Текст книги "Портрет механика Кулибина"

Автор книги: Анатолий Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

На двух паромах поместилась лишь половина княжеского поезда. Другая люди и лошади – переезжала Волгу и примыкающее к ней Желтоводское озеро в лодках и на весельных баржах. На середине переправы князь дал знак прекратить веселье. Песня оборвалась на полуслове.

На макарьевском берегу служители монастыря встречали Извольских хлебом-солью. Князь и княгиня вышли из карет и подошли под благословение архимандрита. Знатные гости отломили от огромного пышного каравая по маленькой корочке, присыпали солью, попробовали, похвалили монастырскую выпечку.

– Не прикажете ли посылать к вашему столу? – почтительно спросил седой и согбенный от старости настоятель Тихон.

– Извольте, святой отец, – снисходительно согласился Извольский. Хлеба у вас отменно хороши!

Настоятель сел в княжескую карету, и пышный поезд медленно проследовал вдоль полуверстовой монастырской стены к главным воротам. Вдоль берега, вокруг монастыря и за ним – насколько хватало глаз раскинулась ярмарка. Товары, привезенные со всех концов России и из других стран, были уже разложены в деревянных рядах и лавках, берестяных ларьках, палатках, а то и просто на земле. Присматриваясь к ним, вдоль рядов прохаживались толпы людей, съехавшихся отовсюду. Русская речь мешалась с украинской и белорусской, слышались гортанные восточные выкрики. Среди кафтанов и поддевок мелькали персидские и китайские халаты, крашенные хной огненно-рыжие бороды, тюрбаны, сюртуки и панталоны. Однако до торжественного открытия ярмарки торговать никто не решался. Сосед по запяткам объяснил мне, что раньше за подобные нарушения, по приказу князя, жгли товары виновных посреди ярмарки или раздавали бесплатно всем желающим.

У главных ворот монастыря Извольские и настоятель вышли из карет, всадники спешились. В обитель проследовали уже по старшинству, до отказа заполнили соборную церковь. Настоятель сам вел праздничную службу, вместе с монастырскими пели княжеские певчие. После службы крестным ходом обошли стены монастыря и отправились на главную торговую площадь.

Настоятель освятил воду, покропил ею ярмарочный флаг и подал его князю. Под звуки громкой музыки и пушечной пальбы Извольский поднял его на высокую мачту и объявил ярмарку открытой.

И сразу же вокруг поднялся неописуемый гомон и шум. Сидельцы в лавках принялись нахваливать свой товар, с шутками, прибаутками, нараспев, со смехом зазывать посетителей, гусляры заиграли и запели свои бывальщины. Кукольники, скоморохи и балаганщики, стараясь перекричать всех, гудели в дудки, сопелки, бухали в большие барабаны. Часть толпы сразу разошлась по рядам, приглядеть товар в лавках подешевле, разобраться, где им торгуют, подивиться на небывалое, привезенное из заморских краев.

– Два часа, – объявил Извольский, – пока я буду обедать у настоятеля, все свободны. Затем построиться в ряды у главных ворот. Малейшего опоздания никому не прощу!

7

В один миг огромная свита князя, оставив лишь нескольких караульных стеречь кареты и лошадей, растворилась в толпе. Поглядеть на веселую разноцветную ярмарку хотелось всем. Меня тоже звали туда, но я отказался. Мои мысли были заняты совсем другим. Я надеялся за эти два часа хоть что-нибудь узнать о матушке. Только как найти нижегородских купцов, лучше всего самого Осетрова, в этом вавилонском столпотворении? Он, кажется, торгует мукой и лесом. А язык, говорят, до Киева доведет.

Я бросился разыскивать мучные ряды, полагая, что они находятся гораздо ближе того места, куда сплавляют лес. Пробираться сквозь густые толпы людей приходилось с боем. На каждом шагу покупатели и продавцы что-то горячо доказывали друг другу, швыряли шапки и картузы об землю, расходились, снова сходились, били по рукам. Докричаться до кого бы то ни было я не мог. Те же, которые каким-то чудом отвечали мне, были либо целиком поглощены своими заботами, либо сами плохо знали ярмарку. Поневоле пришлось прислушаться к выкрикам:

– Отборные судаки, – зазывали из рыбного ряда, – подставляйте две руки! Осетры, белуги – налетай, подруги! Жигулевский язь – подходи, не боясь!

