Текст книги "Куликовская битва"

Автор книги: Анатолий Кирпичников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Численность войск

Во время боевого построения рати был произведен ее окончательный подсчет. Численность войск, согласно источникам, 150–400 тыс. человек: «Бе видети русьскаа сила неизреченна многа… такоже и татарьскаа сила многа зело»[173]173
  Никоновская летопись. – ПСРЛ, СПб., 1897, т. 11, с. 59.


[Закрыть]. При всей грандиозности общерусской мобилизации 1380 г. приведенные цифры многократно преувеличены. Историки склоняются определить силы каждой из враждующих сторон в 100–150 тыс. человек[174]174
  Тихомиров М. И. Куликовская битва 1380 года. – ВИ, 1955, № 8, с. 16; Строков А. А. История военного искусства. М., 1955, т. 1, с. 287; Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960, с. 607.


[Закрыть]. Однако и эти исчисления нуждаются в корректировке.

Достоверные сведения о количественном составе русской армии сохранились от конца XV–XVI в. По данным заслуживающих доверия источников, ее обычная численность в первые сто лет существования единого Русского государства составляла 96–120 тыс. человек[175]175
  Середонин С. М. Известия иностранцев о вооруженных силах Московского государства в конце XVI века. СПб., 1891, с. 13; Флетчер Д. О государстве Русском. СПб., 1906, с. 62–64; Анненский С. А. Франческо Тьеполо, Рассуждение о делах Московии. – Ист. арх., М.; Л., 1940, т. 3, с. 340.


[Закрыть]. В экстренных случаях московское правительство могло выставить и 150–180 тыс. человек[176]176
  Герберштейн С. Записки о московитских делах. СПб., 1908, с. 156, 274.


[Закрыть]. Столь внушительное для своего времени войско нередко предназначалось для действий на одном или нескольких протяженных фронтах войны. Порядки XVI в. с их законодательно регламентированной системой набора живой силы вряд ли возможно полностью перенести на более раннее время. Мобилизация в XIV в. по сравнению с XVI в. происходила на меньшей территории. Разным был и потенциал людских ресурсов[177]177
  Численность населения России примерно 1500 г. определяется в 5.8 млн человек (Урланис Б. Ц. Рост населения в Европе. М., 1941, с. 190–191). С учетом размера территории русских земель 1380 г. (не менее 930 тыс. км²) и плотности от 1 до 5 человек на 1 км² в тогдашней Руси (конечно, без отторгнутых территорий) жило 3–3.5 млн человек. Мобилизационный процент в средневековой Европе был равен в среднем 5–10. Однако высчитывать на основании этого процента численность русского войска было бы рискованно. В условиях феодального дробления земель численность собиравшихся на военную службу людей в зависимости от места н обстоятельств, видимо, заметно колебалась. Думаю поэтому, что русская армия, подошедшая к Куликову полю, хотя и была необычайно велика, не исчерпывала всех «призывных» возможностей страны.


[Закрыть]. В эпоху Дмитрия Донского не устоялась еще характерная с последней трети XV в. система поместного комплектования войска, хотя все признаки ее сложения были уже налицо. Механически приравнять армии Дмитрия Донского и Ивана III невозможно. Поэтому уже одно определение войска 1380 г., по численности будто бы не меньшего, чем вся государственная армия Московского царства конца XV–XVI в., заставляет осторожно отнестись к цифрам, приведенным в источниках Куликовского цикла и повторенным в научной литературе.

Вопрос о численности древнерусского войска на разных исторических этапах не разработан. Однозначного ответа здесь ожидать не приходится. Допустимые решения, однако, возможны, если строятся с учетом разнородных факторов. Поясню это следующими замечаниями. При определении участников сражения следует учитывать, что число и состав отрядов и полков были связаны с их управляемостью на поле сражения одним или несколькими командирами. Бойцы этих подразделений должны были не терять из виду знамя своего отряда и главное знамя армии, следить за действиями соседей, слышать команды – словом, сообща выполнять задание. Полк насчитывал несколько отрядов, которые, действуя совместно, сближались с противником и вступали в бой в определенном порядке. Вследствие этого величина войска не должна была переступать того предела, за которым оно превращается в неуправляемую толпу только мешающих друг другу людей. Излишняя численность сконцентрированных в одном месте сил могла принести больше вреда, чем пользы: воины задних рядов не могли бы протиснуться к месту схватки и давили бы своих соседей, еще не вступив в противоборство.

Далее, численность тактических единиц средневековых армий была непостоянной и менялась в зависимости от обстоятельств. Коснемся в связи с этим величины самых крупных воинских подразделений – полков. Сведения об их численности относятся к XVI в. Так, полки, участвовавшие в 1563 г. в походе на Полоцк, насчитывали примерно от 2000 до 6700 вооруженных людей[178]178
  Епифанов П. П. Войско и военная организация. – В кн.: Очерки русской культуры XVI века. М., 1977, ч. 1, с. 368.


[Закрыть]. Во время крупных операций, таких как походы на Казань в 1524 и 1552 гг., в каждом из полков (их было до шести) числилось от 5–7 тыс. до 20 тыс. человек[179]179
  Курбский А. М. История о великом князе московском. – Соч. СПб., 1914, т. 1, с. 181 cл.; Казанская история. М.; Л., 1954, в. 67.


[Закрыть]. Возможно, что эти сведения под влиянием летописной традиции несколько завышены, что в данном случае, однако, не исключает большую, чем обычно, численность полков, связанную с особенностями осадной войны. В полевых сражениях и в обстановке, не требовавшей чрезвычайного напряжения, состав полка и в XVI в., и столетие спустя колебался в пределах нескольких тысяч человек[180]180
  Ерлезунда. Петр Петрей. История о Великом княжестве Московском. – ЧОИДР, М., 1867, кн. 2, с. 379–380; ср.: Бескровный Л. Г. Очерки по источниковедению военной истории России. М., 1957, с. 67. – В росписи войск 1604 г. численность полков, а их было пять, составляла от 2631 до 8148 человек (Боярские списки последней четверти XVI – начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979, ч. 2, с. 35 cл.).


