Текст книги "Ракетное утро России (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Извольте, граждане…

Поэт откинул назад непокорный чуб и, набрав полную грудь дымного воздуха, бросил в зал чеканные строки:

На фронте

ракетном

ширятся стычки, -

враг наступает,

не тратит времени.

Ракетчик,

готовься

к перекличке

боевой

готовности

Академии!

В том же грозно-восторженном духе поэт молотил минут пять, сорвав аплодисменты.

– Чует моя мадам сижу, шо-то складно он малюет.

– Пятая точка молодого коллеги подсказывает, что поэт излишне осведомлён о наших внутренних делах, – перевёл Георгий.

Немец промолчал, Бестужев пожал плечами.

– К нам много внимания. В курсе дел рабочие из мастерских «Русского Витязя», куда непрестанно бегаем с заказами. Чему удивляться? Разве что автографы у нас не просят.

Яркая брюнетка с переднего ряда, явно склонная к экзальтации, продолжала хлопать и вскрикивать «Браво! Браво, Маяковский!», когда остальная публика успокоилась. На смену вышел бородатый учёный муж с лекцией «Есть ли жизнь на Марсе», за ним снова поэт – юноша с погасшей трубкой в углу рта. Он читал минорную лирику. Непременно коснулся новомодных ракет, куда уж без них, его строки веяли печалью – теперь о грядущем расставании с Землёй.

Мы теперь взлетаем понемногу

В небеса, где тишь и благодать.

К звёздам вверх, и скоро мне в дорогу

Лётные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!

Ты, земля! И вы, равнин пески!

В корабле, с орбиты уходящем

Я не в силах скрыть своей тоски.

От стихов Есенина брюнетка расплакалась, и Бестужев кинулся в атаку, перегнувшись через сиденье переднего кресла. Он немедленно «включил итальянца».

– Любезная синьорина! Хотите, я познакомлю вас с настоящими ракетчиками? Меня зовут Евгений.

Брюнетка обернулась, не прекращая прижимать уголок платочка к глазу, её строгая спутница немедля дала встречный залп:

– Тоже мне, нашлись ракетчики… Лица гладкие, костюмы дорогие. Банкиры какие или маклеры, а Виолетту решили романтикой завлечь? Оставьте, граждане.

– Дупель пусто, – прокомментировал Серёжа. – Заметь, Жора, дамы нас в упор не видят. Даже отшить не соизволили, как нашу золотую парочку. Мордой или прикидом не вышли?

– И ты туда же… Решил прифасониться перед дамами на фоне барона и владельца «Руссо-Балта»?

Впрочем, настойчивость Бестужева Георгий зря недооценил. У выхода из зала ловелас бросился в новое сражение по всем правилам тактического искусства: пустил в бой авангард в виде сладких речей, а потом ввёл в бой резерв, показав сверкающее лаком авто. Жаль, что не учёл численность соперника: в театр поэзии девушки отправились в компании из шести. На смену тактике пришла стратегия.

– Соблаговолите составить нам компанию в ресторации. Незабываемые впечатления от поэзии нужно непременно спрыснуть сухим вином. Вы не против Чинзано?

Он распахнул дверь «Руссо-Балта», не отрывая взгляд от Виолетты. Её строгая спутница, что сомневалась в ракетной принадлежности прилипчивых кавалеров, немедленно юркнула на сиденье рядом. По-своему привлекательная, но слишком высокая и чуть мужиковатая, компаньонка красотки автоматически составила пару барону.

– Пожалуй, пойдём… – промямлил Георгий.

Серёжа перехватил его мимолётные взгляды в сторону хрупкой, чуть жеманной блондинки. В её кротких глазках, опущенных долу и лишь изредка постреливающих в окружающих, проскальзывало нечто неуловимое, греховно-порочное, обычно вызывающее у мужчин самые решительные порывы к знакомству.

– Ты за неё неровно дышишь? Так шо стоишь как поц с мытой шеей? Мадемуазели! – Сергей ввинтился внутрь женской четвёрки, ничуть не смущаясь, что барышни на пять-семь лет старше. – Не претит ли вам провести вечер с двумя пролетариями междупланетного труда?

