывая на меня с привычно бдительным равнодушием, потом припечатал штемпель.

Я забрал паспорт, шагнул через турникет. Вот когда я очутился в Бельгии, население девять с половиной миллионов человек, конституционная монархия, король Его Величество Бодуэн Альберт Шарль Леопольд Аксель Мария Густав, королева Её Величество Фабиола Фернанда Мария де Лес Викториас Антониа Аделаида Мора и Арагон. Но я вряд ли попаду к ним на приём…

У турникета стояла высокая седая старуха в длинной тёмной сатиновой юбке, почти скрывающей высокие чёрные башмаки, скромненький белый платочек, вязаная кофта. При бабусе два огромных деревянных чемодана, крашенных синим, под цвет юбки. Бабуся была транзитная, билет у неё до Брюсселя, мы ходили смотреть на неё в салоне. Она озиралась по сторонам и в то же время не забывала бдительно присматривать за чемоданами. Народу в зале было немного, туристы уже проследовали, остались только мы с бабусей.

– Ты наш или не наш? – спросила она певуче, когда я поравнялся с ней. – Куда же мне теперь?

– Свой, бабушка, свой. Все в норме.

– А мы правильно прилетели? Дочка-то моя должна здесь быть, а вроде не видать.

– Сейчас появится. Вы сами-то из наших краёв?

– Из Фастова я, до дочки прилетела.

– Куда же вам теперь? – Я поставил чемодан, достал сигарету и посмотрел в зал, но никого не обнаружил. Может, меня ждут на верхней галерее?

– В Брюкино еду. Город ихний.

– Брюгге, – догадался я. – Тиль Уленшпигель оттуда родом.

– Он самый, – обрадовалась она, – мне дочка отписывала. Где ж она запропастилась?

– Мы на двадцать минут раньше прилетели, – успокоил я бабусю.

– Мамо, мамо! – раздался надрывный крик. Раскинув руки, по залу бежала рыжеволосая женщина в пенсне, за ней поспешали два долговязых отпрыска в кожаных шортах.

– Ксаночка! – вскрикнула бабуся и от слабости села на чемодан. Я хотел было попридержать её, но понял, что больше тут не нужен.

Рыжеволосая припала к материнскому плечу, обе зарыдали в голос. Парни неловко топтались перед ними, лопоча по-фламандски.

Я отошёл: не про меня эта история. Наконец-то дочь нашла свою мать и может приникнуть к материнской груди. А я? Самое большое – и то, если повезёт, – найду могилу и постою рядышком. Но и тогда я буду счастлив, потому что до сих пор и могилы той был лишён, и ведать о ней не ведал.

Дочь продолжала всхлипывать, припадая к матери и одновременно заботливо придерживая её на ходу. Внуки с натугой, каждый по одному, прихватили чемоданы, и все они беспорядочно заспешили к выходу. Я провожал их взглядом и тут же увидел тех, которые явно ждали меня. Вот и подошла моя черта.

ГЛАВА 2

Их было четверо – двое на двое. Первая пара помоложе, вторая – значительно старше. Я приближался к ним, пытаясь на ходу разобраться в ситуации. Антуан с женой – те, что помоложе, а вторая пара – кто они? Неужели приехала та самая женщина, о которой Скворцов говорил? Кто же тогда при ней? И вряд ли она могла узнать про меня так скоро. Верно, это друзья Антуана; а может, и отца – кто ведает…

Десятки вопросов теснились в голове, и не было места для первого.

Тот, которого я принял за Антуана, раскинул руки и бросился ко мне.

– Здравствуй, Виктор, – весело сказал он по-русски и полез ко мне лобызаться.

– Так вы не Антуан? – едва успел удивиться я. Меня обнимали, тискали, хлопали по плечу. Всё это сопровождалось радостными восклицаниями, быстрой французской речью. Я еле успевал поворачиваться, расточая ответные улыбки, чмокая подставляемые щеки, пожимая руки. Кто эти люди? Я не знаю о них ничего, кроме того, что это мои друзья и сердца их открыты для меня. Они знали отца, а я был сыном, и этого стало достаточно, чтобы они встретили меня с объятиями. Они расскажут мне то, что я хотел услышать всю жизнь, не имея никакой надежды на это, разве у них есть что скрывать от меня?

