Текст книги "Электрическое бессмертие (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Скоро прибыл обещанный приятель.

– Кастусь! – представился он и протянул твёрдую ладонь с крепкими, пожизненными мозолями.

Несмотря на приличный пиджак и вышитую сорочку, а также вполне пристойную обувь, в простецком лице Кастуся мелькнуло нечто знакомое, хотя студент готов был поклясться – никогда в жизни его не видел. Зато типаж узнаваем, пролетарски уверенный в себе товарищ. Не из комитета бедноты, а повыше. Вроде соратников Рубинштейна, в девятнадцатом грузивших на подводы книги и домашнюю утварь наднёманской усадьбы.

На столе очутилась водка, отвратительного качества, но крепкая. Начали за знакомство, за учёбу, за счастливое будущее. И тут обнаружилось, что представление о светлом будущем у них кардинально различается.

– Вы как хотите, товарищи гои, а я при первой возможности уеду в Палестину, – заявил Лео. – Равноправие наций – шикарная вещь. Она означает, что все в одинаковой степени, независимо от национальности и вероисповедания, имеют равное право лупить евреев во время погрома. И пока у нас не будет отдельного государства на исторической родине, ничто не изменится.

– Ты передёргиваешь, друг. Национальное и расовое угнетение происходит от капиталистов. Как только пролетариат возьмёт власть в свои руки, положение изменится.

– Что-то не видел я богачей среди погромщиков, – желчно возразил Лео. – А у пролетариев кулаки тяжёлые, челюсть до сих пор помнит. Генрик, ты что думаешь?

– Насмотрелся на сельскую бедноту и комбеды. Благодарю покорно. Как-нибудь закончу образование и понемногу буду лечить людей, и богатых, и не очень. Богатые лучше платят.

– Ну, в Советской Белоруссии комбеды распускаются, – не согласился Кастусь. – Генрик, это же твоя Родина. Домой не тянет? Тут жизнь не сахар.

Студент, преодолевая лёгкий шум в ушах от выпитого, вспомнил родовое гнездо в запустении, перекошенное рыло мужичка с топором. Чтобы возродить усадьбу, нужны огромные деньги. Разграбить-развалить просто и дёшево, вот собрать…

– В Над-Нёмане мне делать нечего. Только поклониться могилам родителей. А дальше?

– Будешь работать. Строить новый мир.

– Меня и старый устраивал.

Зачем я это говорю? Почему вообще откровенничаю с незнакомым человеком, к тому же – явным большевиком? Очередная рюмка заглушила последние трепыхания здравых мыслей в голове студента. Язык принялся заплетаться, выходя из повиновения. Окончание банкета у Генрика начисто стёрлось из памяти.

Посланник Советов критически оглядел молодое тело, уснувшее прямо за столом, уложив физиономию на грязную столешницу. Генрик ему категорически не понравился. Роста среднего, щуплый какой-то, с барской худосочностью панов, которым никогда не нужно трудиться физически. Светлые волосы неопределённо-мышиного цвета, закрытые ныне глаза, серые и невыразительные, по-детски пухлые губы, сверху пушок. Подросток-переросток, не мужчина. Денег кот наплакал, а на ногах новые кожаные ботинки, одет в длиннополый плащ не из дешёвых. В этом припёрся в квартал бедноты, где запросто отберут. Неужто таких ещё земля носит?

Еврей тоже не испытывал восторга по поводу личности собутыльника.

– Товарищ Кастусь, на кой ляд он вам сдался? Отца вряд ли помнит, совсем мелкий был, когда тот умер. Ни рыба, ни мясо. Может, Конрада возьмём в оборот? Или Адама.

Большевик присел возле бесчувственно предмета обсуждения. Взяв Генрика за волосы, перевернул к себе его голову.

– Нет. С Конрадом Рубинштейн работал. Его не проведёшь. Старший паныч готов был последние порты снять, лишь бы наши отцепились и дали уехать. Отдал отцовский архив, не разобранный. Там много интересного. Часть мы переправили в Петроград.

– Но главного в нём не нашли, – догадался Лео.