– Таки шо делать, когда господа съехали, остались одни пролетарии? – совершенно в тон ему ответила пухловатая девушка с кудельками чёрных завитков под кокетливой красной шляпкой. – Зови меня Роза!

Он расцвёл.

– И шо я имею сказать, любезная барышня… Я дико извиняюсь, но такого бутончика с марципанчиком, как ваши ротик и щёчки, не увидишь даже на Дерибасовской!

Бутончик представила остальных, приглянувшаяся Георгию назвалась Элизой. Безо всякого авто одессит поделил женщин надвое, и будто само собой получилось, что у входа в подвальчик неподалёку от Ордынки каждый из мужчин сопровождал одну спутницу. Две «лишние» испарились.

Вино там подавали ординарное крымское, никакого Чинзано и в помине не было, люд сидел простой, как водится – изрядно шумел. Георгий помалкивал и лишь иногда поддакивал, бросая взгляды на Элизу. Щебетали Серёжа и Роза.

Даже после второй бутылки юный болтун не сказал ничего, что мог бы взять на карандаш чей-то шпион, окажись он за соседним столиком. Речь он вёл в основном «за искусство», и тема ракет здесь была неисчерпаема. Синематографический трест «МосСинема» заявил о начале съёмок фильма «Русские на Луне», зачем-то с приглашением голливудских примадонн. Писатели кинулись строчить романы о звёздных войнах, поймав волну: издатели готовы были выхватывать рукописи о космосе прямо из рук и печатать сумасшедшими тиражами.

– Серёжа, душа моя, а вы привезёте мне камушек с Луны? Лучше всего – брильянтик!

– Шо вы, дорогая Роза Соломоновна. Со всей радостью, но… Если только доживу лет до ста.

– Бросьте, бросьте, – девушка замахала пальчиками. – Полно вам скромничать! Только в феврале напечатали об открытии академии, и вот – ракеты летают над Москвой. Осталось сделать такую же, но бо-ольшую, и вы там!

– Та не… – Сергей изобразил смущение. – Моё дело мелкое, поднеси-подай… Отпили-привинти. Вот герр Тилль у нас – герой, аж страшно. Военлёт весь с себя… Верно гутарю, Жора?

Блондинка глянула испытующее и чуть насмешливо, с каким-то исследовательским интересом, отчего Георгий смутился больше, чем от подначки ехидного пацана.

– По-совести признаться, в ближайшие годы попасть на Луну мне светит не больше Серёжи.

– Понятно, – хмыкнула Роза. – Место в ракете купили богатенькие. Как тот с фаэтоном или его красавчик-дружок.

– Барон? Таки да, этот мутный точно сможет. Будет первым междупланетчиком. Если только перед ракетой никто дверцей не хлопнет, а то наше ходячее несчастье откинет копыта.

Георгий пнул соседа ногой под столом – ему не нравилось, что Серёжа, чуть не угробивший Ренненкампфа, ещё и превращает это в шутку.

Потом проводили девушек. Они работали вместе в некой оптово-бакалейной конторе, целыми днями колотили по клавишам ундервудов и от этого звались «пишбарышнями». Жили также вместе, снимая меблированные комнаты.

– Не перестаю удивляться тебе, Жора, – задумчиво произнёс Серёжа по пути к Измайлово. Во время серьёзных разговоров его одесские закидоны проскальзывали реже. – Вроде ж не мальчик, на войне был, таки семья не из последних. Шо робеешь на каждом шагу? Даже с девицами – глазами крутишь, дышишь паровозом, чуть не слюни пускаешь, а слово сказать или, спаси Боже, руку цапнуть, прям как гимназист с Ришельевской, готов зареветь и бежать к маменьке.

– К маменьке… Тут ты, конечно, преувеличил. Но не без этого.

Георгий смолк, они как раз миновали бульвары, где особенно часто попадались подозрительные личности вроде встреченных в первый день.

