Текст книги "Твоя Антарктида"
Автор книги: Анатолий Мошковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Письмо с катера
Дождь лил третий день, и Боря, наверно, умер бы с тоски, если бы не Витька. Витька Терехов. Витькой его звали друзья-студенты, практиканты байкальской экспедиции. Боря обращался к нему неопределенно: Витькой не назовешь – уже взрослый, дядей Витей величать тоже язык не поворачивается: какой он дядя! Лицо у него безусое, смешливое, как у мальчишки. Ходит в вытертой студенческой куртке с тусклыми золотыми вензелями на плечах, и ходит не просто, как все, а как-то пританцовывая, точно вблизи играет радиола.
Если палатку, где жил научный руководитель экспедиции Потапов, Борин отец, называли штабной, то палатку, где поселился Витька, окрестили клубом. У него был походный радиоприемник «Турист», фотоаппарат «Зоркий». Говорили, что после лекций в университете Витька бегал на пристань грузить ящики и бочки – и вот на заработанные деньги купил приемник и фотоаппарат. Все свободное время геологи и рабочие не вылезали из «клуба», слушая последние известия или музыку. Ни на шаг не отставал Боря от Витьки. Однажды они шли через сопку и наткнулись на канаву, где работал долговязый, с рыжими усиками студент, которого в экспедиции не любили. Витька обошел его канаву, поругал: дно не зачищено, стенки осыпаются; потом присел на корточки, отпечатал на свежей земле отвала свою ладонь и осторожно подправил. И так отпечатал еще несколько следов.
– Уговор – молчать! – строго наказал он Боре. А назавтра долговязый, весь в поту, прибежал в лагерь.
– Петр Степанович, – сказал он, задыхаясь, – медведи!
– Какие медведи? – недоверчиво спросил Борин отец.
– К моей канаве ходят медведи! – выпалил долговязый. – Свежие следы видны… Больше моя нога не ступит туда…
– А ты уверен, что это медвежьи следы?
– Да я своими ушами слыхал, как они убегали, рыча и ломая сучья.
Взяли с собой лопаты, ружья, каждый вооружился чем мог – и пошли к сопке. Петр Степанович долго и внимательно осматривал следы, потом разогнул спину, почесал щеку и, глядя в упор то на одного, то на другого, строго спросил:
– А ну, молодцы, признавайся: кто лапу приложил? Когда проделка Витьки была разоблачена, долго потом не давали проходу долговязому.
Вот какой был Витька, от которого Боря не отставал ни на шаг!
Три дня непрерывно лил дождь, и Боря успел уже забыть, какого цвета солнце и как выглядит голубое небо. Он почти переселился в палатку, где жил Витька. Здесь всегда стоял такой шум, что не слышно было, как по тугому брезенту стучит дождь. Когда всем надоедала танцевальная музыка, Витька то затевал игру в «ножички», то мерился с ребятами силой: схватятся ладонями, упрут локти в чемодан – кто кого пересилит! Лил дождь, и кое-кто из студентов решил перейти на сухой паек. Но Витька принес в палатку ведро с водой, полкуля картошки и крикнул:
– Клинки наголо!
Все вынули ножи – достал и Боря свой перочинный ножик, – и вся шумная компания принялась чистить картошку. Свежий, упругий хруст наполнил палатку. Витька тут же объявил соревнование: кто первый очистит картошку. Не обошлось без жульничества: кое-кто пытался выбрать картошину поменьше, да и чистил ее не по всем правилам, а стругал, срезая добрую треть. Провинившегося немедленно заставляли петь арию Ленского «Куда, куда вы удалились…». Витька, не боясь вымокнуть, под дождем разжигал очаг, ставил на него ведро, чугун или чайник, и у ребят был обед из трех блюд. И вот когда очередной провинившийся, парень с длинным зачесом, дрожащим голосом завывал: «Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она» – и, взяв слишком высоко, на миг остановился, чтоб глотнуть воздуха, до Бори вдруг донесся гудок сирены. Он был далекий и тревожный.
Боря прислушался. Гудок повторился.
– Катер! – закричал Боря, вылетел из палатки и под дождем побежал к «штабной», чтоб сообщить отцу.
Но на крутом обрыве уже стояли человек шесть, смотрели на Байкал и взволнованно переговаривались.
Плотные синие тучи лежали на море и почти сливались с ним. Крикнула сирена, и в сизой мгле Боря увидел черное пятнышко – прыгающий по волнам катерок.
– Что ему надо? – спросил долговязый, смахивая со лба дождевую воду и зябко поеживаясь.
