Текст книги "Портрет механика Кулибина"

Автор книги: Анатолий Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Рядом на берегу судоплаты* сколотили помост, по наклонным бревнам-салазкам втащили на него расшиву. Прежде всего они соскребли старую краску и конопатку, вытащили из пазов паклю. Осмотрели доски, заменили несколько из них. Затем заново забили щели, залили их смолой и покрасили два раза внешнюю часть.

_______________

* С у д о п л а т ы – корабельные плотники.

Кулибин сам разрисовал скулы расшивы. На одной изобразил подводного царя Нептуна с трезубцем в руках, на другой – новгородского гостя Садко с гуслями. Сверху над рисунками большими печатными буквами вывел название судна – "Авдотья Васильевна". Новое свое изобретение Иван Петрович решил посвятить ей.

К концу тех вакаций, вспоминал Сергей, плотники изготовили шесть шестиаршинных колес, возвели для них деревянные обносы по бортам расшивы. Мальчики помогали распаривать еловые рейки, гнуть их для обода. Засучив рукава и надев кожаный фартук, Кулибин вместе со всеми гнал щепу, ровнял доски. С рубанком в руке, с кудрявыми стружками в бороде, он не отставал от других мастеровых, шутил и смеялся вместе с ними.

Домой в Нижний Новгород Кулибин вернулся в тот год лишь поздней осенью. Сколько Сергей ни заглядывал к нему, вечно заставал его за письменным столом, склонившегося над расчетами и чертежами. Целиком поглощенный своей идеей, он только и мог говорить о ней...

– Надобно, – рассуждал он, забывая, что перед ним всего лишь одиннадцатилетний мальчик, – поместить в лопасти колес силу вчетверо больше той, с которой судно сопротивляется течению...

Он говорил долго, объяснял свои расчеты, и мальчик сразу же терял нить рассуждений. И отвечал невпопад, думая о своем:

– А меня тятя в путину возьмет следующей весной! Я уже знаю, как с мели сниматься и парус ссаживать!

Весной 1803 года Сергей отправился с отцом в плавание, кашеваром. Кормщик пользовался любой возможностью, чтобы приохотить сына к своему ремеслу. Он учил его находить изменившийся с прошлого года фарватер, распознавать двенадцать ветров, чувствовать опасные места, угадывать по едва уловимым приметам мели и перекаты.

– А самое главное, – внушал Афанасий Кузьмич сыну с самого начала, уважай в каждом бурлаке человека. Труд у них каторжный, но, ежели справедлив с ними будешь, они горы свернут!

Возвращаясь из одной путины, Сергей рвался в Подновье, посмотреть, как продвигаются дела у Кулибина, но не успевал заглядывать туда: надобно было срочно отправляться в другую.

Осенью 1803 года у Ивана Петровича все уже было готово к испытаниям, и он просил губернатора Руновского разрешить их "на виду у всего города и в присутствии государственной комиссии". Решить дело своей властью губернатор не решился, послал запрос в Петербург. Пролетел еще год, пока из столицы не поступил положительный ответ.

6

Официальное испытание кулибинской водоходной машины состоялось в Нижнем Новгороде 28 сентября 1804 года. К счастью, Желудковы накануне вернулись из очередной путины и присутствовали на нем. И вот сейчас Сергей подробно рассказал мне об этом.

...Солдаты батальона караульной службы, расквартированного в городе, выбили барабанную дробь, и председатель государственной комиссии губернатор Руновский объявил:

– Почтеннейшая публика! По высочайшему повелению, бывший механик Петербургской Академии наук, а ныне нижегородский обыватель Иван Петрович имеет честь учинить пробу своей изобретенной водоходной машины на глазах у всех.

Сия машина, по объявлению изобретателя, сама, без помощи весел, парусов и бурлаков, движет расшиву с порядочным грузом против стремления воды.

– А велика ли кладь? – выкрикнули из толпы.

– На расшиву будет погружено восемь с половиной тысяч пудов балласта. Сия гора, – указал губернатор рукой в белой перчатке, – состоит из тысячи семисот мешков, по пять пудов каждый.

– А нельзя ли убедиться в том?

