355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Шалашов » Слезы Турана » Текст книги (страница 10)
Слезы Турана
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:25

Текст книги "Слезы Турана"


Автор книги: Анатолий Шалашов


Соавторы: Рахим Эсенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

ТАБУН ДИКИХ

Ягмур старательно обучался высокому искусству кочевников. Он уже умел на полном скаку ворваться в стадо, схватить за шерсть нужного барана, вскинуть его на седло и связать. Джигит мог по срезам льда и рисункам снежных сугробов определять направление бури, прошедшей неделю тому назад. В нужную минуту, положив под седло курдючное сало, добыть влаги и смочить ею пересохшее горло коня.

Учили его не только хитростям скотоводства, но и умению владеть мечом, копьем и шитом С самого детства огу зы возились с лошадью, были отличными наездниками. По малейшему движению уха понимали настроение и тревогу своих боевых друзей. Управляли конем без помощи рук, стреляя на полном скаку из лука.

Учеба давалась тяжело. Целыми часами простаивал Яг-мур с большим камнем между ног, чтобы научиться так нажимать на ребра коня, чтобы тот от боли вздрагивал и останавливался. Юный джигит уже до этого умевший делать многое, падал от изнеможения, но глава рода, тот самый старик с длинной бородой, судивший молодого огуза, заставлял повторять упражнения десятки раз. Сам старик считался одним из опытнейших воинов.

…Косяк кобылиц, предназначенных для отгула, выпасался на нижних пастбищах, где трава зеленела раньше. Маток гнали осторожно, не делая больших переходов. На десятый день пути дали лошадям отдохнуть. А тем временем сами чабаны, заложив в котлы мясо от захромавшей кобылицы, стали состязаться в скачках.

Старик сжал в руках плеть из шкуры яка, кинжал с мелкой серебряной насечкой из Мидии и занял место судьи, подавая советы молодым пастухам. Все шло хорошо, но вдруг старик вскочил, выхватил из колчана лук, зажал в зубах стрелу и удивительно легко вскочил в седло. Никто не заметил, как он укусил поджарого жеребца за ухо. Конь от неожиданности ударил задними ногами, озверел и рванулся вперед. Старик дал свободный повод… А когда на груди жеребца выступила пена, старый кочевник повернул его к ближайшему горному выступу, из-за которого важно и плавно показалось стадо гусей. Они летели почти на уровне одинокого облачка. Разогретый жеребец легко вынес старика на пригорок. Проворно выхватив стрелу и почти не целясь, седой бородач пустил ее в небо.

Как видно, стрелял он без промахов. К шатру подъехал, перекинув через седло тяжелую, жирную птицу.

– Ой-е-е! – кричали молодые огузы, стуча кнутовищами, саблями и копьями. В молодых, задорных глазах загоралась буйная зависть.

* * *

На дороге, у высокого перевала, где маячила груда камней с лошадиным черепом, пастухи остановились. Они достали луки, приготовили арканы и надели доспехи. Опасения и осторожность были не напрасными. Из ущелья потянуло дымком. В этих местах, среди скал, бродило много разрозненных племен. Огузы не раз посылали разведывательные отряды, но грязные, косоглазые, в желтых лисьих шапках, так ловко и быстро появлялись и исчезали в горах, заваленных снегами, что даже быстрые огузские кони не могли угнаться за скуластой ордой.

В этот день косоглазые так неожиданно налетели на пастухов, что в седло успел вскочить только предводитель стойбища.

Но молодые огузы не растерялись. Отразив первый натиск дикушей в пешем строю, они вскочили в седла и, как учили их старшие, плотно запахнули кожаные рубашки с железными пластинками, нашитыми на груди, спине и плечах. Молодежь обнажила сабли и мгновенно выстроилась в полуоборот к солнцу. Это был старый, испытанный военный прием, перенятый огузами у парфян.

