Текст книги "Тринадцатый знак"

Автор книги: Анатолий Манаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Безошибочно ли заявление о том, что человечество раз и навсегда отказалось от социализма? В принципе, бесследно мировоззрения не исчезнут, они могут исчерпать себя на каком-то этапе и вернуться уже в обновленном виде. Социалистические идеи сами по себе трудно заподозрить в исконной порочности, немало полезного они принесли и моей стране, но целиком захватить воображение большинства людей они смогут разве что после того, как станут более зрелыми, вобравшими в себя последние достижения общечеловеческой культуры, теснее связанными с идеей подлинной социаль– ной справедливости и заботой о сохранении природы.

Свидетельством превосходства капитализма считается переход многих стран к рыночной системе и либеральным принципам правления, отказ от централизованного планирования. Но вот рынок и политический либерализм никогда не были неотъемлемой частью одного капитализма, хотя при этой системе и достигли максимального развития. Свободный рынок появился задолго до капитализма, который только довел до беспрецедентных масштабов его экспансию и производство товаров. И при капитализме здравомыслящие люди понимают, что система эта тоже должна обновляться или умереть, ее также ожидает своя перестройка с ориентацией на культуру качества и эффективности производства и, как модели, предпочтение отдают лучшему из того, что есть у японцев, шведов и немцев, гармонично совмещающему в экономике интересы государства и частного бизнеса без ощутимого ущерба для решения острейших социальных проблем.

Шарахаясь от однозначности оценок, как черт от ладана, на Западе высказывают гипотезу о том, что применение законов рынка в экономике бывших соцстран может приблизить их к предпосылкам формирования в будущем нового социального устройства естественным, не волюнтаристским путем. Другими словами, исторический процесс имеет свои отступления, на данном этапе выигрывает капитализм, но также и тот реалистический курс, который делает возможным "капитально" усовершенствовать дискредитированный социализм...

Если и есть в природе абсолют изначальный, не подвергающийся влиянию социальной среды и не зави– сящий от конкретных исторических условий, так это, скорее всего, истинная природа человека. Согласно дзэн-буддизму, принципы этого абсолюта лежат за пре-делами видимых явлений и не могут быть схвачены мыслью, они не логичны, в них отсутствует множественность, сняты все противоположности. Именно с истинной природой человеческой совпадает и подлинная реальность. Можно, конечно, оспаривать этот постулат с позиций других философских учений, но разве нельзя его воспринять как одну из рабочих гипотез?

На вопрос астролога к Гаутаме Будде, в чем секрет его непредсказуемости, тот ответил: "Будучи внимательным, я не совершал одной и той же ошибки. Я не повторял вновь один и тот же шаблон. Я стал человеком, я больше не машина. Ты не можешь предсказать меня. Следующий момент неизвестен – не только тебе, но и мне. Он абсолютно неизвестен. Никто не знает, что произойдет".

Отдадим должное истории. Буддийские заповеди были приняты задолго до христианства: "Не убий, а боготвори жизнь. Не бери то, что не дается, уважай вещи других. Не лги. Не думай об удовлетворении плотских желаний. Воздерживайся от опьянения, чтобы сохранить чистым рассудок. Не говори о недостатках других, относись к окружающим с пониманием и симпатией. Не восхваляй себя, исправляй свои недостатки. Без колебаний оказывай материальную и духовную помощь, предпочтительно бескорыстно. Не злись, контролируй себя. Думай только о деяниях на пользу другим. Будь способен переносить страдания..."

Буддийские заповеди можно считать оригиналом, по-явившиеся позднее христианские – их повторением. Отчасти поэтому, думается, в каждом из нас есть нечто от Христа и Будды. Если в самом обычном мы начинаем видеть необычное, в бессмыслице – свою систему, если мы чувствуем скуку здравого смысла, понимаем антилогику и антимотивы, то уже приближаемся к проникающей в суть вещей истинной мудрости, при которой нет места суетной деловитости и все единичное является целым...

Идея не насилуется, а соблазняется

Поль Валери отмечал у людей одну из многих дурных привычек принимать метонимию за открытие, метафору за доказательство, словоизвержение за поток капитальных знаний, а себя самих за пророков.