Наконец первая суматоха поулеглась, мы могли посмотреть друг на друга.

– Напрасно ты меня принял за Антуана, – засмеялся первый мужчина. – Я Иван Шульга, зови меня просто Иваном.

В самом деле, у него скуластое лицо, доброе и широкое, чистейший рязанец или курянин, просто удивительно, как мог я обмишуриться, приняв его за бельгийца.

– Вы знали моего отца, Иван?

– Мы с ним страдали по разным лесам, – странно ответил Шульга, – но я имею о нём сведения, что твой отец известен для Бельгии.

А это Луи Дюваль^[1] и его верная жена Шарлотта, они тоже убивали бошей в партизанах и имели дружбу с твоим отцом.

Мы ещё раз познакомились, на этот раз церемонно пожав друг другу руки.

– А это Сюзанна Форетье, жена твоего друга Антуана, – продолжал Иван. – Она теперь будет твоя симпатическая хозяйка, так что слушай её.

Сюзанна протиснулась между Луи и Шарлоттой и крепко пожала мою руку. Она была хрупкой, подвижной и весело щебетала.

– Она говорит, – перевёл Иван, – что Антуан не смог сегодня приехать, ему не разрешили его капиталисты, но, когда мы приедем, Антуан уже будет дома. И ещё она задаёт тебе свой вопрос, любишь ли ты шампиньоны в сметане? – До чего же странно этот Иван говорил: без малейшего акцента и в то же время как бы не по-русски; я ещё не мог понять, в чём тут дело, да и не до того было сейчас.

Я не успел высказать радости по поводу шампиньонов. Луи перебил Сюзанну и повернулся ко мне. Теперь я мог и его рассмотреть внимательней: длинное, будто сдавленное с боков лицо со смуглой продублённой кожей, цепкие блестящие глаза. Говорит отрывисто и резко, словно сердится. Шарлотта молчит с непроницаемым лицом, такая же высокая и седая, как и Луи, им обоим за шестьдесят.

– О чём они говорят? Я что-то не улавливаю.

– Он ругает Сюзанну за её шампиньоны, – ответил со смехом Иван. – Всегда, говорит, эти женщины лезут вперёд со своей кухней. Луи знает, зачем ты приехал, и он даст тебе ответ за твоего отца.

– Он об отце говорит? Что?

– Он сообщает: ты сильно похож на Бориса; он сразу узнал тебя, как увидел. Он сердечно счастлив, что ты приехал, и хочет много сказать тебе про Бориса. Он требует, чтобы я переводил тебе все, что он будет говорить.

– Спасибо, Иван, без вас я тут как без рук. Я как раз хотел спросить у Луи, нет ли у него отцовской фотографии?

– Мы уже говорили об этом. У него есть лесная фотография, он не взял её, но дома он тебе все покажет. Борис был командиром отряда, а Луи служил его помощником, поэтому ты теперь его желанный гость.

Продолжая разговор, мы двинулись к выходу. Иван спросил, какая погода в Москве. Я болтал как можно беспечнее, пытаясь отвлечься от главного вопроса, который настойчиво вертелся у меня в голове, как только я узнал, что Луи партизанил вместе с отцом. Я понимал, что должен сдержать себя, сейчас не время и не место. Ведь я хотел обстоятельного ответа, и потому нельзя задавать мой вопрос походя, между стеклянной дверью и стрелкой, указывающей на туалет. И всё же я не сдержался:

– Вы не в курсе, Иван, как погиб отец? Расскажите. – Вот он, мой главный вопрос, а потом я уж буду спрашивать о женщине, обо всей той истории, на которую Скворцов намекал. Но со вторым вопросом я ещё повременю.

Иван остановился, сосредоточенно наморщив лоб, и хотел ответить, но я уже понял по его глазам, что он не знает – или больше того, попытается уйти от ответа. Луи вовремя перебил его. Я ждал.