– Сделайте одолжение!

Из толпы выдвинулся дюжий детина в лаптях, рубахе-косоворотке, по виду бурлак. Поигрывая могучими плечами, он неторопливо подошел к мешкам, подставил широкую спину и попросил крючников:

– А ну, ребята, подмогни!

Два крючника взвалили мешок ему на спину. Он крякнул, удобнее ухватил его за ушко и легко понес по шатким сходням на расшиву под одобрительные возгласы:

– Ай да Михайло, ну, истинный медведь!

Взойдя на палубу, доброволец скинул мешок в трюм, объявил громогласно:

– Верно сказано, на пять пудов потянет!

Толпа одобрительно загудела. Двадцать крючников и десять добровольцев-бурлаков из ватаги дюжего Михайлы начали погрузку. Любо-дорого было смотреть, как ловко подхватывали они мешки, цепляли их крюком и бежали с ними по шатким сходням. Однако гора была велика и таяла медленно.

Рядом с Желудковыми за погрузкой наблюдали два лабазника с Нижнего базара. Они даже не сняли фартуков, и по ним можно было безошибочно определить, что один торгует мукой, а другой – мясом.

– Не расшива, – сплюнул под ноги мясник, – а каракатица какая-то!

– Верблюд четырехгорбый! – поддержал мучник.

– Напрасно смеетесь, – не сдержался Афанасий Кузьмич, – расшива обычная, только сбоку четыре колеса поставлены.

– Слышь, Васек, – засмеялся мучник, – то, выходит, не горбы, а колеса! Тогда прощения просим, ошибся я. Не верблюд то, а мельница плавучая, ха-ха-ха!

– Так мельницы у плотины ставят, Микитка! А тут не поймешь!

– А чего тут понимать? Нечистая сила колеса те крутит! Озолоти меня, я на такую посудину и ногой не ступлю!

– И не стыдно вам бабьи сплетни повторять? – обернулся к ним отец Сергея, но лавочников уже и след простыл.

Когда последний мешок, который достался Михайле, исчез в трюме, он снова крикнул в толпу:

– Мешки все одинакие, без обмана!

Толпа снова загудела, но барабанная дробь восстановила тишину.

– Для наблюдения за действием машины, – крикнул в рупор офицер, – на борт расшивы поднимутся члены комиссии, во главе с его превосходительством генерал-губернатором Руновским...

Офицер сделал паузу, и барабанщики снова выбили дробь.

– В ее составе, – продолжал он, – чиновники городской ратуши Загорецкий, Иванов, Скляров, неслужащие дворяне Ушаков и Турчанинов, знатные купцы Осетров, Пухов...

Члены комиссии неторопливо прошествовали на судно, выстроились вдоль борта. Кулибин взял рупор у офицера.

– Почтенная публика! – объявил он. – Прошу обратить особенное внимание вот на что. Ныне на каждую тыщу пудов клади судовщики нанимают по четыре бурлака. Следственно, потребно было бы на него тридцать шесть работных людей. А у нас якоря завозят всего шестнадцать человек, по восемь человек на каждой лодке. Да еще четверо управляются с машиной. Всего, стало быть, двадцать. Почти вдвое меньше, чем обычно. И труд их облегчен весьма значительно. Им уже не надо идти бичевой или подтягиваться к якорю, а остается только попеременно завозить якоря. А в будущем и сие отпасть может, ежели устроятся казенные якорные станции, расстоянием между собой в полверсты. Идущие снизу вверх по Волге суда смогут чалиться к их якорным канатам непрерывно.

Выслушали Кулибина внимательно, но уж слишком необычно было то, что он предлагал.

– Эй, изобретатель! – крикнул вдруг Михайло-бурлак. – Дозволь и мне с друзьями подняться на борт. Мы комиссии не помешаем. А только хочется вблизи взглянуть, как машина твоя действует!

– Я бы вас пригласил, – развел руками Кулибин, – да не знаю, как комиссия посмотрит!

– Дозволить, дозволить! – закричали с берега.

– Пусть взойдут! – распорядился Руновский.