– Подновские огурчики, – доносилось из овощного, – каждый не более мизинца! Сам вельможный князь Потемкин их жаловал, курьера аж за тыщу верст за ними посылал!

– Дешевые иконы мстерского письма, хошь три вершка на четыре, хошь шесть на семь!

Я не стал задерживаться у длинного живописного ряда, лишь мельком взглянул на расписанные мастерами разных школ доски.

Однако миновать скоморохов оказалось еще сложнее.

– Эй, княжой слуга, – загородил мне путь сухонький старик в худом армяке и лаптях, – послушай о моем горьком житье-бытье! Вот я, голова два уха, семь лет как дома не бывал и оброка не плачивал. Вернулся из чужих краев, дом свой поправил, старосте три синяка поставил. Мой дом каменный, на соломенном фундаменте, труба еловая, печка сосновая, заслонка глиняная. Во дворе черная собака за хвост палкой привязана, хвостом лает, головой качает, ничего не чает!

– Ну и дом у тебя, земляк, – смеются в толпе, – просто загляденье! Давай, не глядя, меняться!

Поневоле и я поддаюсь общему веселью. А старик недаром обращался ко мне.

– Пожалуйте, сударь, – дергает за рукав, – от княжеских щедрот на поправку дома!

Я заливаюсь краской: откуда у меня деньги? Для вида шарю в карманах и, на счастье, нахожу двугривенный. Старик ловко ловит брошенную ему монетку, пробует ее на зуб и благодарит по-своему:

– Дай твоему хозяину бог полную пазуху блох!

И на всякий случай тут же скрывается за спины слушателей. А я иду дальше, прислушиваюсь к разноголосому шуму и вдруг оказываюсь на площади, где торгуют крепостными.

Грудь как будто сдавило железным обручем, и, вспомнив матушку, я снова не мог пройти мимо. Знакомый приказчик подмигнул мне, продолжая на все лады нахваливать плотника Григория и сенную девку Акульку:

– Дед с топором родился, по дереву все умеет! Дом срубит, телегу собьет, сани сладит, мебель любую сработает! А девка до чего шустра минуту на месте не стоит, любое дело в руках спорится: и кухарит, и убирает, и шьет! К тому же и невеста для любого молодца подходящая!

Плотник только криво усмехался и глядел в землю потухшими глазами, а рябая и некрасивая Акулька отворачивала лицо в сторону. К тому, что людей продавали, они, видимо, уже привыкли.

Рядом разлучали молодую крестьянку с детьми, девочкой-подростком и мальчиком лет десяти. Ее уводили, а она упиралась, голосила, рвала на себе волосы, умоляя оставить с ней детей. А покупатель, приказчик с кирпичным лицом, безучастно повторял одно и то же:

– Не велено! Барину лишь одну прачку подай, детей не надобно!

– Мама, мамочка! – надрывая сердце, кричала дочка. – Не забывай нас!

У мальчика уже не хватало слез, он лишь судорожно всхлипывал, открывая рот, как выброшенная на берег рыба...

Продававший их старый слуга, по виду отставной солдат, сам горько плакал и приговаривал, обнимая детишек:

– Ах вы горькие мои сиротки, не дали вам злые люди даже опериться при матушке-то, милые птенчики. Ну, да ничего, бог даст подрастете, отыщете ее...

"Отыщут ли? – добавил я про себя. – Да и до того, как вырастут, несладко им придется!"

Я горестно вздохнул и отправился дальше. Да и что я мог сделать для этих несчастных? Одетый в дорогой наряд с чужого плеча, сам я находился едва ли в лучшем положении. А праздно наблюдать за тем, как живым людям назначают цену, разглядывают со всех сторон, щупают мускулы, проверяют зубы, азартно торгуются, было невыносимо!

Один за другим миновал я пушной, фарфоровый, оружейный, скобяной и другие ряды, поминутно сталкивался с саешниками, квасниками, сбитенщиками, офенями с лотками через плечо, монахами, собирающими пожертвования на храм в жестяные кружки. В глазах уже рябило от обилия впечатлений, а до мучного ряда я по-прежнему никак не мог добраться.

