Текст книги "Тринадцатый знак"

Автор книги: Анатолий Манаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Манаков Анатолий
Тринадцатый знак

Анатолий Манаков

Тринадцатый знак

Из личного досье полковника разведки

От автора

Для начала, наверное, надо представиться. Судя по всему, перед вами один из тех, кто еще не устал ломать голову над вечными загадками природы человеческой и чья биография, если пробежать ее наскоро, выглядит примерно так:

Свои первые двадцать пять лет жизни земной со всем многообразием ее слагаемых я склонен считать по сути лишь подготовкой к более позднему периоду – работе по тайной казенной надобности, которой мне выпало отдавать себя без принуждения, искренне веря в историческую миссию нашей страны помочь "воспрять всему роду людскому". О сделанном выборе жалеть не приходилось, хотя бы потому, что дело это учило многое видеть глазами других людей, беспристрастно вглядываться и в себя самого, признавая обнаруженное далеким от совершенства.

Но, наверное, всему свое время, и каждому на земле уготовано свое место. Отслужив четверть века во внешней разведке, я ушел в отставку с ощущением неистощимости жизни, где один вид энергии незаметно переходит в другой, и при желании всегда можно най-ти занятие, которое не внесет разлада между собственными ощущениями и сознанием пользы, приносимой общему делу. К тому же, накопилось у меня немало такого, о чем можно вспомнить, над чем поразмыслить без суеты и что поведать – на сей раз не согласовывая с мудрецами в высоких кабинетах власти.

Разрабатывая собственные версии осмысления постоянно ускользающих мгновений, я отношусь уже с большим доверием к гипотезе о некоей запрограммированности судьбы любого из земных скитальцев, предопределяемой как его личным геномом1, так одновременно и окружающим миром, в коем мы вольны усматривать все что душе угодно, не обольщаясь своим якобы железным иммунитетом к паранойе. Ну, а нескитальцы душой и телом мне на пути просто не попадались.

Размышляя о времени минувшем и нынешнем, я часто сравниваю свою Родину с другими странами, отыскиваю оправданные и малооправданные аналогии, тщательно взвешиваю доводы "за" и "против" сделанного мною, пытаюсь извлечь пользу из моего заграничного опыта. К публичному покаянию в принятой ныне форме, прямо признаюсь, отношусь настороженно, объясняя это тем, что у всех смертных на роду написано блуждать по закоулкам собственного сознания, грешить, каяться и снова грешить, ни перед кем не открывая свою душу до конца. Исповедоваться же, думаю, следует всем без исключения, однако сохраняя веру в собственное прозрение и ожидая от людей понимания твоих мыслей и чувств.

Короче, когда, как говорится, "полковнику уже никто не пишет" и приказать ничего никто не может, он должен действовать сам и по совести, а что из этого вый-дет, рассудит время. Дабы же паче чаяния результаты расследования криминальной истории, в которую он вольно или невольно был втянут, не ввели никого в заблуждение, все желающие приглашаются в жюри присяжных. Итак...

I

Зов памяти и привычки сердца

Версия первая

БЕЗЖАЛОСТНАЯ "БРИТВА ОККАМА"

Если хочешь научиться всем языкам мира, узнать обычаи всех народов, проехать дальше всех путешественников, освоиться со всеми климатами и заставить Сфинкса разбить себе голову о камень, послушай совета древнего философа и Познай Самого Себя.

Генри Торо

Любопытно, какие инстинкты, мысли и чувства были заложены во мне природой еще до появления на свет? Вероятно, их было немало, иначе в душе моей не пробуждалось бы время от времени стремление водрузить на пьедестал и с той же легкостью сбросить с него очередного идола или кумира, да и вообще сотворить нечто, к чему обычная мерка не подходит.

Особой загадки, быть может, здесь нет, если учесть, что пращуры мои дальние перенимали понемногу от всех народов, тоже откуда-то пришедших и кого-то подмявших под себя, наследовали душевные задатки как собственных предков, так и языческих, приглаженных христианством Византийской империи. Принадлежали пращуры племени, чья начальная летопись в истории мировой цивилизации казалась незаметной, хотя их соплеменникам, обуреваемым мелкими передрягами или во– влеченными в беспощадные, кровавые разборки и междоусобицы между правителями, неведома была мирная жизнь. Им приходилось защищаться от набегов соседей со всех сторон света, но и сами они весьма охотно прибирали к рукам чужие земли и богатства. Дикий разбой сопровождал становление государства и у других народов, где власть тоже захватывали наиболее удачливые, смелые, жестокие предводители, нередко призывая на помощь чужестранцев. Да потом, как говаривал Гете, "зачем во всем чуждаться иностранцев, есть и у них здоровое зерно".