[Закрыть]. Примерно аналогичная численность корпусов-кулов (до 3 тыс. человек) была, кстати сказать, присуща и армии Тимура. С учетом всех приведенных сведений, а также необычайно широкой мобилизации 1380 г. полки (равно и отряды) Куликовского сражения можно представить как численно превышающие обычные подразделения такого рода.

Возвращаясь к оценке численности русского войска 1380 г., допустим, в 100–150 тыс. человек, сталкиваемся с тем, что его нельзя было бы в боеспособном виде уместить на Куликовом поле. Предполагаемые размеры удобного для битвы поля (2.5-3×4 км) не позволили бы развернуть такие силы. По сведениям, относящимся к древнеримскому времени и XIX в., концентрация на поле боя в 24–25 га не более 6000 человек позволяла им нормально осуществлять свои боевые задачи[181]181
  Verbruggen J. F. De Krijgskunst in West-Europa in de Middeleeuwen. Brussel, 1954, S. 547.


[Закрыть]. Следуя этому расчету, примерно на половине Куликова поля можно было бы разместить 120 тыс. человек одной воюющей стороны. Такой расчет в данном случае не может считаться приемлемым. В средневековье поле сражения избегали полностью занимать войсками, которым требовалось свободное место для маневра и атак. Например, на Куликовом поле, как явствует из источников, полки и кулы могли сближаться и расходиться. Между крупными и средними подразделениями существовали определенные дистанции и интервалы, разные, очевидно, для пехоты и конницы.

Во время боя образовывалось заполненное борющимися людьми пространство, где происходила рукопашная, но оно не покрывало всей площади битвы. Особая скученность людей, надо полагать, наблюдалась в месте соприкосновения враждующих сил. Протяжение фронта такого соприкосновения на Куликовом поле – 2.5–3 км, думаю, было недостаточным для одновременной схватки сразу всех занятых в битве сил обеих сторон, равных, как принято считать, не менее 200 тыс. человек. Для сравнения можно привести два наиболее близких по времени примера крупных сражений.

В битве на Косовом поле в 1389 г. 16 тыс. находившихся в боевых порядках сербов выступали на фронте протяженностью около 3 км против 25 тыс. турок. При этом глубина турецкого построения достигала 300 м[182]182
  Шкриванич Г. А. Косовска битка. Цетинье, 1956, с. 59.


[Закрыть]. В Грюнвалъдском сражении на местности, равной в поперечнике 2.5–3 км, с обеих сторон, по наиболее аргументированным подсчетам С. М. Кучинского, участвовало около 60 тыс. конных и пеших[183]183
  О численности войск, встретившихся на Грюнвальдском поле, ведутся споры. Сведения источников (у славян от 100 тыс. до 6 млн человек, у немцев от 80 тыс. до 159 тыс, человек) явно преувеличены. Расходятся и оценки ученых. Они называют в польско-литовско-русской армии от 16.5 тыс. до 163 тыс. человек, в немецкой – от 11 тыс. до 83 тыс. По мнению С. М. Кучинского, вооруженные силы славян, литовцев, а также татар исчислялись примерно в 33 тыс. человек, немцев и их союзников – 27 тыс. В это число не входят челядь, находившаяся в обозах враждующих армий, и артиллеристы с польско-литовско-русской стороны (Kuczynski S. М. 1) Spor о Grunwald. Warszawa, 1972, p. 72 sq.; 2) Wielka wojna s zakonem krzyzackim w latach 1409–1411. Warszawa, 1966, p. 263 sq.).


[Закрыть]. Исходя из приведенных данных, на каждые 500 м фронта в период завязки и развертывания боя приходилось с каждой стороны около 2600–5500 бойцов. С учетом колебаний цифровых оценок эти величины усредненно распределяются от 3000 до 5000 (иногда и более), что дает некоторое представление о насыщенности средневековых полей сражений живой силой при крупных операциях[184]184
  Приведенные подсчеты не претендуют на универсальность. Они предполагают равномерное распределение живой силы по всему фронту сражения. На практике же сражения зависели от множества переменчивых обстоятельств и могли происходить путем как одновременного противоборства главных контингентов, так и постепенного их ввода в бой. Без проведения конкретных исследований весьма затруднительно изыскать предельную плотность конных и пеших войск на поле боя, за пределами которой бойцы оказывались в беспорядочной давке. Подобная ситуация, впрочем, нередко возникала стихийно в случае бегства одного из сражающихся.


[Закрыть].

Все сопоставления лишний раз убеждают в том, что принятая в литературе численность русского и татарского войска вряд ли достоверна. Между тем высказано не беспочвенное мнение, что сражавшаяся на Куликовом поле русская армия достигала 50–60 тыс. человек[185]185
  Разин Е. А. История военного искусства. М., 1957, т. 2. с. 272.


[Закрыть]. Как предварительные названные цифры заслуживают внимания и источниковедческого обоснования. В этой связи обратимся к сведениям о численности войска Дмитрия Донского и его потерях, которые содержатся в некоторых источниках. Так, в передаче В. Н. Татищева в Куликовской битве погибло 20 тыс. русских – треть их первоначального состава (60 тыс. человек, по данным того же автора)[186]186
  Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1965, т. 5, с. 149, 291 (прим.), ср. с. 144.


[Закрыть]. Обе приведенные величины находят некоторое подтверждение. В современной Куликовской битве немецкой хронике Иоганна Пошильге указывается, что в 1380 г. «с обеих сторон было убито около 40 тыс. человек»[187]187
  Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». – В кн.: Слово о полку Игореве и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966, с. 507–508.


[Закрыть]. Никоновская летопись исчисляет уцелевших после побоища русских в 40 тыс. человек. Правда, эта цифра в летописи сопоставляется с первоначальной численностью армии Дмитрия Донского, составлявшей будто бы 400 тыс. воинов[188]188
  Никоновская летопись, с. 65.


[Закрыть].

Итак, некоторые названные источниками цифры совпадают друг с другом, что, видимо, не случайно. В этом ряду оказалось и сообщение о 20-тысячных потерях русского войска. Для сравнения отмечу, что армии даже крупных западноевропейских государств редко превышали 10 тыс.,[189]189
  Verbruggen J. F. Op. cit., У. 546.


[Закрыть] а их потери на поле боя (например, в таких крупных сражениях Столетней войны, как при Креси в 1346 г., Пуатье в 1356 г., Азенкуре в 1415 г.) составляли примерно от 1/10 до 1/3 для одной из сражающихся сторон[190]190
  Ср.: Разин Е. А. Указ. соч., с. 454 cл.


[Закрыть]. Лишь в редких случаях эта доля оказывалась больше[191]191
  На Грюнвальдском поле полегло, как считают, 60 % тевтонского войска, 5 % обратилось в бегство, 35 % было пленено (Kyczynski S. М. Spor о Grunwald, p. 85).


[Закрыть]. Если в относительном плане цифра потерь в Куликовской битве с чем-то сопоставима, то в абсолютном плане по масштабам зрелого средневековья она – своего рода рекорд кровопролития[192]192
  За иную, меньшую цифру потерь русских в Куликовской битве высказался Б. Ц. Урланис. Исходя из того что число убитых рядовых примерно в 15 раз больше 700 погибших командиров (о списке убитых военачальников см. с. 104 cл.), автор считает, что количество жертв вряд ли превышало 10 тыс. (Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. М., 1960, с. 39). По мнению Е. А. Разина, потери русских полков вместе с умершими от ран составляли 25–30 тыс. человек (Разин Е. А. Указ. соч., с. 287–288).


[Закрыть] и превышает все, что было известно современникам о других европейских сражениях XIV в.

Приведенные данные, и среди них о потерях и уцелевшей в сражении части войска, в сопоставлении с количеством участвовавших в бою полков позволяют предположить, что численность воинов, составлявших армию Дмитрия Донского, вряд ли превышала 50–60 тыс. человек. Если из этого количества исключить обозных и фуражиров, то численность тактических единиц, непосредственно участвовавших в битве, предположительно 40–45 тыс. человек[193]193
  На примере Грюнвальдской битвы подсчитано, что 27 тыс. воинам Ордена крестоносцев соответствовало примерно 5 тыс. находившейся в обозе челяди. Теоретически на каждое «копье» в рыцарских армиях Европы приходился один обозный служка. Обоз сопровождал и армию Дмитрия Донского. Известно, что вместе с ней шли 10 купцов-сурожан, ведавших, вероятно, ее продовольственным снабжением и выступавших как проводники.


[Закрыть]. Не меньшим, а, вероятно, большим было количество бившихся с русскими на поле брани ордынцев и их союзников[194]194
   Численность и устройство армии Мамая неизвестны. Судя по упоминанию Сказания о Мамаевом побоище, что предводитель татар наблюдал сражение с холма в окружении больших князей, по-видимому командиров крупных подразделений (их число в источниках колеблется от трех до пяти), его войско могло состоять из нескольких кулов-полков.


[Закрыть].

Предложенные цифры, какими бы умеренными ни казались они по сравнению с упомянутыми в летописях и сказаниях, для своего времени необычайно велики. Вспоминая о «русских сынах», собравшихся на «последний» бой на Куликовом поле, современник с удивлением записал: «Не бывала такова сила руских князей, якоже при сем князи»[195]195
  Повести о Куликовской битве. М., 1959, с. 31.


[Закрыть], «и бе видети зело страшно, многое множество людей събрашяся, грядуще в поле противу татар»[196]196
  Никоновская летопись, с. 56.


[Закрыть].

Вооружение

Образцы боевой техники рассматриваемого времени, за редчайшим исключением, к сожалению, не сохранились. Поэтому воинский убор русской рати фактически неизвестен и в большой мере загадочен. Пробел в наших знаниях, однако, в какой-то мере восполним. Привлекая произведения Куликовского цикла, миниатюры, сравнительный материал, можно попытаться представить, как и чем были оснащены наши далекие предки в тревожную пору великой битвы.

Письменные источники не оставляют сомнения в том, что и вооружение русского воина, и использование боевой техники в эпоху Куликовской битвы были в большой мере традиционными. Здесь важно отметить прочную и живительную связь военного дела XIV в. с предшествующим временем. Так, еще в XII в. выработалась определенная очередность применения в бою «орудий войны». Схематично эта очередность (по мере сближения враждующих ратей) проявлялась в переходе от лука и стрел, иногда сулиц, к таранному удару на копьях, а затем к рукопашной с мечами, саблями, реже – топорами, булавами и шестоперами. Такая же последовательность использования боевых средств отражена в Сказании о Мамаевом побоище в сцене схождения враждующих войск: «И бысть труск и звук велик от копейнаго ломления и от мечнаго сечения»[197]197
  Повести о Куликовской битве. М.; Л., 1959, с. 69.


[Закрыть]. За этой фразой угадывается удар строя копейщиков, перешедших затем к поражению мечами. В более развернутом виде столкновение противников передается в следующих драматических, впрочем вполне соответствующих своему моменту, словах: «Удариша кождо по коню своему и крикнуша вои единогласно… и крепко ступишася. Треснуша копия харалужная, звенят доспехи злаченыя, стучат щиты черленыя, гремят мечи булатныя и блистаются саблей булатныя… и трепетали силнии молние от облистания мечнаго и от сабель булатных, и бысть яко гром от копейнаго сломления»[198]198
  Дмитриев Л. А. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений. – В кн.: Слово о полку Игореве и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966, с. 413–414.


[Закрыть]. Описания Куликовской битвы подчас настолько выразительны и эмоциональны, что читатель как бы сам становится невольным участником события, когда «щепляются щиты богатырьския от вострых копеец, ломаются рогатины булатныя о злаченыя доспехи. Льется кровь богатырская по седельцам, по кованым. Сверкают сабли булатныя около голов богатырских. Катятся шеломы злаченые с личинами добрым конем под копыта»[199]199
  Там же, с. 436.


[Закрыть].

Передавая внешние эффекты борьбы (здесь нельзя отрицать элементов определенной трафаретности), летописцы и древние книжники верно обрисовывали типичную картину боя, когда крики идущих в атаку бойцов, стоны раненых, ржание и топот лошадей, звон и треск оружия свидетельствовали о неимоверном напряжении воюющих сторон. Что же касается Куликовской битвы, то ожесточение ее участников, судя по подробным записям, превосходило таковое в других сражениях: «От ржания же и топота конска и стенания язвенных не слышати было никоего речения, и яко князи и воеводы, ездясче по полком, не можаху ничто устрояти, зане не можаху слышати»[200]200
  Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1965, т. 5, с. 146.


[Закрыть].

Описание снаряжения «русских сынов», помещенное в Сказании о Мамаевом побоище, относится к одному из самых образных мест древнерусской литературы: «Доспехы же русскых сынов аки вода в вся ветры колыбашеся. Шеломы злаченыя на главах их аки заря утренняа в время ведра светящися. Яловци же шеломов их аки пламя огньное пашется»[201]201
  Повести…, с. 62–63.


[Закрыть]. Блеск («горение») доспеха всегда поражал очевидцев и для XIV в. вполне реален. В течение этого столетия кольчуга постепенно заменялась или дополнялась всякого рода пластинчатыми прикрытиями корпуса, рук и ног. Такое прикрытие в бою выставлялось напоказ. Сверкавшие металлом ряды воинов производили сильное психологическое впечатление, в этом выражалась готовность войска померяться силами с противником. Лишь в XVI в. воины в боевой обстановке стали прикрывать металлические части своего снаряжения мягкими цветными одеяниями[202]202
  Кирпичников А. Н. Военное дело на Руси в XIII–XV вв. Л., 1976, с. 34.


[Закрыть].

В сиянии своего предохранительного вооружения русская рать утром 8 сентября вступила на Куликово поле. Одновременно с другой его стороны к месту побоища подходили полки Мамая. «Татарьскаа бяше сила видета мрачна потемнена, а русскаа сила видети в светлых доспехех, аки некаа великаа река лиющися или море колеблющеся, и солнцу светло сияющу на них, и луча испущающи, и аки светилницы издалече зряхуся»[203]203
  Никоновская летопись. – ПСРЛ, СПб., 1897, т. 11, с. 59.


[Закрыть]. Противопоставление двух сил по их «свечению» навеяно отнюдь не только тем, что солнце в момент сближения войск освещало русские полки, а татары шли с противоположной стороны. В этом угадывается определенное техническое различие двух военных миров. Известно, что монголо-татары испытывали хронический недостаток в металлическом снаряжении и часто применяли пропитанный в смоле кожаный доспех или такой же, состоящий из нескольких рядов кожи, войлока, ткани. Прикрытия из кожи, естественно, не отличались тем блеском, который так выделял русский строй. Было бы неверным истолковывать подмеченное различие как признак неполноценного оснащения ордынского войска. Часть ордынцев, и прежде всего командиры, несомненно располагала пластинчатым доспехом, который блестел так, что человек мог увидеть в нем свое лицо[204]204
   Плано Карпини И. История монголов. СПб., 1911, с. 29.


[Закрыть]. Во всяком случае отечественные источники, упоминая крепкие татарские доспехи и шлемы, пишут о них как о металлических, звенящих от ударов в бою.

Выше уже говорилось, что, за исключением случайно встреченных при раскопках на Куликовом поле наконечников копий,[205]205
  В последние годы на Куликовом поле, в русле р. Средний Дубик и близ д. Хворостянки, найдены наконечники копий удлиненно-треугольной (определенно XIV в.), листовидной и двушипной форм. Они хранятся в музеях Тулы и Куликова поля. Рисунки находок любезно предоставлены нам М. В. Фехнер.


[Закрыть] пик, стрел, кольчуги,[206]206
  На Куликовом поле произошло еще одно столкновение русских и татар – в 1542 г. К этому или более позднему времени относятся найденные здесь мисюрка, бердыши, а также пистолет с кремневым замком (Нечаев С. Д. 1) Описание вещей, найденных на Куликовом поле. – Вестн. Европы, СПб., 1821, № 24, с. 348–350, рис. 1; 2) О найденных на Куликовом поле двух старинных оружиях. – Там же, 1823, № 8, с. 307–311, рис. А, В; Марков А. Татарский шлем, найденный на Куликовом поле. – Вестн. археол. и ист., СПб., 1885, выл. 3, с. 63–66).


[Закрыть] мы доподлинно не знаем, как детально выглядело вооружение воинов Дмитрия Донского. В распоряжении оружиеведа имеется, однако, богатый перечень военных изделий, названных в письменных источниках, главным образом в современной событию Задонщипе. Основываясь на этом перечислении, можно высказать следующие наблюдения.

Выше упоминался золоченый доспех. В XIV в. он представлял определенно пластинчатую наборную конструкцию[207]207
  Кирпичников А. Н. Военное дело…, с. 33–34.


[Закрыть]. Пластины-доски поддавались золочению или серебрению (новгородцы свои доспехи, например, лудили), что для кольчатой брани не практиковалось. О жесткой основе защитного снаряжения можно судить по следующему факту. Согласно Сказанию о Мамаевом побоище, в ходе битвы доспех великого князя Дмитрия Ивановича был «весь избит и язвен зело, на телеси же его нигдеже смертныа раны обретеся»[208]208
  Никоновская летопись, с. 63.


[Закрыть]. Значит, боевое прикрытие в данном случае было «дощатым», так как на кольчуге вмятины от ударов были бы не заметны.

Понятие о рассматриваемой защитной одежде дает миниатюра Лицевого свода XVI в., иллюстрирующая переход русской армии через Дон для сосредоточения на Куликовом поле. Мы видим воинов, которые обряжаются в доспехи, вынимая их из ящиков (рис. 4). Это безрукавные, закрывающие корпус одеяния с подолом, похоже, пластинчатого устройства. Сопровождающий текст гласит: «И тако (великий князь. – А. К.) повеле коемуждо полку чрез Дон мосты устраати, а самем в доспехи наряжатися притча ради всякиа»[209]209
  БАНРО, 31.7.30, т. 2, л. 75.


[Закрыть]. Рисунок, следовательно, содержит о защитном снаряжении особую, сверхтекстовую информацию.

^{Рис. 4. Устройство мостов через Дон и обряжение воинов в доспехи. Миниатюра Лицевого свода XVI в.}

Пластинчатые доспехи при всей их ценности вовсе не были привилегией избранных воинов. В связи с этим привлекает содержащееся в произведениях Куликовского цикла новое для своего времени обозначение – «кованая рать». Источники используют его, говоря как о московском войске, так и о его союзниках – новгородцах и литовских князьях Ольгердовичах. Понимание термина, очевидно, следует искать в том, что соответствующие доспехи прикрывали с головы до ног людей целого подразделения. Ушли в прошлое времена, когда ноги и руки одетого в кольчугу бойца были открыты. Такое наблюдение подтверждается европейскими аналогиями.

В Западной Европе «век кольчуги», бывшей у воинов часто единственной боевой одеждой, закончился примерно в 1250 г. и дальнейшее развитие шло по линии изготовления все более полного пластинчатого прикрытия, нередко сочетавшегося с кольчугой. Эволюция доспеха в сторону всесторонней защиты воина происходила и на Руси, что вызвало появление обозначения «кованая рать». В дальнейшем, в XV в., оно неоднократно использовалось в летописи для указания на тяжеловооруженных воинов, которые в тот период составляли ядро армии, ее главную ударную силу, и в Сказании о Мамаевом побоище особо названы известным с XIII в. словом «оружники». Документ конца XIV в. так представляет оружников: «От глав их и до ногу все железно»[210]210
  Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. Л., 1971, вып. 3, с. 60.


[Закрыть]. Трудно, конечно, вообразить, что состоящее из пехоты, конницы и разных по своему социальному положению слоев войско 1380 г. было сплошь одетым в дорогостоящий полный доспех[211]211
  В Сказании о Мамаевом побоище говорится о А. Пересвете, вступившем в поединок с татарским богатырем: «На главе его шелом архангельскаго образа, въоружен скимою повелением игумена Сергия» (Повести…, с. 69). Это дало повод считать, что Пересвет сражался в поединке лишь в монашеской одежде, беззащитным. Думаем, что такое заключение неверно. Судя по многочисленным средневековым примерам, конный витязь, на всем скаку направлявший свое копье в противника (что было и в данном случае), как правило, был снабжен защитной одеждой, иначе он первым обрекал себя на верную гибель. Вступив на Куликово поле, Пересвет, похоже, не знал о предстоящем поединке, но как «ведомый ратник… полки умеюща рядити» (Никоновская летопись, с. 53, 145) был несомненно снаряжен так, чтобы принять ближний бой. Сомнения разрешает Задонщина, упоминающая, что Пересвет на поле боя скакал на борзом коне, «злаченым доспехом посвечиваше» (см.; Слово о полку Игореве…, с. 538, 543, 554). Выйдя на поединок, герой поверх предохранительного вооружения был, видимо, облачен в куколь с 5–10 крестами и мантию (Повести…, с. 195).


[Закрыть]. Речь скорее идет о внешнем впечатлении. Конный строй железоносцев-оружников более всего бросался в глаза и поэтому определял общий вид построенной к бою армии.

Используя наиболее полные списки Задонщины (Синодальный, № 790; извода Ундольского; Кирилло-Белозерский) и другие источники, рассмотрим номенклатуру вооружения «Орудия войны», упомянутые в указанных произведениях, различаются по происхождению, материалу изготовления, внешнему виду и боевым качествам[212]212
  Творогов О. В. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». – В кн.: Слово о полку Игореве…, с. 339.


[Закрыть]. Характеристика этих боевых средств по одному признаку поэтому невозможна. К примеру, одинаковые изделия адресуются разным народам, однако в данном ряду оказываются и особенные, типологически характерные для определенной страны или даже города.

В связи с войском Дмитрия Донского перечислены копья харалужные,[213]213
  В реконструированном В. П. Адриановой-Перетц тексте Задонщины помещены копья фряжские, а следует на этом месте читать «кончары фряжские» (ср.: Воинские повести Древней Руси. М.; Л., 1949, с. 37, 271).


[Закрыть] мечи русские, литовские, булатные, кончары фряжские,[214]214
  Слово подвергалось постоянной порче, его писали как «чары», «кафыи», «колчары», «колчаны».


[Закрыть] топоры легкие, кинжалы фряжские, мисюрские, стрелы каленые, сулицы немецкие,[215]215
  Применение немцами сулиц как обычное отмечено и в Грюнвальдской битве (Барбашев А. Танненбергская битва, – ЖМНП, 1887, дек., с. 179).


[Закрыть] шеломы злаченые, черкасские, немецкие, шишаки московские, доспехи и калантари злаченые, щиты червленые[216]216
  Тексты Задонщины см.: Слово о полку Игореве… с. 535 сл.


[Закрыть]. К этому списку варианты основной редакции Сказания о Мамаевом побоище, заимствовавшего многие выражения из Задонщнны, прибавляют копья злаченые, рогатины, сабли и баиданы булатные, палицы железные,[217]217
  Железная палица вместе с копьем упомянута в Сказании в руках князя Дмитрия Ивановича (Повести…, с. 67). У всадника, выезжающего на бой, источники обычно называют копье, меч или саблю. Указание в данном случае на палицу, видимо, навеяно былинными образами.


[Закрыть] корды ляцкие, доспехи твердые, шеломы злаченые с личинами[218]218
  Дмитриев Д. А. Вставки из «Задонщины»…, с. 399, 436; Моисеева Г. Н. К вопросу о датировке Задонщины. – ТОДРЛ, Л., 1979, т. 34, с. 274.


[Закрыть]. Вооружение татар и их союзников в Задонщпне по сравнению с русским дано менее подробно. Это сабли и шеломы татарские, хиновские (в значении басурманские), боданы (баиданы – испорч. «бонады», «боеданы») басурманские, доспехи крепкие.

Знакомясь с названными выше отдельными видами вооружения русских и татар, можно утверждать, что они для своего времени вполне реальны. Вычленяются, правда, воинские изделия, заимствованные Задонщиной из Слова о полку Игореве, такие как мечи литовские, копья харалужные, шеломы злаченые, щиты червленые. Словом о полку Игореве навеяны такие наименования, как сабли татарские, шеломы хиновские (вспомним сабли половецкие, стрелки хиновскне). Впрочем, оружейная терминология, взятая из Слова о полку Игореве, за немногим исключением, оказалась приложимой и к XIV в. Обнаруживается лишь изменение понятий, обозначающих сталь. Ее прежнее наименование – харалуг – во времена Куликовской битвы вытеснилось новым – булат.

Основной набор вооружения, использовавшегося на Куликовом поле, не нов, он был принят еще во времена Киевской державы. Характерны в этом отношении русские мечи, противопоставленные татарской сабле. Эмир Мамай, согласно Летописной повести о Куликовской битве, сокрушался о своих мечами «пресекаемых» воинах[219]219
  Повести…, с. 36.


[Закрыть]. Установлено, что вплоть до последней четверти XV в. мечи широко использовались в конной рубке. Их полное вытеснение саблями произойдет в период образования единого Московского государства[220]220
  Кирпичников А. Н. Военное дело…, с. 26–27.


[Закрыть]. Традиционными, очевидно, являлись листовидные копья и пики,[221]221
  Нечаев С. Д. Описание вещей…, с. 348–349.


[Закрыть] рогатины, красные щиты, легкие (т. е. боевые) топоры-чеканы, стрелы, шлемы с высоким шпилем для еловца (флажка), принятые еще в XII в., шлемы с личинами. Найденная на Куликовом поле кольчуга[222]222
  Кольчуга, по сведениям, любезно предоставленным Ю. В. Шокаревым, имеет запах на груди длиной 23 см. Ширина с рукавами (они ниже локтя) 133 см, ширина в подоле и подмышках 74 см, длина от плеча до подола 89 см. Клепаные кольца кольчуги в сечении уплощены, соединены сквозной заклепкой. Толщина колец 1–1.5 мм. Вес имеющей повреждения кольчуги 10 кг 300 г (ГИМ, инв. № 85687/11501). В литературе в качестве кольчуги, найденной на Куликовом поле (данные М. М. Денисовой), фигурирует другая, из собрания РИМ; изготовлена она в той же технике, что и описанная выше (ср.: Кирпичников А. Н. Военное дело…, табл. XVII).


[Закрыть] изготовлена из попеременно сваренных и склепанных колец (одно склепанное продевается в четыре сваренных) средним диаметром 10–12 мм. Такая техника изготовления колец вплоть до 1400 г. господствовала во всей Европе.

Один из видов предохранительной одежды наименован боданой, байданой. Речь идет о короткорукавной кольчуге из крупных плоских колец. На Руси этот вид защитной одежды фиксируется в находках, относящихся к первой половине XIII в. В составе снаряжения знати байданы удержались вплоть до конца XVII в.,[223]223
  Денисова М. М., Портнов М. Э., Денисов Е. Н. Русское оружие. М., 1953, с. 60.


[Закрыть] что объясняется их оригинальными защитными качествами. Брони из плоских колец по сравнению с обычными круглопроволочными примерно в 1.5–2 раза расширяли железное поле защиты, прикрывавшей человека, при этом вес доспеха не увеличивался[224]224
  Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 3, с. 14.


[Закрыть]. В русском языке слово «бодана» (байдана) считается тюркским заимствованием[225]225
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1964, т. 1, с. 103.


[Закрыть]. Специалистам еще предстоит выяснить, где и когда, очевидно, на мусульманском Востоке возникло столь особенное кольчужное плетение.

^{Рис. 5. Засадный полк в дубраве. Миниатюра Лондонского лицевого списка Сказания о Мамаевом побоище. XVII в.}

На миниатюрах Лондонского лицевого списка Сказания о Мамаевом побоище, датированного XVII в., у русских и татар наряду с копьями и боевыми топорами изображены крюки на длинном древке. Из 64 рисунков эти крюки обозначены на 22[226]226
  Ср.: Дмитриев Л. А. Лондонский лицевой список Сказания о Мамаевом побоище. – ТОДРЛ, Л., 1974, т. 28, с. 179, рис. 7, 8. – Благодарю Л. А. Дмитриева за предоставление полной серии этих только частично опубликованных миниатюр.


[Закрыть]. Обычно они вместе с другим древковым оружием и стягами возвышаются над конным войском (рис. 5). В одном случае таким крюком пытаются зацепить за плечо преследуемого воина (рис. 6)[227]227
  Использование крюка показано еще на одной миниатюре другого списка Сказания о Мамаевом побоище, также XVII в. (см.: Сказание о Мамаевом побоище/ Сост. Л. А. Дмитриев. Л., 1980, рис. 19).


[Закрыть]. Сопровождающая надпись гласит: «Прибеже Мелик с дружиною своею, по них же гониша татарове». О самом приспособлении запись источника умалчивает.

^{Рис. 6. Татары преследуют дружину разведчиков Семена Медика. Миниатюра Лондонского лицевого списка Сказания о Мамаевом побоище. XVII в.}

Рассматриваемые крюки и их использование против всадников – не выдумка художника XVII в. Еще в 1246 г. крюк, сочлененный с копьем, видел у монголов Плано Карпини. Подобное устройство известный путешественник рекомендовал тем, кто боролся с монголами, «чтобы иметь возможность стаскивать их с седла, так как они весьма легко падают с него»[228]228
  Плано Карпини И. Указ, соч., с. 29, 40.


[Закрыть]. В Европе XIII–XVI вв. разновидность этого оружия применяли для подсечки ног коня; по-немецки его так и называли «конский живодер» – Robschinder[229]229
  Seitz Н. Blankwaffen I. Wurzburg, 1965, S. 232–234, Abb. 144, H.


[Закрыть]. Наряду с ним в Х–XV вв. спорадически использовался для стаскивания всадников укрепленный на древке серпообразный крюк[230]230
  Ellehauge M. Certain phases in the origin and development of the glaive. Copenhagen, 1945, fig. 4; Wagner E., Drobna Z., Durdik J. Kroja, zbroja a zbrane doby predhusitske a husitske. Praha. 1956, с. V, tab. 35, 6.


[Закрыть]. Об устройстве таких крюков, применявшихся также в осадной и военно-морской практике (например, для вырывания щитов),[231]231
  Cp.: Der Konigsspiegel. Leipzig; Weimar, 1978, S. 133, 136.


[Закрыть] можно составить представление по сохранившимся швейцарским и итальянским образцам, относящимся к XIII–XIV вв.[232]232
  Puricelli-Guerra A. The glaive and the bill. – In: Art, arms and armour. An international anthology, 1979–1980. Chiasso, 1979 vol. 1, p. 8–11, fig. 21–25.


[Закрыть].

В свете приведенных примеров изображение боевых крюков на отечественных миниатюрах XVII в. отражает довольно древнюю традицию использования данного приспособления. Очевидно, сами рисунки следовали каким-то не дошедшим до нас оригиналам, так как в XVI–XVII вв. во всяком случае в русской боевой практике «сваливающие крюки», сколько известно, не применялись.

Теперь коснемся названных в наших источниках некоторых новых для второй половины XIV в. технических средств. К их числу относятся кончары фряжские. Этот древнейший по упоминаниям в Европе клинок – предшественник шпаги, – распространившийся в конце XIV–XV в., в разных странах имел свои наименования (пол. concerz; чеш. concir; нем. Panzerstecher; фр. estoc), но всюду был сходен по функциям. Речь идет об узколезвийном колющем лезвии, квадратном или треугольном в поперечном сечении, длина которого превосходила 1 м. Рукоять не отличалась от мечевой[233]233
  Seitz H. Op. cit, S. 171–172, Abb. 108; Zygulski Z. Bron w dawnej Polsce. Warszawa, 1975, p. Ill, fig. 37, h; 55.


[Закрыть]. Кончар предназначался для укола неприятеля, закрытого трудноуязвимой для рубки пластинчатой или кольчатой защитой, и закономерно распространился в пору внедрения всякого рода усиливающих доспех деталей. Активное развитие во второй половине XIV в. пластинчатой брони вполне согласуется с возможностью использования кончаров в Куликовской битве. Считают, что в дальнейшем эти клинки в России заметного распространения не получили, в документах XVI–XVII вв. они не отысканы[234]234
  Денисова M. M.; Портнов M. Э., Денисов E. H. Указ, соч., с. 25–26.


[Закрыть]. Следует, однако, учесть показания иностранцев, побывавших в России в начале XVII в. Один из них писал, что у дворян «с боку у седла висит топор, некоторые возят между ногами и седлом длинный кончар (stockade) без ножен на польский манер»[235]235
  Danckaert J. Reyse, ofte voygie gedaen door Moscovien ofte Bus-Landt. Tot Dordecht, 1652, s. 151; cp.: Висковатов А. В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. СПб., 1841, ч. 1, с. 113.


[Закрыть]. Так могли носить рассматриваемые клинки и в более раннее время. Наименование оружия считают заимствованным из тюркского языка[236]236
   Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1967, т. 2, с. 316.


[Закрыть]. Восточные образцы (тур., крым.-тат. xandzar – «кривой кинжал») по устройству, похоже, отличались от европейских. Не случайно кончары времен Куликовской битвы обозначены как фряжские, т. е. итальянские.

Географически разнородны упомянутые в древнейших списках Задонщины кинжалы, в одном случае фряжские, в другом – мисюрские (Миср – арабское название Египта). Считается, что сам термин представляет, возможно, персидское заимствование (первоисточник – араб.-перс. chandzar)[237]237
  Преображенский А. Г. Этимологический словарь русского языка. М., 1959, т. 1, с. 308; Фасмер М. Этимологический словарь… т. 2, с. 234.


[Закрыть] и проник на Русь через тюркские языки Кавказа и Малой Азии не ранее XVI в.[238]238
  Виноградова В. Л. Некоторые замечания о лексике «Задонщины». – ТОДРЛ, Л., 1958, т. 14, с. 199; Селимов А. А. Кинжал. – Рус. речь, 1970. № 4, с. 85–91.


[Закрыть] Оснований для столь поздней датировки появления как самого оружия, так и термина нет. Отмеченные в Задонщине кинжалы, судя по всему, соответствуют времени описываемых событий. К тому же, как показывают находки, кинжалы употреблялись у нас начиная с XIII в. в формах, сходных с западноевропейскими[239]239
  Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. М.; Л., 1966, выл. 1, с. 72–73; cp.: Seitz Н. Op. cit., Abb. 128.


[Закрыть]. Со второй четверти XIV в. обоюдоострые кинжалы в качестве регулярной, дополняющей меч принадлежности носили воины в разных концах Европы. Представители кованой рати, вероятно, не были исключением.

В числе неизвестного ранее оружия упомянуты боевые ножи– корды ляцкие. Это оружие замечено и изучено в Польше, Югославии (Дубровник), ГДР, ФРГ и Швейцарии. Сохранились образцы преимущественно XV в. Они представляют однолезвийные прямые или слегка искривленные клинки, снабженные ножевыми рукоятями[240]240
  Seitz Н. Op. cit., S. 217, 220, Abb. 125, 129, 29, 30.


[Закрыть]. Различают образцы двух размеров: 28.5–30 (тяготеют по дате к раннему средневековью) и 40–85 см (при ширине лезвия 2.2–4.1 см)[241]241
   Bron sredniowieczna z ziem polskich. Lodz, 1978, p. 39, tab. 24, 102–104, 111.


[Закрыть]. Корд использовался не только рыцарем и его слугами, но и купцами, холопами, крестьянами и вообще признается плебейским оружием. В какой-то степени он заменял меч, но стоил в 6–8 раз дешевле последнего[242]242
  Nadolski A. Polska bron. Bron biala. Warszawa, 1974, p. 60–61.


[Закрыть] и был удобен в ношении. Наименование оружия восходит к перс. kard и в сербохорватский, чешский, словацкий, польский, украинский языки перешло через тюркские или, возможно, венгерский[243]243
  Фасмер M. Этимологический словарь…, т. 2, с. 324.


[Закрыть].

Лингвистические наблюдения наш пример подтверждают. Для XIV в. корд, как и кончар, судя по сопровождающим их определениям «ляцкие» и «фряжские», были оружием, попавшим на Русь не с Востока, а из Центральной Европы и генуэзских колоний Крыма.

Одним из древнейших списков Задонщины (Синодальный, № 790) отмечены «обышаки московские». Здесь описка исказила первоначальное правильное чтение: «Гремели князей русских доспехи и мечи булатныя и шишаки московския»[244]244
  Слово о полку Игореве…, с. 553; ср.: Виноградова В. Л. Указ, соч., с. 200.


[Закрыть].  Слово «шишак», как полагают, – турецкое или венгерское заимствование. Впервые оно встречено в духовном завещании великого князя Ивана Ивановича примерно 1358 г. и, возможно, обозначало парадный военный головной убор (либо его деталь)[245]245
  «Чечак золот с каменьем с женчуги» (ДДГ, с. 16). Высказано мнение, что чечак обозначал не шлем, а драгоценное украшение, прикрепляемое к макушке или челу головного убора высшего феодала (Яковлева О. А. Термин чичак (чечак), встречающийся в древнерусских документах; ошибочное толкование этого термина нашими историками и истинное его значение. – Зал. Морд, науч. – исслед. ин-та яз., лит. и ист., Саранск, 1951, выл. 12, с. 146–150). Термин, заинтересовавший языковедов, видимо, тюркский. По мере странствования он менял свои содержание и фонетический склад. Корень слов «чечак» и «шишак», похоже, общий, что свидетельствует о первоначальной связи двух понятий. Так, в венгерском языке sisak изначально, как думают, – женский головной убор, а затем (фиксируется с 1405 г.) – шлем (Киш Л. Происхождение слов бекеша, кучма, шалаш и шишак. – Этимол. исслед. по рус. яз., М., 1963, выл. 4, с. 63–65). Возможно, что в русском языке объединения двух понятий не произошло и родственные термины существовали раздельно как обозначения разных наголовных принадлежностей. Шишаки, отмеченные в Задонщине, доказывают, что этим словом уже примерно в 1380 г. называли воинское наголовье.


[Закрыть]. Если о назначении чечаков высказаны различные точки зрения, то родственные ему, названные в Задонщине «шишаки московские» – бесспорно древнейшее в Европе упоминание несомненно боевого наголовья, которое в середине XVI в в связи с турецким военным влиянием распространилось у кавалеристов Венгрии, Польши, Сербии и Германии.

Старейшие русские археологически найденные шишаки датируются примерно 1500 г. Типичные образцы представляли полусферическую, реже – пирамидальную каску с назатыльником, наушами, козырьком и пропущенной сквозь него носовой стрелкой. Шишаки по высоте (20–25 см) были в 2 раза ниже сферического шлема – шелома, несомненно также применявшегося воинами в 1380 г. Представление о рассматриваемом боевом наголовье дает миниатюра Сказания о Мамаевом побоище XVII в (собр ГБЛ, рис. 8). Мы видим ратников, имеющих только шишаки. Очевидное предпочтение, отдаваемое художником этому роду прикрытия головы, навеяно современной ему действительностью. Ведь шишак как солдатская принадлежность удержался в снаряжении войска вплоть до конца XVII в.[246]246
  Кирпичников А. Н. Военное дело…, с. 31–33.


[Закрыть]

^{Рис. 8. Великий князь Дмитрий Иванович осматривает полки, построенные на Куликовом поле. Миниатюра Сказания о Мамаевом побоище. XVII в.}

И в Задонщине, и в Сказании о Мамаевом побоище (в печатном варианте) впервые в отечественных источниках отмечены «калантыри злачены». Доспех этот в точности неизвестен. Считают, что он состоял из двух застегивающихся на боках и плечах безрукавных половин. Каждая половина в свою очередь имела несколько рядов крупных соединенных кольцами пластин. Наспинные доски делались мельче[247]247
  Висковатов А. В. Указ соч., с. 45–46. – С рассматриваемым доспехом можно сопоставить одно изображение, опубликованное Э. Ленцем (см.: Ленц Э. Опись оружия графа С. Д. Шереметева. СПб., 1895, с. 6, табл. 1, 88).


[Закрыть]. Калантари (колонтари) использовались в позолоченном виде в России и в середине XVI в.[248]248
  Кирпичников А. Н. Военное дело…. с. 40.


[Закрыть]

По мнению В. Л. Виноградовой, в обоих упомянутых произведениях о Куликовской битве «злаченые калантыри» – термины, не соответствовавшие оружию XIV в., а навеянные поздней эпохой – XVI–XVII вв.[249]249
  Виноградова В. Л. Указ, соч., с. 199.


[Закрыть] С этим справедливо не согласился Л. А. Дмитриев, указавший, что Кирилло-Белозерский список Задонщины (где интересующее нас слово присутствует) заставляет говорить о более раннем возникновении термина – во всяком случае не позже середины XV в.[250]250
  Дмитриев Л. А. Вставки из «Задонщины»…, с. 395.


[Закрыть] С моей точки зрения, нет препятствий соотнести калантари с эпохой Дмитрия Донского. В данной связи следует отметить, что происхождение рассматриваемого термина указывает на Среднюю Азию. Имеется, например, в виду встреченное в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йезди под 1395–1396 гг. название административного чина «калантар» (старшина)[251]251
  Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. М.; Л., 1941, т. 2, с. 186. – На этот термин мое внимание обратил Б. П. Маршак.


[Закрыть]. Видимо, с этим персидским и таджикским словом и следует связывать обозначение одноименного защитного прикрытия.