Отряд кара-китаев развернулся и с диким воплем кинулся во вторую атаку, но теперь только в половину своих сил. Другая часть направилась к косякам молодых кобылиц, на полном ходу срубая головы стройным, красивым маткам.

Вождь стойбища, взмахнув тяжелой кривой саблей, в лезвие которой был влит свинец, описал круг. Огузы сбросили шкуры, прикрывавшие доспехи. Железные пластинки брызнули солнцем. От неожиданности кара-китаи придержали лошадей, смешались.

Грозной цепью огузы пустили коней вперед, управляя только ногами. Не доезжая на полет стрелы, чабаны натянули тетивы до правого уха. Длинные стрелы с острыми костяными наконечниками запели в воздухе. Они достигли цели, поражая коней кара-китаев. Старый опытный вождь не стрелял, он стоял позади своего отряда и зорко следил за противником. И когда косоглазые стали огибать чабанов слева, вождь с десятком отборных молодцов, среди которых был и Ягмур, набросился на врагов. Но отряд не рассчитал и проскочил мимо левого крыла кара-китаев. Теперь десятка три вражеских конников оказались за спинами чабанов, осыпая их градом камней из кожаных пращей. Тяжелым, ребристым камнем один из кара-китаев попал в затылок предводителю. И не успели чабаны опомниться, как тонкая, витая из бараньих кишок веревка захлестнула шею вождя и вырвала величавого старика из седла.

Ягмур ударил и без того разгоряченного коня, бросаясь в самую гущу свалки, где лежал оглушенный предводитель. Одним ударом он перерубил аркан, взмахнул над косоглазыми саблей, но что-то тяжелое и острое обрушилось на его голову… В глазах потемнело.

Расстроив боевые ряды, огузы продолжали рубиться. И все же силы были неравными. Не было старшего, опытного вожака, который мог бы сплотить молодых воинов, ударить в нужном месте… Огузы отходили.

Начинало темнеть, а Ягмур все еще не мог подняться: в голове звенело, как будто кто-то перебирал пластины серебра, отлитые мастером Айтаком… Перед глазами поплыло видение лагеря рабов… Показались норы… Из тьмы встал надсмотрщик, избивающий палкой больного мастера Ягмур хотел подняться, но перед глазами все слилось в черное пятно, покачнулось, поплыло… И вдруг Ягмур дернулся всем телом, вскрикнул и застонал: ведь и кара-китаи, если победят, снова продадут его в рабство. Эта жгучая мысль придала сил и решительности. Качаясь от слабости, Ягмур тяжело поднялся. Страшные следы остались на поле битвы. Среди ярких, сочных цветов гор лежали убитые, дрыгали ногами и дергались, издыхая, раненые лошади… Ягмур увидел, как его гнедого силился поднять кара-китай, широко взмахивающий палкой с железным наконечником. Любимый конь упирался, рвал привязь. Заметил Ягмур и другое: справа на чабанов-огузов надвигалось новое облако пыли. С огромными мучениями добрался он до юрты, где сидели четыре подпаска и старый хорезмийский раб, с поврежденным плечом. Кочевники собрались было сесть на коней и отправиться вниз к стоянке огузов. Но вот хорезмиец подвел чалого жеребца, и Ягмур приказал подпаскам следовать за ним.

– Измена!

– Измена! – заорали другие пастухи, видя как Ягмур галопом направил свой небольшой отряд к выходу из ущелья.

Это была до бешенства страшная скачка. Ягмур все плотнее прижимался к потной шее коня, которого он гнал изо всех сил к косяку молоденьких тонконогих кобылиц… Недоступный кобылий косяк возглавлял злой и дикий жеребец, не подпускавший к кобылам не только других лошадей, но и чужих табунщиков. Завидев чужаков, дикий жеребец раскинул хвост по ветру и ошалело помчался навстречу пастухам. Предводитель кобыльего стада ржал и храпел на все ущелье. Молодые подпаски и раб теперь только поняли хитроумный замысел Ягмура.