Михайло махнул рукой своим, и те десятеро, что принимали участие в погрузке, поднялись на борт.

Крючники убрали сходни, сняли причальные канаты с кнехтов. Наступил самый ответственный момент. Все затаили дыхание. Бурлаки уже завезли вперед ходовой якорь, опустили его на дно. Стронется ли судно с места или так и останется стоять неподвижно?

Такие же мысли тревожили и Сергея. Правда, он уже не раз видел, как ялик сам бежал против течения, но одно дело – легкая лодочка и совсем другое – громадная расшива с полным грузом!

Но вот между судном и причалом показалась узкая полоска воды. Замелькали спицы больших шестиаршинных колес. Расшива двинулась вперед, разбивая в мелкие дребезги волны и оставляя след за кормой.

Люди на берегу потянулись вслед за ней. Говорили все разом. Иные восторгались чудесной машиной, другие ругали изобретателя колдуном и чернокнижником, потому что не могли понять ее природы. Неожиданно Сергей оказался рядом с Данилкой Осетровым.

– А все-таки, – поддразнил он, как бы продолжая старый спор, расшивка-то не шибко бежит! Бичевой бы пошло скорее!

– Неизвестно еще! – возразил Сергей. – Против сильного ветра и волн и бурлаки замедляют ход. К тому же из сил выбиваются быстро.

Данилка пропустил последнее замечание мимо ушей.

– Клади только восемь с половиной тыщ пудов взяли, – продолжал брюзжать он, – а наши суда вдвое больше поднимают. Их кулибинские колеса с места не сдвинут!

– Погоди, дай только срок!

– Что, еще столько же колес навешает механик? И без того громоздко! С такими навесами легко и на мель сесть! Да и под парусом с ними не поплывешь! Нет, нас такая машина не устроит!

И Данилка так же незаметно, как появился, снова исчез в толпе.

– Нарочно он меня дразнит, что ли? – заметил Сергей отцу. – А почему – не пойму.

– На сей раз, – признал тот, – доля истины в его словах есть. Хоть и огромное дело сделал наш сосед, что труд бурлаков облегчил, но парус из-за машины пришлось-таки убрать. А в нашем деле – то большая помеха. Мы ведь не только от воды, но и от ветра живем!

Кулибинская расшива прошла полверсты за час и стала на якорь напротив Троицкой церкви. Все-таки это было настоящим чудом: среднего размера расшива с полным грузом проплыла целую версту против течения без паруса, весел и бурлацкой тяги. Такого еще нигде никогда не было! В многотысячной толпе нашлось все-таки немало людей, которые по достоинству оценили это и разразились приветственными криками в честь изобретателя. Сергей увидел среди них кунавинских ремесленников, Якова Васильевича Орлова с учениками, бурлаков. Разумеется, они вместе с отцом также кричали "ура!" и бросали в воздух картуз...

7

Первое время после испытания Иван Петрович все еще надеялся, что его водоходной машиной заинтересуется кто-нибудь из нижегородских купцов и судовладельцев. Целые дни проводил он на расшиве, которую поставили у самой пристани, давал подробные пояснения многочисленным посетителям. Любопытствовало немало людей, однако желающих воспользоваться машиной так и не находилось.

Тогда Кулибин предпринял последнюю попытку найти компаньонов в родном городе. В губернской типографии он напечатал за свой счет и расклеил по всем улицам такое объявление:

"Все желающие пользоваться изобретенной механиком Кулибиным водоходной машиной могут оную видеть, копировать чертежи и ее описание беспрепятственно. Изобретатель же, со своей стороны, хотя ныне и находится на старости лет и в слабом здоровье, но в случае недоумения на каком-либо месте того или иного чертежа поможет, сколько сил его к тому достанет, доколе находится здесь, в Нижнем Новгороде".

Кулибин предлагал воспользоваться своим изобретением совершенно безвозмездно, мало того, готов был сам руководить изготовлением и установкой на судно машины. Однако время шло, а желающих среди нижегородских купцов и судовщиков не находилось. А Желудков-старший предполагал уйти от Осетрова и купить собственную расшиву не раньше, чем через два-три года, после того, как соберет недостающую сумму денег.

Убедившись в том, что ему по-прежнему не удастся заручиться поддержкой частных лиц, Кулибин решил попробовать внедрить свое изобретение в казенное волжское судоходство. Для этого он отослал чертежи и подробное описание водоходной машины в Петербург.

9 ноября 1804 года послал в столицу отчет об испытании и губернатор Руновский.

"Быв очевидцем практического опыта в действии того судна, – писал он, – я долгом почитаю донести, что оное судно было нагружено тягостию до восьми тысяч пятисот пудов и отвалено от берега при действии машины на быстром течении Волги. Прошло оно против течения воды в один час до четырехсот девяти сажен.

По сему можно полагать, что при равном действии сей машины оное судно может пройти в сутки, полагая в оные удобного к ходу времени работным людям шестнадцать часов, за включением на роздых восемь часов, до тринадцати верст при хорошей погоде и равном стремлении воды, ежели не встретится сильного противного ветра и препятствия в пути от мелей, повреждения машины и других обстоятельств. Таковой ход может несколько поравняться с обыкновенным ходом судов на завозном якоре, в верх Волги плывущими, которые проходят в сутки от десяти до пятнадцати верст.

По уверению механика Кулибина, построенное по проекту, вновь им сделанному, машинное судно может быть успешнее в ходу, по крайней мере, в полтора раза, то есть на быстром течении воды пройти в сутки до двадцати верст, что, конечно, при уменьшении более трети работных людей по тягости груза, для ходу в верх реки ныне употребляемого, было бы для навигации не бесполезно".

И без того весьма сдержанный отзыв под конец и вовсе ставил изобретение Кулибина под сомнение.

"Не могу, однако, скрыть и того обстоятельства, что, как для построения таковых машинных судов, так и управления и починки их на ходу, должны быть люди, сведущие хотя несколько в механике и столярной работе, без пособия коих обыкновенные кормщики и работные люди ни управлять машиной, ни починивать оную в случае повреждения в пути будут не в состоянии".

Зимой 1805 года Кулибин часто бывал в доме Желудковых. До глубокой ночи засиживались они с Афанасием Кузьмичом, обсуждая, как упростить машину и усовершенствовать ее. Четырнадцатилетний Сергей с интересом слушал их, старался вникнуть во все тонкости.

– Как кормщик и будущий компаньон, – рассуждал отец, – я хотел бы видеть машину такой: во-первых, обязательно с парусом. Хорошо бы к тому же упростить управление им. Во-вторых, надобно машину сделать не такой громоздкой, дабы сама не препятствовала ходу судна. В-третьих, машина должна быть приспособлена как к быстрому течению, так и к слабому. И наконец, хорошо бы сделать так, чтобы колеса поднимались при прохождении мелей.

Кулибин слушал внимательно, время от времени помечал что-то в тетрадке.

– О многом я уже сам думал, – отвечал он. – На участках реки со слабым течением помогут сменные барабаны для навивания каната. Вместо четырех колес оставлю только два, упрощу и передачу. Кажется, придумал, как снизить потери силы от трения. Однако перестройка предстоит не простая, потребует еще два-три года.

– Это нас вполне устраивает! – кивнул на сына Афанасий Кузьмич. Раньше денег на собственную расшиву и не соберем.

– Я бы с радостью деньгами помог, – развел руками Кулибин, – но с тех пор, как снова женился, сами с хлеба на квас перебиваемся с Марией Ивановной. С водоходной машиной, ты знаешь, пришлось в большие долги влезть. А доходов от нее пока что не предвидится, одни затраты...

– Знаю, все знаю, – вздыхал отец. – Ты же у нас, Петрович, бессребреник. На днях Пухов жаловался Осетрову, что не принял ты от него заказ на огненные потехи. А может, все-таки зря? Деньги ведь сами в руки идут. На ту же водоходную машину их и употребишь.

– Пойми, Афанасий Кузьмич, никак нельзя мне этим заниматься. Начну купцам угождать, непременно попаду к ним в кабалу. По Петербургу знаю.

– Не сердись, Петрович, я ведь пошутил. Сам страсть как не люблю одалживаться. Ну, давай, что ли, посмотрим новые твои чертежи...

Голова к голове они склонялись над ними и обсуждали их далеко за полночь. Сергей не выдерживал, уходил спать...

8

Слухи о тех ночных бдениях каким-то образом дошли до Осетрова. В доме Желудковых многие бывали. И ни перед кем, вспоминал Сергей, отец не таился, о своих планах говорил открыто. То ли ненароком кто-то Осетрову проговорился, то ли донес по злому умыслу. Но как бы там ни было, купец решил положить конец такому содружеству, тем более что Желудков-старший пока зависел от него...

В ту весеннюю путину 1805 года Афанасий Кузьмич не взял с собой сына: тот заканчивал последний, четвертый класс народного училища. Но перед самым отплытием, как будто предчувствуя что-то, успел сказать ему:

– Ежели со мной что-то случится, задуманное нами с механиком непременно доведи до конца.

Разумеется, Сергей обещал исполнить его волю, но не верил, что с отцом может что-то случиться. Известие о его смерти было для них с матушкой как гром среди ясного неба!

В доме, кроме Насти и Сергея, подрастал еще маленький Николка. Жить стало трудно, но на семейном совете решили не трогать денег, отложенных отцом на расшиву.

Две навигации плавал Желудков-младший водоливом, а Прасковья Матвеевна с Настей стирали и шили на чужих людей. Отказывая себе во всем, за два года они скопили недостающую сумму на покупку расшивы.

К тому времени Иван Петрович успел побывать в Петербурге и заказал там, на заводе Берда, изобретенные им подшипники качения, которые резко снижали потери от трения. У него уже был готов проект нового водоходного судна, который отвечал всем строгим требованиям Желудкова-старшего. Однако для его окончательной отделки требовалось еще несколько месяцев.

– Испытай пока что расшиву, – предложил Кулибин Сергею, – в обычной путине. Заодно какие-то деньги заработаешь, которые и семье твоей и нам весьма полезными окажутся.

Пришлось снова кланяться Осетрову, просить у него груз для перевозки. Вспоминать об этом Сергею было тяжело.

* * *

Купец не ответил на его приветствие, не поднял даже головы от толстой конторской книги, куда он заносил какие-то цифры и, проверяя себя, откладывал их на счетах.

– Проходи, садись, – буркнул, не поворачивая головы. – Нелегко большим капиталом владеть, за всеми приказчиками глаз да глаз нужен, того и гляди – обманут, шельмы, или, хуже того, голым по миру пустят! Вот отец твой честным человеком был, его отчеты всегда сходились. А ты не в отца пошел, малый, нет, не в отца!

– Это почему же? – удивился Сергей, ошарашенный таким приемом.

– Рано тебе судохозяином становиться, рано! Послужил бы у меня еще годочков десять, я бы тебя приказчиком, как твоего отца, сделал! Жалованье бы достаточное положил, как сыр в масле ты бы у меня катался!

– А чем плохо судовщиком быть?

– Того, любезный сын, на каждом шагу опасности подстерегают. И от воды, и от ветра, и от людей лихих! Не боязно сразу-то, без опыта настоящего, на таковую стезю ступать? А ну как разоришься? Или, хуже того, в кабалу к кому-нибудь попадешь?

– Обязательно в кабалу?

– А ты не смейся, я ведь с тобой как с сыном родным толкую! Потому, как отца твоего ценил, да и ты вместе с Данилкой моим учился. Но даже я, к примеру, дорогой груз доверить тебе поостерегусь: не дай бог, подмочишь или погубишь еще как-нибудь. Всю жизнь потом не расплатишься!

– Волков бояться, – ответил Сергей пословицей, – в лес не ходить!

– Ну-ну! Больно ты смел, как я погляжу! А я тебе на то отвечу: береженого бог бережет! Так-то, сын любезный! Вот я всю жизнь потихоньку к богатству стремился и вон сколько всего нажил! Не хуже иных дворян живем!

Осетров с гордостью обвел рукой кабинет, стены которого были увешаны гобеленами и дорогими картинами в массивных золоченых рамах.

– Но вас, молодых, – продолжал Осетров, – гордыня обуяла. Потихоньку не желаете своим путем идти, все сразу стремитесь получить! Или пан, или пропал, так? Слышал я про тебя, к примеру, что кулибинскую водоходную машину задумал на свою расшиву поставить. Верно люди толкуют?

– Отец еще собирался, – ответил, не подозревая о подвохе, Сергей, – и мне наказывал. Только у механика еще не все готово, месяца три велел обождать.

– А намного ли лучше против прежней станет машина? – прищурился Осетров.

– В скорости вдвое, пожалуй, выиграет, в подъеме клади – в полтора раза, сама весом меньше намного стала и парусу не помешает, – выкладывал все без утайки Сергей.

– А во что обойдется?

– Примерно тыщи в полторы.

– Знатная сумма. А расшивку-то почем купил?

– За восемьсот рублей.

– А как же машину осилишь, она ведь почти вдвое дороже?

– Кулибин на свои средства поставить ее берется. Компаньонами мы с ним станем.

– Ну-ну, любопытно. Как опробуешь, любезный сын, обязательно мне обо всем расскажи, вдруг и я решусь!

– Непременно!

Осетров согнал с лица умильную улыбку.

– Ладно, давай о деле толковать. Расшивка у тебя сколько клади поднимает?

– Двенадцать тысяч пудов.

– Загрузишь ее полным грузом. В Саратов муку повезешь. За перевоз каждого пуда кладу по двадцать копеек.

– Другие кладчики дают по тридцать!

– Не возражай, любезный сын, новичок ты еще в нашем деле! Другие пущай и дают, они мне не указ, я копейки не прибавлю, и так риск большой.

– Когда отплывать?

– Вместе со всеми, сразу после ледохода. Доставишь груз раньше других, еще по две копейки на пуд накину. А кормщика я тебе своего дам, Сидора Вострякова.

– Кормщик у меня есть, – возразил Сергей. – Иван Носков. С отцом еще плавал.

– Стар он, – не согласился Осетров, – я ему свой груз не доверю. С Востряковым поплывешь, то мое последнее слово.

Сергей попробовал спорить, но Осетров твердо стоял на своем. Он уступил, надеясь, что последний раз в жизни имеет дело с этим купцом...

9

Ледоход на Волге начался 6 апреля. Весь город – и стар, и млад высыпал на высокий берег полюбоваться им. С грохотом, как при пушечной канонаде, ледовые доспехи, которые сковал богатырь-реке мороз, покрылись крупными змеистыми трещинами. Образовались полыньи с дымящейся черной водой. Ударяясь боками, наползая друг на друга и круша все на своем пути, огромные неповоротливые льдины двинулись вниз по течению.

И тут же, по обычаю, на лед выскочил удалой бурлак в одной рубахе, портах и лаптях с онучами, с шестом наперевес. Перебегая большие льдины, прыгая с одной на другую, он устремился к заволжскому берегу. Большие полыньи он переплывал на льдине, отталкиваясь шестом, и при столкновениях балансировал им, чтобы не потерять равновесия.

Весь берег затаив дыхание следил за смельчаком. Каждое удачное его движение или прыжок сопровождались гулом одобрения. Однажды, когда смельчак едва не свалился в воду, толпа дружно ахнула. Но он все-таки удержал равновесие, благополучно добрался до другого берега, еще раз переправился через Волгу и полчаса спустя уже принимал поздравления товарищей.

Вместе со всеми Сергей тоже наблюдал за ним, думая о том, что всего через несколько часов ему предстоит отправиться в такое же рискованное плавание...

– Отчаливай! – крикнул кормщик на передней расшиве.

Заскрипел ворот на берегу, у самого входа в затон, наматывая чалку. Как камень, выпущенный из пращи, судно устремилось к реке. Бурлаки обрубили чалку, и расшива, опередив опасную льдину, вылетела на фарватер. Благополучный отход отметили тремя выстрелами из пушки.

Еще две расшивы устремились вслед за первой и так же благополучно проскочили опасное место.

– Наша очередь! – крикнул Востряков. – Смелее, ребятушки!

– Стой! – отменил команду Сергей, прикинув, что вероятность столкновения с громадиной, стремительно несущейся вниз, весьма велика.

Бурлак с топором в руках обернулся к нему. Разъяренный кормщик подскочил к нему, выхватил топор, сплеча рубанул по канату. Освобожденная расшива стрелой полетела к неизбежной гибели.

– Молод еще меня учить! – обернулся к Сергею, как будто ничего не замечая, Востряков.

Тот не потерял присутствия духа, попытался в считанные мгновения спасти судно.

– Тормози веслами! – распоряжался он. – Встречай льдину баграми!

И сам, увлекая за собой других, схватил багор и метнулся к правому борту, выставив железный наконечник навстречу льдине.

Они смогли лишь смягчить удар, развернув в последний момент глыбу льда плашмя. Раздался треск проломленных досок, судно бросило в сторону так, что все попадали на палубу, в трюмы хлынула вода.

Расшива не затонула лишь потому, что столкновение с льдиной произошло вблизи от берега. Однако в трюм попало изрядно воды, под пробоину с трудом удалось завести просмоленную парусину и латать ее временной пробкой. Откачивали воду ручными помпами, выносили мешки на палубу.

Вскоре сам Осетров пожаловал на судно. Спустился в трюм, осмотрел пробоину, ощупал каждый мешок.

– Расшиву можешь продавать на дрова! – злорадно заключил он. – Муку я у тебя забираю вместе с задатком. И за испорченный товар мне заплатишь, оценщик после объявит!

Сергей спорить не стал, тут же отдал деньги. Осетров тщательно пересчитал их.

– Пятидесяти рублей не хватает, сын любезный!

Назвал "сыном любезным", не скрывая насмешки, радовался, как охотник, увидевший попавшего в силки зверя!

– Я же задаток бурлакам давал, – пояснил Сергей.

– Ничего не знаю, будут за тобой.

Бурлаки перегрузили мешки с мукой на другую расшиву, едва управились до темноты.

– Прощевай, хозяин, – кланялись Сергею, – не поминай лихом. Извини, что так вышло, да, видит бог, не виноватые мы.

"Дядька" прошел мимо последним.

– Ну и лиходей у тебя кладчик, – покачал головой, – совести у него ни на грош нет! Ты ведь все равно что погорелец, а он лишнюю копейку норовит содрать! Мы тут, глядя на твою беду, по двугривенному тебе собрали, возьми-ка, не откажи!

...Утром следующего дня Сергея позвали к Осетрову. Принял он его в том же кабинете, за тем же столом, но от прежней, пусть даже и напускной любезности не осталось и следа.

– Так-то, сын любезный, – со смаком повторил купец, – не послушал ты меня намедни, вот и вышло боком! Попал как кур в ощип, вряд ли теперь снова оперишься! Теперь слушай внимательно свой приговор. Расшиву я готов купить у тебя на дрова за сто рублей. Убытки от подмоченной муки оценили мне в шестьсот рубликов...

– Помилуй, Захар Родионыч, подмочено всего две дюжины мешков, я сам считал!

– Ошибся ты, любезный сын, оценщик более ста мешков нашел непригодными. Вот и записка его!

Осетров протянул Сергею бумагу с большой круглой печатью. В ней черным по белому было сказано, что сто семь мешков с мукой, принадлежащей Осетрову, подмочены водой и мука в них непригодна к продаже. Убытки превышают шестьсот рублей, и судовщик Желудков обязан возместить их.

– И еще пятьдесят рубликов за тобой, – кинул Осетров костяшки на счетах. – Итого шестьсот пятьдесят. И деньги свои обязан я с тебя немедля взыскать.

– Я отдам, отдам, – в каком-то горячечном бреду забормотал Сергей, из-под земли достану, а отдам!

– Нет уж, любезный сын, – усмехнулся Осетров, – ты слов-то безответственных на воздух не кидай! Где тебе такие деньги раздобыть?

– Я достану, достану... – повторял Сергей.