Наконец в отчаянье я схватил первого встречного, по виду молодого купчика, в лихо сдвинутом набекрень картузе, за локоть:

– Эй, любезный, не подскажешь ли, где мучной ряд?

Тот с недоумением оглядел меня с головы до ног:

– А что ты там, паря, потерял? На что тебе, к примеру, мука? Али от князя решился бежать и торговать ею?

– Ни то, ни другое. Купца одного ищу.

– Кого же, может, я знаю?

– Нижегородца Осетрова.

Купчик даже присвистнул от удивления.

– Ну, мир тесен! Я ведь земляк ему, тоже из Нижнего. На одной улице, Ильинке, с ним живем. Только у него палаты каменные, а у меня домишко бревенчатый, неказистый. А на что тебе, ежели не секрет, такая шишка?

– Матушка моя у него в услуженьи живет. Дарья Волгина, может, слышал?

– Не довелось. Я ведь в дом к нему не вхож. На таких, как мы с тобой, Осетров и глядеть не станет! Так что напрасно ты его ищешь. А матушке письмо лучше напиши.

– Пробовал. Не доходят, видно. Ответ уже полтора года жду.

Купчик лихо цыкнул слюной сквозь зубы.

– Тогда плохи твои дела. Не желают, знать, хозяева вашей переписки.

– А ты не взялся бы помочь мне?

– Чем? Против Осетрова идти опасно: заглотит, не поморщится!

– Послушай, любезный, не знаю еще, как тебя зовут...

– Егором Пантелеевым кличут.

– А меня Сашей Волгиным. Ты на мой наряд не смотри, он на несколько дней только!

– Неужто, – ахнул Егор, – с княжего слуги средь бела дня снял?

– Разве похож я на татя?

– Вроде нет. Но и на гайдука тоже.

– Князь меня только на время к себе приблизил. Пока заказ его не исполню. Крепостной живописец я.

– Да ну? – обрадовался Егор. – На ловца и зверь бежит! А я собирался как раз парсунку* невесты моей кому-нибудь заказать!

_______________

* П а р с у н а – портрет.

– Я и без заказа нарисую. Как только на оброк в Нижний вырвусь.

– Ладно, пиши записку. Попробую передать.

Грифель и бумагу я положил в карман кафтана заранее. Набрасывал весточку торопливо, как будто боялся, что Егор Пантелеев растворится вдруг в толпе и не возьмет мое послание. "Милая матушка, – писал я, – я жив и здоров, чего и тебе желаю. Обучение в монастыре закончил, вернулся в Лысково, держу испытание на живописца. Надеюсь, скоро свидимся. Остаюсь любящий тебя сын Александр Волгин".

Егор спрятал мою записку во внутренний карман поддевки.

– Будешь в Нижнем, разыщешь меня в начале Ильинки, купецкой улицы. А пока прощевай, недосуг мне!

8

Егор исчез в толпе, а я взглянул на полуденное солнце и заторопился к главным воротам монастыря. Участники пышного княжеского поезда уже строились в ряды. Вскоре в сопровождении настоятеля и монахов появились князь с княгиней. Они уже садились в кареты, когда подошел управляющий.

– Подобру ли, поздорову, – спросил его Извольский, – началась ярмарка?

– Подобру, ваша светлость, кроме одного.

– Говори! – насупился князь.

– Донесли мне, что нижегородский купчишка Пантелеев пошлину не со всего товару заплатил.

"Неужто Егор?" – испугался я.

– На нашей земле торгует?

– На нашей. В атласном ряду.

– Доставь-ка мне его сюда с товарами! На пароме пересчитаем.

Дворищев передал приказ князя вершникам, и те, расталкивая крупами лошадей толпу, отправились исполнять его. Через четверть часа привели Егора Пантелеева со связанными сзади руками, без картуза.

– Пошто пошлину недоплатил? – грозно спросил князь.

– То наговоры врагов моих, – не опуская глаз, ответил Пантелеев. Дешевле я торгую, чем другие купцы, вот они на меня и взъелись. А пошлину я внес исправно, можете проверить.

