Текст книги "В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905)"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Англосаксонский мир был для Витте неведом, и он пригласил с собой в Америку петербургского корреспондента лондонской газеты «Дейли телеграф» доктора Э. Диллона, старого друга и советчика. Диллон помогал ему и в сочинении речей. Уже первая речь Витте по прибытии в Америку была хорошим примером психологической войны. Витте говорил о России как о «бравом антагонисте», он всячески пропагандировал укрепление уз дружбы между Соединенными Штатами и Россией. Рузвельта он превозносил как «одаренного талантами лидера». Журналисты аплодировали, а в Америке это уже немало. В «Сент – Реджис Отель» приходили такие письма: «Семь десятых населения Западного побережья – вместе с Вами в противостоянии японских непомерных территориальных требований».

У четырех полномочных представителей были шестеро помощников – по экономическим, военным и дипломатическим вопросам. Перед началом диалога Комура и Такахара – вначале, а затем Витте и Розен – почтили визитом Рузвельта в его поместье Сагамор – Хилл. Японская делегация прибыла на час раньше назначенного времени, чем вызвала переполох, поскольку не ожидавший их президент совершал прогулку, и не ожидал гостей так рано. Дипломатов пришлось занимать, рискуя затронуть их обидчивость. Наконец из лесной чащи в неком баварского вида костюме появился президент, машущий старой шляпой. К видавшему виды имению в предшествующие дни была срочно пристроена специальная комната для приемов (так называемая Северная комната). В ней Рузвельт и принял несколько смущенных японцев.

На стенах висели бычьи рога – охотничьи трофеи президента, и Рузвельт, что называется, взял «быка за рога»: он начал встречу словами относительно главной опасности для переговоров, коими являют собой заведомо завышенные требования. России нужно дать возможность вести себя гибко. Она должна признать «преобладающие» интересы Японии в Корее, вывести свои войска из Маньчжурии, пожертвовать своими торговыми и транспортными привилегиями в данном регионе. Япония может смело претендовать на полуостров Ляодун и на остров Сахалин, равно как и на железную дорогу, ведущую к Порт – Артуру. России не должно быть позволено иметь здесь крупный флот, часть оставшихся на плаву кораблей должна быть отдана Японии. Японские рыболовецкие суда могут претендовать на право захода в Охотское море. Комура указал, что в некоторых пунктах и он надеется проявить гибкость. В частности, он не намерен сносить с лица земли Владивосток, и но он будет настаивать на значительных репарациях.

Прибывшие затем российские дипломаты выглядели значительно менее куртуазными. Являясь потомком голландских переселенцев, а по матери – старинного аристократического русского рода, Витте, этот гигант тела и ума родился в грузинском Тифлисе и был самым выдающимся инженером и администратором своего времени. Его отец принимал участие в управлении Кавказом. Образование его первоначально было домашним. Среди его учителей были и французский морской офицер, и ученый–швед, добросовестный швейцарец и педантичный немец. Далее – Одесский университет, его мечтой было стать профессором математики. Его блестящие способности были признаны довольно рано, он с отличием окончил университет. Но не в отвлеченные сферы умозрительного знания устремился Витте после получения диплома, а в конкретную плоскость бурного железнодорожного строительства на Одесском направлении. Вскоре он возглавил южную дорогу и сделал блестящую карьеру.

Русские дипломаты навестили Сагамор – Хилл в день именин вдовствующей императрицы Марии Федоровны – 4 августа 1905 г. До формального начала переговоров оставались сутки. Российские дипломаты отслужили заутреню в православной церкви на Манхэттене. Глава делегации Витте страстно попросил в церкви: «Пусть Бог поможет нам и не обделит мудростью. Ныне мы чувствуем себя потерянными и не знаем, что делать, и что принесет нам будущее». Только что японцы оккупировали Сахалин, а на улицах российских городов на фоне японских побед разворачивалась революция. Трудно было представить более трудные условия для дипломатической битвы.