В последнем деле, наверное, более всех преуспела проживающая в Вашингтоне мадам Диксон. Ее считают в стране "пророком № 1", – она предсказала убийство братьев Кеннеди, Мартина Лютера Кинга, землетрясение в Перу... Одно из ее предвидений подходит к "границе границ": где-то в первой четверти XXI века Землю потрясет гигантский взрыв, и на планете воцарится божественная благодать. Произойдет это в любом случае 15 августа, и почему именно в этот день, знает только мадам Диксон. Судя по ее возрасту, к тому времени среди живых ее уже не будет и "натянуть нос пророку" нам никак не удастся.

Излюбленный метод прорицателей – утверждать, что так будет, если не случится что-то из ряда вон выходящее. По тому же принципу построено и такое предсказание: к концу века в Соединенные Штаты войдут Англия, Германия, Франция и Россия, причем Россия будет сокращенно называться Ра.

Накануне второго тысячелетия нашей эры, в предвестии конца света и предсказанного в Апокалипсисе появления на земле сына Божьего для совершения суда, эпидемия повального страха поразила страны Европы. Пришествие Христа ожидали в Иерусалиме, куда и бросились толпы паломников, побросав дома и накопленное ими добро. Как же объяснили все это потом, когда конца света не произошло?.. Простые смертные, мол, ошиблись.

В предвидение научное стали больше верить после Исаака Ньютона – из его теории о зависимости движения тел от определенных законов выводили возможность рассчитать процесс эволюции, для чего достаточно решить некоторые математические уравнения. Саму же ньютоновскую механику превратили в парадигму и для социальных наук, воздвигнув на ее основании математические модели, предназначенные объяснять поведение как отдельной личности, так и сообщества людей в целом. Однако рассчитать будущее оказалось непросто – всячески мешали случайное, незакономерное, даже действий примитивных механизмов невозможно было предсказать, не говоря уже о более сложных, саморегулирующих системах живой природы. Обнаружилось, что правилом для сложных живых и неживых организмов является эволюция в течение определенного времени в "мягкой форме", но в какой-то момент происходит резкое качественное изменение – на языке науки "ка– тастрофа". Аналогичная картина складывается и в обществе, когда политики, вроде бы контролируют его "нормальное" функционирование посредством настройки и обычно достигают предсказуемых результатов на ближайшую перспективу, но абсолютно не предсказуемых в долгосрочном плане из-за сложного смешения случайного и закономерного.

Легче предугадывать, если понимаешь под временем не стрелу, на которой мы все сидим верхом и мчимся к какой-то цели, а змею, кусающую себя за хвост. Добро и зло всегда застигают друг друга врасплох и неотделимы, как зерна от плевел в параболе св. Матвея. На алтарь Создателя равно кладутся жертвы – героев и их палачей. Личности, нации и целые сообщества наций невозможно реально рассматривать в одном цвете. Прогресс на пути к миру достигается ценой огромного зла – создания устрашающего оружия. Предвидение беспомощно, если не вбирает в себя противоречивости намерений людей и случайности, последствия которых могут быть самыми серьезными. Темпы изменений заставляют все чаще обращаться к прогнозам, но эти темпы настолько высоки, что шансы ошибиться лишь возрастают.

К великому сожалению, стало очевидным, что в природе человеческой нет исконно заложенного "стремления к прогрессу", есть лишь противоречия, чье конфликтное состояние заставляет идти по пути прогресса. В этом и заключается присущее людям качество: сталкиваясь с противоречиями, мы не можем оставаться пассивными, начинаем их разрешать; и, если чему-то и обязан материальный прогресс, так именно этому качеству – в соединении с присущими человеку властолюбием, стремлением к любви, ненависти, созиданию и разрушению, естественно, вкупе с его политическими, религиозными и гуманистическими идеалами.

Тщетны и наши потуги отождествить технический прогресс с духовно-нравственным, поиски истины – с научной деятельностью, попытки растворить этику в науке, которая якобы в состоянии построить модель морали на основе строго научной закономерности. Наука кажется всемогущей, но разве все ее достижения морально оправданы, предохраняют общество от вырождения, укрепляют веру человека в себя и себе подобных? Ученые обладают, как правило, даром вырабатывать новые идеи, однако этот дар связан больше не с их умственными способностями, а с умением рассматривать явления с разных сторон, под разными углами зрения, в широком контексте, отходя от общепринятого и ставя нередко все с ног на голову.