Пока Ягмур на своем чалом отвлекал внимание взбесившегося жеребца, подпаски завернули косяк гривастых красавиц и направили их к месту схватки. Белый с подпалинами жеребец заметил это и, сверкая глазами, рванулся к своему косяку, В довершение всего бедовые подпаски на полном скаку хватали из костров горящие головешки и прижигали гладкие зады молодым кобылкам… От боли матки бросались в середину табуна, сбивая друг друга, внося сумятицу и страх. Бешеный косяк пронесся по долине и выскочил на поле битвы в тот самый момент, когда пастухи встали уже в замкнутое кольцо – спина к спине… Встали для последней смертельной схватки.

Табун мчался напрямик, не разбирая дороги. Острые копыта горных кобылиц смяли юрты, опрокинули и затоптали неповоротливых верблюдов. Жалобно визжала, спрятавшись под большим камнем, собака…

А пастухи кричали, свистели, стучали в щиты рукоятками ножей и прижигали прытких кобылиц головешками. Произошло желанное: лошади вклинились в строй врага и разомкнули плотную цепь кара-китаев. Перемешались лошади и воины… Трещали кости, звенело оружие, звали на помощь раненые, а пастухи бросали в диких коней дымящиеся головешки.

Табун промчался черным смерчем, оставив после себя растоптанные тела и туши. Теперь круг огузов развернулся в стройную линию. Ободренные неожиданной помощью пастухи погнали противника к скалам. Высокое, окруженное с трех сторон отвесными горами ущелье было удобным для того, чтобы окончательно добить незванных пришельцев. Пастухи по самое плечо заворачивали рукава, перебрасывая оружие из правой руки в левую, разминая затекшее тело.

Кара-китаи изо всех сил гнали коней к камням, стараясь как можно дальше оторваться от преследователей. На ходу они раздевались; оставшись в потных и грязных рубашках, отстегивали и сбрасывали с коней седла… Враг опять хитрил, изворачивался и не хотел сдаваться.

Взмахивая тяжелыми саблями, выставив вперед пики, Огузы нагоняли беглецов и разили беспощадно, устилая ущелье трупами. Но противник был еще силен и отчаянно огрызался.

– Собака ест собачину! – кричали они и разили кривыми клинками.

Вот отряд достиг гор. Пастухи остановились, с трудом сдерживая горячих скакунов.

Кара-китаи, схватив своих коней за хвосты, изо всех сил стегали их по потным спинам. Цепляясь копытами за едва видимые выступы, кони карабкались к вершинам. А плети взлетали и хлестали до тех пор, пока измученные животные не вынесли всадников на гребень горы. Голые, уставшие кара-китаи грозили плетьми и скрывались за камнями. А пастухи, уставшие, возбужденные победой, рассыпались по ущелью, собирая брошенное оружие и конскую сбрую.

Ягмур и пастухи, смастерив носилки из двух копий, осторожно принесли раненого старика к стойбищу.

НАРЦИСС

– Вах, ты говоришь, что он промахнулся! – глаза эмира Кумача зловеще загорелись и округлились. – Сам видел?

– Разукрашенным топором я отрубал голову верблюду. Вот этими руками…

– О, как велика щедрость неба!

– И твоего сердца тоже. Знай же, любимец народа, тебя все уважают, а зависть визиря вызывает презрение. Море его черных замыслов бушует, его бесит предрасположение султана ко мне. Но я приехал, чтобы найти у тебя поддержку.

– Будь мужчиною, – ответил Кумач. – Кровь смывается кровью. Иди!

Когда Каймаз вышел из беседки, самодовольный Кумач сбросил парчовый халат и с наслаждением вытянул свое крепкое, статное тело. Из сада ветерок донес сладостный аромат цветущих роз и какие-то заманчивые шорохи. Аллах знает, почему, вспомнилось Кумачу в эту минуту услышанное от купцов: «Балх считают обителью счастья, источником радости на земле. Через него идут дороги в Индию, Китай». – Кумач отпил из ритона глоток вина. Припомнилось изречение из книги: «У жителей Балха благородство мыслей, усердие в исполнении обязанностей…»

Эмир потянулся, почесал за ухом ручного, избалованного барса, и поправил на животе ковровый пояс. Широкая, вымощенная квадратным кирпичом аллея привела его в любимую беседку. Отсюда был виден весь дворец, его высокие, крепкие стены. Внизу лежал город.