Но русская делегация имела и свои сильные стороны. Она была «одним человеком с одной головой, единой волей и общим сердцем, бьющимся за свою страну». Российский фатализм и российская широта делали российскую команду страшным противником. Витте сознательно привносил в свою речь ощущение бесшабашной мощи. Перед удивленным американским президентом его французский лился неостановимым потоком. Рузвельт – и любой другой на его месте – не мог не ощутить физической и интеллектуальной мощи этого человека. Два с половиной часа, на протяжении которых они обедали, прошли как одна минута. Витте обрисовал свои позиции непреклонным тоном: «Мы не побеждены, и мы не примем условий, которые не соответствуют нашим интересам. Первое, мы не будем платить никаких контрибуций». Витте вручил президенту письмо императора Николая Второго. В нем были обозначены возможные уступки: признание прав Японии в Корее, передача Ляодунского полуострова (если на то согласится Китай). «Если встречные требования, – сказал Витте, – будут чрезмерными, мы будем продолжать оборонительную войну до крайних пределов, и мы еще посмотрим, кто продержится дольше». Сила и целеустремленность российской делегации произвели определенное впечатление.

Соль русской позиции заключалась в том, чтобы представить дело так, что ситуация в Маньчжурии меняется для России к лучшему. Россия отнюдь не побеждена, да и принципиально не может быть побеждена. Если японцы будут настаивать на контрибуциях, то у России не будет альтернативы продолжению войны. Важно было показать, что Япония сражается за материальные выгоды и территориальные приращения. Если убедить наблюдающий мир в сугубой корысти островной нации, то нейтралы изменят свои позиции в антияпонском духе. Бравые маленькие японцы в глазах наблюдателей станут жадными и своекорыстными бойцами за деньги и территории.

Витте внимательно слушал ответ Рузвельта. Он видел, что президент, как и большинство американцев, склоняется в японскую сторону, и не мог не понять, что Рузвельт ожидает доминирования на предстоящих переговорах представителя побеждающей стороны – Комуры. Что касается контрибуций, то русской делегации, как представлялось президенту, придется изменить свою точку зрения. Рузвельт попытается умерить требования японской стороны, но, видимо, не все возможно. Сам ход событий ставит вопрос так: война или деньги.

В конечном счете русские участники переговоров возвратились в Нью – Йорк в еще более пессимистическом настроении. Витте шлет каблограмму министру иностранных дел Ламздорфу: «Ясно, что президент питает очень слабые надежды в отношении мирного договора».

Портсмут

Рузвельт знал, что обе стороны истощены финансово и испытывают внутренние трудности. Внутри России и внутри Японии отчетливо проявили себя партии войны и партии мира. Для обеих делегаций провалить переговоры означало попасть в жернова внутренней политики, стать жертвой своих политических противников как внутри России, так и внутри Японии.

В конфиденциальной переписке Рузвельт и не пытался скрыть, что симпатии Соединенных Штатов на японской стороне. Германскому послу он пишет: «Витте, и, прежде всего царь, должны отчетливо уяснить себе, что эта война проиграна; мир должен быть подписан лишь с ясным осознанием того, что японцы – победители». Николай Второй ошибался в надеждах, когда просил кайзера воздействовать на Рузвельта с целью изучить предварительные японские предложения и постараться уговорить императорское японское правительство снять крайние требования. Америка уже восприняла как факт смещение баланса сил на Тихом океане и ожидала лишь договорного оформления этого смещения.

В Нью – Йорк за двумя делегациями были посланы два абсолютно одинаковых крейсера. Американские военные корабли должны были доставить обе делегации на президентскую яхту Рузвельта «Мэйфлауэр», стоящую на рейде маленького городка в Нью – Хемпшире – Ойстер – Бея. Здесь в ожидании прибытия дипломатов с раннего утра ощущалось поразительная активность. Яхты, катера и мелкие суда прибывали в акваторию небольшой бухты неподалеку от «Мэйфлауэра», чтобы увидеть исторический момент. Погода стояла отменная, солнце не скупилось. При этом ощущалась высокая влажность, горизонт затянуло марево. Вскоре после полудня грохот салюта возвестил о прибытии на «Мэйфлауэр» президента Теодора Рузвельта. Он был одет торжественно в «форму» политических деятелей того времени – длинный сюртук с фалдами, серые полосатые брюки и высокая шелковая шляпа. Рузвельт легко по поручням взобрался на борт. Надраенная палуба яхты блестела как зеркало.