– Он требует, – перевёл Иван, – чтобы я сообщал ему все, что ты говоришь со мной, каждое твоё слово.

Но я уже овладел собой:

– Точка, Иван! Не надо про отца переводить. Скажите Луи, что я вам про Москву рассказываю.

Мы вышли на широкую площадь, до отказа заставленную машинами. Проходы были узкими, мы шли гуськом, и разговор сам собой прервался. Только раз Иван обернулся и, показалось мне, заговорщицки подмигнул, указывая на Луи: молчи, мол, приятель… Но, может, был в его подмигивании иной смысл, а мне после тягостного разговора с Верой мерещатся всякие небывальщины? Во всяком случае, нельзя спешить с таким вопросом после того, что я узнал от Скворцова и увидел смущённые глаза Ивана.

Луи остановился у зелёного «Москвича».

– Привет земляку! – воскликнул я, радуясь, что есть повод уйти от темы. – Вот уж не думал, что первым делом сяду в «Москвич».

Луи постучал ладонью по крылу.

– Он говорит, – перевёл Иван, – что купил эту машину потому, что он сильно любит нашу родину.

Вопрос мой надёжно похоронен, можно начинать все сначала, но теперь я спешить не стану.

Мы сели и тронулись: Луи и Шарлотта впереди, Иван между мной и Сюзанной. Машина выбралась на автостраду. Луи прибавил скорость.

– Будьте добры, Иван, – обратился я к Шульге. – Спросите у Луи: большой ли был отряд, в котором они с отцом воевали?

– Зачем ты всё время мне «вы» говоришь? – обиделся Иван. – Я тебе «ты», и ты мне «ты». Мы люди простые, нас всех капиталисты эксплуатируют, поэтому мы должны говорить с тобой «ты».

– Сразу так не получается, вы уж не сердитесь…

Иван перевёл мой вопрос и ответил:

– Он говорит, что в ихнем отряде было двадцать два человека, и они сделали семнадцать саботажей, по-нашему, дать прикурить, так? А потом Борис научился хорошо говорить по-ихнему и даже ругался, будто валлонец, и его забрали в особенную диверсионную группу. С тех пор Луи с ним больше не встречался, он даже не знал, где укрывалась эта группа. Поэтому я не мог рассказать тебе про твой вопрос, – странная русская речь Ивана то и дело коробила мой слух, но ещё больше удивляло меня то, что он говорил.

Итак, ответ сам собой проясняется. Отец попал в особый диверсионный отряд, и обстоятельства его гибели им неизвестны, в этом всё дело.

– Кто же командовал этой особой группой?

– Та группа существовала в скрытом виде, никто про них не знал, только генерал Пирр. Теперь его похоронили. А Луи будет рассказывать тебе за те семь месяцев, когда они познакомились и вместе били бошей. Борис был отчаянным, не знаю, как это сказать по-нашему, – простоволосым, потому его всё время приходилось удерживать, чтобы он не потерял своей головы. Они ходили на страшные саботажи, и Борис всегда был впереди.

– Ах, Иван, – вырвалось у меня. – Что бы я без вас делал. Летел и думал: как буду здесь разговаривать. Но мне, право, неловко, приходится отрывать у вас столько времени…

– Не беда, – растаял Иван. – Только я, наверное, забыл свой язык, потому что жил в деревне, но я буду стараться. Это нужно для нашей родины, я всегда готов за неё пострадать. Я и в этих иностранных лесах страдал, не жалея сил. А что я получил? Сейчас я почти безработный человек.

– Вас уволили? – встревожился я.

– Я мастер по дереву. Столяр. У меня небольшая мастерская. Но сейчас работы стало совсем мало. А жизнь дорожает. Меня многие сторонятся, потому что я люблю нашу родину и всегда говорю за неё правду. А здесь я есть эксплуатированный и закован в цепи капиталистических стран.

ГЛАВА 3

– Давай, старик, выкладывай, – требовал я, обнимая рыжего. – Ты хороший старик, но сначала давай выкладывай.