На чем, например, зиждется прогресс западной технологии? В проработке идей строгость логики совмещается с неограничиваемым ничем творческим воображением, идея не насилуется, а свободно взаимодействует с другими идеями, сопоставляется с ними. Странные идеи также развиваются как самоцель, гротескно, причудливо, но в конечном итоге рождают новую идею, которая уже не кажется эксцентричной. Старые концепции сознательно искажаются для выработки новых, независимых и законченных самих по себе.

У многих из нас происходящее сегодня вызывает растерянность выстроенное с таким трудом рушится, до-стойного восхищения, увы, пока не появляется. В модель для подражания превращается частное предпринимательство, революционным становится мышление, при котором каждый должен рассчитывать на свои силы и способности, заботиться о будущем, рассчитывая прежде всего на свои собственные средства и, таким образом, вносить свой вклад в общее процветание. Привычное переоценивается, главным считается борьба за свое место под экономическим "солнцем", за повышение своей конкурентоспособности. В отношения между людьми глубже проникают эгоизм, расчетливость, приватизации подвергаются все, включая наши самые высокие надежды и стремления. Нас одолевает ностальгия по старым добрым временам, растет тяга к утраченным традициям, и где-то в душе желаемое будущее все чаще связывается с далеким и совсем не далеким прошлым...

Куда же движется история развития цивилизации? Думается – никуда, а точнее – во всех направлениях одновременно и так настойчиво, что в ее триумфе никто не может быть абсолютно уверен. Мы отчаянно продолжаем бороться с природной средой обитания и своей соб-ственной природой, но решать исход всего будет все же не предопределение, а столкновение вероятностей. Свершение судеб для воплощения одной какой-то идеи останется еще одним бредом величия при нашей почти полной беспомощности. До чего сладок плод неуемного воображения, когда пробуется на вкус идея об уготованности человеку высокого предназначения!.. В действительности, мы способны жить и без всякого парения в небесах, просто есть, пить, любить, строить, восхищаться красотой природы и сделанного собственными руками, обретать душевный покой. Одним такой "приземленный" образ жизни противен, других вполне устраивает. Обычно же те, кому спокойствие не по душе, вечно мечутся в неуверенности, что их больше устроит – стихи писать или стать лавочником.

Но как бы ни складывалась жизнь каждого из нас, в конечном итоге самым привлекательным оказываются душевное спокойствие, личная безопасность и независимость. Всеми своими действиями мы, конечно, можем это отрицать, но к закату лет невольно захотим, чтобы нам никто не мешал жить спокойно и главное – свободно распоряжаться своим временем. – Не столько собственностью, накопленной годами тяжкого труда, сколько временем, которое становится дороже всего на свете.

***

Это свое последнее откровение признаю самым ценным "разведывательным донесением" из всех, что приходилось отправлять, работая за границей. Точнее, считаю это откровение версией прогноза, основанного на информации, которая сейчас мне представляется наиболее беспристрастной, правдоподобной, осмысленной и надежной.

ЕГО И МОЙ УОЛДЕН

Умей поставить в радостной надежде

На карту все, что накопил с трудом,

Все проиграть и нищим стать, как прежде,

И никогда не сожалеть о том.

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно все пусто, все сгорело

И только Воля говорит: "Иди!"

Редьярд Киплинг

Дом его стоял на склоне холма, среди молодых сосен, в двух шагах от большого озера. Вокруг росли земляника, ежевика, золотарник, карликовая вишня, дубняк, голубика и земляной орех. В летний день над поляной кружили ястребы, дикие голуби пролетали парами и садились на ветви белой сосны, скопа, или птица-рыболов, на лету ковыряла поверхность воды, выуживая рыбу.

Время от времени хозяин жилища слышал перестук железнодорожных колес. Свисток паровоза напоминал крик ястреба, зависшего над птичьим двором, и оповещал о проезде купцов или негоциантов; в город везли бревна, стулья и шелк, из города – ткань и шерсть. Когда мимо проносился поезд, перевозимые товары могли поведать о дальних краях, коралловых рифах, Индийском океане, тропиках, а сам хозяин дома чувствовал себя гражданином планеты при виде пальмовых листьев, манильской пеньки, скорлупы кокосовых орехов, джутовых мешков, металлического лома и ржавых гвоздей. Торговля нравилась ему смелостью и предприимчивостью тех, кто торговал; они не докучали Юпитеру молитвами, а просто ежедневно делали свое дело с присущей им удивительной уверенностью, упорством, спокойствием и неутомимостью. В отличие от сентиментальных социальных экспериментов, торговлю он признавал более естественным делом, хотя и оставлял за собой право считать, что она налагает проклятие на все, к чему прикасается, даже если в продажу идут послания Всевышнего.