– Именно. Адам последние годы перед смертью Иодко-старшего жил отдельно, занимался, как у них это называлось, сельским хозяйством. Попросту – батраков гнобил. Он точно не в курсе деталей, если и Конрад не знает. Любимцем Якова был Томаш, но он умер.

– Кастусь, а как же это стыкуется с твоими словами, что электротерапией излечимы почти все болезни?

– Значит, главные открытия старый пан сделал после смерти любимого сына, которого не мог спасти и сильно горевал. Дворня в один голос твердит: после Томаша отцовская привязанность досталась этому недоноску. Выглядит на восемнадцать? По церковной книге, ему двадцать пять! То есть было семь, когда Яков окочурился. Ты помнишь себя в семь?

– Ещё бы, – Лео плеснул водки в грязные кружки. – Крутился как мог, выживал. В каждой дырке затычка. Надеюсь, ты прав, он что-то вспомнит. Выпьем как нормальные мужики, без этого…

Кружки стукнулись с неприятным жестяным звуком. Подвальный обитатель достал пару солёных огурцов и сыр – при паныче он не показывал закусь, чтобы тот быстрей окосел.

– Кстати, Лео, про церковные книги. Чтобы ты понимал. На Якова работал конюх дед Михась. Никто не знал, сколько ему лет. Всегда смотрелся на шестьдесят. Перед началом войны помер. Пан самые опасные опыты с электричеством не на гостях санатория, не на сыновьях ставил, а на этом Михасе. Смекаешь? Налей ещё. Так вот, по записям новорождённый Михаил крещён ксендзом в 1811 году!

– Не может быть. Прямо-таки библейский долгожитель. Сто лет прожил?

– Сто один. Не в том дело. Случается, и дольше тянут. Поговаривают, что Иодко начал его электричеством накачивать в семидесятых, и дед перестал стареть. Взаправду! И так до смерти хозяина. Потом, буквально через пару лет как Якова схоронили, Михась на глазах стал разваливаться, умер совсем дряхлым.

– Мистика. Я книжку читал, «Портрет Дориана Грея». Что-то похожее, одним словом – досужие выдумки. Слушай, Кастусь, но ведь санаторий, как ты говорил, работал и после пана?

– Одно название. Кумысолечение, кефиролечение. Терапия свежим воздухом, чистое надувательство. Электрические приборы некому было применять. Поэтому буржуи, наслышанные о прежних исцелениях, не выздоравливали, скандалили, отказывались платить. Закрылся санаториум, по-моему, в одиннадцатом. Оттого я верю, что Конрад не знает отцовских секретов, коли без них прогорел.

– Так им и надо. Ладно, хватит о недобитых. Выпьем, товарищ Кастусь, за мировую пролетарскую революцию!

– И за особое место в ней еврейского пролетариата. Да, Лео?

[1] В наши дни время в Беларуси и в часовом поясе Москвы совпадает.

Глава 3

Глава третья

Республика Беларусь, 2013 год

И снова люди у развалин усадьбы. Игорь оставил «Лендкрузер» около скромного «Фольксвагена». Внутри ограждения показались двое, не из тех, для разговора с которыми нужно доставать инвентарь тридцать восьмого калибра.

Высокая женщина интеллигентного вида, в очках, похожа на научного работника, если бы не властная манера держаться, сквозящая в каждом жесте. С ней пожилой мужчина, по меньшей мере за семьдесят, с высоким лбом учёного старой советской закалки. Всплыло ироническое и вместе с тем уважительное упоминание милицейского тёзки о «высоколобых», не позволивших в девяностых сравнять Над-Нёман с землёй.

Женщина увидела «Тойоту» с российскими знаками и нахмурилась, что-то сказала спутнику. Он вскинул голову и решительно шагнул навстречу, без малейшего радушия во взгляде.

Не любят меня белорусы, вздохнул про себя Игорь и представился.

Напряжение развеялось, разговорились. Старший из посетителей усадьбы представился Владимиром Николаевичем Киселёвым и поведал, что сорок лет жизни отдал собиранию сведений о семье Иодко и открытиях пана Якуба.

– Так Яков или Якуб? – переспросил москвич, видевший слово Jakub в рисунке Олега.