– Гляжу, со мной за жизнь ты тоже не хочешь…

– За жизнь? – Тилль огорчённо махнул рукой. – А какая жизнь? Жил я только когда летал, знал, есть дело – бить бошей… После войны я сплошное ничто. Пописывая рассказики, слез с отцовской шеи. Мне скоро тридцать, а я ничего, понимаешь, друг ситный, ни черта не добился! Здесь мы ковыряемся в… как ты говоришь – в мадам сижу. Пороховые ракетки древние китайцы пускали. Мы не двинулись дальше той бомбёжки Батума. Дамочкам камень с Луны? Дудки. Скорей нас разгонят к едреней фене.

– У-у, какие мы впечатлительные, – протянул Серёжа. – За три месяца, два из которых лили бетон, ты ждал прорыва к звездам? Пожалуй, моя Розочка Соломоновна смотрит на жизнь реальнее.

– Какое к звёздам, Серёжа! Должен быть шажок вперёд. Хоть бы маленький, муравьиный.

– Не разводи пожиже. Будет тебе шажок, – он вздохнул и добавил, словно был старше лет на десять. – А с бабами давай решительнее. Я вот с Розой договорился забежать к ней вечерком, пока твоя Элиза задержится с подружками. И Роза задержится, если надо, она же понятливая.

– Сразу? Не могу, – покачал головой Георгий. – Я не такой. И, думаю, Элиза тоже не такая. Молчи!

Сергей и не думал спорить, хоть имел другое мнение. В портовом городе взрослеют рано, у каждого свой срок.

Глава восьмая. Казимир Семенович

Мелкая тень взобралась на крыльцо барака. Рука медленно потянула дверь, пришелец явно старался не скрипеть…

– Кто здесь?!

В лицо ударил резкий электрический луч, щёлкнул взводимый курок.

– Та я это…

Серёжа прикрылся рукой.

– Шляешься незнамо где!

– Шо, у нас комендантский час, гражданин директор? Я за это скажу – вы нас не предупреждали.

Засядько убрал револьвер. Световое пятно опустилось к ногам.

– Думать надо. Дело у нас, сам понимаешь, опасное, крутятся всякие вокруг подозрительные. Взрывчатые, опять-таки, вещества…

– Та понял я. Коль дело серьёзное, можно барак и щеколдой замкнуть. Сразу спокойнее, – чувствуя, что вот-вот нарвётся, он переменил тон. – А вы шо не спите, Александр Степанович? Ой вей, так каждую ночь сторожите?

– Есть кому… Нет. Думаю вот. А, ладно. Иди спи.

Услышав речь, по связности явно не восходящую к Цицерону, Серёжа присел на крыльцо и вытащил папироску.

– Ночь то какая… Звёзды – точно в Одессе над лиманом. За шо думаете, Александр Степанович?

Полковник опустился рядом.

– Да всё о том же. Как сделать, чтоб наши ракеты соизволили лететь прямо? – он тоже закурил. – Думал, не изобретать ничего. Раз пушкари нашли способ – придавать вращение снаряду, нужно закрутить ракету! Но как?

– Шо-то я вас не понимаю. Говорили же давеча – если ставить косые сопла, часть энергии сгорания уйдёт на сторону.

– Помню! – Засядько раздражённо махнул рукой с папиросой, описав огненную дугу в ночи. – Думал вот сделать стартовый каркас не прямым, как на линкоре «Февраль», а чтоб закрутку давал. И чтоб перья стабилизаторов через пазы шли, через них вращение… Не понятно? Если угодно ко мне пройти, покажу на эскизе.

– Та не. Не дело это… Извиняйте, гражданин директор.

– Почему? – военный среди цивильных инженерных самоучек чувствовал себя порой неловко. Оттого пришедшей в голову идеей поделился с самым молодым и неавторитетным. Тут – на тебе, критика.

– Сила ракет в простоте установки. Шо оно нам даёт, та закрутка? Та не много. Увеличим дальность, точность, чует моя… В общем, точность уменьшится.

– Наверно, – нехотя согласился Засядько.

– А стабилизаторы… Они ж тормозить будут вращение… Но… – Серёжа умолк.

– Что – но? – не вытерпел полковник.

– Но их же заставим крутить снаряд как у порося хвостик. Коль задние кромки отогнуть.

Темнота скрыла целую гамму гримас на лице Засядько. Это же такое простое, очевидное решение! И до него не додумался весь их коллектив, а этот оборванец с жалким училищем за плечами смог… Невероятно!