В хозяйстве своем не держал никакой живности – у него водились только белки на крыше, козодой на ее коньке, крикливая сойка под окном, заяц и сурок под полом, сова-сипуха на дереве и дикие гуси с гагарами на озере. Во дворе не пел петух, да и двора не было: неогражденная Природа проникала прямо в окна дома ветками молодых деревьев, из погреба прорастали дикий сумах и ежевика, крепкие смолистые сосны со скрипом терлись о кровлю и пускали под домом свои корни. Ветер не срывал ставен, а ломал или вырывал с корнем сосну неподалеку, как будто специально на дрова. Снег не заносил дорожку, ведущую к воротам, потому что у этого жилища не было ни ворот, ни дорожки – никакой тропы в цивилизованный мир.

В зимнюю пору к нему редко кто заглядывал. По глубокому снегу ни один путник не отваживался подойти к его дому, и ему жилось уютно, как полевой мыши, которая может долго находиться под снежным заносом порой даже без пищи. Иной раз, несмотря на заносы, вернувшись с вечерней прогулки, он находил у своих дверей глубокие следы какого-нибудь лесоруба, а в доме пахло трубочным табаком. Иногда лисица-бродяжка подходила под окно на свет, тявкала в его сторону и убегала. На заре будила рыжая белка, которая начинала бегать по крыше, словно только для этого и пришла. Уже в сумерках можно было слышать заливистый лай собачьей своры, занятой неистовой охотничьей погоней, а временами – звук охотничьего рога. Однажды в хижину зашел человек спросить, не видал ли он его собаку – она куда-то забежала и, наверное, целую неделю охотилась сама по себе.

В погожий осенний день озеро напоминало лесное зеркало в оправе из драгоценных камней, и не было на земле ничего прекраснее и чище. Озеро представлялось ему небесной водой, не требующей ограды, отражение, которое нельзя разбить камнем. Ни бури, ни пыль не могли замутить неизменно ясной водной поверхности. По всему было видно, что это лишенное лукавства творение Природы приобрело свою сказочную красоту благодаря тому, что долго вело строгую жизнь лесного отшельника.

Случалось, из озера выуживал он молодых щук весом до трех кило, окуней, сомиков и лещей. Плотва, сомики и окуни были гораздо красивее, чище, с мякотью более плотной, чем у речной рыбы. Там водилась чистая порода лягушек и черепах, иногда попадались двустворчатые ракушки, оставляли следы ондатры и норки.

Четыре месяца в году озерная вода была так же холодна, как и чиста весь год, даже холоднее, чем в открытых источниках и колодцах. Деревья непринужденно тянулись к воде, и каждое предлагало ей свою самую роскошную ветвь. Озеро казалось ему оком земли, заглянув в которое, можно было измерить глубину собственной души, прибрежные деревья – ресницами, а лесистые холмы и утесы вокруг – насупленными бровями. Близко склонив голову к зеркальной глади, он видел тончайшую паутину, блестевшую на фоне дальнего соснового леса, по которой можно пройти, не замочив ног, до противоположного берега.

И все-таки, хотелось ли ему быть поближе к людям? Дело в том, что он не чувствовал себя одиноким, считая более необходимой близость к вечному источнику жизни. Познавая себя все глубже, стал ощущать известное раздвоение, которое позволяло ему взглянуть на себя как бы со стороны, так же, как и на любого другого. Он всегда чувствовал, что некая часть его существа относилась к переживаемому им критически, словно это уже не его часть, а сторонний наблюдатель, поэтому и находил он полезным проводить время в одиночестве – как ученый, запираясь в своей комнате, работал одержимо. Думалось, что мы в городах живем в тесноте, спотыкаемся друг о друга, но для подлинного сердечного общения такая плотность противопоказана. Бог ведь тоже одинок, но вот Дьявол, тот отнюдь не одинок, но постоянно бродит среди людей.