Однако установить на Руси более или менее прочную государственность даже варягам оказалось не под силу. Мятежная славянская душа металась по бескрайним просторам, меняя места обитания, не желая со своим философским кредо: "Нет порядка и не надобно!" прочно врастать в землю. Лишь со временем на принадлежавшей некогда финнам земле нашли предки наши наконец главный свой устой – Москву и отдали предпочтение монаршей власти; а дабы как-то укротить свою строптивую сущность, воздвигли на холме Кремль для царя, собор в честь почитавшегося святым юродивого и рядом Лобное место, чтобы было где отсекать головы супостатам.

В результате причудливой игры природы и истории родители мои осели в отдаленных друг от друга краях: мать – на берегу Плещеева озера в Переславле-Залесском, отец – у подножия нашпигованной титаном уральской горы Кочконар. Встретились они и поженились в Москве, где и прошли мои первые годы, – на Таганке, во дворе большого дома, отгородившего Центральную пересылочную тюрьму от Новоспасского монастыря. Тюрьму в пятидесятых годах снесли, храм Божий стоит до сих пор.

Еще при Иване Калите дважды переносили монастырь с одного места на другое, пока не вознесся он на крутом берегу Москва-реки. Когда-то в усыпальницах его соборов покоились останки знатных воевод, у восточной стены в маленькой часовне была похоронена дочь императрицы Елизаветы Петровны – княжна Тараканова, скончавшаяся под именем монахини Досифеи. В двадцатых годах нашего века монастырь превратили в "Исправительный дом № 2", где под стражей содержались заключенные женщины – спекулянтки, воровки, проститутки. Верующим, правда, оставили один из семи храмов – неофициально, под надзором местного начальства.

Во времена моего детства Новоспасский монастырь уже не служил местом заточения, там обитали простые советские граждане, но по-прежнему представлял собой жалкое зрелище: колокольня зияла башенными пустотами, кресты покосились, сохранились лишь немногие надгробья разоренного кладбища. Быть может, ему удалось выжить благодаря размещенному на его территории "Исправительному дому"?

Тюрьма и храм – вечные свидетели тому, как по-разному "правят правду Божию на земле". Между ними и началась моя жизнь.

Одно из самых ранних воспоминаний до сих пор вызывает у меня недоумение, и никакими догадками я не могу объяснить этот случай. Однажды поздно вечером родители уже увели своих чад по домам, но за мной в детсад почему-то не приходили. От нечего делать я взял деревянную саблю, сел на лошадь-качалку и, размахивая ею, крикнул: "Сталин злой! Да здравствует Чапа-ев!" Две неподалеку стоящие воспитательницы превратились в мумии. Сойдя с лошади, я примостился на табуретке у окна, сам опешив от такой дерзкой выходки. Вскоре пришел отец, одна из воспитательниц что-то прошептала ему на ухо, он крепко взял меня за руку и повел домой. "Будет пороть", – пронеслось в голове, и уже мысленно представлялось мне это действо. Однако дома ничего страшного не произошло, отец лег на диван, долго ворочался, потом заснул. На дворе стояла зима 1949 года, детсад был ведомственный – органов безопасности, а отец служил офицером в Кремлевском полку правительственной охраны. Воображаю, что произошло бы, сообщи эти две женщины куда было принято. Кого благодарить, что этого не случилось? Наверное, только судьбу свою и тех женщин.

Не давая покоя своему мозгу, я извлекаю из памяти годы детства, постоянные стычки с ребятами, жившими за высокими стенами монастыря, ничем не мотивированные драки с ними – просто они и я были из разных ватаг и каждая стремилась утвердить свое верховенство. Задирой я не был, скорее застенчивым, однако с каким-то мистическим, безудержным влечением несколько раз участвовал в этих стычках.