Я был навеселе, в голове позванивало, но нить мыслей я не терял и поспевал всюду. Говорили одновременно в четырех углах, и везде мне было место.

Сейчас на очереди у меня рыжий, так я мысленно окрестил его, хотя он вовсе и не был рыжим. У него сложное имя, которое я никак не мог запомнить. Он сидел на диване у окна, я подвалился к нему.

– Бон санте, – ответил рыжий, поднимая бокал с вином.

– Давай санте, – согласился я. – А я слово дал, что до всего докопаюсь. Знаешь, кому – самому президенту.

– О, президент! – рыжий, конечно, не понимал меня, но слушал внимательно и улыбался.

Он выпил и растаял, язык у него вмиг развязался.

– Тогда он положил на стол кусок хлеба и пистолет, – добросовестно переводил Иван. – А Борис стоял перед столом. Но пистолет был не заряжён, так что он не боялся. И он отошёл к окну – для хитрости. А сам смотрит, что этот русский сначала схватит? Если возьмётся за хлеб, значит, его боши послали. И что же, ты думаешь, он схватил?

– Конечно, пистолет, – с восторгом угадал я.

– Да, он схватил пистолет. А ведь сам был худой, как палка. И он повернулся к этому русскому и засмеялся: «Ты меня не убьёшь, там пустая пуля». Чужой его не понял и не выпускал пистолет. И он подумал: «Это большой человек. Он пришёл в свободную страну. Он может остаться здесь, никому не служить и быть свободным. Но он хочет драться с ботами, потому что он большой человек». Тут чужой увидел, что его пистолет пустой, и тоже засмеялся. И он сказал: «Совьёт, Моску». Но он и без того знал, что это русский, ему утром дали звонок из префектуры, что двое русских сделали побег из шахты и их надо ловить. Но он не такой плохой человек, чтобы выдавать русских для бошей. Он служил тогда полицейским, но сердце его было с партизанами. «Совьёт – это бон, – сказал он русскому, – положи пистолет и ешь хлеб». Они с ним поужинали, выпили вина, и он повёл его к попу, потому что поп понимал русский язык. Борис очень хорошо ел, он хотел много есть.

– Едем к попу, – я вскочил с дивана, – пусть священник расскажет дальше.

– Антуан звонил к кюре, – остановил меня Иван. – Он уже спит. Кюре рано ложатся спать, потому что им делать нечего, – Иван тоже был на взводе, но держался молодцом, по-партизански.

– Он хочет опять выпить этот напиток, – продолжал Иван, кивая на рыжего. – Он рад, что Антуан пригласил его сюда, он давно никому не рассказывал об этом. Он положил на стол кусок хлеба и пистолет, он нарочно так сделал…

Я обнял рыжего.

– Спасибо, старик. Ты спас моего отца. Просто не знаю, как отблагодарить тебя. На, возьми, – я вытащил из кармана пригоршню значков. Рыжий долго и тщательно выбирал, пока не остановился на владимирских Золотых воротах. Я прицепил значок к его пиджаку.

Луи позвал меня с другого конца стола.

Стол был длинный, во всю комнату, и я шёл вдоль него, цепляясь за спинки стульев и улыбаясь всем, кто сидел за столом: так радостно мне было с этими людьми в этот вечер в этой комнате. Даже эти эмигрантки, которые прикатили из Голландии и были сами по себе, не могли испортить мне настроение.

Я со всеми на «ты», все мне друзья, а Луи запретил мне называть его «мсье». «Я тебе не „мсье“, – сказал он, – я тебе друг и коммунист». И Шульга свой парень, немного смешной и жалковатый, он всё время словно бы заискивает передо мной. У меня мировые друзья и великолепный президент с шикарной фамилией. И я узнаю, что было на мосту.

– Когда ты приедешь ко мне, – говорил Луи, а мадам Люба переводила, – я покажу тебе сувениры, с которыми мы воевали. – Луи понизил голос. – Тут собралось слишком много народу, и нельзя поговорить как следует. Он говорит, что вы молоды и не знаете, что такое война, но вы должны знать это от него.