Своих братьев по крови он не чурался, и к нему забредали порой скоротать часок-другой за откровенной беседой. Кто ему был не по душе, так это пасторы, говорившие о Боге так, словно имели на него монополию и не терпели других мнений. Но самыми надоедливыми из всех от считал самозваных реформаторов. Хотя к нему на огонек забредало много разных людей, особых неудобств он не испытывал – у него никогда ничего не пропадало, кроме маленького томика Гомера, на который, наверное, кто-то польстился из-за яркой обложки: на ней сверкало слишком много позолоты. В летний день, принимая званых и незваных гостей, он вел их в свою любимую гостиную, всегда убранную невыгоревшим от солнца ковром, – сосновую рощу за домом. А над своим жилищем ему хотелось поместить в качестве девиза строки Спенсера: "Ценнее пира – отдых и свобода, высокий дух доволен небольшим".

Все первое лето после того, как он сам построил и поселился в этом доме, ему не пришлось читать книг – очень много времени уходило на обработку земли и добывание пропитания охотой или рыбной ловлей. Но иногда после обычного купанья с восхода до полудня он просиживал у порога в блаженной задумчивости, считая такие часы полезнее любой физической работы: их нельзя вычесть из жизни – они даруются сверх отпущенного срока. Для него дни не были днями недели, названными именами языческих богов, – он жил, как живут индейцы Пури, которые имеют всего одно слово для обозначения вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дней. В природе день проходит очень спокойно, и никто никого не упрекнет в лености. Развлечением ему же служила сама жизнь, а она никогда не теряла новизны, как многоактное, нескончаемое представление.

В такие мгновения он размышлял о том, что солнце и звезды, освещая целую систему планет, подобных нашей, являются вершинами неких волшебных треугольников. Какие далекие и непохожие друг на друга существа, живущие в разных обителях Вселенной, одновременно созерцают одну и ту же звезду! Природа и человеческая жизнь столь разнообразны! Кто может сказать, какие возможности таит жизнь для другого человека? Существует ли большее чудо, чем хотя бы на миг взглянуть на мир глазами другого?

Сидя на пеньке и наблюдая за водной гладью озера, отражающей звездное небо, он отыскивал на ней видимые только ему знаки зодиака и так записывал расшифрованное им значение каждого из них, говоря от первого лица, ибо не знал никого другого лучше, чем самого себя:

Знак Первый. "Ошибочно было бы думать, что если в стране существуют обычные признаки цивилизации, то в ней не может быть огромных масс населения, низведенных до уровня дикарей. Чем больше некоторые возвысились над дикарями в отношении внешних условий жизни, тем больше приниженных по сравнению с ними. Сейчас, увы, люди стали орудиями своих орудий. Я не могу не видеть, что ради этой, так называемой богатой и утонченной жизни, надо прыгать выше головы, и я не в состоянии наслаждаться делающими ее еще более прекрасной предметами изящных искусств, ибо мое внимание всецело занято этим прыжком. Хотя мы не настолько еще выродились, чтобы не могли жить в пещере или вигваме и одеваться в шкуры, лучше, разумеется, использовать преимущества, которые представляют нам труд и изобретательный ум человечества. Современный человек – это более опытный и мудрый дикарь".

Знак Второй. "Везде выходит то же на то же. Людям смутно представляется, что стоит только дать орудовать акционерным компаниям и лопатам, – и все смогут куда-то тотчас поехать и притом задаром; и действительно – на вокзале собирается толпа, и кондуктор выкрикивает: "Просьба занять свои места!", но когда рассеется дым и осядет пар, окажется, что в вагоне едут лишь немногие, а остальных переехало, и это будет названо "несчастным случаем", достойным всяческого сожаления. Те, кто заработает на проезд, конечно, поедут, если доживут, но скорее всего к тому времени они отяжелеют, и им уже никуда не захочется. Эта трата лучших лет жизни на то, чтобы заработать и потом наслаждаться жизнью, сомнительной независимостью в оставшиеся, уже отнюдь не лучшие годы, напоминает мне притчу об одном англичанине, который хотел сперва заработать в Индии, а потом вернуться в Англию и жить жизнью поэта. Лучше бы он сразу поселился на чердаке".