Помню себя и в других дворовых компаниях – голубятников, стиляг, хулиганов, но нигде надолго не оседал, стараясь утвердиться в чем-то другом. Наиболее упорные в своей заносчивости сверстники не умели вовремя "выйти из игры", а самые задиристые оказывались порой на скамье подсудимых; меня же словно что-то удерживало от стремления к подобным острым ощущениям. Пересиливала, думаю, тяга к тому, чтобы расширять горизонты своего восприятия, набираться новых впечатлений, обращаться с людьми, которые дают пищу уму и душе. Наверное, свою роль сыграла тут и музыка, заниматься которой побудили родители – она делала меня неравнодушным к красоте и гармонии, заставляла воспринимать ее не только органами слуха, но ощущать звуки всем своим существом...

Мать моего отца умерла, когда ему не было и двенадцати. На руках деда остались шестеро детей. Голод свирепствовал в стране, иногда по целым дням в рот не попадало и кусочка хлеба, но все же братья и сестры не скатились на легкую дорогу воровства. Дед держал их в строгости, был золотоискателем, любил свое дело, но удача старателя изменчива. Мой предок упорствовал и всегда повторял: "Ничего, земля в долгу не останется, она должна когда-нибудь рассчитаться с челове-ком!" Так и вышло. Однажды кто-то из местных старожилов пришел к деду домой, попросил запрячь лошадь и поехать с ним на гнилые озера. Долго кружили они вокруг сопок, пока нашли то, что нужно – озеро, заросшее камышом и затянутое слоем ила не менее чем на два метра. "Сумеете откачать воду из этого болота, возьмете большое золото, сказал старик уверенно. – До революции здесь начинали французы, но не успели, а местные про эти места забыли".

Легко сказать "возьмете" – озеро далеко в лесу, нужны мощные насосы и стальные трубы, которых нигде не достать. Дед подобрал артель из десяти человек, стал ее бригадиром. Работали дружно, одержимо, за три месяца построили насосную станцию, собрали старый мотор, уложили отливы. Когда наконец стали откачивать воду, вскрыли ил на небольшом участке и провели пробную промывку песка, даже видавшие виды оцепенели: только за один день намыли пятьсот граммов чистого золота! Вскоре рассчитались с государством за кредит, и по-шло веселье с утра и до утра, даже о промывке песка забыли. "Мри душа неделю, царствуй день! Гуляй, пока Москва не проведала!" Тут-то и наложил НКВД запрет на дальнейшую добычу золота частным порядком. Короткое счастье деда-золотишника кончилось, однако семья успела приобрести двадцать пять мешков первосортной муки, два ящика масла, пять мешков сахара и другие продукты. Остальные деньги промотали до последней копейки...

– Самое главное в человеке его воля, – любил по-вторять отец. – Если нет ее, на судьбу не надейся. Сам старайся делать свою жизнь, иначе трудно, безрадостно будет она складываться.

Не было бы матери с ее душевной лаской, всегда поддерживавшей в трудные минуты, отзывчивой и искренней, не знаю, насколько удачно сложилась бы моя жизнь. Именно она подогревала во мне интерес к музыке, чтению и творческой работе.

В разные периоды молодости мне хотелось стать то актером, то журналистом, а то и дипломатом. Не старшие товарищи, партийные наставники, а гены моих предков подтолкнули к реализации этих желаний: подобная эклектика возможна разве только в разведке, где я нашел себя, выбрав именно эту профессию.

Символом созвездия, под коим мне суждено было явиться на свет, считается кентавр, настроенный философски, устремленный ввысь, но в то же время крепко стоящий на земле. Суть большинства Стрельцов заложена в их графическом изображении – это лук со стрелой, что означает вечный поиск новых мест, впечатлений, людей. По генетическому коду и астрологическому поверью, люди, рожденные под этим знаком, отличаются способностью мыслить критически, родную стихию видеть в осмысленном бытие, хотя и не всегда имея адекватное представление о самом себе. Астрологи относят Стрельцов к натурам сильным, открытым, оптимистичным. Каков я, судить другим, моим читателям.

***

В мрачную эпоху средневековья жил один англий-ский философ, монах-францисканец Уильям Оккам. Его обвиняли в ереси, а сам он открыто выступал против абсолютизма церковной и светской власти, предвосхищая идеи Реформации. Первичным познанием считал интуитивное внешнее восприятие. По его мнению, нельзя без необходимости нагромождать определение того или иного явления одно на другое и строить на таком основании теории; если понятия не поддаются проверке опытом, они не могут существовать в науке, должны быть отсечены, отвергнуты. Этот принцип ученые называют "бритвой Оккама".