Салют палубной артиллерии звучал почти бесперебойно. Первой прибыла японская делегация, затем на борт поднялись русские. Солнце отражалось в немыслимых униформах и в золоте орденов. К удивлению тех, кто ожидал увидеть С. Ю. Витте мрачным и свирепым, тот просто сиял, буквально соревнуясь со светилом. Его любезность топила лед отчуждения, он безмерно улыбался окружающим и отдавал поклоны ближней и дальней публике, ставшей в конце концов аплодировать при упоминании одного его имени. По мере прибытия делегаций флаг их страны присоединялся к звезднополосатому знамени на мачте «Мэйфлауэра».

Президент Рузвельт ожидал глав делегаций не на безжалостном солнце палубы, а внизу, в тени большой зальной комнаты, в окружении американских адмиралов и своих адъютантов. Наверху прибывающих приветствовали жрецы протокола и вели к улыбающемуся (всегда) президенту. Рузвельт приветствовал их и просил садиться на заранее отведенные места. Нейтрализм должен был проявиться во всем. Поскольку Комура и Такахира прибыли в Соединенные Штаты первыми (и первыми же посетили Сагамор – Хилл), их провели вниз первыми. Рузвельт приветствовал дипломатов страны Восходящего солнца, он усадил их в приемной, а сам приступил к встрече российской делегации, ведомой Витте и Розеном. Представляющий гостей помощник государственного секретаря Герберт Пирс конечно же не преодолел сложностей произношения русских фамилий, на что не было выказано обиды. Знаменитое рузвельтовское «польщен» – «ди–лайтед» звучало как всегда энергично. Особенно выделил Рузвельт Федора Федоровича Мартенса, знатока международного права, книги которого он читал. Представив присутствующих американцев, Рузвельт предложил российской делегации познакомиться с официальными представителями Японской империи.

Дверь салона отворилась, и медленно вошли одетые в черное пятнадцать японцев. Представители величайшей империи мира воочию встретили своих обидчиков. Очевидна была сложная гамма чувств. Всех поразила удивительная при этой встрече бесстрастность представителей обеих делегаций, почти полное отсутствие того или иного выражения на лицах дипломатов. Рузвельт выступил вперед: «Барон Комура, я имею честь представить вас господину Витте и барону Розену». Пожав друг другу руки, две делегации отдалились друг от друга. Наступила неловкая тишина. Единственным человеком, не испытывающим наступившей неловкости был президент Соединенных Штатов. Жестами и собственным движением он подвигал обе делегации к салону, где был накрыт фуршет. Рузвельт развернулся в сторону русских: «Мистер Витте, не откажитесь ли вы от ланча с бароном Комурой?» Рузвельт, Комура и Витте вместе переступили порог обеденного салона.

Рузвельт специально убрал стулья, это позволяло избежать проблемы определения старшинства в делегациях и фигурального значения чиновничьего ранжира. Стояли все, ланч (включая вино) был холодным. С Комурой президент говорил по–английски, с Витте – по–французски. Рузвельт делал ошибки в французском, но он говорил быстро, и его французский был понятен, а на идеальную грамматику он и не посягал. (Здесь следует также заметить, что обычно обслуживающим персоналом «Мэйфлауэра» являлись обходительные американские японцы, но в особой значимости данной ситуации их поменяли на китайский персонал).

В бокалы налили шампанское, и Теодор Рузвельт вышел вперед, зная, что его слова разнесутся по всему миру. «Джентльмены, я предлагаю тост, который не может быть продолжен, и который я предлагаю выпить стоя и в тишине». Президент посмотрел в лицо Витте. «Я пью за благополучие и процветание суверенов и за народы двух великих наций, чьи представители встретились сегодня на этом корабле. Я питаю искреннюю надежду – и молю об этом в интересах не только этих дух держав, но и всего цивилизованного человечества, чтобы справедливый и прочный мир был незамедлительно заключен между ними». Как пишет исключительно по милости Рузвельта присутствовавший представитель издательского синдиката «Сан», он в этот момент ощутил, что все присутствующие вокруг – прежде всего люди. «Впервые в жизни мне пришло в голову, что в войнах не только нет нужды, но что они смехотворны; что все они продукт человеческого недомыслия… За исключением, может быть, нескольких диких или полудиких племен, все мы знаем, что войны никому не приносят пользы, что их единственный результат, словами Гуго Гроция, в том, что «на войне отцы хоронят своих сыновей, в то время как в мирное время сыновья хоронят своих отцов» – что более естественно».