– И так, и так правильно. По российским документам он Яков, по-польски и по-белорусски Якуб. А в фамилии важна последовательность – Наркевич-Иодко, но не Иодко-Наркевич. Потому что Наркевич – дополнение к фамилии.

Игорь в задумчивости потёр пальцем лоб. Рассказав вкратце про похождения брата, спросил у пожилого:

– Значит, шанс, что мой дед происходит от старшего сына хозяина этого поместья…

– Конрада, – подсказала дама.

– Да, Конрада. Значит, шансов нет?

– Почему? Я перевела в электронный вид генеалогическое древо Наркевичей-Иодко. После революций и Первой Мировой войны многие утаивали родство с панами. Нельзя исключить, что ваш дед не желал, чтобы власти его связывали с кровавым палачом песчанских селян.

Женщина, Ольга Гапоненко, оказалась обладателем и научной степени, и административного поста в Академии Наук – Игорь угадал верно. Он рассказал про бизнесмена по кличке Люда.

– Наследник песчанских?

– Наверное, – пожала плечами минчанка. – Или просто из тех, кому хочется прибрать к рукам всё, до чего у государства пока нет средств на приведение в порядок. В таком же плачевном виде Кревский замок и многие другие исторические места.

– Паны сбежали, а пролетарии умеют только растаскивать. Как знакомо! – Игорь глянул на разваливающиеся остатки фасада. Даже руины сохранили отпечаток былого величия. Это же не царский дворец, не королевский замок. Усадьба рядовой по доходам семьи без графского или княжеского достоинства. Уж мелкий не преминул бы заявить – я наследник титула, князь Олег Наркевич.

– Не только. Когда устанавливали мемориальную плиту на могиле пана Якова, песчанские помогали. Бросили огороды и работали в выходной день, – Ольга показала в сторону леса. – Бывает, туда приносят живые цветы. Порядочные люди встречаются и среди нищих, и среди богатых. И наоборот. Знаете, сколько народу из вполне культурных и обеспеченных пыталось прибрать к рукам Над-Нёман, не сохраняя его как исторический памятник? Масса. А найти спонсора на создание здесь музея Иодко так и не удалось. Подписывались многие, включая родственников. Толку – ноль.

Игорь не поторопился доставать бумажник. Не известно, имеет ли он отношение к панской семье. Дед действительно родился в Белоруссии, и что? Олегу нужно было от его корней плясать, ехать в Лиду, искать архивные записи, а не сваливаться сюда ради приключений на пятую точку.

Втроём они прогулялись к мемориальной плите.

– Он здесь похоронен?

– Нет, – промолвил Владимир Николаевич. – Умер за границей, его привезли в цинковом гробу. Во время войны крестьяне выкопали гроб и пустили металл на вёдра. Прах нашего великого соотечественника рассеян по наднёманской земле.

– Ур-роды, блин.

– Не надо так, Игорь, – мягко вмешалась Ольга. – Возможно, вы не знаете, что здесь творилось во время нацистской оккупации. Представьте, несколько цинковых вёдер с водой могли спасти жизнь людям. Давайте думать по-доброму. Даже мёртвый, Яков Оттонович обеспечил их дефицитным металлом в критическую пору.

– Он вообще много оставил такого, что иногда кажется, будто шлёт послания из глубины XIX века, – добавил Киселёв.

– Как это?

– О нём долго не вспоминали. Точнее – только как о гонителе бедных крестьян. Так сказать, захребетник трудового народа. Все открытия в области электрографии приказали приписать парочке Кирлиан. Понимаете, он всем получился чужой. Полякам – потому что не поддерживал националистов Пилсудского и оставался лояльным Империи. Для русских в Советском Союзе Иодко был классовым врагом, вдобавок – чуждой нации, до тридцать девятого года Польша считалась противником номер один. А теперь, когда мы пытаемся восстановить его память, вдруг как из-под земли обнаруживаются старые публикации, фотографии. Словно дух пана Якуба говорит – я здесь! Помните меня! Хотя это ерунда, – Владимир Николаевич перевёл дыхание после долгого спича. – Он сам был бы недоволен, услышав мои слова. До конца дней оставался материалистом, ругался, когда ему приписывали способность засечь приборами «биополевое астральное тело». И при этом католик!