Неожиданно барс зарычал, натягивая серебряную цепочку. Из тени сросшихся кустов жасмина вышел садовник. В руках у него ярко горел большой букет любимых цветов эмира – нарциссы. Лепестки, обрызганные ключевой водой, радужно играли жемчужинками росы. Эмир жадно вдыхал пьянящий аромат цветов и думал… Он думал о том, чего никогда не доверял другим. А чтобы садовник не проник в тайну его замыслов, Кумач сказал:

– Хотелось бы услышать и узнать что-нибудь редкое, интересное о цветах, принадлежащих нашему дворцу.

Садовник оторвал голову от ковра и задумался.

– Осмелюсь сказать, что цветы принадлежат только… земле и солнцу. И красоте мира. А еще я слышал от деда… Осмелюсь рассказать, мой повелитель. Эту историю дед мой слышал от своего прадеда. Говорят, жил на земле ру-мийцев когда-то красивый юноша.

Эмир встал и долго смотрел на мечеть. В заунывном голосе старика было что-то от его настроения – раздумчивое, немножко тяжелое, требующее душевного излияния.

– Однажды, – продолжал старик, – этот юноша увидел свое отражение в воде и влюбился в себя. И с тех пор бедняга стал сохнуть. Долго страдал и умер от любви к себе. А когда пришла весна, гурии посадили на его могиле цветок, который назвали именем юноши – нарциссом.

Кумач резко повернулся, подошел к садовнику и, подняв его сильными руками с ковра, пристально посмотрел в глаза: они были честными и бесстрашными.

– Я дарю тебе эти цветы. Уходи.

Кумач, оставшись один, вдруг подумал вслух:

– Так вот почему ты не попал в связанного верблюда, султан Санджар! – эмир с силой надавил ногой на розовый лепесток, не заметив, как рука сжала ухо присмиревшего барса. От боли зверь рванулся, взвизгнул и замер. Кумач посмотрел на пятнистое, сильное тело, вздрогнув, увидел в маленьких зеленых глазах хищника смерть. Стоило только отпустить зверя, и барс отомстил бы! Рука Кумача стала нежно чесать за ушами, и шерсть на длинной шее барса потихоньку улеглась. Обманутый зверь ласково вильнул хвостом и улегся у ног хозяина. Это было хорошим предзнаменованием.

– Значит, пора!.. Зверь у моих ног. Цветок самовлюбленности. – Эмир Кумач зло улыбнулся и заскрипел зубами.

Широким бодрым шагом, говорившим о том, что эмир принял окончательное решение, Кумач прошел открытые террасы, украшенные сирийскими мастерами, миновал малый зал дворца, где художник-китаец разрисовывал потолок яркими цветами, а когда оказался в своих отдаленных покоях, громко хлопнул в ладоши. В двери показался горбун.

– Зови! – повелительно кивнул эмир.

В комнату, звеня оружием, вошел воин. Он почтительно остановился у дверей и наклонил голову. Его правая рука висела на широкой черной повязке:

– Клянусь, что буду говорить правду: еще месяц назад огузы должны были сдать на кухню султана семь тысяч овец. Я говорил об этом бекам. И вот результат: принимая от огузов овец, сборщики вели себя грубо, подло… Боюсь вымолвить – убит твой сын, достойнейший!

Пышные усы эмира дрогнули. Он судорожно выпрямился, сжал кулаки и страшно побледнел.

– Что слышат мои уши? – воскликнул Кумач.

– Посланцы огузов прибыли сюда и ждут приема у великого султана По всему видно – они будут жаловаться на тебя, высочайший.