– Проверю! – усмехнулся князь. – Только не в лавке. Сам понимаешь, трудно мне туда со всей свитой добраться. Да и недосуг, гостей важных жду. Сюда я твой товар велел доставить. На воде пересчитаем.

– Воля ваша, – пожал плечами Егор, – а только убедитесь, что я правду говорю.

Появились посланные за товаром Пантелеева вершники. Сундуки и короба они привязали к длинным жердям, чтобы легче было везти.

– Грузите на мой паром! – приказал Извольский.

Переправа шла тем же чередом, что и утром. На середине реки князь поднял руку.

– Приступай!

Замолкли музыканты и песельники, остановились плясуны. Вершники открыли сундуки и короба, стали извлекать оттуда атласные ленты, чулки, платки и другие мелкие вещи, пересчитывать и... бросать в воду. Батистовые, атласные и ситцевые ткани мерили аршином* и тоже сбрасывали за борт.

_______________

* А р ш и н – старая мера длины, равная 71 сантиметру 12 миллиметрам; в данном случае: железная мерка такого размера.

Пантелеев рванулся было помешать, но два дюжих вершника удержали его.

– Пошто, ваша светлость, губишь меня? – только и смог вымолвить он побелевшими губами.

Крупные слезы катились по щекам Егора, но он не вымолвил больше ни слова, пока последняя лента не оказалась за бортом. Мелкие вещи долго плыли вниз по течению, ткани, намокнув, медленно опускались на дно.

– Повезло тебе, молодец, – как ни в чем не бывало заметил Извольский, – сошелся счет. Можешь собрать свои манатки, я тебе лодки дам и гребцов.

– Нет уж, спасибо, – угрюмо ответил Егор, – снявши голову, по волосам не плачут! Подмоченные ткани покупать не станут, да и не стану я врагов моих потешать, гоняясь за каждой тряпкой! А коли убедились, что счет мой верный, извольте оплатить пятьсот рублев за убытки!

– Таких больших денег, – усмехнулся князь, – в наличии нет у меня. Все капиталы в обороте. Жди!

– Руки мне, по крайности, развяжите!

Извольский кивнул вершникам.

Егор размял затекшие кисти и вдруг сбросил поддевку, рванулся к борту и бросился вниз головой в воду.

– Прощевай, князь! – крикнул, вынырнув из воды. – Попомнишь еще Егорку Пантелеева! Отольются тебе мои невинные слезы! А ткани сам со дна подымай, дарю тебе на бедность!

Князь хмыкнул, потер переносицу:

– Отчаянный парень! Пошлите за ним лодку, как бы не утонул в одежде! И предложите на службу ко мне идти!

Слуги бросились выполнять приказ.

– Погодите! – остановила их княгиня Елена Павловна.

При мне это было ее первое слово за весь день. Она сняла с пальца перстень с драгоценным камнем, подозвала меня.

– Плыви с ними и передай купцу в возмещение убытков!

Извольский метнул на жену возмущенный взгляд:

– Кажется, я тебя о том не просил!

Княгиня даже не посмотрела в его сторону, пожала плечами:

– Кольцо фамильное, могу распоряжаться им, как хочу!

– Гляди, – не обращая внимания на окружающих, пригрозил князь, прокидаешься так, останешься без всего!

Княгиня гордо вскинула красивую голову и не ответила ничего. Я поднял поддевку Егора и прыгнул в лодку.

Мы втянули Пантелеева в лодку, и я передал ему кольцо.

– Ежели дороже моих убытков оценят, – рассудил, пряча его за щеку, разницу верну. А за княгиню будем с невестой вечно бога молить!

– Молите, – сочувственно отозвался один из гребцов, – ей у князя вовсе не сладко живется! Как птице вольной в золоченой клетке. Вот и ныне: заступилась за тебя, а князю-то не по душе...

Мы высадили Егора на берег, и, улучив момент, он шепнул мне, дотронувшись до внутреннего кармана поддевки:

– Просьбу твою исполню беспременно, не сомневайся!

9

Всю оставшуюся часть пути князь сидел в карете мрачный, не поворачивая головы. Его не радовали больше песельники и плясуны, а слыша нестройные приветствия согнанных со всей округи крестьян, он только досадливо морщился.

– Гости пусть веселятся, как обычно, – велел вышедшему навстречу Фалалею, – а ко мне в кабинет никого не пускать. Только по неотложному делу. Я посижу там с живописцем.