– Сергей, послушайте меня внимательно. Буду всемерно обязан, чтобы вы никому… Слышите? Никому, в том числе Тиллю, ни слова не говорите. Ни про этот разговор, ни про идею со стабилизаторами.

– Та я – могила. Но…

– Никаких «но». Междупланетная ракета с людьми быстро вращаться не будет.

– Ясен пень.

– Так что ваше изобретение – совершенно военное. Я передам, кому нужно, испытают на артиллерийском полигоне. А в Измайлово по-прежнему рвёмся к звёздам.

– Шо уж не понять. Воля ваша.

Серёжа был явно смущён – и изменением отношения Засядько, и, тем более, обращением на «вы».

– У вас же только училище, не дело это. Что скажете, если буду рекомендовать вас осенью в Петроградский технологический?

– Э-эх… Шоб я так жил! Не нужно пустых надежд, гражданин директор. На оклад подмастерья никак на учёбу не наскребу.

– Крепитесь духом, молодой человек. Самым способным правительство Республики и учёбу, и стипендию оплачивает. Я похлопочу.

– Та вы шо… – он опомнился и даже подскочил, невольно пародируя военное «смирно». Впрочем, в темноте это осталось незамеченным. – Благодарствую, Александр Степанович!

– Но помните о нашем уговоре. Одно слово лишнее – и не видать вам Техноложки.

Серёжа взял себя в руки, что было затруднительно. Казалось – небо вокруг барака раскрасилось праздничным салютом ярче, чем во время их опытовых запусков!

– Клянусь, Александр Степанович! За одно прошу – называйте меня на «ты», как прежде, коль у нас конспирация.

– Изволь. Ты прав. А сейчас – спать. Скоро испытаем многоступенчатую, голова твоя нужна ясная.

В последующие дни Серёжа ходил с выражением человека, одержимого икотой, коему посоветовали набрать много воздуха в грудь и не дышать сколько есть мочи. О стабилизаторах твёрдотопливных ракет он вспоминал редко, а Петроград и превосходная возможность выбиться в люди не просто грели душу – они жгли огнём!

Сколько сил потребовалось, чтоб сдержаться и ни о чём не сказать не только Георгию, но и Розочке, что считала парня бедолагой, не передать. Но время шло, и на измайловском поле появилась ракета, похожая на «Конрадов Хаасов» в количестве пяти штук, соединённых вместе – четыре в нижнем ярусе и один вверху.

Георгий лишь раз спросил – чего цветёшь как каштан на Монмартре, но особо не приставал, увлечённый химическими опытами и встречами с Элизой, частыми, только затянувшимися в первой стадии ухаживаний.

Тилль сам излучал довольствие, дела у него двигались на обоих фронтах. Выглядел, правда, странно. Изъеденный ожогами от азотной кислоты, он казался поражённым невиданной заразной болезнью. Наверно, кроме как с Элизой, не имел ни с кем никаких шансов на успех. Она-то знала, что ужасные волдыри на руках и язвочки на лице – не инфекция и скоро заживут. Но другие дамы на улице шарахались, городовые смотрели строго, но подходить не решались, мало ли какая заразная хворь.

Испытатель стоически переносил невзгоды, а Засядько повелел огородить его участок бетонным забором с зеркалами наверху, чтоб Георгий наблюдал за двигателем, не рискуя получить очередной кислотный душ. Только зеркал хватало едва на пяток опытов. Двигатели порой взрывались, иногда зеркальное стекло просто трескалось от высоких температур.

С тем же упорством Георгий жёг бензин, керосин и жидкий водород в кислороде, долго промучился с перекисью водорода, бурно разлагающейся от добавления перманганата калия. Создать двигатель с надёжным запуском, ровной, мощной и управляемой тягой, а также не взрывоопасный, ему пока не удалось.

Подписывая как-то очередную смету на ремонт, полковник грустно пошутил: «Если верить примете, что разбитое зеркало – к несчастью, мы переколотили фортуну России на годы вперёд».