Мудрость интуиции, очевидно, заложена в каждом из нас, практический же опыт – самый надежный источник подлинной информации и здравых суждений. Умо-зрительно легко связывать все, что угодно, со всем, чем угодно, выводя из одного объяснения другое, выдавая порою желаемое за действительное, но лишь опыт вырабатывает способность осмысливать, глубоко чувствовать, предсказывать последствия.

Следуя принципу Оккама – все подвергать сомнению и не строить лишних гипотез – лезвием его "бритвы" я и попытаюсь "разложить пласты" собственной веры, сознания и воли. Есть у меня неодолимое желание заглянуть в свою душу, "распотрошить" ее, чтобы разобраться для начала хотя бы в себе самом.

Я был как и все. В жизни моей главенствовали максимализм служения идее, непримиримость к лицемерию, готовность заменить одну найденную истину другой, более убедительной, бросить вызов здравому смыслу, в котором усматриваются холодный расчет и даже малодушие.

Заглядывая в свою душу глубже, нахожу там душевную щедрость, "всемирное боление за всех" вместе с грубостью, безжалостностью и эгоизмом. Рядом со склонностью не доводить начатое до конца и жить в царстве слов, вместо дел, покоится умение работать, настойчиво и упорно достигать поставленную цель. Все это соседствует с некоторой угрюмостью, обидчивостью и замкнутостью, однако я общителен, люблю подтрунивать над друзьями, не лишен чувства юмора.

Вероятно, я из тех, кому еще удается испытывать умиление перед красотой природы, потребность в ее опоре. Предстающий перед взором мир природы успокаивает, дарует душевное равновесие; познавая ее неповторимость, мы обнаруживаем принцип волнообразного движения, прилив и отлив, вдох и выдох, желание и насыщение... Наполняются и опустошаются легкие, напрягаются и расслабляются мышцы.

Известно, что добра и зла самих по себе в природе не существует, они проявляются лишь во взаимоотношениях людей. И ни одно живое существо не пользуется у природы-матери снисхождением, только муравьям пре-доставлена привилегия бодрствовать постоянно, но отнято право на отдохновение от кипучих забот. А посмотрите, что происходит в жизни человеческой: преимущества уравновешиваются недостатками, добро таит в себе зло, несчастье служит опорой счастью, справедливость нередко превращается в холодный расчет, за чрезмерным удовольствием, как правило, следует страдание, каждой мере ума придана хоть малая толика глупости. В самой природе заложено взаимное проникновение противоположностей, мы – лишь частица ее, и наш организм живет, если способен к подвижному равновесию. Нарушение его рано или поздно восстанавливается, и, хотя Великий Архитектор, если таковой существует в природе, не играет в кости, в итоге они ложатся, как надо, – правосудие свершается, тайное становится явным, добродетель вознаграждается.

Причина и следствие, цель и средства, муки и блаженство неотделимы. Но природа ничего не преподносит даром, и мы знаем об этом. Не об этом ли "Воздай и тебе воздастся", "Есть и на черта гром"?.. В жизни нашей, как в природе, главенствует всеобщий закон возмещения, заставляя расплачиваться за все. Тот же закон порою и убаюкивает, вселяя в нас фатализм и безразличие.

Природе не свойственны также и зависть, тщеславие, алчность, но и она не вечно источает свет, взрываясь ураганами, землетрясениями, засухой, наводнениями, равно обрекая на гибель богатых и бедных, грешных и непорочных. Мистики и ученые соперничают в предсказании природных катаклизмов, способных уничтожить миллионы людей уже к концу нынешнего века. Да и равновесие в космосе далеко от стабильного. Сотни тысяч астероидов в пространстве Солнечной системы, из них тридцать представляют серьезную угрозу для нашей планеты, двигаясь по пересекающим земную орбиту траекториям. В марте 1989 года одно из таких тел пронеслось от нас на расстоянии всего лишь в семьсот тысяч километров, а мы и не заметили этого, хотя столкновение было бы фатальным для всего живого на Земле. В университете Беркли выдвинута гипотеза о существовании солнечного собрата ("темного светила") с весьма эксцентрично ведущей себя орбитой – он возвращается в Солнечную систему каждые двадцать шесть тысяч лет, вызывая тем самым переполох планет. Астрономы предполагают, что за Плутоном спряталась десятая планета, эпизодически выстреливающая в сторону Земли "грязный снежок". Размеренность океана Метагалактики нарушается сотнями миллионов "черных дыр" и пульсаров...