– Вечернее гулянье отменить?

– Ни в коем случае! Все устрой, как положено: пальбу, огни потешные, хороводы в саду.

И снова, второй раз на дню, я оказался в знакомом уже кабинете. Князь зевнул во весь рот, сел в то же самое кресло перед зеркалом.

– Я немного подремлю, – сказал он, – мне всю ночь не спать, а ты знай себе рисуй!

Он откинулся в кресле, закрыл глаза, а я взялся за грифель. Однако делать наброски мне вовсе не хотелось. Длинной вереницей проходили перед моим мысленным взором картины, далеко не лестные для князя. Несправедливое наказание и смерть отца, разлука с матушкой, мое утреннее унижение, жестокая расправа с цирюльником Ионой и Степаном-шорником, алчные подсчеты доходов от ярмарки, фальшивое ликование крепостных, силой согнанных на обочину дороги, пожелание скомороха, гнусная торговля крепостными, и, наконец, дикая сцена глумления над Егором Пантелеевым...

Нет, князь Извольский ни на волос не походил на Георгия Победоносца, каким он видел себя. Скорее, наоборот. Будь моя воля, я бы сравнил его со страшным змеем, наводящим ужас на всех! Таким я и нарисовал князя. Затем отложил лист в сторону и взялся за другой. Георгию Победоносцу я придал сходство с Егором Пантелеевым (и не только по сходству имен, но и потому, что не поступился он достоинством под напором грубой силы!), змее нарисовал голову князя, а чуть поодаль изобразил деву-красу, похожую на княгиню.

Я так увлекся, что даже забыл, где нахожусь. Рисунок получился живой аллегорией* на сцену на пароме. Неизвестно, надолго ли, но гордый Егор взял верх над жестокосердным и коварным князем. А за то, что не смирился он перед ним, не унизился, щедро наградила его дева-краса...

_______________

* А л л е г о р и я – иносказание.

Голос камердинера вернул меня к действительности:

– Ваша светлость, купец Осетров просит принять его.

– А? Что? – с трудом очнулся князь. – Осетров? Пусть обождет до завтра!

– Он говорит, по неотложному делу!

– Ах, чтоб его! Верно, опять со своей мукой или лесом! Ладно, зови!

Услышав имя Осетрова, я насторожился. Сама судьба посылала мне его! Возможно, здесь, в присутствии князя, я скорее смогу узнать о здоровье матушки, чем на ярмарке!

Маленький щуплый Осетров с лисьим, вытянутым вперед лицом и рыжей бородой перешагнул порог, сдернул картуз, поклонился до земли:

– Мое нижайшее почтение вашей светлости!

И удивленно прощупал меня глазами-бусинками: что, мол, за человек, почему здесь?

– С чем пожаловал? – не отвечая на приветствие, осведомился князь. Что-нибудь с лесом? Или с мукой?

– Ни то, ни другое, – зыркнул на меня купец. – С бурлаками.

– С бурлаками? – потер руки князь. – Еще сотенку желаешь получить?

– Надоть, – снова обернулся на меня Осетров, – потолковать сугубо наедине.

– Да ты его не бойся! – засмеялся Извольский. И повторил, как утром управляющему: – То мой живописец, сиречь раб бессловесный, смиренный и кроткий. Так и в уставе записано.

– Ведомости у меня секретные, – буркнул Осетров, – и ни для кого другого, окромя вашей светлости, не предназначенные. А там пущай он хучь немой, хучь глухой, мне все едино!

– Ну что ж, – кивнул мне князь, – в таком случае, живописец, прогуляйся-ка по двору. Когда понадобишься, крикну.

– А нельзя ли спросить...

– Потом! – нетерпеливо указал на дверь Извольский.

– Хорошо бы, – заметил купец, – и окошко прикрыть. А то, неровен час...

– Боишься, продует? Кафтан от ветра защитит!

– Я не о том. Кабы кто не подслушал.

– Не было еще такого! Зверь у меня к окну не прокрадется, не то что человек!

Фалалей вывел меня из княжеских покоев, предупредил:

– Далеко не отходи! Прогуляйся за дом, посмотри на гулянье, и обратно! Разговор у них, чаю, долго не затянется!

10

Я вышел на крыльцо, огляделся. Удивительно, но караульных поблизости не было. Скорее всего, отлучились посмотреть на гулянье с фейерверком. А вдруг там, в кабинете, князь назовет меня и Осетров хоть словечком упомянет матушку? Эх, была не была! Не раздумывая больше, я бросился в густые заросли шиповника вдоль стены дома. Колючки больно царапали руки и щеки, но я не обращал внимания на эту пустячную боль. Заноза, засевшая в моем сердце шесть лет назад, после разлуки с матушкой, жгла куда сильнее!

Мне удалось пробраться незамеченным под самое окно, в котором развевалась на ветру белая кисейная занавеска. Там я затаился, прислушался.

– Дошло до меня, – понизив голос, уведомлял купец, – что небезызвестный вашей светлости механик Кулибин...

Я даже вздрогнул от неожиданности! Неужели тот самый удивительный мастер, о котором я слышал когда-то от матушки?

– ...новую водоходную машину сотворил и опробовать ее в дальней путине собирается!

На туалетном столике задребезжали склянки – видимо, Извольский с досады стукнул по нему кулаком.

– А намного ли вторая машина лучше первой?

– В том-то и штука, что намного! По скорости бурлацкой тяге уже не уступит и парусом не помешает бежать. Мелким судовщикам только того и надобно! Перекинуться на его сторону могут оченно даже просто! Конец тогда доходам нашим общим от оброчных бурлаков!

– Соображаешь, Захар Родионыч! – усмехнулся Извольский. – А не кажется ли тебе, что сию путину следует в корне пресечь?

– За тем и спешил к вашей светлости!

Час от часу не легче! Мало того, что эти злые люди разлучили меня с матушкой, теперь они составляют заговор против того, о котором она отзывалась с такой любовью! Могу ли я оставаться дальше сторонним наблюдателем? Извольский и Осетров мне заклятые враги, это ясно как день. И неважно, что их паучьи сети предназначены другим, я должен помочь разорвать их! Стараясь не пропустить ни единого слова, я затаил дыхание и весь превратился в слух.

– Выкладывай все по порядку! – потребовал князь.

– Помогать механику в путине взялся судовщик Желудков...

– Кто таков?

– Мальчишка! Данилке моему ровесник. Отца его приказчиком у себя на расшиве держал, пригрел змею на груди! С Кулибиным тот по соседству снюхался, задумал к нему переметнуться. Да вот беда, в бурю, сердешный, в воду упал да потонул!

– Помог кто-нибудь?

– Вестимо. Кормщик с водоливами постарались!

"Это тоже надо запомнить!" – подумал я.

– Щенка его, – продолжал купец, – недавно тоже чуть было не прищучил, да выскользнул у меня из рук в последний миг! В ледоход...

– После доскажешь! – прервал князь. – Куда они плыть задумали?

– До Камских соляных магазейнов* и обратно в Нижний.

_______________

* М а г а з е й н ы, или м а г а з и н ы, – в данном случае: склады.

– Точно знаешь?

– Как бог свят! В казенной соляной конторе подряда добились, а у меня там свой человек. Да и письмо подтверждает.

– Какое еще письмо?

– От Кулибина к зятю Попову.

– А к тебе оно как попало?

– Помилуйте, ваша светлость, мы ведь купцы первостатейные, не дураки, за Кулибиным давно следим, а особливо с той поры, как напужал он нас!

– Чем же это?

– Так я уже докладывал вашей светлости!

– Повтори, язык небось не отвалится!

– Пятнадцать лет назад механик еще в полной своей силе приезжал к нам из Петербурга. Медаль от царицы на шею повесил, стращал тем, что по сенатскому указу свою водоходную машину соорудил, уговаривал нас ею воспользоваться. Ну а мы еще тогда смекнули, что к чему, и отказались. Он и посулил перед отъездом, что понудит всех помогать ему по государеву указу! В один день те слова всему Нижнему стали известны.

– С того дня и следите за его перепиской?

– Следим, батюшка князь! Почтмейстеру большие деньги за то платим, чтобы копии снимал...

– Ну-ка, зачти письмо!

Купец долго шуршал бумагами, отыскивая нужное место.

– Ага, вот. "Беспокоюсь только, – стал читать по слогам, – не сохранилось ли у торгующих в лавках..."

– Дай сюда, – прервал Извольский. – Тебе только по покойнику псалтырь читать! – И продолжил сам: – "...таких же страшных мыслей, как раньше, а именно: когда произведутся машинные суда, тогда, в рассуждении толь большой в Нижнем пристани, по уменьшении половины работного люда, из лавок товаров их некому будет покупать, и торги их остановятся. Впрочем, чтобы производить мне большую на судах моих соляную поставку, то мнение я оставил, а разве что только на одном судне и в одно только лето, от Камских соляных магазейнов до Нижнего, и то единственно для доказательства казенной и общественной пользы, но и к сему, ежели только выйдет удобный случай".

Закончив чтение, князь помолчал, побарабанил пальцами по столу.

– Выходит, такой случай ему ныне предоставляется?

– Так, батюшка князь. С первой машиной механик в долги большие влез, а для второй пробы, как я вам уже сказывал, судовщик Желудков ему судно предоставляет.

– А куда же вы, купцы первостатейные, смотрите? Али не в силах помешать им?

– Хотим попробовать, батюшка князь, да сомневаемся, получится ли! С тобой вот посовещаться хочу.

– Говори, что задумали.

– Нечистую силу к нему в дом поселить!

– Как это? – опешил князь. – Откуда возьмете?

– Плотники и печники помогут, ваша светлость! Они на такие проделки мастаки, комар носу не подточит!

– Что же они такого умеют?

– Секреты свои они не выдают. Но тому, кто им не угодит, такое сотворят, что волосы дыбом встанут! Ведьмин шабаш, да и только! Хоть святых выноси!

– Кулибин их штучки живо раскусит. Он же механик, не забывай!

– Не успеет! Городской-то дом его пустует ныне. В Подновье он вместе с Желудковым. Там к путине готовятся. А жена с малыми детьми в Карповке у родных. Пока дойдет до него, отец Иннокентий крестный ход поведет и на глазах у всех выкурит нечисть!

– Хитро придумано! – похвалил князь. – А только не откроется как-то еще обман до времени? Ведь у Кулибина, поди, друзей в городе немало!

– А до них в самую последнюю минуту дойдет, помешать не успеют! Вначале мы только своих людей оповестим. А как убедятся они в том, что в доме "нечисто", тут же все и уберем! За две ночи управимся, а к крестному ходу ничего уже в доме не останется! Прихожане сами же и потребуют механика от церкви отлучить! Особливо купцы богатые и лабазники!

– Про обывателей тоже не забудьте!

– Вестимо! Есть у нас уже такие на примете, что колдуном механика считают да чернокнижником. Верят, что нечистую силу он в свои колеса запряг. А по ночам со светом сидит, потому как золото из камней добывает!

Извольский поднялся с кресла, прошелся по кабинету.

– Надеетесь, – спросил наконец, – коли анафему ему в церкви объявят, откажется механик от путины?

– А как же иначе, батюшка князь?

– Во-первых, – помедлил с ответом князь, – еще неизвестно, получится ли у вас, как задумали. Из-за пустяка сорваться может. Во-вторых, вдруг они раньше отплывут? И, наконец, разрешения на анафему не так-то легко будет добиться у епископа. Даже ежели я его о том попрошу.

– По-твоему, батюшка князь, не стоит и затевать с нечистой силой?

– Почему же, непременно попробуйте! Хуже от того не будет, по крайности, душевного равновесия Кулибина лишите, а сие тоже немаловажно! И вот еще что. Масонские знаки и книги в дом подбросьте! Череп должны в окно увидеть, понимаешь меня?

– Как не понять! Чтоб заявили, стало быть, приставу, а тот обнаружил.

– Тогда и к суду его привлечь могут! Поддержки-то прежней у него в столице нет?

– Какое там! Водоходную машину там недавно отвергли!

– То нам на руку! После того и губернские власти защищать его вряд ли станут!

– Попробовать, конечно, можно, – раздумывал вслух Осетров. – Однако сомнения и у нас возникли, вдруг не получится по-нашему? Можем ли мы, в таком разе, рассчитывать на помощь вашей светлости?