Цепь неудач доконает и самого стойкого. Когда Засядько объявил о пуске многоступенчатой ракеты, Георгий не знал – радоваться ли ему за товарищей или завидовать им, ушедшим с твёрдотопливными ракетами намного дальше. Тем более Засядько не нашёл ничего лучшего, как натравить на него газетчиков. Возможно, на директора надавили сверху: накануне скорых думских выборов российский обыватель желает знать, в какую дыру улетают казённые ассигнования.

Репортёр с фотографом объявился в начале июля, с любопытством оглядел следы огня и щербины на стенках испытательного стенда. Георгий принялся за пояснения.

– В отличие от пороховых двигателей, жидкостный имеет гораздо больше склонности взорваться. Причин предостаточно, и мы работаем над ними. Например, если камера сгорания до зажигания избыточно залита горючим и окислителем, они воспламеняются с сильнейшим хлопком или даже взрываются, разрушая станок и обливая азотной кислотой близко расположенные приборы.

– Стало быть, человек никогда не полетит на ракете с жидкостным двигателем? – репортёр что-то пометил в блокноте.

Георгий обратил внимание на странную манеру этого человека больше слушать и меньше записывать. Быть может, полагался на память? Но химические термины изрядно длинны и трудны для непосвящённого, наверняка – напутает, а потом половина Москвы примется хохотать, прочитавши, какие глупости изрёк ракетчик.

Газетчик сбросил клетчатый пиджак, оставшись в сорочке с галстуком и жилетке, его донимала июльская духота. Обитатели Измайлово терпеливо носили защитные плащи с масками и капюшонами, обильно порченными кислотой. Какая под ними баня с парилкой, репортёр решил не спрашивать.

– Вы спрашиваете о полётах в космос… Не думаю, что изобретут нечто лучшее жидкостных ракет. А касательно их безопасности, то тысячи людей разбились, пока испытывали первые планёры и аэропланы. Мы надеемся к началу опытов с человеком изрядно уменьшить риск.

– Эдуард, голубчик, пройдите внутрь, снимите общий вид до опыта… – гость чуть ли не силой толкнул к обгорелым стенам фотографа, явно не желавшего туда соваться. – Могу ли я просить вас зажечь двигатель в темноте? Ночные фото ваших опытов авантажнее!

– Коль директор распорядится – извольте.

Репортёр снова чиркнул в блокноте, будто сказано что-то важное. Наверно, приготовился настрочить о деспотическом характере Засядько.

– А это что за бочонок?

– С содой. Она нейтрализует азотную кислоту, невзначай пролитую на кожу.

– Страшно представить это зрелище и чувства пострадавшего.

Газетчик поёжился.

– Здесь много опасностей. Как-то кислота в алюминиевом баке разогрелась на солнце. Пробку выбило и окатило рабочего, выжгло оба глаза напрочь.

Фотограф пулей выскочил из бетонного загончика. На его лице явственно читалось нежелание находиться к этому дикому месту ближе полсотни шагов.

– Если я вас правильно понял, гражданин Тилль, самой ракеты на жидком бензине ещё нет…

– На жидком топливе.

– Не важно.

– При желании, я за неделю соберу её, – пожал плечами Георгий. – Над полем поднимется. Однако баллистику ракет проще опробовать на твердотопливных.

– Вижу! – репортёр показал фотографу на двухступенчатую. – Непременно хочу присутствовать при её взлёте. – Но вернёмся к жидкостным. Если ракеты нет, каков сам двигатель?

Он бесстрашно ступил в испытательную зону, откуда только что сдуло фотографа. Даже резиновый плащ не потребовал. Георгий опустил на глаза защитные очки.

– Вот он, двигатель. Нравится?

– Шутить изволите? Это же какой-то горшок!

– В том и соль ракетной техники. При малых размерах развивается тяга, для поршневого агрегата недостижимая. Да и конструктивно наш малыш не сложен, нужно лишь доработать детали. Скоро сами убедитесь в его возможностях. Прошу вас покинуть стенд.

Стемнело. Георгий положил руки на пульт с множеством рычагов и циферблатов. У пульта поменьше колдовал Серёжа.

– Подача топлива!

– Есть подача! – молодой помощник повернул рубильник.

Засядько с важным видом что-то чёркнул в журнале испытаний. От стенда потянуло резким химическим запахом.

– Зажигание!

– Есть зажигание!

Яркий сноп пламени, даже отражённый в мутноватом зеркале, на миг заставил журналиста зажмуриться. Через стенку донёсся грозный рык огненной струи. Завоняло ракетным выхлопом, перемешанным с рыжими клубами азотной кислоты. Глаза заслезились, как на сильнейшем ветру.

Репортёр закашлялся, у него нестерпимо засвербело в носу. Собравшиеся под зеркалами ракетчики, вроде бы привычные, тоже почувствовали себя скверно и не стали скрывать облегчение, когда рычание стихло.

– Всегда так? – с трудом вымолвил гость сквозь слёзы.

– Частенько, – отозвался Засядько. – Редко когда удаётся подобрать идеальную смесь горючего и окислителя. Тогда выхлоп почти прозрачный. Если кислоты не достаточно, дым резко темнеет. А сегодня много азотки дали, от неё, не сгоревшей – это жёлто-оранжевое облако, будь оно неладно.

– Вредно здесь находиться, граждане!

– Шо? Таки это – марципанчик, гражданин пресса, – с миной бывалого ветерана ответил Серёжа.

– Когда двигатель взрывается, и мы не уверены в прочности стен, тогда обстановка действительно вредная, – добавил Георгий.

Бесцеремонный юный одессит, не размениваясь на дальнейшие диалоги с газетчиками, отвернул запор железной двери и сунулся внутрь, в самую гущу дыма и испарений. Оттуда радостно воскликнул:

– Восемь секунд устойчивой работы! Тяга тридцать два и семь! – донеслось из тумана, потом послышался кашель.

– Серёжка, чертёнок! Вылезай скорее, – крикнул Засядько, беспокоясь о случайном воспламенении остатков топлива. – Так, на сегодня хватит испытывать судьбу. Семеновича запустим завтра.

Когда только первая многоступенчатая ракета в три человеческих роста высотой заняла почётное место на стартовом столе, именуемая в документах Академии обычным порядковым номером, директор торжественно нарёк её KS-1, в честь самого знаменитого славянского ракетчика Казимира Семеновича. Бесстыдный Серёжа немедленно перекрестил ракету в «Семёновну», а Георгию шепнул:

– За третье поколенье уверен, наш Степаныч назовёт их «Засядько», будто в честь прадеда.

– Да, от скромности не умрёт.

Развивать тему критики начальства Серёжа не стал. Обещание директора пристроить на казённые харчи в Техноложку согревало душу по-прежнему.

Глава девятая. Алые маки Марса и белые лунные ландыши

В Минске, на некотором удалении от московских проспектов, ракетное увлечение также набирало поклонников. В Доме дворянского собрания на Захарьевской улице читали стихи, однако лишь силами местных дарований, без столичных светил. Наибольшим успехом пользовались темы звёзд, небес и вышины, а не кровь-любовь как ранее.

Однажды пообещали приезд из Калуги Циолковского, и ожидания не были обмануты. Самому известному в России мечтателю рукоплескали стоя, когда он старческой походкой прошаркал на трибуну.

Оленька Радищева, милая барышня семнадцати лет, создание воздушно-поэтическое, наивное и накачанное романтикой по самые косички, затаила дыхание, внемля каждому звуку с трибуны.

Циолковский говорил тихо, и зал смолк настолько, что в паузах между словами калужского отшельника был бы слышен полёт мухи.

– И это замечательно, воистину замечательно, что именно в России начаты практические работы для подготовки к полётам в космос. Не за горами тот день, когда на орбите окажутся десятки постоянных околоземных станций, корабли от которых уйдут в плаванье к планетам Солнечной системы.

Зал взорвался аплодисментами, Оля даже сняла белоснежные кружевные перчатки, чтоб хлопть звонче. Рядом размеренно бил в ладоши усатый артиллерийский офицер. Он слушал лектора и поглядывал на девушку.

Отдавая дань властям Российской Республики, что всячески поощряют ракетные начинания, учёный горестно вспомнил, как тяжко жилось мыслителям и мечтателям при царизме. Он достал пожелтевшую вырезку из газеты «Московские губернские ведомости» далёкого 1848 года с заметкой о неком обывателе, сосланном за крамольные речи о междупланетном полёте под надзор полиции в киргиз-кайсацкое поселение Байконур. Понятное дело, в этом Богом забытом месте мечтать о звёздах решительно невозможно.

Закончив техническую часть, Циолковский принялся философствовать. Уверенный, что планетные системы других звёзд заселены разумными существами, он вдруг заявил: всякая материя обладает способностью психически ощущать приятное и неприятное, различна лишь мера. Чувствительность уменьшается от человека к животным и предметам, но не исчезает, так как нет чёткой границы между живым и неживым.

Как водится, по окончании мероприятия устроители произвели запись в члены общества из числа желающих принять участие в межзвёздных экспедициях, собрав пожертвования на ракетные исследования.

– Очаровательная чушь! – доверительно произнёс офицер. – Не желаете ли прогуляться, прекрасная пани? Вечер обещает быть ясным, с яркими ранними звёздами.

Нравы после революции раскрепостились. Не представленный общими знакомыми, артиллерийский лейтенант Пётр Медынский должен был вызвать опасения, но скорее пробуждал доверие. Кроме излишней смелости при первом обращении, его манеры были безукоризненны. Из приличной, но небогатой семьи, он служил в Минской артиллерийской бригаде и ждал перевода куда-то на восток. И, на что Оленька не могла не обратить внимание, недурён собой. В стиле более старомодном, нежели принято ныне, с тонкими усиками и спускающимися к подбородку полосками бакенбардов, с волнистыми каштановыми волосами и тёмными грустными глазами, он напоминал юношей, что по зову души и сердца, а отнюдь не велению рассудка, бросались делать очаровательные глупости на снегу Сенатской площади или под знамёнами Кастуся Калиновского.

Парочка прогулялась по Александровскому скверу, затем двинулась в сторону Кафедрального собора. Офицер аккуратно поддерживал беседу на самую безопасную тему – что дала повод знакомству.

– Пётр, как вы считаете, – ворковала Оля. – Отчего Ракетная академия не пригласила к себе столь выдающегося учёного?

– Я знаю, его ценят в Москве. Формулы, известные как Первая и Вторая задача Циолковского, для ракетного дела очень важны. Но, право, вы же слышали его философические речи. Можно ли допускать к опасным практическим опытам человека, который полагает, что высшие существа из космоса проникают в наш разум и диктуют наши поступки?

– А про теорию относительности он говорил… Что это за теория? – спросила барышня.

– Вы, любезная Оленька, я так думаю, запомнили про замедление времени в скоростных полётах? К возвращению ваши соперницы состарятся, а вы из ракеты выйдете ослепительно молодая. Вынужден огорчить. Мало того, что калужский гений напрочь отрицает теорию относительности, обзывая её фантазией и очередной ошибкой нефилософского ума, мы ещё отнюдь не завтра разгоним ракету до нужной скорости.

– Мы? Но вы же, гражданин лейтенант, не служите в Академии.

– Верно-с. Однако видимая часть ракетного дела – лишь верхушка айсберга. Про военное ракетное воздухоплавание публичные лекции не читают.

– Хотите сказать, вы – ракетный инженер? – Ольга постаралась, чтобы сарказм в её голосе звучал не слишком обидно.

– Увы, моя стезя куда как прозаичнее. Меня переводят в испытатели, на далёкий восточный полигон. Ракетная артиллерия не нуждается в посторонних глазах и ушах.

– Понимаю… Значит, в Москве готовят ракеты для междупланетных полётов, а вы – для войны.

Офицер даже не пробовал возражать.

– Да! Армия – защитница Отечества, мы обязаны иметь оружие, чтоб не повторились трагедии четырнадцатого и пятнадцатого. Но и к планетам военные полетят много быстрей, чем вы себе воображаете… Но, простите великодушно, об этом говорить не смею – военная тайна.

– Понимаю… – протянула крайне заинтригованная Оленька, которая, на самом деле, ничего не поняла.

За этими беседами молодые люди загуляли до неприличия долго.

– Вы видите Марс? Такой зловеще оранжевый. А на самом деле…

Он примолк, словно не в силах выдать секрет.

– Не надо, коль для вас могут быть неприятности.

Офицер остановился, вглядываясь в усыпанную золотыми гвоздиками черноту летнего неба.

– Ах, Оленька, дело не в неприятностях. Вряд ли вы поверите, да и наши до конца не уверены. Ладно, слушайте же. Очевидно, что оранжевый оттенок Марса происходит от множественных полей, на которых растут цветы, напоминающие наши маки.

– Точно как наши маки? – удивлённо переспросила девушка.

– Ну кто же скажет точно… Пока ещё ни в один телескоп с земли не увидишь подробности. Быть может, о цветах – это просто красивая теория.

– Она мне нравится! Так романтично…

– Увы, в армии романтике не место. Наши командующие к любой территории относятся с точки зрения стратегии – можно ли там расквартировать дивизию, как снабжать провиантом и амуницией, как поддерживать боеспособность.

– Какой вздор вы несёте, гражданин лейтенант! – теперь уже откровенно засмеялась Ольга. – Зачем России дивизия в миллионах вёрст?!

– Пока для единственной цели – чтобы другие не оказались там раньше нас и не водрузили свой флаг. На Марсе и Луне поднимется российский триколор! Вы даже не представляете, насколько близок час… Впрочем, я действительно наболтал слишком много. Ваше очарование положительно сводит с ума.

Оленька правда была чудо как хороша – ранней девичьей весной, когда ещё не вся распустилась созревшим цветком, но бутон наливался чудесный! Её нежный овал лица, бледно-розовые щёчки с едва приметными родинками у ямочки на левой щеке и маленький курносый носик вызывали бешенное желание офицера подхватить прелестницу на руки и умчаться с ней на Марс или куда подальше. На первом свидании лейтенант Медынский ограничился проводами к особняку на берегу Свислочи и целомудренному поцелую в кончики пальцев через тонкую ткань.

* * *

Стемнело и в Москве.

Серёжа одел новый «клифт», то есть модный зелёный пиджак, под ним сорочку со шнурком галстука и столь же модные синие узкие брюки с жёлтыми штиблетами. В таком виде, похожий на попугая или дальтоника, он крутился около газетчиков, непременно пытаясь залезть в объектив. В дневном выпуске напечатали фотографические портреты Тилля и Засядько, самому молодому члену команды, картинно нырнувшему в облако азотных испарений, не уделили ни кадра, ни строчки. Нечего Розе показать.

Причастный лишь в небольшой степени к ночному действу, Георгий ожидал в сторонке, не скучая. Ради показушности Засядько устроил день открытых дверей. Стая газетчиков набежала огромная, прибыла куча важных фигур из мэрии и даже пара сановников из столицы. Под общий шумок удалось провести Элизу в импровизированную ложу, где стояла отдельная скамейка меж пустых бочек.

Ракета сверкала в свете электрических лампочек. Для вящего эффекта она высилась не среди бетонных стенок, а на ровном поле.

– Что-нибудь отсюда увидим? Чтоб потом барышням в секретарской рассказать, удивить.

Глаза девушки задорно блестели. Хитро-порочные чёртики так и прыгали.

Услышав, что наблюдать за ракетой предстоит скрытно, она надела чёрный строгий костюм, но с фривольным вырезом на юбке, при виде которого кавалер на миг потерял дар речи и не сразу смог рассказать программу спектакля.

– Надеюсь – увидишь. Но это займёт лишь несколько секунд. Будет бум-м-м, большое жу-у-у, бум-м поменьше… и всё.

– Недели работы ради нескольких мгновений?

– Признаюсь по секрету, милая Элиза, – он робко взял её за руку, что на сей день составляло предел достигнутой близости, не считая целомудренных поцелуйчиков в щёчку на прощанье. – Это никакая не работа, а чистой воды шапито. Подобные ракеты пытались пускать ещё в шестнадцатом-семнадцатом веке, мы лишь чуть улучшили. Вот я тружусь над двигателем, что, быть может, действительно унесёт человека к другой планете… Увы, ждать придётся изрядно долго.

– Но всего полгода самой Академии, – разумно возразила барышня. – Разве можно упрекнуть, что вы медлите? Вся Москва говорит об Измайлово! И, шарман, мне так приятно, что мой друг занимается здесь самым главным делом.