– Давайте слушать русские песни, – закричала Ирма, голландка из Ростова, она сидела против нас и демонстрировала свои перстни. – Сейчас я принесу магнитофон и будем слушать русские песни.

Сюзанна возникла передо мной и поставила вазочку с мороженым. Удивительно, как она всюду поспевала. Антуан иногда выходил за ней на кухню, чтобы помочь, а потом возвращался к гостям. Перед Антуаном стоял высокий бокал, но он почти не пил и разбавлял вино водой. Но все равно Антуан мне друг, не то что эта мадам Любовь Петровна, которая сидит с поджатыми губами и изучает меня. Едва она появилась в доме, как сразу же принялась читать лекцию на тему «Бельгия – это перезрелая роза», и осуждающе поджимала губы.

Ирма притащила из машины шикарный «грюндиг», принялась налаживать плёнку. Ей помогал её отпрыск, белобрысый, длинноногий Якоб.

– Ах, как я люблю русские песни, – восторженно предвкушала Ирма, – Виллем их тоже любит, правда, Виллем?

– Я любит русская песня, – отвечал по-русски Виллем, огромный мужчина с тяжёлыми ручищами. Виллем мне тоже нравился, и Оскар мне нравился, и другой приятель Антуана, и другая эмигрантка из Голландии, и все остальные, которые тут собрались. Даже Ирма с её перстнями и наколкой перестала раздражать меня, коль она любит русские песни.

– Виктор! – позвала меня мадам Люба на французский манер, вот кто мне сегодня определённо не нравится.

Я обернулся.

– Луи хочет с вами договориться, – продолжала она недовольно. – Он спрашивает, где вам лучше встретиться?

– Сейчас посмотрю по программе, – небрежно ответил я, доставая листок. – Что там у нас записано?

Так я и думал: мадам Люба удивилась.

– Какая программа? – спросила она, вскидывая выщипанные брови.

– Обыкновенная, – я с радостью подпустил эту шпильку. – Составлена самим президентом при участии Луи, Антуана и Шульги. Называется: программа моего визита в Бельгию, теперь я от этой программы ни на шаг…

Едва мы приехали к Антуану, в Ворнемон, как к дому подкатил роскошный янтарный «пежо». За рулём сидел мужчина в кожаной фуражке.

– Президент, – объявил Иван.

Я удивился, что за президент? Иван терпеливо пояснил:

– В этой Бельгии как только три человека соберутся вместе, так сразу один из них делает себя президентом. Но этот президент имеет хорошую организацию. Он президент Армии Зет^[2] Поль Батист де Ла Гранж. Он хотел тебя видеть.

Поль Батист де Ла Гранж уже входил в комнату. Движения его были торжественно замедленными, лицо утопало в улыбке. Видно, он знал Антуана и Луи, потому что сразу обратился ко мне. И как он говорил!

– Он рад приветствовать тебя на бельгийской земле, – начал Иван. – Он жалеет, что не знал твоего отца, но тем больше радости у него сейчас, что он познакомился с тобой. К твоему приезду все готово, Армия Зет ждёт тебя прижать к своему сердцу. Он привёз сувениры, но вручит их потом, как закончит речь, потому что он приветствует тебя в трех видах: как президент Армии Зет, как бывший партизан и как патриот от своей жены, который любит свою родину и всех хороших людей в мире. Он верит, что тебе тут понравится и ты узнаешь о своём отце все, что хочешь узнать.

Президент был великолепен! Элегантный, общедоступный, оптимистический, гармоничный президент – свой парень. Одна фамилия чего стоит.

– Он говорит, что прервал свой ваканс, чтобы встретить тебя, и сейчас спешит в Льеж, там будет заседание ихнего президиума, и он должен рассказать всем прессам о твоём приезде. Тебя будут встречать в Бельгии как героя.

– Какой же я герой?