Мы тешим себя: природа, мол, устроена разумно, и этот высший разум воплощается в нас. Никак нам не хочется признавать ее безразличия к людям. Меньше всего задумываемся и о том, что планетка-то наша влажная висит на волоске – одно неосторожное движение соседней Галактики, и природа навечно простится с нашим хрупким корабликом, несущимся в безбрежном океане космических волн со скоростью двести семьдесят километров в секунду.

Человек называет себя венцом творенья. Но это пока не подтверждено никем, кроме него самого. А что, если он не единственный во Вселенной?..

Вернемся, однако, на круги своя. Сохранение тепла считается первой жизненной потребностью человеческого организма, сначала тепла физического, потом духовного – идей и привязанностей. Так будем же откровенны перед самими собой и признаем: в генетический код российского интеллигента идейность бесспорно заложена, но, если своей идеей он традиционно считал просвещение, правду и справедливость, его практическое дело нередко оборачивалось нигилизмом или угодничеством. Побуждая детей своих мыслить раскованно, он не создал им прочной основы для этого, ибо его интеллигентность была заквашена на западных знаниях, насаждаемых насильно ради спасения империи.

Велики заслуги Петра в придании России европейского вида, но он же благословлял и жесточайшие расправы над инакомыслящими, которых заточали в крепость по малейшему подозрению в покушении на основы государства российского. Совесть, честь, мораль основателя империи были совсем не евангельского происхождения. Иначе как объяснить появление одного из первых указов созданного им синода, обязывавшего духовных отцов незамедлительно доносить в Преображенский приказ или Тайную канцелярию обо всех "умыслах, затрагивавших честь и здравие государевы". Прямое нарушение тайны исповеди и доносительство приравнивались высочайшим повелением к христианским добродетелям!

Если церковники брали грех на душу, чего же ждать было от простых мирян. Молитвы сопровождались пирами, гуляние шло под непристойные рассказы и частенько заканчивалось кровавыми драками. В верхах царила показуха: дабы пустить пыль в глаза, на время приемов иностранных послов в Кремле боярам и святым отцам выдавались по списку на прокат шитые золотом одеяния. А в подвальных камерах Преображенского приказа пытали не менее изощренно, чем инквизиция Папы Римского.

На непрочных основах культуры покоилось и видение мира, в коем отдавалось предпочтение не логике рассуждения, а принятию на веру догматов, слепому следованию указаниям свыше. Свобода воспринималась как вольница и распущенность. Если крепостные крестьяне отказывались поставлять барину дочерей по "праву первой брачной ночи", считалось, что они совершают преступление... против нравственности и религии. От праздного безделья дворяне частенько не знали, куда себя деть, а многие не только говорить, думать-то по-русски не желали. Ах, эти дивные балы Петербурга! Танцы, музыка, сплошное очарование! Среди вальсировавших, блиставших на них эполетами попадались и натуры слезливые, но способные сорвать с лица солдата усы вместе с кожей.

Быть может, в этом и кроется "мистика русской души" – в фанатической вере, бросающейся в крайность полного неверия? Духом самодержавия и крепостничества веками наполнялось наше сознание – считать "всевидящую" верховную власть в государстве выше моральной ответственности перед гражданским обществом и самим собой. И не столь уж важен при этом исторический приоритет аристократов или крестьян в готовности холопствовать, ублажая любую прихоть венценосца, или сбрасывать его с престола, водружая на него более отзывчивого к их нуждам. Ведь редко кому было чуждо двоеверие – когда обманывать считалось грешным делом, но и спешно сознаваться в своей лжи не почиталось добродетелью. Кто знает, не потому ли потомок Мамая Иван Грозный остерегался трогать Василия Блаженного, безжалостно обличавшего трон и царя?