– Много странностей, – согласился Игорь. – Даже с нацией. Ну, был бы он евреем. Я слышал, в СССР и в царской России антисемитов хватало, евреев постоянно заставляли искать пятый угол. Поляки вроде как славяне.

– Да. И не всё возможно объяснить, – Киселёв показал, где стояла взорванная башня с эоловой арфой. – Местные верят, что дух Иодко до сих пор стережёт свои тайны. Если кто-то копает слишком рьяно, начинается гроза, электричество бьёт в руины. Дважды пытались снять документальные фильмы, оба раза срывалось.

– А если книгу написать? Молния спалит автора на месте?

– Вряд ли. Я написал и жив, как видите. Может, он чувствует, кто приходит сюда для добрых дел, тому помогает, подсказывает. А построили бы казино – гореть ему в первую же грозу. Так вот!

В странном состоянии души Игорь сел за руль и завёл мотор. Ни байта дополнительной информации о местонахождении брата, но шевелится инстинктивное чувство, что здесь придётся побывать ещё раз. Пан Яков, спасение родственника – хорошее дело. Помоги!

За время воображаемого разговора с давно умершим изобретателем «Гольф» с Ольгой за рулём укатился далеко вперёд, в зеркале заднего вида ещё виднелись деревья когда-то ухоженного парка.

Нет ни малейшего смысла ошиваться в узденской гостинице, проще развития событий выждать в Минске. Игорь перенастроил навигатор. На маломасштабном изображении вырисовалась оранжевая ломаная линия, упирающаяся в столичный город.

Прощай, Над-Нёман. И таинственный дух Иодко, если ты существуешь.

Игорь усмехнулся. Надо же, серьёзные научные работники, а о призраке говорили без намёка на улыбку.

Машину подбросило на ухабе. Возможно, на миг отошёл контакт в гнезде прикуривателя, питающем навигатор, устройство поймало глюк и бесстрастно сообщило:

– Вы уклонились с маршрута. Проложен новый маршрут.

Наркевич глянул на экран. По неисповедимому капризу электроники рыжая стрела упёрлась в окраину Дзержинска.

Неожиданно в голову пришла первая за несколько часов конструктивная мысль. Пока узденская милиция передаст розыскной материал коллегам из этого райцентра, что мешает самому рвануть туда?

«Гугл» на смартфоне моментально выдал адрес Дзержинского РОВД. Наркевич ввёл его в навигатор: Дзержинск, улица Фоминых, 1а. Нажатие на ОК, и китайская путеводная нить Ариадны, уцепившаяся за американские спутники GPS и русскую карту «Навител», снова позвала в дорогу по Беларуси. Почему в мире электроники гораздо больше согласия и интернационального единства, нежели у людей?

Начало темнеть. Город показался куда крупнее Узды, не смотря на тот же статус райцентра Минской области. Здание милиции и отделения следственного комитета тоже солиднее. Игорь включил сигнализацию на «Тойоте», в это время запиликал рингтон, а экран высветил номер трубы узденского сыскаря.

– Добрый вечер, тёзка. Не помешал?

– Главное, чтобы помог. Слушаю.

– Из Барановичского розыска вами интересовались.

– Вот как? Недоносок на меня заяву подал?

– Нет. Тогда уже получили бы ориентировку: Барановичским РОВД разыскивается Наркевич Игорь Владимирович, приметы и так далее.

– Отчество и номер паспорта вы им сообщили?

После короткой паузы лейтенант заверил:

– Я – нет. Но ваше заявление зарегистрировано, по журналам прошло, в компьютер занесено. Кстати, номер машины и ваш московский адрес они сами вычислили.

То есть контакты у ребят имеются, достаточные, чтобы заставить кого-то в Москве пробить по базе регистрации и ГИБДД.

– Это не трудно, – сыщик ответил на невысказанный вопрос. – У нас не Лондон и не Нью-Йорк, но кое-где камеры наблюдения стоят. Российские полицейские базы регулярно крадут и сливают в Сеть. Улавливаете? То есть достаточно номерного знака и нескольких минут поиска в Интернете. Ваша фирма, полагаю, хорошо известна. Выводы сами делайте.