– Даже ежели дом свой заложишь со всем имуществом, и то не получишь столько! Не хотел добром в приказчики ко мне идти, пропадай теперь не за понюх табака! В бурлацкую лямку я тебя заставлю впрячься, иначе в долговую яму посажу! Сестра твоя бесприданницей останется, а мать с младшим братцем с сумой по миру пойдут!

– Помилосердствуй, Захар Родионыч!

– Пощады запросил? Получишь ее не ранее того, как тише воды ниже травы станешь! А главное, мысли крамольные о водоходной машине из головы выбросишь!

Торжествовал Осетров недолго. Уже через несколько часов Сергей положил ему на стол шестьсот пятьдесят рублей и порвал записку оценщика. Деньги достал Иван Петрович, как только узнал о кабале, грозившей Желудкову. Пришлось занять их у ростовщика под большие проценты.

На следующий день плотники осмотрели расшиву и нашли, что починить ее возможно. Судно доставили в Подновье, заделали пробоину, стали устанавливать на нем водоходную машину. Три месяца потребовалось для того, чтобы изготовить все необходимые части, подогнать их друг к другу. Осталось всего каких-то несколько дней до полной готовности к путине.

И вот снова заговор богатых купцов и Извольского грозил свести все усилия на нет...

ЧАСТЬ IV

1

Легли мы с Сергеем в четыре часа утра, а в семь были уже на ногах. Окатились студеной водой из колодца, снимая остатки сна, оделись – мне пришлось облачаться в запасное платье судовщика, благо, что пришлось впору! – сели завтракать.

– У Нижнего базара, – объяснил Желудков, – найдешь часовую мастерскую Пятерикова. Там о тебе уже знают, попробуют с матушкой тебя свести. После обеда непременно поспи, а ночью заступай на стражу. Только учти, Саша, добавил он, – мы не должны показать врагам, что знаем об их черных замыслах. Иначе они могут планы изменить и застанут нас врасплох. Обнаружить их козни надобно как бы случайно. Потому, коли в твою стражу явятся злоумышленники, своего присутствия никак не выдай, следи только за ними в оба глаза и запоминай все хорошенько! А козни их мы сами на чистую воду выведем!

Сразу же после завтрака я поспешил в город. И вот уже, сказочно красивый, он открылся перед глазами на высокой горе: утопающий в зелени садов, сверкающий на солнце золотом куполов и жемчугами новых белокаменных домов. Огромной подковой спускается почти к самой воде кремль, и кажется, будто только он, как якорь, удерживает город на месте. Не будь его, поплыл бы он вниз по раздольной реке к самому морю вместе с белокрылыми парусниками или воспарил бы высоко над землей... Радостно было мне в то утро любоваться сказочно красивым городом, где прошла юность матушки, думать о скором свидании с ней.

Я быстро нашел Нижний базар, зашел в часовую мастерскую. Пока пожилой мастер с длинным носом, напоминающим маятник, и усами-стрелками, закрученными вверх, занимался с другим посетителем, я огляделся вокруг. Десятки самых разных часов карманных, настольных, настенных, каминных, кабинетных тикали на все лады, тщетно стараясь обогнать друг друга. По-разному отбивали они каждый час, полчаса и даже четверти часа. В одних били куранты, в других куковали кукушки, лаяли собачки, пели петухи, ухали филины. А иные вызванивали затейливые мелодии, и под эту музыку танцевали пастухи с пастушками, маршировали оловянные солдатики.

Но особенно удивило меня то, как уверенно управлялся мастер со сложным механизмом. Вооружив правый глаз увеличительным стеклом, он выискивал поломку в хитросплетении крошечных шестеренок, колесиков и пружин. Увлекшись этим занятием, он и после ухода посетителя некоторое время не замечал меня, и мне пришлось кашлянуть, чтобы привлечь его внимание.

– Я от Ивана Петровича, – сказал я, как только часовщик поднял голову.

Алексей Васильевич сразу же отложил работу в сторону, вышел из-за стойки, молча обнял меня.

– Счастлив был бы свести тебя с матушкой, попробовать как-то выручить ее из неволи, но – увы!.. У меня дурные вести, мужайся, Саша...

– Она умерла? – едва выговорил я одеревеневшим языком.