Знак Третий. "Каждая нация одержима честолюбивым стремлением увековечить память о себе в камне. Ей-богу, полезнее было бы, если бы она тратила столько же времени на то, чтобы отшлифовать свои нравы! И сколько бы камней ни обтесывала она, все равно большая часть пойдет на ее гробницу. Но самое удивительное в такого рода пирамидах – это униженный труд людей, потративших свою жизнь на постройку гробницы. Что касается веры и любви строителей к своему делу, чувства эти всюду одинаковы – возводится ли египетский храм или банк Соединенных Штатов: они обходятся дороже, чем того стоят. Главным двигателем тут служит тщеславие".

Знак Четвертый. "Нам обычно говорят: каков ты ни есть, немедленно, не думая о собственном совершенствовании, начинай творить добро ради добра. Если бы я взялся за подобную проповедь, то сказал бы иначе: начни с собственного совершенствования. Нет хуже зловония, чем от подпорченной доброты. Вот уж подлинная падаль!.. Я не представляю себе большей глупости, чем та, какую совершил я, не встречал и никогда не встречу никого хуже себя".

Знак Пятый. "Наши нравы пострадали от общения с праведниками. Наши сборники псалмов методично клянут Бога, которого надо терпеть вечно. Даже пророки и искупители чаще утешали человека в его скорбях, чем укрепляли в надежде. Нигде мы не находим простой, свободно изливающейся хвалы Богу и благодарности за дар жизни... Если мы действительно хотим возродить человечество индийским, ботаническим, магнетическим или естественным методом, надо прежде всего стать простым и здоровым, как сама Природа, разогнать тучи над собственно головой и впустить немного жизни в наши поры. Если у человека есть вера, он с той же верой будет сотрудничать со всеми, а если веры нет, то он поведет себя, как большинство. Сотрудничать в самом высоком и одновременно в самом приземленном смысле слова – значит вместе зарабатывать на жизнь".

Знак Шестой. "Мнение большинства людей, как мне кажется, странным образом колеблется, когда разговор заходит о жизни: они не знают, считать ли ее даром дьявола или Бога, и несколько поспешно заключают, что главная цель на земле состоит в том, чтобы "славить Бога и радоваться ему вечно". А между тем мы живем жалкой, муравьиной жизнью, хотя миф и утверждает, будто мы давно уж превращены в людей. Подобно пигмеям, мы сражаемся с цаплями, совершаем ошибку за ошибкой, кладем заплату на заплату и проявляем высшую добродетель даже по поводу необязательных, легко устранимых несчастий. Мы растрачиваем нашу жизнь на мелочи. Сведите свои дела к двум-трем, а не к сотням и тысячам; вместо миллиона считайте до полдюжины и умещайте все это на ладони. В бурном плавании по цивилизованной жизни попадается столько туч, штормов, плывунов и бесчисленных препятствий, что человек, который хочет достичь гавани и не затонуть, должен плыть вслепую, полагаясь на свою голову. Упрощайте же, упрощайте!.. Надо ли людям жить подлинной человеческой, а не обезьяньей жизнью – это еще не решено. Словно одержимые пляской св. Витта, мы не совершаем подлинно важной работы, бессмысленно в спешке растрачивая жизнь; решаем умереть с голоду, так и не успев проголодаться, потому что взор наш не проникает глубже поверхности вещей, а кажущееся мы почитаем за существующее. Стоит взглянуть непредубежденным взглядом на молитвенный дом или суд, или тюрьму, или лавку, или жилище и произнести вслух, чем каждое из них является на самом деле, как сразу обнажится их подлинная суть. Если бы люди твердо держались одной реальности и не поддавались обману, жизнь, по сравнению с нынешней, могла бы стать Сказкой Тысячи и одной ночи".