Князь долго не отвечал, снова прошелся по кабинету.

– Так и быть, – решил наконец. – Передай своим, ежели все-таки кулибинская машина в путину отправится, я свои, крайние меры приму!

– Какие же?

– Экий ты, брат, приставучий, – засмеялся князь. – Все-то тебе разжуй и в рот положи!

– От меня ведь тоже поручительство потребуют купцы!

– Ишь ты, поручительство! Ну хорошо, намекну. Лихие люди могут на них невдалеке от Макарьева напасть! Горящими веничками, как полагается, пощекочут, судно в негодность приведут. Довольно с тебя?

– Да неужто ж нет, ваша светлость, – обрадовался Осетров, – золотой ты наш человек! Только вдруг на расшиве сопротивление окажут?

– Э нет, брат, дудки! – притопнул ногой Извольский. – Бурлаки хозяина защищать не станут! Им своя жизнь дороже! "Сарынь на кичку!" заговоренные для них слова! Как услышит их артель, тут же ниц повалится! Что же до лихих людей, то наградить их за труды праведные вам придется, купцам первостатейным. Я ныне не при деньгах. Много ли толстосумов с тобой заодно?

– Бугров, Пухов, Рогожин, – стал называть Осетров, – да, почитай, десятка с два наберется!

– Прекрасно! Вот и собери с них по сотенке. А уж мои молодцы не подведут! Сделают все в наилучшем виде! В другой раз неповадно будет механику именитых купцов да помещиков пугать! Ну что, по рукам?

– По рукам, ваша светлость! Премного вами довольны, будем в надеже на вас, как на каменную гору...

11

Радостный Осетров продолжал нахваливать князя, но я уже не слушал его, а пробирался сквозь густые заросли шиповника к крыльцу. Там уже стояли караульные и, бурно жестикулируя, оживленно толковали о чем-то. Один из них со смехом указал на меня другому:

– Глянь, Маркел, как живописца вырядили! Не к лицу ему вовсе такая одежа! Нет, брат, гайдуком надо родиться! Подь-ка, парень, сюда, потолковать надобно!

– И чего привязался, Влас! – осадил его напарник. – Нам хорошо, и ему хорошо, пущай себе следует своим путем.

– А я ведь знаю, где он был! – погрозил мне пальцем Влас, и я испугался, что он мог и в самом деле выследить меня. – Небось на полянку за дом бегал.

Я вздохнул с облегчением и подтвердил: был на полянке, только не тайком, а с разрешения князя. После того, что я только что услышал под окном, я просто не мог тратить время на праздные разговоры. Я прошел в свою каморку, сел там на лавку и стал размышлять о том, как найти способ скорее предупредить Кулибина с его компаньоном о грозящей им опасности. Однако, сколько я ни ломал голову, ничего путного придумать не мог.

В таком состоянии и застал меня Фалалей. Он влетел в людскую бледный, с трясущимися руками. По одному его виду я уже понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Как же ты, Лександра, – начал прерывающимся голосом, – листы свои на столе оставил? Князь, как их увидел, рассвирепел ужасно, велел немедля доставить тебя на расправу. На каторгу в Сибирь может сослать за такое баловство али сдать в рекруты! Идем, горемыка, ты уж не возражай ничего, авось жив останешься!

Я брел за Фалалеем, пытаясь взять себя в руки. Нет, не суровое наказание более всего страшило меня, а то, что из-за нелепой промашки я не смогу теперь раскрыть заговор, невольным свидетелем которого я оказался. И свидание с матушкой, верно, откладывается надолго, ежели не навсегда...

Вопреки ожиданиям, князь не набросился на меня с кулаками, не стал даже кричать и топать ногами. Он лишь смял мои листы в комок и швырнул их мне в лицо. И тут же повернулся к Фалалею:

– Где ты его нашел?

– В людской.

– Что он делал?

– Спал.

– Его счастье! Отведешь на конюшню, пусть там приготовятся отодрать его нещадно в моем присутствии, и – в бурлаки! Отцу своему, видишь ли, подражать вздумал! Что ж, пусть вслед за ним прогуляется в лямке до Рыбни!* Ежели выдержит путину, охота шутить со мной у него навсегда пропадет!