– Надо, раз орет, – ответил коренастый парень, рабочий экспедиции, байкальский житель.
К берегу подходили все новые и новые люди. Собралась небольшая толпа. Вспыхнул спор. Одни утверждали, что катер хочет им оставить какой-то груз; другие говорили, что с катера запрашивают, нет ли в экспедиции больных.
Внезапно толпа раздвинулась, и к обрыву быстро подошел Витька. Он заходил по краю, не спуская с катера глаз. Потом резко провел рукой по голове. В густых, зачесанных назад волосах блеснули крупные капли воды.
– А ведь это почта, ребята! – сказал он. – Надо принять. Плывем?
Боря взглянул на высокие волны, и по его телу пробежала дрожь. Спор сразу стих. Витька переводил глаза одного на другого, задержался на долговязом.
– Мне еще жить не надоело, – усмехнулся долговязый и отошел.
Ветер опять донес качающийся вой – катер сильно швыряло.
На берег пришел Борин отец в плаще и с биноклем на шее.
– Петр Степанович, – обратился к нему Витька, – почту привезли… Разрешите?
Отец приставил к глазам бинокль.
Волны бежали на берег одна за другой. Шипящие языки пены доползали до лодки, вытащенной на гальку. Байкал бил в берег, и отвесная гранитная скала, на которой они стояли, содрогалась от ударов.
– Рисковать жизнью из-за какой-то почты? Глупо… – сказал долговязый, страдальчески морщась от дождя.
Отец опустил бинокль и, не повернув головы, сказал:
– Тебе не придется рисковать. Успокойся…
Набежавшая волна оборвала его голос. Когда волна отошла и на мгновение стало тихо, отец посмотрел на Витьку:
– Плыви.
Витька съехал на каблуках по скользкой тропе и бросился к лодке. Придерживаясь за кусты, сползли вниз еще человек пять. Сполз за ними и Боря. Чувствуя вину (Витька едет, Витька, а не они!), работали усердно и быстро. С хрустом протащили по гальке лодку, переждали гулкий удар, и улетающий назад вал стремительно унес в море лодку с Витькой.
Витька сразу налег на весла, чтоб новый вал не вышвырнул лодку на берег. На ручках весел – худые сжатые пальцы, ветер сдувает на правый висок волосы. Все стоявшие наверху сошли на гальку.
– Шальной, – усмехнулся кто-то. – Старается… А чего ради? Может, ему и письма-то нет.
– Наши прихватит… – протянул долговязый. – Острые моменты любит. Одним словом, романтик.
И непонятно, чего было больше в этих словах: презрения или тайной зависти.
Ударил вал. Лодка взлетела в синюю тучу, носом рассекла вал, навылет прошла пенистый гребень. Грохот оглушил людей, волна обдала брызгами. Утирая лица, отошли подальше от берега. Напряженно смотрели, боясь оторваться от лодки, словно глазами удерживали ее на воде.
– А вдруг утонет? – поежился кто-то.
– Все там будем, – успокоительно заметил долговязый.
– Это Витька-то? Иди проспись…
Новый вал, еще большей силы, обдал людей. Они отошли подальше, к кустам лозы. На катере, очевидно, заметили лодку: он стал приближаться к ней. Он шел, зарываясь носом в буруны, легкий и обтекаемый, как поплавок. Через сопки и тайгу не было дорог, только море связывает экспедицию с внешним миром. Катера да шаланды привозят сюда провизию и почту. Катер выбросил на этот берег и их экспедицию, а вместе с ней и Борю, большеротого загорелого мальчишку…
По временам лодка исчезала между валами, и тогда что-то холодное, как ящерица, проползало у Бори под рубахой. Но вот лодка снова карабкалась по стене вала к кривому белому гребню.
Отец не отрывал от глаз бинокля. Пальцы, которыми он сжимал бинокль, побелели в суставах. «Наверно, жалеет, что разрешил», – подумал Боря.
– А говоря на полном серьезе – он дурак, – буркнул долговязый.
– Заткнись! – сказал парень в фуфайке. – Второй месяц писем не получаем…
– Велика важность – подождем и третий… Не люблю задавал!
Боря подошел поближе, встал на цыпочки, прислушался: все, что касалось Витьки, жгуче интересовало его.
– Ты, вобла копченая, ступай в палатку, а то насморк заработаешь. – Парень сплюнул и отошел к самому берегу.
Море хлестнуло по его кирзовым сапогам, но он не сдвинулся с места. Витька отплыл так далеко, что лодка казалась не больше горохового стручка.