– Подожди, – оборвал Иван. – Он должен сначала кончить речь, они тут не любят, когда их перебивают. Он говорит, что должен составить программу для твоего пребывания, он рад показать тебе Арденны и этот старинный город Льеж. Но для этого надо иметь программу. Он спрашивает, что ты хочешь увидеть прежде всего?

– Конечно, могилу отца. А потом как вам угодно.

– Могила – это прекрасно, – продолжал президент, – я понимаю ваши чувства и потому записываю: сегодня среда, вы отдыхаете после дороги и знакомитесь с друзьями вашего отца. На завтра запишем оформление документов, поездку на могилу в Ромушан и по местам боев, на мост, где погиб ваш отец. Это будет делать Антуан, так? В пятницу – вы мой гость, я приеду за вами в десять часов утра. Мы посмотрим все, что связано с войной вокруг Льежа, а вечером пойдём на собрание ветеранов.

– Когда же Виктор поедет ко мне? – нетерпеливо спросил Луи, до этого он молчал.

– Прекрасно, Виктор будет у вас в субботу, – записал президент, – вы можете забрать его прямо с собрания, если Антуан не возражает.

– Нам надо повидать одну женщину, – сказал Антуан, – которая делала могилу Бориса. Правда, я не видел её много лет.

Вот она, та самая женщина, правда, пока безымянная.

– Как её зовут? – спросил я.

– Антуан потом тебе расскажет, – ответил Шульга, – ты мешаешь нашему президенту.

До чего же шикарный достался мне президент, как они перед ним робели. Ладно, женщина от меня не уйдёт.

– Значит, включаем в программу мадам Икс, – улыбнулся президент. – На какое число?

Антуан пожал плечами.

– Тогда это будет сверх программы. Небольшой сюрприз для нашего молодого друга. Итак, субботу вы проводите у Луи Дюваля, снова посещаете места боев и узнаете, как мужественно воевал ваш отец. А в воскресенье состоится торжественное возложение венков на могилы партизан, в том числе и в Ромушан. Начало церемонии в одиннадцать часов у церкви Святого Мартина. Согласны?

– Шикарная программа, – заметил я. – Только к чему эта торжественная церемония? Лучше поскромнее…

– Ты не знаешь наших порядков, – возразил Иван. – Это очень торжественная церемония, она проводится каждый год по всем могилам. Кроме того, президент говорит, что он должен познакомить тебя со всеми бывшими партизанами как сына арденнского героя и сделать тебе этот очень хороший сувенир.

– Может, обойдёмся без этих «сувениров»?

Иван снова заговорщицки подмигнул мне, как тогда, в аэропорту:

– На этот вопрос президент не может ответить тебе, но когда-нибудь ты сам узнаешь.

– Играете в свои игры? – усмехнулся я. – Давайте, давайте, пользуйтесь тем, что я ваш гость.

– А теперь я должен вручить вам сувениры. – Президент вытащил из портфеля иллюстрированный журнал с цветной обложкой. – Здесь впервые опубликована историческая фотография особой диверсионной группы «Кабан», в которой состоял Борис Маслов. Там же напечатана статья о партизанах. Это совсем свежий журнал.

– Фото «кабанов»? – воскликнул я. – Неужели оно сохранилось?

– Опять ты перебиваешь? – рассердился Иван. – Президент не любит, когда его перебивают. Он оратор.

Президент усиленно нахваливал свои сувениры: брошюра с партизанскими песнями, биографии героев Сопротивления, газеты и ещё что-то, но я уже слушал вполуха: моё внимание было приковано к журналу, а журнал прихлопнут пухлой президентской ладонью. Наконец ладонь сползла с обложки, и я раскрыл журнал на закладке.

Они стояли в ряд под большим деревом, все как на подбор рослые, крепкие, молодые, в руках автоматы и винтовки, у крайнего – ручной пулемёт, нацеленный в объектив. Отец стоял третьим справа, я сразу узнал его, как узнал бы самого себя, хотя долгие годы разделяли нас. Он стоял, выставив автомат, и это тоже отличало его. Он казался старше, а ведь тогда ему было меньше лет, чем мне сейчас. И сравняться с ним не так-то просто.