Да уж. На ивентах и презентациях засвечен, десятки заранее проплаченных интервью газетам и для «Радио Москвы». Жизнь ныне публичная, как на ладони. Придётся объяснить Люде, что этой информацией вредно злоупотреблять.

– Игорь Петрович, я ваш должник. Могу заехать в течение часа.

– В расчёте. Но если что – не забывайте, земля круглая. Кстати, чем вы Войцеховича обидели?

– Да ерунда. Повздорили чуть, я ему ладошку прострелил. Для профилактики.

По изменившемуся тону опера Наркевич почувствовал, что милиционер пожалел о гешефте.

– Вы с ума сошли! С подобными типами нельзя так. Тут или не трогать, или вообще мочить. Эта крыса вам не спустит обиду до гробовой доски. Прощайте.

Если бояться мести подобных грызунов, лучше вообще не заниматься серьёзными делами. Иначе пришлось бы до старости работать по специальности инженера, выбранной для сына родителями. Хорошая профессия, только не оплачиваемая. Поэтому живём как умеем.

С этими мыслями Игорь спрятал смарт и очередной раз переступил порог белорусского милицейского учреждения.

Всё как в Узде: большой аквариум с дядьками в форме, предбанник для недопущенных в священные недра, но солиднее. Вот отличие – рубашки у ментов серо-голубые. Ясно, праздничный Первомай кончился. Лица расслабленные, ленивые, даже административных задержанных не видно, к которым можно энергию приложить. Как сказала дежурная в гостинице «Узда», обычное состояние белоруса в праздники – агульная млявасць і абыякавасць да жыцця. Наверно, после них – тоже. Кстати, дословного перевода у этого выражения нет. Примерно так – общая расслабуха и полный пофигизм. Ну, ребятки, я вас чуть-чуть встряхну, решил Игорь.

– Я хочу написать заявление.

– Пишите.

Старлей даже лист бумаги сунул, не поинтересовавшись – кто, зачем, откуда. Игорь решил усилить напряжение.

– Две недели назад возле станции Негорелое был убит мой брат Олег Наркевич.

Помощник дежурного с артистической сноровкой выхватил лист бумаги. Куда подевалась «млявасць» – Бог знает. Перед заявителем появился бланк с типографским текстом.

– Официально предупреждаю вас об уголовной ответственности за заведомо ложный донос о совершённом преступлении. Кто и при каких обстоятельствах убил вашего брата?

Игорь увидел – один из офицеров словно невзначай вышел из аквариума. Просто спохватиться и сбежать из РОВД теперь невозможно. А что касаемо уголовной ответственности, про Белоруссию всякое рассказывают. Не нужно дразнить гусей.

– Он пропал там две недели назад. Телефон вдруг выключился, по кредитке деньги не снимает…

Понятно, что со стороны дежурного это выглядит детским лепетом. В Узде всё казалось ясным, был подозреваемый с очевидным мотивом.

– Вы собираетесь писать заявление об убийстве или без вести пропавшем? – конкретизировал мент.

– У меня нет точных доказательств его смерти.

– Знаете что, поговорите для начала с нашим оперработником. Он вам поможет составить заявление.

Сыщик, заметно старше узденского, представился как Павел Александрович. Он вообще не был одет в форму. В двухместном кабинете помимо него сидел совсем ещё молодой парень с буквой «К» на погоне, яростно колотивший двумя пальцами по клавиатуре. Выслушав краткий пересказ эпопеи, в которой Наркевич опустил всё, связанное с Людой, опер кивнул.

– Вы на машине? Ну, поехали искать пропащего.

Этого Игорь меньше всего ожидал. А где же «пишите заявление», «через месяц мы вам сообщим результаты»?

Уловив его колебания, сыщик ухмыльнулся и полез в стол за сигаретами.

– Как говорят частники в Одессе, вам шашечки или ехать? В переводе на русский – вам нужны бумаги или брата найти? Вась, прокатишься с нами, тебе полезно.