К чему убаюкивать себя мыслью о том, что история Российской империи обходилась без чрезмерной жестокости и лицемерия, или – подобной же иллюзией относительно европейских монархий и авторитарных режимов. Даже в не столь отдаленном прошлом любого народа всегда можно отыскать и нечто неприглядное. Ведь независимо от национального происхождения в природе человеческой нередко проглядывает низменное начало, свойственное и богатым, и бедным, интеллигентным и неинтеллигентным. Человек всегда оказывается гораздо более сложным созданием, чем представляется даже в самом его противоречивом состоянии. Это, видимо, и заставило Гете сравнить человека со Сфинксом, привлекающим взгляд верхней половиной и наводящим страх нижней, звериной.

Иными словами, не возводи ничего в абсолют и не пой никому алиллуйю.

***

Мне довелось частенько убеждаться, что народы отличаются не только государственным устройством, но и складом мышления. Поэтому с чувством опечаленной радости я наблюдал, как с вершин государственной власти в моей стране, словно переспевшие ягоды жимолости, попадали в одночасье самовлюбленные вельможи, не сумевшие вовремя сделаться мудрыми. Произошло это, думалось мне, благодаря тому, что во главе их оказался безвольный гений словоблудия, подставивший вместо себя под жернова всеобщего гнева свою партию и многонациональное государство. В соперничестве двух систем проиграл не социализм, а те, кто мудрости предпочел безоговорочную веру в лидера. Среди них был и я.

Сколько горькой правды о себе, высказанной без обиняков, способен вынести человек? Если верить Ницше, люди придумали искусство, чтобы не умереть от избытка правды. И уголки души человеческой, мне кажется, надо приоткрывать с большой осторожностью. Но очевидно и то, что любой народ должен открыто говорить о своих бедах и недостатках, ибо самообман всегда губителен.

На пике дипломатической карьеры я работал в Мексике, правительство которой без восторга наблюдало за превращением нашего посольства из советского в российское и прямо давало понять – сегодня нам предоставляется уже меньше моральных прав претендовать на роль гаранта международной безопасности. Кого могли убедить призывы, когда нам не удается наладить отношения даже в бывшей нашей "семье народов". И впрямь, гордиться своим национальным происхождением не возбраняется, однако личной заслуги любого из нас в этом нет никакой.

К англичанам, скажем, можно относиться по-разному, это дело вкуса. Но признаем, однако, такой красноречивый факт: после Второй мировой войны при всей нехватке товаров массового спроса "черного рынка" на Альбионе не сложилось, ибо добывать таким путем средства к существованию островитяне считали ниже своего достоинства.

И многие из нас ныне еще надеются, что перемены в России приведут к лучшему. Увы, пока наш заполненный до отказа "трамвай желаний" дергается, пробуксовывает и никак не может одолеть подъем. Почему наши попытки сделать общество более демократическим и справедливым оказываются малоуспешными? Скорее всего, дело не только в наших государственных лидерах, забывающих, что экономика при любом виде собственности должна способствовать интеллектуальному и духовному развитию личности. "Собака" зарыта, конечно, и в нас самих: наше настроение обычно колеблется между стыдом за нынешнюю власть и ожиданием слишком многого от нее. Мы нередко сами бываем в угаре очередной "переделки", гоним от себя духовное и провозглашаем наивысшей жизненной ценностью материальные интересы, пусть с заманчивой оговоркой если всем от-пустить в частную собственность по кусочку... На самом же деле одним перепадают крохи национальной соб-ственности, другие прихватывают огромные кусища. Неизбежное соперничество от этого ведет к вражде, вражда к ненависти, ненависть – к братоубийственным войнам, насилию, преступности.

Время и в моих взглядах многое поменяло, однако не все же бросать собаке под хвост. Эйфория парада суверенитетов и перековки по диктуемой сверху моде пыталась оглушить и меня, подтолкнуть к соблазну увидеть историю некогда нерушимого Союза исключительно в мрачных тонах. Но разве отцы наши вступали в коммунистическую партию ради одних привилегий? Ведь если вспомнить, благодаря неистребимой вере в свободу, равенство и братство были разгромлены полчища "белокурых бестий", и не принуждением свыше азербайджанцы, армяне, белорусы, казахи, украинцы, русские и другие создавали мировую сверхдержаву. К нашей общей беде, стряхнув фашизм с половины Европы, мы не сумели освободиться от безоговорочной веры в нравственную порядочность тех, кто вещал с высоких трибун государства, и если некоторые из нас находили в себе мужество открыто в этом сомневаться, то большинство продолжало верить в лидеров или делать вид, что верит.