После ланча состоялось торжественное фотографирование. Потускневший от времени снимок дает весьма наглядное представление о складывающейся психологической ситуации. Огромный Витте доминирует на снимке, оттесняя на второй план невысоких японских представителей. Почти все присутствующие отметили, что Рузвельт самым теплым образом разговаривал именно с Витте. В ходе приема Рузвельт пришел к безусловному выводу, что именно от Витте будет зависеть согласие на контрибуции – одно из ключевых условий успеха конференции. На снимке видны муки на лице у Такахиры, знак невольно попираемой гордости.

В половине третьего Рузвельт распрощался со всеми, и еще один 21-пушечный салют всполошил сонный полуденный мир американской Новой Англии. За ним на небольшой яхте «Дельфин» отправились японцы. Гораздо более крупное судно стало временным домом российской делегации, которая во главе с Витте переоделась в белое и вскоре же появилась на палубе. О Рузвельте в этот вечер вспоминают, что он выглядел усталым, но довольным. «Я думаю, что мы взяли хороший старт. Я знаю, что весь мир сейчас смотрит на меня; но и осуждение – в случае неудачи конференции – падет именно на меня. Ну что ж».

Условия мира вырабатывались в борьбе интеллектов и воли, и здесь – вперед вышел российский представитель. Важным было отношение средств массовой иенформации. Удачей для России было то, что к концу конференции многие из влиятельных американских органов печати, поначалу враждебные России, существенно изменили тон. Косвенным образом Витте использовал и самого Рузвельта, поставив его в положение, когда тот должен был торопить японцев.

Япония вела себя жестко. Японцы требовали признания преобладания своих интересов в Корее, части влияния в Маньчжурии; ухода русских из Маньчжурии; совместного японо–русского соглашения «не препятствовать мерам развития Китаем Маньчжурии»; передачи Японии острова Сахалин со всеми строениями; передача Порт – Артура, Дальнего и прилегающей территории; передача Японии железной дороги между Порт – Артуром и Харбином вместе с угольными шахтами; использование Россией Транссиба только в мирных целях; возмещение Японии военных убытков; сдача Японии всех русских военных кораблей, находящихся в нейтральных водах; ограничение русской военно–морской мощи на Тихом океане; передача Японии прав на рыболовство вдоль российских берегов, заливов и рек Дальнего Востока России.

У обеих делегаций были инструкции от своих правительств. Японцы были озабочены тем, что они могут отобрать у русских. Русские же интересовались тем, что они могут отдать и пределами, за которые они выйти не могут. В первом же отчете царю граф Ламздорф, министр иностранных дел России, рекомендовал отказаться от идеи осуществлять русское влияние в Корее. В свете провозглашенной японцами позиции, все ожидали от японцев требований выплатить контрибуции. С точки зрения Ламздорфа военные рычаги России на Дальнем Востоке были ограниченными. Царь так прокомментировал этот доклад: «Я готов завершить войну, которой я не хотел, миром, которого я желаю, при условии, что условия не повредят престижу России». На докладе добавил: «Я не считаю, что мы разбиты; наша армия еще нетронута, и я верю в нее». Царь был готов отказаться от русского влияния в Корее, то не была русская территория. Но что касается выплаты репараций, тут он был тверд: «Россия никогда не платила дани; я никогда не соглашусь на это». Николай трижды подчеркнул последнее предложение.

Русская делегация разбирала японские требования пункт за пунктом. Витте был категорически против российского вмешательства в корейские дела и он немедленно согласился на главенство Японии в Корее с условием, что отсюда Япония не будет угрожать Маньчжурии. Русская делегация согласилась и на передачу японцам железной дороги Порт – Артур-Харбин. Витте полагал, что русская делегация должна «мыслить широко», не держась за второстепенные пункты. За два пункта он стоял «насмерть»: выплата компенсаций и сохранение за Россией Сахалина. «Если переговоры прервутся, пусть все видят, что «мелочными» были японцы.

Было условлено, что переговоры будут тайными, но Витте делал вид, что это было японское условие. Удивительным было то, что на следующий день бостонские газеты в деталях изложили японские условия. Японцы были в ярости. Подозрение пало на пресс–секретаря русской делегации Коростовца.

Обе стороны наблюдали за тем, как они смотрятся со стороны. В воскресенье, 13 августа 1905 г. посланник от Витте сказал японцам, что очередное заседание отменяется – русская делегация идет в церковь. Боясь показаться американской публике язычниками, японцы решили ради престижа посетить христианский храм. Во многом это было результатом того, что посол Такахира был сторонником стожайшего уважения местных моральных норм и обычаев. Витте с двумя сопровождающими отправился в церковь на автомобиле, сопровождаемый всей русской делегацией в омнибусе. Настоятель Церкви Христа Спасителя и не пытался скрыть, на чьей стороне его симпатии. Один из псалмов он пропел на мотив русского национального гимна.

Поздно вечером делегации возвратились в свои отели.

На следующий день С. Ю. Витте ответил на японские условия пункт за пунктом. Камнем преткновения стали Сахалин и контрибуции. Но, сказал Витте, Россия не готова идти на мир «на любых условиях». Русская делегация в те дни не знала, в какой мере, насколько серьезно Япония нуждается в деньгах – война подорвала ее финансы. Война стоила Японии миллион долларов в день, и она нуждалась в кредите – примерно в 200 млн. долл. Внутри страны японцы неимоверно нагрузили налоговое бремя, на военные цели шли 53 процента национального бюджета. Рассчитывать на обильные кредиты Токио уже не приходилось.

По совету президента Рузвельта японская делегация обсуждала проблемы одну за другой, чтобы оставить самые сложные напоследок. И этот критический момент наступил 15 августа, когда на повестке дня стала тема Сахалина. Японцы требовали либо остров, либо огромный выкуп – до 150 тысяч фунтов стерлингов. Атмосфера на переговорах стала грозовой, когда японская делегация потребовала ограничения Тихоокеанского флота России. Тут конференция приблизилась к кризису.

Кризис в переговорах

Первым признаком серьезного конфликта на переговорах стало прибытие 18 августа к Рузвельту, в его летнюю резиденцию в Ойстер – Бей Кентаро Канеко. Согласно его сведениям, переговоры зашли в тупик из–за спора о Сахалине и контрибуциях.

Витте направил поток своей неудержимой речи и только–что завоеванной популярности у американской прессы на обличение жадности японцев, готовых ради денег, ради контрибуции пролить еще моря крови. Он психологически прижал к стене Комуру, отказываясь жертвовать и территориями и деньгами. Японцы уже не посягали на статус Владивостока и стали называть контрибуции «возмещением расходов». Витте не ослаблял, а укреплял российские позиции. Он не соглашался даже обсуждать статус Сахалина, который был им назван «часовым у наших ворот». Он соглашался лишь на увеличение экономических возможностей японцев на острове.

Не стал ли Витте жертвой собственного своеволия? Рузвельт попросил узнать о мнении российского суверена. Сам он рекомендовал отдать японцам южную половину острова, а за северную заплатить. Поздно вечером одного из дней конференции Рузвельт получил известие от посла Мейера из Петербурга – Витте действует в согласии с волей императора. Николай Второй в Царском Селе сказал, что о Сахалине не может быть и речи, что Россия готова продолжать войну. Платить контрибуцию означало бы признать то обстоятельство, что «отечество повержено». Россия же не повержена.

В такой ситуации Рузвельт сказал Канеко (другу по Гарварду), что, если нужно, он лично обратится к царю, и будет рассчитывать в этом давлении на Николая Второго на помощь кайзера Вильгельма Второго и французского президента Лубэ. Канеко, по достоинству оценив содействие Рузвельта, возвратился в Нью – Йорк удовлетворенным. Но явился Шпек фон Штернберг, и его слова стали грозить отнятием у Рузвельта международной славы. Германский посол сообщил о желании Англии и Франции выступить посредниками в том случае, если это не удастся американскому президенту. Теодор Рузвельт немедленно убедил Герберта Пирса разбудить барона Розена с предложением русской делегации прибыть к Рузвельту во второй половине следующего дня – кризис заставил забыть об этикете.

Президент США не мог уже смотреть безучастно на течение переговоров. Их неудача била и по его престижу, ему нужно было смелее вмешиваться в застопорившиеся дела, ему нужно было искать любой возможный компромисс.

Розен прибыл в четыре часа пополудни следующего дня и увидел президента Рузвельта играющим в теннис. Прекрасный белый спортивный костюм подчеркивал загар президента, явно стремившегося выглядеть невозмутимым – по ходу беседы президент периодически возвращался на корт, он явно хотел продемонстрировать максимальную непринужденность. Но блеск в глазах выдавал серьезность: тупик на переговорах отбросит тень на их организатора.

Речи президента, в отличие от костюма и теннисного азарта, были предельно серьезными. У России на переговорах в Портсмуте выявились три главные проблемы: плененные военные корабли; потенциальные ограничения Тихоокеанского флота; контроль Японии над Сахалином. Согласно сведениям президента, японцы способны сделать уступки по двум первым пунктам, но, что касается японского контроля над Сахалином, то здесь Токио будет стоять до последнего. Царь должен смириться с неизбежным. Сахалин для России потерян. Рузвельт привел пример, который казался ему убедительным – провел параллель с американским присутствием в Панаме. «Мы, американцы, удобно устроились в Панаме и не покинем ее». Следовало полагать, что и японцы удобно устроились на Сахалине.

Розен не намерен был оспаривать американскую логику, его интересовал предел американской поддержки японских требований. Следовало знать те крайние меры, на которые готов дойти Рузвельт в оправдании японских притязаний. Представлялось, что Рузвельт уже знает о туманных намеках Витте по поводу возможности раздела острова. Относительно этого вопроса Рузвельт попросил передать царю не предложение, а «идею, выраженную в частной беседе»: Россия должны купить северную часть Сахалина. Это поможет избежать унизительного упоминания о контрибуции, в то же время Токио оценит такой подход, предлагающий ему репарации под другим именем. Переговоры получат второе дыхание, страсти остынут, нерешенные более мелкие вопросы можно будет передать дружественным арбитрам.

Нервы Розена тоже были на пределе. Он вежливо поблагодарил президента и пообещал передать дружеское предложение в Петербург. Витте 21 августа передал слова Рузвельта Владимиру Ламздорфу со следующим комментарием: «Если мы желаем в будущем жить в мире с Америкой и Европой, мы обязаны со всем вниманием отнестись к словам Рузвельта».

Следует отметить, что президент не был уверен в Розене и Витте (давших ему личное обещание передать американские предложения царю), поэтому он попросил американского посла Мейера продублировать предложение в личном обращении к Николаю Второму. «Я искренне прошу Ваше Величество поверить в мой совет. Я говорю как искренний доброжелатель России и даю вам совет так, как если бы был русским патриотом и государственным деятелем… К моему удивлению и удовольствию я узнал, что японцы готовы вернуть северную часть Сахалина России, получая в этом случае значительную сумму за возвращение территории и возвращение русских военнопленных. Мне кажется, что добытый таким образом мир будет и справедливым и почетным… Если мир не будет заключен и война продолжится, финансовое бремя, падающее на Японию, возможно, будет суровым, но, в конечном счете, Россия может потерять те восточносибирские провинции, которые были завоеваны для России героизмом ее сынов на протяжении последних трех столетий. Предлагаемый мир оставит России старые русские границы абсолютно нетронутыми. Единственным изменением будет овладение Японией той части Сахалина, которая принадлежит ей всего тридцать лет. Учитывая, что Сахалин – остров, исходя из реалистических предположений, трудно представить себе, что русские отвоюют его, учитывая крах их флота; владение же его северной половиной явится гарантией безопасности Владивостока и владения Восточной Сибирью Россией. Мне кажется, что требования защиты национальных интересов, военной выгоды и общего гуманного мировидения делают в огромной степени мудрой и справедливой для России необходимость заключить мир, руководствуясь вышеизложенными идеями».