По пути к машине россиянин поймал себя на мысли, что из-за языка Беларусь – очень странная заграница. Здешние постоянно говорят по-русски, в отличие от дворников, таксистов и прочей сферы обслуживания в Москве, коим великий и могучий даётся с трудом. Ну да, есть лёгкий акцент. «Мова», непонимания которой он опасался, звучит только по радио, вроде бы – по одному каналу. Удобно, конечно. Но что же это за народ такой, пользуется языком соседей, а свой забывает?

По пути на станцию большей частью молчали. Павел Александрович сделал короткий звонок по мобильному.

– Фомич! Сегодня ты трудишься? Отлично. Еду к тебе. Да, как обычно. Давай.

Игорю он объяснил:

– Транспортная милиция имеет своё начальство. Пока бумаги дойдут, много времени утечёт. С Фомичом вопрос на месте решим.

Какой вопрос, он не стал уточнять.

Когда приехали на станцию, стемнело окончательно. Сыщики и кандидат в заявители втиснулись милицейскую комнатку.

– Игорь Владимирович, ещё раз назовите время покупки билета. Спасибо! Фомич, эти файлы не удалены?

– Храним. После теракта в метро с ними сурово, – пальцы станционного стража порядка ударили по засаленным от времени клавишам. На мониторе выскочила папка с видеофайлами. – Вот нужный час. Глядите, а я чаёк соображу. Или чо покрепче?

– Не надо, спасибо, – отмахнулся сыщик. – Сегодня работаю поздно.

Несколько размытое изображение, заснятое камерой с невысоким разрешением, вернуло в апрельский день.

– В одиннадцатом году после взрыва в метро у нас видеокамеры много где установили. В конце концов, Беларусь – географический центр Европы, не хухры-мухры.

На перроне появился Олег. Не отчётливо, но расхлябанная походка вразвалку, криво висящий рюкзак на плече, длинный хвост на затылке однозначно доказали – это он.

– Мой брат.

– Смотрим, – сыщик оккупировал единственный стул и закурил. – Занятное кино, Спилберг отдыхает.

Наркевич-младший на экране исследовал расписание, потом углубился в здание кассы, пропав из поля зрения. Вернулся минут через пять – в дневное время и в будний день аншлага не наблюдается. Несколько раз бесцельно продефилировал по перрону.

– Очень занятой человек, – прокомментировал Павел Александрович.

Мелкий подпёр спиной столб и извлёк из кармана какой-то предмет. Сыскарь переключил на ускоренное воспроизведение.

Довольно долго ничего не происходило. Изредка стремительными болидами проносились какие-то люди, Олег иногда дёргал головой и снова возвращался к прежнему занятию.

– В «Ангри бёрдз» режется на смарте. Или в подобную хрень, – подсказал курсант.

Дзержинский мент согласно кивнул.

– Моего племяша тоже не оторвешь. Раньше он за компом пропадал, теперь у молодёжи планшеты да смартфоны. На каждом углу реклама. Из родителей последние кишки тянут – ку-упи. Хотя бы в кредит.

Стажёр смущённо спрятал в карман свою игрушку.

– Поезд! – сыщик вернул обычную скорость видео. – Что теперь сделает наш голубь сизокрылый?

Голубь повернулся навстречу поезду, поднёс руку к голове. Очевидно, кому-то позвонил с трубы. Встряхнул рукой, снова прислонил к уху.

– Батарейка села, – сказал опытный курсант. – Игрушки её быстро укладывают.

Электричка открыла двери. Хвостатый пассажир зашел в неё вместе с несколькими другими людьми, судя по изображению в камере – абсолютно не криминального вида.

– Поезд делает ещё остановки на территории Дзержинского района. Если настаиваете, можем и там взглянуть записи с камер.

Игорь коротко выругался.

– Это – вместо «спасибо»? – уточнил опер.

– Не-а. Вам – и правда спасибо, что так быстро… Отвезти в РОВД?

– Не помешает. Спасибо, Фомич! Чайку и остальное в следующий раз. С меня, как говорится…

– Сочтёмся.

В машине сыщик порекомендовал ехать в Минск для дальнейших розысков, даже позвонил знакомому в линейный отдел на вокзале.

– Ещё раз спасибо. Сколько я должен? – Игорь достал бумажник.