Знак Седьмой. "Проведем хоть один день так же неторопливо, как Природа, не сбиваясь с пути из-за каждой скорлупки или комариного крылышка, попавшего на рельсы. По-настоящему возьмемся за работу и по-крепче утвердимся на ногах. Под грязным слоем мнений, предрассудков и традиций, заблуждений и иллюзий, под наносами, покрывающими землю во всех городах мира, под церковью и государством, под поэзией, философией и религией постараемся нащупать твердый, местами каменистый грунт, который мы можем назвать реальностью и сказать: вот это есть – и сомнений в этом быть не может. Обретя точку опоры, недоступную приливам, морозу и огню, можем заложить стену, или основать государство, или хотя бы надежно врыть фонарный столб. Встанем лицом к факту и увидим, что солнце играет на обеих его гранях, точно на лезвии острого меча, почувствуем, как он пройдет сквозь наше сердце и рассечет костный мозг, и мы счастливо завершим свое земное существование. Будь то жизнь или смерть – мы жаждем истины и правды. Долго ли еще будем сидеть сложа руки, упражняясь в придумывании праздных и обветшалых добродетелей, которые любой труд сделает совершенно ненужными? Можно начинать день с молитвы и между тем нанимать человека окучивать свой картофель, а после полудня идти проповедовать христианскую мораль, кротость и милосердие с заранее обдуманными намерениями. Каково мандаринское чванство и закоснелое самодовольство человечества! Нам известна лишь крохотная чешуйка нашей планеты. Большинство не проникало и глубже шести футов внутрь земли, а над ней не подпрыгнуло и на столько. Мы сами не знаем, где мы".

Знак Восьмой. "Я хотел бы пить из глубинных источников, я хотел бы закинуть удочку в небо, где дно устлано камешками звезд. А я не умею даже считать до одного. Я не знаю и первой буквы алфавита. Я всегда сожалею, что не так мудр, как в день своего появления на свет. Ум человеческий – острый тесак, он находит путь к сокровенной сути вещей. Я не хочу работать руками больше, чем этого требует необходимость. В моей голове есть руки и ноги. Я чувствую, что в ней сосредоточены все мои способности. Инстинкт подсказывает мне, что это орган, предназначенный рыть в глубину, как рыльце и передние лапы некоторых животных".

Знак Девятый. "Мы ощущаем в себе животное, которое тем сильнее, чем крепче спит наша духовная природа. Это – чувственное пресмыкающееся, и его, по-видимому, нельзя всецело изгнать, как и тех червей, что водятся даже в здоровом теле человека. Мы, вероятно, можем держать его на отдалении, но не в силах изменить его природу... Человек нечистый – это всегда ленивец, любитель посидеть у тепла, развалиться на солнышке, отдохнуть, не успевши устать. Чтобы достичь чистоты и отдалиться от греха, работай без устали любую работу, если это даже чистка конюшни. Победить свою природу трудно, но необходимо".

Знак Десятый. "Во всех наших путешествиях мы только описываем круги. Иной спешит в Южную Африку поохотиться на жирафа, но не эта дичь ему нужна. Бекасы и вальдшнепы тоже, быть может, неплохи... но не лучше ли выслеживать более благородную дичь – самого себя, стать Колумбом новых континентов и миров внутри себя, открыть новые пути – не для торговли – для мысли, исследовать собственное море, свой Атлантический и Тихий океаны?"

Знак Одиннадцатый. "У меня нет намерений сочинять Оду к Унынию, напротив, я буду горланить, как утренний петух на насесте, хотя бы для того, чтобы разбудить соседей. Мне еще не встречался человек, который вполне проснулся бы. Надо научиться просыпаться и бодрствовать; для этого нужны не искусственные средства, а постоянное ожидание рассвета, которое не должно покидать нас в самом глубоком сне. Больше всего надежд в меня вселяет несомненная способность человека возвыситься благодаря сознательному усилию и сделать свою жизнь во всем, вплоть до мелочей, достойной тех стремлений, какие пробуждаются в человеке в лучшие ее часы".

Знак Двенадцатый. "Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил. Я хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до ее сердцевины, хотел жить со спартанской простотой, изгнав из жизни все, что не является настоящим, сделать в жизни широкий прокос, чисто снять с нее стружку, загнать жизнь в угол и свести ее к простейшим формам, и, если она окажется ничтожной, – ну что ж, тогда постичь все ее ничтожество и возвестить о том миру; а если она окажется исполненной высокого смысла, то показать это на собственном опыте и правдиво рассказать об этом"...

Все эти мысли принадлежат американскому писателю Генри Торо. Чуть больше двух лет он прожил один в построенном собственными руками домике на берегу озера Уолден неподалеку от городка Конкорд штата Массачусетс. И, хотя было это в прошлом веке, я почитаю его мысли одним из самых ценных источников информации, информации полезной для ума и души, пригодной для всех времен и миров. В моем личном досье немало сведений значимых и актуальных, почерпнутые у Генри Торо для меня – самые важные.