Теперь один Петр Степанович видел все подробности того, что делалось на море. А Боря ничего не видел. Только серое море и слепое небо, только волны и брызги. Узкие листья лозняка трепетали под ударами дождя. Шапки, рубахи и пиджаки промокли. Боря мелко дрожал – с затылка за воротник сбегали крупные капли, и холод растекался меж лопаток – и думал: правда ли, что из-за письма, из-за какой-то там бумажки плывет он сейчас меж грохочущих валов?
– Подплыл к катеру, – громко, чтоб все слышали, сообщил отец и через секунду добавил: – Отбросило волной… Опять подошел. И снова отбросило… Подходит с кормы…
Волны накатывались на берег, били в скалы. Казалось, это молотобоец кувалдой вгоняет клепки в корабельный котел.
– Передали…
Отец опустил бинокль. Вокруг глаз остались круглые отпечатки окуляров. И лицо осунулось. Боря потянулся к биноклю. Но отец снова поднес его к глазам.
Минут через пять волна выбросила лодку на песчаную отмель. Витька выскочил из полузатопленной лодки, и крепкие руки мгновенно оттащили ее в надежное место. Боря гордо вытер о штаны липкие от вара руки.
Витька, пошатываясь, стал подниматься по тропе, и люди молча последовали за ним. Витька был весь мокрый, куртка с тусклыми вензелями на плечах блестела, как кожаная, с подбородка и ресниц капало. Но вода не могла примять шапку жестких темных волос.
По дороге, расстегнув куртку, он достал из внутреннего кармана и роздал письма – белые, голубые, с яркими картинками на конвертах и без них, а одному протянул открытку. Долговязый получил сразу три письма. Он ухмыльнулся, пощипал рыжие усики и ушел к себе.
– А себя-то не обидел? – спросил парень в фуфайке.
Витька подмигнул ему и прижал палец к губам. Раздав все письма, занемевшими от студеной воды руками застегнул куртку и похлопал себя по груди:
– Порядок!
– Счастливец, – вздохнул отец. – А нам-то с тобой, горемыкам, ничего и нет. Ну, пойдем, Боря.
Он прикрыл сына полой плаща.
– Товарищи, прошу в «штабную» на совещание, – громко сказал он. – Пойдем, Боря. Поесть не хочешь?
Но Боре уже было наплевать и на совещание, и на еду. Сейчас он должен быть с Витькой, не хотелось ни на минуту оставлять его. Он, Боря, ни за что не поплыл бы в такую погоду на лодке к катеру. А Витька поплыл…
В холодном полумраке палатки стоял на коленях Витька и, подсвечивая фонариком, висевшим на медной пуговице куртки, читал письмо. Легкий листок с расплывшимися буквами Витька держал обеими руками. Видно, конверт распечатал, еще не дойдя до палатки, прямо под дождем. И вдруг Витькины пальцы, в косых ссадинах, которые только что держали гнущиеся от шторма весла, начали чуть-чуть подрагивать… Потом он перевернул листок, тряхнул головой, смахнул каплю с бровей, и пальцы его снова слабо задрожали.
– Вот как, Оля, что ж это ты… – вдруг вполголоса сказал Витька и стиснул в кулаке письмо.
Он как-то странно посмотрел на Борю, словно не был с ним знаком. Боря виновато улыбнулся: и зачем он влез в палатку?
Мальчик попятился и столкнулся с отцом.
– А ну, на совещание!
Витька и с места не стронулся. Наверно, не слыхал.
Отец влез в палатку.
– Витя, – спросил он тихо, – что-нибудь случилось?
– Совещание? Ах да, я и забыл.
Но вместо того чтобы пойти к «штабной», Витька почему-то завернул к обрыву, прислонился к мокрой лиственнице и остался так стоять. Шел дождь. Байкал, небо, сопки – все слилось в одну серую мглу. Боря смотрел на Витьку издали, но подойти не решался. Его и узнать нельзя. И все это случилось за каких-нибудь пять минут.
Боря медленно пошел к себе. Отстегнул деревянные палочки-пуговицы, открыл дверцу. Влез внутрь. Потом лег на матрац и заложил за голову руки. По тугому брезенту монотонно стучал дождь. Стучал, стучал… С берега через равные промежутки времени доносились удары волны. Боря лежал с закрытыми глазами, думал о какой-то Оле и видел тяжелые грохочущие валы и маленькую черную лодку на самой вершине белого гребня.