– Нисколько. Служба такая.

– К чёрту! Я обременил вас, ездили со мной, никакого дела не раскрыли…

– Не врубаетесь? – менты понимающе переглянулись между собой. – На районе не повис глухарь по мокрухе. Так что завтра получу отгул в награду.

– Или не получите по соплям за вчерашний косяк, – хихикнул курсант, тут же поймав строгий взгляд – мол, не болтай лишнего при посторонних.

Высадив их у здания РОВД и не потратив ничего кроме топлива, Наркевич отправился на поиск гостиницы. В Минске их спешно строят к чемпионату мира по хоккею, но пока, со слов дзержинских, с местами проблема.

Что же касается белорусских пинкертонов, то к ним в равной мере подходит определение отставного российского милицейского генерала: уголовный розыск – это служба укрытия и раскрытия преступлений. Не так важно, сколько ты наловил злодеев, главное – чтобы на отделе поменьше висело глухарей. А отказ от денег и нежелание бухнуть не поддаются материалистическому объяснению.

Не понятно другое. В феврале Олежка получил в подарок микроскопический телефон «Кюмо-кардфон», размером с кредитку. Обычно он таскает его как запаску. Отчего не переставил сим-карту из разряженного смартфона в «Кюмо»? Что же стряслось по дороге в Минск?

Чтобы как-то отключиться от тревожных мыслей, грозящих разорвать голову на куски, Игорь сходил в ресторан. Поглощая вискарь под мясную закуску, он получил лёгкий культурный шок и осознание, насколько оторван от простого народа.

В Москве посещения ресторанов ассоциируются с деловыми переговорами под ненавязчивую музыку и неслышный шорох официантов либо с угощением приятных с виду дам, о которых хорошо известно: приглашение поужинать приводит их в постель быстрее, чем прямое предложение постели.

Здесь на фоне нарочито грубого деревянного интерьера оттягивалась компания женщин основательно за сорок и массой тела далеко за восемьдесят. Колонки орали «Без тебя, без тебя…», «Берега мечты» и просто-таки заходились от «Нежданной любви». Тётка в золотом шифоновом платье и с формами анекдотического размера, распалённая Стасом Михайловым, вдобавок – не слишком трезвая, налетела в танце на столик Игоря. Освободившись от плотного телесного контакта, тот подумал, что в окружении провинциальных матрон он в большей опасности, чем в криминальной компании Люды.

Ресторанное неестественное веселье подействовало угнетающе. Если бы не виски, завёл бы «Тойоту» – и в Минск, дальше трясти милицию. По-прежнему не известно – худшее произошло и можно не спешить? Либо рваться изо всех сил, чтобы успеть бросить верёвку утопающему в последний миг? Но куда спешить… Или вообще ничего не стряслось?

Когда человек пропадает на несколько дней, и ничто не говорит об угроз, он чаще всего объявляется, смущённо выдавливая оправдания. Если отсутствует месяцами и годами – шанс увидеть его снова живым исчезающее мал, неопределённость служит для самообмана, для подпитывания иррациональной надежды: быть может, всё-таки не умер… И, наконец, есть интервал между коротким отсутствием, позволяющем сказать – беспокоиться рано, и настоящей пропажей без вести, фактически – смерти. Сейчас наступил именно этот мрачный промежуток, когда шансы пятьдесят на пятьдесят.

***

Российская Империя, 1877 год

– Не убивайтесь так, пане. Коли Господь свою метку оставил, значицца – приберёт к себе скоро. И с сестрой вашей долго ждать не пришлось.

Молодой наследник имения Оттоново резко повернулся к плотнику.

– Прекрати пустое молоть. Этим не престало шутить.

Михась прищурился с крестьянской хитринкой, словно раздумывая – говорить ли об ему одному известном или смолчать. Не выдержал.

– Понятие имею, что дело не шутейное. А токмо вижу я, кого Господь до себя призовёт.

Яков едва сдержал раздражение. Бездельник напрашивается на примерную выволочку. Собственно – почему бездельник? Скамьи сколотил ладные – одно загляденье. Летось на них весь оркестр поместится, когда пана губернатора встречали.