Следует напомнить, что Рузвельт писал монарху, который уже провозгласил, что не даст «ни рубля репараций, ни пяди земли». Теодор Рузвельт передал копии своего послания немецкому и французскому послам. Более «разжиженная» версия была вручена барону Канеко, с таким добавлением: «Полагаю, что обязан сообщить вам о сомнениях, выражаемых друзьями Японии относительно возможности для Японии продолжать войну только ради большой контрибуции». Продолжение войны Японией, не достигшей договоренности только лишь по денежному вопросу, грозит ей отчуждением мирового общественного мнения. Даже если Япония завоюет всю Сибирь, это не заставит русских раскошелиться. Россия, связав себя словом, все равно не откажется от принципа не платить денег, а «весь цивилизованный мир поддержит ее в этом решении». Рузвельт потребовал от своего японского адресата, чтобы данная точка зрения была доведена до сведения японского правительства.

С. Витте использовал «откровенность» президента и повернул дело таким образом, что японская сторона, отказавшаяся от сдерживания численности российского флота и аннексии Сахалина с целью получения контрибуций, предстала миру как держава, готовая продолжать кровопролитие исключительно ради обогащения. Рузвельт был мастерски прижат к стене. Поддержка Японии оборачивалась двойной угрозой: если японцы продолжат войну и добьются значительных успехов, это пошатнет баланс сил на Тихом океане в ущерб США; если имя Рузвельта будет связано с алчностью японцев, он может потерять престиж внутри страны. Помимо прочего, связать себя с провалившейся конференцией, предстать в глазах мира неудачным примирителем – этого болезненно самолюбивый Рузвельт вынести не мог («Я поседел за эти переговоры», – жалуется он в частном письме).

Мы видим, что Рузвельт вынужден был сделать ход, увенчавший все его огромные примирительные усилия. В прямом обращении к Николаю Второму американский президент обрисовал то, что виделось ему оптимальным компромиссом: Япония отказывается от требования ограничения русских военно–морских сил на Тихом океане (Рузвельт добился принятия этого условия от вначале не склонных идти на уступки в этом вопросе японцев), а Россия соглашается на отторжение южной части Сахалина и выплату контрибуций. «Если мир не будет заключен в данный момент… Россия лишится восточносибирских провинций». 23 августа посол Мейер вручил вышеприведенное письмо Рузвельта императору Николаю. Тот на этот раз был более жестким, чем на предшествующих аудиенциях. «Мы не находимся в положении Франции 1870 года», – сказал царь. После двух часов обсуждения Николай Второй согласился заплатить определенную сумму за содержание российских военнопленных. Посол снова вернулся к проблеме Сахалина, и царь впервые позитивно высказался о возможности раздела острова.

Рузвельт обратился и к противоположной стороне – в тот же день он пишет Канеко: «Этически, как мне кажется, у Японии есть обязательства перед всем миром. Цивилизованный мир смотрит на нее, ожидая заключения мира; нации мира верят в нее; пусть же она проявит себя в делах этических не хуже, чем в делах военных. К ней обращаются во имя всего возвышенного и благородного; и Япония не должна быть глуха к этому призыву». Едва ли японский аристократ прежде встречал такие поучения и в столь неприкрытой форме.

С другой стороны Витте ужаснул своего контрпартнера Комура тем, что объявил: надежды на компромисс с российской стороной у Японии при таких условиях нет. Военные авторитеты в Петербурге требуют продолжения войны. Русская делегация начала паковать чемоданы, а Комура послал в Токио телеграмму: конференция подошла к точке коллапса, и он советовал Токио смириться с провалом переговоров.

25 августа президент Рузвельт посвятил управлению подводной лодкой – одной из новеньких шести, приобретенных американским военно–морским флотом. Он наблюдает проплывающих в иллюминаторе рыб, а затем лично поднял лодку на поверхность. В это время Витте и Камура, молча куря, смотрели друг на друга в течение восьми минут. В кругах вокруг японской делегации пронесся слух, что русские, готовясь к отбытию, уже попросили счет за проживание в отеле.

Рузвельт разворачивает бурную деятельность. Пожалуй, наиболее важное значение имели закулисные действия президента 27 – 29 августа, когда русская делегация, следуя избранной тактике, демонстративно стала упаковывать чемоданы. В этих условиях посол Мейер начинает клеймить фанатическую тягу японцев к деньгам – за 1,2 млрд. иен они возмутили весь русский народ, который «вплоть до крестьян» отказывается платить репарации и готов пролить кровь на пути вторжения японцев в Сибирь.