1957
Книга
Гролька не любил читать. Были дела поинтересней. X Летом он убегал с мальчишками в тайгу ловить бурундуков, пригоршнями глотать бруснику и искать кедры. Ну что такое тайга без кедров? Смешно сказать, но в этой местности кедров оказалось очень мало, и, если б Толька знал об этом раньше, он, конечно, отговорил бы своего отца, плотника строительно-монтажного управления, ехать на Падун строить Братскую гидроэлектростанцию. Стоило ли тащиться за шесть тысяч километров в этот таежный поселок, чтоб отдавать на базаре за стакан кедровых орешков рубль пятьдесят?!
Летом Толька с мальчишками нырял с деревянного причала Ангарской экспедиции, с кошачьей увертливостью лазил по отвесному Пурсею – скале, что возле переправы на другой берег, а зимой…
Впрочем, зимы на Падуне Толька еще не видел, но, судя по всему, и зимой скучать ему не придется.
Да, книги Толька не любил. В школе приходилось читать, чтоб не остаться на второй год и не получить отцовского ремня. Он зажимал кулаками уши, чтоб ничто вокруг не отвлекало его, и, уставившись в цепочки строк, морща лоб, мучительно вникал в их смысл. Это было необходимо. Но чтоб когда-нибудь он сам взял в библиотеке книгу, нет, этого еще не случалось. Не мог он усидеть над книгой. Лишь восемь часов в сутки оставался он неподвижным – когда спал. Но частенько охота за бурундуками продолжалась и во сне, и мальчишка ворочался с боку на бок, дергал ногами, что-то кричал и будил всю палатку, в которой жило несколько семей.
Днем, если он не купался и не ходил в тайгу, он бегал по поселку, босой, взъерошенный, и задирал каждого встречного мальчишку, каждого поселкового пса, причем доставалось всем в равной мере – и злым и добродушным. Собак он хватал за хвост, дергал, и те визжали и, если им это удавалось, спасались от Тольки бегством.
Кроме того, он не любил мыть на ночь ноги, и каждое утро обычно начиналось с того, что мать хлестала его полотенцем за то, что он грязными ногами испачкал всю простыню. Однажды мать вообще сорвала простыню, и Толька преспокойно спал с грязными ногами на полосатом матраце, из которого жестко выпирали какие-то стебли. Наконец он спал как хотел! Мать с тех пор перестала стелить ему простыню, и это было одно из его величайших завоеваний. Жить стало просто очаровательно: прибежал с улицы, наелся картошки – ив постель!
И еще Толька не любил, когда мать гнала его в магазин, вооружив авоськой с деревянными ручками. Стоять сдавленным очередью и дожидаться, пока продавец отпустит впереди стоящим продукты, было так же невыносимо, как и читать книги. И Толька быстро нашел выход: он делал страдальческое лицо, поджимал босую ногу, прыгал на другой и начинал хныкать. И ему давали без очереди. Иногда его уличали во лжи, за шиворот оттаскивали от прилавка, но чаще всего сердобольные, доверчивые женщины жалели его, и он, посмеиваясь над их добротой, бежал с тяжелой авоськой домой, и его штаны, перешитые из отцовских, бахромой заметали пыль, и все встречные мальчишки, куры и собаки разбегались в стороны.
Но вот однажды случилось нечто непонятное. Толька затосковал. Ему чего-то не хватало. А чего – он и сам не понимал. Его вдруг сразу перестали интересовать собачьи хвосты, бурундуки и прыжки с причала Ангарской экспедиции. Забывшись, он как-то целый час простоял в очереди за маслом, вечером сам принес от водоразборной будки ведро воды и вымыл в тазу ноги. А днем он слонялся по поселку, странно тихий и задумчивый. Мать не на шутку встревожилась: не захворал ли? И Тольке самому показалось, что он чем-то заболел.
Проходя возле книжного магазина, он в раздумье остановился: может, книга расскажет ему, чем он заболел и чего ему не хватает в его отважной, стремительной жизни? Чаще всего книжный магазин «Заярского куста», как значилось на вывеске, непонятно почему был закрыт, и в щели между дверью и косяком тускло отсвечивал металлический язык. Но сегодня, как нарочно, дверь была распахнута.
Толька неуверенно вошел внутрь и втянул ноздрями непривычный запах клея, типографской краски и бумаги. На полке аккуратно стояло множество разных книг – Голубых, розовых, желтых, коричневых, зеленых, и все они смотрели на растрепанного мальчишку спокойно, чуть иронически, с сознанием превосходства.
Толька нащупал в кармане все свое богатство – старую, скомканную трехрублевку, отобранную вчера у белобрысого Гарика, сынка инженера УГЭ – управления главного энергетика. Гарик, хвастаясь, достал из кармана целую горсть бумажных денег и заявил, что он самый найбогатый богач из всех мальчишек радиусом на сто километров. Толька не мог проверить точность этого утверждения, но что Гарик был богаче его, Тольки, это была сущая правда, потому со спокойной совестью он сделал белобрысого богача беднее вот на эту замусоленную трешку.
– Тетенька, дайте самую интересную, – сказал мальчишка, протягивая деньги.
Продавщица подозрительно посмотрела на его грязную руку, расправила трешку, оглядела ее с двух сторон, потом перевела взгляд на полки, достала одну книжку и подала ее Тольке. Затем бросила на прилавок два блестящих перышка вместо сдачи. Книга была новенькая, гладкая, прохладная, с крепкой обложкой. С обложки улыбался забавный румяный старичок в окружении розовощекого мальчика в белой рубашке и хохочущих девочек с нарядными бантиками в волосах. Ух, как все это было красиво и необычно – просто дух заняло!
Лишь сейчас заметил Толька, что его штаны порваны в десяти местах, что сатиновая рубаха залита чернилами, что руки у него корявые, немытые, с грязью под ногтями… И как это он так живет и не стыдится!
Осторожно, чтоб не запачкать книгу, Толька прижал ее к животу и, как величайшую драгоценность, вынес из магазина, перебежал дорогу, по которой сновали тягачи и самосвалы, и зашагал к порогам. Читать книгу в палатке было рискованно: мать могла куда-нибудь погнать по делу, а вот у Падунских порогов он будет в полной безопасности – туда мать наверняка не пойдет.
Толька миновал Зеленый городок, подошел к Ангаре и принялся тщательно обмывать руки в студеной воде. Грязными руками совестно было и прикасаться к этой книге. Он мыл руки и слушал рев порогов. Пороги рвали Ангару на тысячи струй, далеко вокруг разнося рев.
Толька вытер о рубаху большие покрасневшие руки, почесал правую лопатку, лег в мягкую травку и открыл книжку. И сразу словно смолк Падун, и мальчишка окунулся в глубочайшую тишину. Но часа через два до него опять донесся рев Падуна – книжка была прочитана. Толька поднял голову.
В книжке рассказывалось о смешном мальчике Пете, о чудесном дедушке Анисимовиче, о девочках Леночке, Ниночке и Лидочке, об их заботливой маме. Они очень весело жили на даче. Добрый, заботливый папа каждую субботу привозил им по пирожному: Леночке – бисквитное, Ниночке – заварное, Лидочке – миндальное, а смешному мальчику Пете – «наполеон».
Они в тенистом саду качались в гамаке, рвали с грядок клубнику. Потом под командованием дедушки Анисимовича, некогда старого солдата, строем шагали к купальне, а искупавшись, маршировали назад. Потом мальчик Петя и девочки Леночка, Ниночка и Лидочка обедали, шутили и охотно шли после обеда спать. А когда они просыпались, дедушка рассказывал им, как он храбро бился с японцами. Все этому дедушке, девочкам и мальчику давалось легко – ни забот, ни тревог, ни опасностей. Ну что это за жизнь? Другое видел вокруг себя Толька. Он потянулся, сладко зевнул, и острая жалость стиснула сердце: зачем истратил трешку – два стакана кедровых орешков!
Но Толька ненавидел уныние. Ну и черт с ней, с этой трешкой! Зато тоски больше не было. Все опять стало ясно в его жизни.
Внезапно Толька заметил впереди облезлую собаку, которая что-то искала, разрывая лапами землю, и со всего размаха запустил в нее книжкой. Собака увернулась и, злобно урча, бросилась на книжку.
Пока она трепала ее, Толька незаметно подкрался и дернул собаку за хвост. Она взвизгнула, цапнула его за палец, но мальчишка ударил ее по морде. Собака тотчас завиляла хвостом и, отбежав на безопасное расстояние, преданно уставилась на него: может быть, он захочет стать ее хозяином? Наверно, собака понимала, что тот не хотел ее обидеть – просто терпеть не мог он скуки и ему нужен был верный друг. Толька рассеянно пососал палец, потом перевернулся через голову на траве и поскакал к поселку. И собака побежала за ним.
А где-то в большом городе жил писатель и, быть может, не знал, что эту книгу он написал напрасно, потому что только правда нужна людям – и взрослым и маленьким.
1957