Он отряхнул руки от мелкой древесной пыли и вышел из мастерской в летний зной. Замечателен запах свежеструганного дерева. Даже терпкий дух старого плотника не перебивает сосновый аромат.

Михась вытер руки о суконный передник и тоже вышел на двор.

– Кто же из нас следующий?

– В вашем семействе, пан Якуб, все, слава Спасителю, здоровые. А Стеша нехороша. С виду – крепкая, работящая баба. Скоро слабогрудием замается. К холодам и отдаст Богу душу, сердешная, малых деток оставит.

– Типун тебе на язык, старый пень! Помалкивай и не пугай дворню.

С тех пор минуло несколько месяцев. Губернатор снова приехал и был доволен. Урожай выдался знатный, собрали хорошо. В Оттоново случались приёмы, местные барышни посматривали украдкой на умелого музыканта, недурственного собой, изрядно образованного и отнюдь не бедного.

В начале зимы Степанида и правда слегла, к Рождеству представилась. Яков подарил пять рублей родне усопшей, а назавтра в плотницкой припёр Михася к стене.

– Как ты это сподобился узнать?

– Стало быть, пан поверил – не брешу я?

– Да. Да! – чуть опомнившись, паныч сменил тон. – Мне, право, неловко.

– Идёмте, барин.

Они вышли из мастерской в ранние лёгкие сумерки. Дед Михась, смешно переставляя скрипучие на снегу валенки, живо вывел молодого господина за ограду, где был облит водой небольшой пригорок. С радостным визгом по льду катались крестьянские дети.

– Пострелята… Глядите, пан Якуб. Не прямо на их, а чуть убок. Как скрозь кусты, рассеяно.

– И что я должен узреть?

– Не у всех выходит, пане. Я тоже не враз привык. Детские головы ни бы чуть светятся.

«Что за чушь!» – хотел воскликнуть молодой Иодко, но сдержался – помнил о предсказании насчёт Стеши.

– Михась, ты хочешь сказать, что видишь детские души?

– Ксендз объяснил – божья душа невидима. Тут кой-чо иное. Не токмо голова, всё тулово светится, руки и ноги зияюць, но слабже.

Музыкант снова попробовал глянуть рассеянным боковым зрением. Тщетно. Хотя… Нет, скорее это – самовнушение.

– Ежели у человека хвороба, у светлым пятне водицца пустое месца. Яно и есть знак – метка конца. У Стеши супротив груди появилась и росла, росла… Апосля грозы, бывает, люди шибче светят. Даже воздух другой. Бочком так на берёзу глядишь, вокруг листков тот же пламень, слабый.

– У берёзы точно души нет, – заключил Иодко. – Так что натура твоего наблюдения другая. Гроза, говоришь? При грозе – молнии, атмосферическое электричество. Выходит, ты научился видеть колебания электрического эфира. Занятно!

Он на минуту остановился, потом бросился к усадьбе, притормозил на полпути.

– Михась!

– Да, пан?

– Никому не говори. Засмеют, как и я летом… несправедливо.

– Как вам угодно, пан Якуб.

Молодой человек убежал, его мохнатая зимняя шубка мелькнула в воротах усадьбы.

Старый плотник усмехнулся. Чудная жизнь у богатых. Руки и голову занять нечем, вот и придают значение пустякам. Если пятно на светлом круге – человек не жилец, пан он или бедняк. Но говорить ему об этом не пристало. Пусть живёт в счастливом неведении. А то обвинят Михася: накаркал, сглазил. Паныч прав – лучше держать это при себе.

У Наркевича-Иодко сложилось прямо противоположное впечатление. Раз вокруг человека – электрическое облако, по нему возможно узнать о болезни и начать лечение до того, как все признаки проявятся налицо. А подпитав животное электричество, быть может, удастся вылечить хотя бы некоторые из хворей. Эх, знай бы заранее да изучи подробнее, примерься, сестра осталась бы жива!

Яков велел Михасю держать язык за зубами не из желания утаить открытие. Нужно сперва самому разобраться. Поспешная и неумелая демонстрация скомпрометирует идею на корню. И так, человек – электрическое существо. Как увидеть эфирное поле без особого таланта плотника, приборами?