– Поздно! Уже поздно. Когда правят государством люди, пришедшие к власти не с мечом, а с мелкой душонкой, то потом у них от большой тяжести подгибаются ноги. Великий Рим пал из-за того, что жители его… привыкли долго спать. И даже когда у ворот был враг, римляне поднялись поздно, как это привыкли делать много десятков лет подряд.

– Если верить фирману, то ваша милость урезала их земли, – продолжал мамлюк.

– История показывает, что даже могучее государство Искандера-двурогого развалилось, как только он умер; и все с облегчением поняли, что после ухода властителя им не грозит страх смерти. Страх!.. И я построю свое государство на страхе… Это крепкая узда.

– В фирмане, – как бы не слушая, продолжал воин, – также сказано, что огузы хотят подарить султану 50 тысяч верблюдов, лошадей, 200 тысяч рукнийских динаров и 20 тысяч голов тюркских овец.

Кумач низко опустил голову, как это делают борцы на базаре, и заложил руки за спину.

– Поздно меня задаривать… Они уже совершили главную ошибку, убив сына своего будущего султана. Судить их теперь буду я, эмир Кумач!.. Государство Санджара покрылось толстым слоем жира. А когда в государстве не пахнет потом воинов, оно погибает.

– Внимательно слушай, мой верный Онгон! Воин вытянулся и низко поклонился.

– Мерв отяжелел от золота и шелков. Ему приятнее ласкать телеса нагих девушек, а не рукоятки мечей и копий. За последние годы султан терпит много обид и оскорблений. Он богат, у него есть большое и надежное войско. Пока еще низко склоняются головы при его появлении, – Кумач быстро ходил по комнате. – И это потому, что воины его познали жизнь вельмож. Люди, надеясь на золото, забыли, что в наш век надо хорошо владеть оружием. И если оружие полководца не попадает в цель, а такой полководец все еще считается непобедимым, то его надо сменить. – Кумач помолчал. – Я спрашиваю: все к этому готово?

Воин встал и в знак молчаливого согласия протянул руку к огню.

– Так дадим же нерушимую клятву, мой верный Онгон! Клятву нашей крови.

– Но могу ли верить, что после вашей победы я заткну глотку Чепни и стану первым среди своих?

– Следуй всегда и всюду за мной. Крылья счастья, обласкают твое сердце.

Молча и торжественно они надрезали большие пальцы и выдавили по несколько капель крови в серебряный сосуд. Кровь смешали клинком и посыпали сверху пеплом волос…

А утром, когда от реки доносилась еще прохлада, в воротах дворца показался хорошо вооруженный отряд, во главе которого ехал эмир Кумач. Он задумчиво смотрел вдаль. Невысокая крепкая лошадь, низко приседая на задние ноги, старательно выбрасывала вперед легкие копыта. Выехав в степь, Кумач осторожно нащупал за широким ковровым поясом растоптанные лепестки нарцисса. Легкая неуверенность, как рябь по воде, пробежала по лицу закаленного вояки. Эмир придержал лошадь, огляделся по сторонам. Потом ласково потрепал по шее жеребца и пустил его галопом.

ЛИЦО РАЗБИТО ПЛЕТЬЮ

С трудом оправился от тяжелого ранения предводитель рода мастера Айтака. В знак благодарности за спасение он выделил из своих отар восемь сотен овец Ягмуру. Подарил он молодому пастуху, также свой старый щит, с которым воевал против византийцев, копье из красного дерева и тяжелый меч, отбитый некогда у рыцарей в Палестине.

…Наступила осень – время сдачи овец на султанскую кухню. По старой договоренности огузы представляли султану 24 тысячи голов тюркских овец. Подати должен был собирать Каймаз, который теперь выделялся султанским диваном для контроля за действиями эмира Кумача. Но избалованный вниманием султана Санджара Каймаз перепоручил свои обязанности.