Вечный зов памяти звучит в моей растревоженной душе. Да, немало в прошлой жизни было нанизано на стержень авторитарной системы, однако целиком ли наше бытие было в рабской зависимости от нее? Лжи хватало, но и правда пробивала себе дорогу. Чего больше сегодня, еще должны доказывать ставшие ныне у власти – доказывать не на словах, на деле.

Новое время принесло с собой неоспоримую бла-гость – можно услышать и прочитать о неортодоксальном толковании "общепризнанных истин". Многие мои соотечественники пытаются размотать по-своему запутанную цепочку их причин и следствий. Разве идея коммунизма, олицетворяя собой заветную мечту человечества, впервые пришла в голову Ленину и большевикам? Неужели это они создали империю на одной шестой части суши планеты? И наконец почему эта одна шестая превратилась в "казарму", просуществовав почти три четверти века? Одни призывают коммунистов покаяться в том, что были коммунистами, или, попросту говоря, фанатиками, негодяями, в лучшем случае – идиотами. Другие размышляют над более сложными версиями, стараясь избавиться от самообмана, от ощущения околпачивания себя и себе подобных. К одной из таких версий мне хочется отнести суждение далекого от большой политики Льва Аннинского. Оно, с моей точки зрения, весьма любопытно.

По мнению литератора, народ пошел в казарму и лагерь и пошел бы туда под любым лозунгом. Свой вывод он строит на том, что если две мировые войны вкупе с японской назначены историей, так будет казарма, а что на вывеске это уж что подвернется. Одолей коммунистов черносотенцы, все равно в России осуществилось бы то же самое – смертельная милитаризация народа. Не под пятиконечной звездой, так под крестом. Когда в век мировых войн все воюют, то под каким флагом кто – это уже детали: кто под Марксом и серпом-молотом, кто под Ницше и свастикой, а кто под Цезарем и фасцией.

"Империя", считает Аннинский, – от той же смертной необходимости. И нечего каяться русским в том, что они построили империю, ибо ее построили не только русские, но и другие – славяне, угры, тюрки, немцы, евреи, армяне. И эта империя им виделась гораздо меньшим злом по сравнению с бесконечными нынешними кровавыми разборками. В этом смысле история советской власти не выпадает ни из истории России, ни из истории евразийского пространства, являясь частью, этапом нашей общей истории. И никакой это не "тупик" коммунизма, это отрезок пути, который, увы, оказался неизбежным в эпоху мировых войн и катастрофического бегства крестьян в города. "Кровавый, страшный, – признает Аннинский, – и мы этот кусок прошли, проволоклись, оставив шестьдесят миллионов в могилах. Идея могла только помочь все это вынести, как анестезия: идея мировой революции и коммунизма. До какого-то момента наркоз действовал, а потом отошел. Но не говорите, что без наркоза было бы легче, или что лучше был бы другой наркоз. Это, слава Богу, нельзя проверить, то есть повторить. Можно только вслушиваться в ритмы истории, сплачивающей народы в гигантские системы и так же неотвратимо их дробящей и разбивающей. Эти ритмы соотносимы с геологическими, никакая "идея" тут ничего не объяснит. В лучшем случае покроет спасительным мраком. Чтобы мы не ослепли при очередной пассионарной вспышке".

На мой взгляд, весьма правдоподобная версия, хотя она может показаться и небесспорной – каждому виднее со своей "колокольни".

Немало о своих тревогах-сомнениях говорили мне и иностранные бизнесмены, имеющие ныне дело с российскими предпринимателями, ставящие на карту отнюдь не только собственное самолюбие. Их волнует не отсутствие у нас совершенного законодательства, настораживает свойственная многим партнерам хватка, выражающаяся в формуле: "Давай инвестиции, работай, получай прибыль и дели ее со мной пополам". Они склонны упрекать своих партнеров и в желании мгновенно получить солидный куш, без особых усилий извлекать выгоду с помощью одного лишь хватательного рефлекса. Неохотно, правда, но признается ими и собственная вина – в "российское Эльдорадо" хлынул в поисках легкой наживы большой поток бизнесменов-хищников, потерпевших фиаско на своем рынке и пы-тающихся сбыть залежалый товар. Что в результате? Сотрудничество оказывается порою либо кратковременным, либо вообще фиктивным, правила игры не соблюдаются, чего не скажешь о рецептах личного обогащения.