Но на этот раз в шатер предводителя рода пришел сын эмира Кумача, гордый и надменный Хансалар. Он приехал с большим отрядом. Развалившись на кошме, отрок внимательно следил за каждой передаваемой овцой. А крепкий кумыс тем временем делал свое дело…

– Ты, считающий себя старшим, – нагло обратился он к вождю, – если ты хочешь всучить нам этого ягненка за овцу, то за кого должен считать тебя я, сборщик податей? Овцы должны быть большими и жирными. Или, клянусь святым камнем пророка, я расскажу в великом Мерве о том, как подлые огузы стараются обмануть единственного и непобедимого. – И, скаля зубы, сборщик добавил:

– Послушай, седобородый! Я буду молчалив, как в последний день мира, если ты на ту сторону, – и он показал на отобранное стадо, – добавишь несколько десятков овец для меня. Что стоит тебе, старик, взять у своих подданных две-три сотни. Ха-ха!..

Вождь рода не ожидал такой наглости.

– Не учи меня, почтенный гость, тому, что называется грехом.

– Грех во имя справедливости – есть подвиг! – и сборщик тяжело опустился на шелковые подушки, разбросанные на кошме.

С гор подгоняли все новые и новые отары. Опьяневший от терпкого кумыса, Хансалар обиделся:

– Да будь проклят каждый огуз! Вы стараетесь обмануть нас. Каждый из вас не очищается от половой нечисти. Я плюю на все обряды огузов, – он подошел к вождю. – Мы скоро всех вас перебьем, как паршивых собак. А жен и дочерей возьмем в свои гаремы и насладимся!..

Старик молча опустил огненные глаза, чтобы не показывать гостю свой яростный гнев.

– Мусульманин, – обратился он к сыну эмира, – каждый из нас имеет свой внятный голос, но о чем ты говоришь, мне не понятно.

– Поймешь! Мы вас сделаем мусульманами, научим настоящей вере. Я хочу знать: почему вы не ходите в наши мечети и не подчиняетесь нашим проповедникам?!

– Мусульманам подчиняются только слабые. А сильные – или умирают, или остаются огузами! – непримиримо и гордо ответил старик.

Сборщик бросил в пыль кусок баранины и, дрожа от злости, прохрипел:

– Раб, собака! Я плюю тебе в морду! Эй, люди!

Подбежала стража и мигом окружила споривших плотным кольцом. А сборщик податей, пользуясь моментом, ударил старика по лицу плетью. Сильно, с оттяжкой ударил трусливый змееныш. – Я получу с огузов свою долю! – кричал он, брызгая жирной слюной.

Люди слушали и молчали. А утром негодяя нашли мертвым.

О дальнейших событиях, которые произошли на выгоне, где сдавались овцы для султана, и о других делах остались такие записи: «Когда сборщик в свое время не вернулся назад и про это узнали во дворце, то никто не осмеливался доложить султану. Визирь, ответственный за налог, сам внес то, что следует, но эмир Кумач, правитель Балха, настоял и челядь рассказала султану о происшедшем.

– Кумач сказал султану: «Огузы собрали силу и находятся близко от моей области. Если государь даст мне шихне над ними, я усмирю их и отправлю на султанскую кухню 30 тысяч овец…» Султан дал согласие. Кумач послал огузам шихне и потребовал заплатить за убийство сына. Огузы не захотели подчиниться, ответив: «Мы личные подданные султана и не пойдем под власть никого другого». Тогда эмир собрал войско и направился на огузов, но огузы, принял боевой порядок, в страшном сражении одержали победу.

Разбив противника, огузские ханы направили султану Санджару письмо, в котором говорилось: «Мы, слуги, были постоянны государю и не нарушали его повеления. Когда Кумач хотел напасть на наши жилища, мы сражались по необходимости и ради детей и жен наших… Мы дадим 100 тысяч динар и одну тысячу тюркских рабов, лишь бы султан простил наш грех, а тот слуга, которого выдвинет султан, будет нам эмиром…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю