Текст книги "Ракетное утро России (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Георгий зажмурился. Летом двадцать третьего в Париже самые смелые модницы приоткрыли лодыжки, и это казалось на грани приличия!

– Какими судьбами…

– Попутным ветром, дорогой. Все газеты трубят о происшествии. Ты лежишь, весть в бинтах как инвалид германского фронта, и, насколько я тебя выучила, не получишь ни копейки.

– Оклад копится… – он был не готов к бесцеремонному напору. Что с ней? Короткое знакомство с «дрыщём» так повлияло?

– Оклад? – в её устах это короткое слово прозвучало насмешливо. – И ты доволен? Умоляю, не заводи, ради всего святого, старую шарманку о романтиках-ракетчиках, что трудятся по уши в азотной кислоте ради одной только мечты о звёздах. За мной ухаживал, считая каждую копейку в трактире… А сейчас, когда выпал шанс, будешь и дальше стесняться взять положенное по праву?

Она не добавила уничижительное «тряпка», звучавшее между строк. Распятый на койке, Георгий и не пытался сопротивляться. Энергические высказывания девушки несколько смешили и вызывали любопытство – что же втемяшилось в её декоративную головку.

– Сколько же, по-твоему, мне положено?

– Много! – она привстала и наклонилась, отчего аромат духов перебил больничные запахи. – В коридоре отирается пара репортёров, ваш директор дал по десятке санитарам, чтоб вышвыривали самых дерзостных. Слушай! Я впущу их ради очень краткого интервью – на минуту-другую. Обязательно скажи о проблемах с авто.

– Хорошо. А зачем?

Предприимчивая девушка снова опустилась на стул. Беседа складывалась в нужном ей ключе.

– Я видела заводчика с «Изотты-Фраскини», самодовольный и пренеприятный тип, доложу тебе.

– Да… Он и на испытаниях отирался.

– Вот! Услышав про неприятности с машиной, примчится как миленький. А я с газетчиками условлюсь на платное особое интервью. Англичане такое называют странным словом «экс-клю-зив», верно?

– Допустим.

– Типу скажешь – могу заявить, что тормоза на «Изотте» хуже навоза, чуть не убился, надо было Академии с «Руссо-Балтом» компанействовать. Или наоборот, если бы не «Изотта», что у неё там прочноё – колёса, сиденье…

– Правильно это называется «шасси».

– Вот-вот. Если бы не оно, убился бы… Слава «Изотте-Фраскини»! Но не даром, – она хитро прищурилась. – Давеча мой сосед с третьего этажа себе их лимузин прикупил, меня иногда подвозит. Тебе же не помешает хорошее авто, всего за пару фраз в газету?

Так это был просто сосед… Облегчение накрыло Георгия вместе с его забинтованной головой, и он пропустил пару фраз – Элиза щебетала о размере гонорара, что нужно выдоить из прессы. Рассуждения барышни удивительно совпали с расчётами Засядько. Раз так, стоит соглашаться!

– Экая она у тебя строгая, – заметил Бестужев, усаживаясь на освободившийся от девушки стул. – В дверях встретила и упёрлась – давай её сто рублёв, или не пустит к больному, нельзя его тревожить. Не признала сразу.

– Сто?! – Георгий хохотнул, отчего рёбра протестующее вскрикнули. – Ну что же, плати и тревожь меня на эту самую сотню… Шучу, брат. Спасибо тебе. Прям из могилы вытащил! Там же азотная кислота плавала…

– Чепуха. Тебя же она не съела. И мне – что с гуся вода, глаза щипало чуть. Всё же целый пруд, остатки окислителя растворились в нём. Меня другое волнует, Жора. Вроде и кислоты, и горючего наливал – чтоб аккурат на заезд хватило. Запас от силы десятая часть. Двигатель должен был заглохнуть, как только ты створ полосы пролетел. Сомнительное дело…

– Может, Генрих перестарался? Директор наш как шальной бегал, орал: проверьте всё снова в тысячный раз. Вот твой приятель и перебдел с уровнем.

Бестужев оглянулся, словно опасался – не подслушивает ли невидимый филёр их беседу в одиночной палате.

– Ренненкампфа контрразведка в оборот взяла. Кто, как, откуда. Пытают – не он ли открутил тягу РУДа. Хотя я полагаю – могла сама отвалиться от тряски, нужно шплинт толще ставить. Но контрики не слушают. Они не шплинтами мыслят, а заговорами против Республики. Оказывается, его покойный отец имел неосторожность что-то сказать в защиту левых эсеров…

– …А где левые эсеры, там – террор, – догадался раненый. – Только террористы чиновников царских уничтожали и требовали какой-то свободы народу.

– Да. Сейчас народ свободен. Хочешь – помирай, хочешь – живи, если сможешь. Коли бы не мои итальянские запасы, не то что на «Руссо-Балт», на бензин к нему не скопил бы.

– Ты его не поломал, гоняясь за мной?

– Немного, – и не думал отрицать «золотой мальчик». – Но синьор с «Изотты-Фраскини» был столь добр, что оплатил ремонт. И даже небольшую компенсацию за купание в растворе азотки.

Заводчик к главному герою события тем более был щедр. Теперь Георгия ожидал и новенький автомотор, и кругленькая сумма на банковском счету, но они никак не могли ускорить выздоровления. На Измайловском поле по-прежнему ревели реактивные двигатели, а ракетчик смиренно созерцал побелку потолка в Шереметьевке.

Так приблизилась зима.

Глава двенадцатая. Заговор раскрыт

– …Венчаются раб Божий Пётр и раба Божья Ольга…

Заславльский храм вёрстах в двадцати от Минска, где сочетались браком будущий отважный звездопроходец и сбежавшая к нему из отчего дома порядочная барышня, изрядно промёрзла и вместила, кроме брачующихся, всего дюжину офицеров артиллерийской бригады.

Оленька тянула долго, мучаясь и пребывая в сомнениях. Однажды получила воистину отчаянное письмо. Лейтенант сообщил о предстоящей отправке весьма и весьма далеко, барышня сама должна догадаться – куда. В российскую восточную глубинку, потом, очевидно, на Марс. И сердце разрывается от тоски, гласили неровные строки. И без минской красавицы, коварно похитившей упомянутое сердце и ранившей душу, жизнь в тягость. И пребывая там, в NN, он сойдёт с ума от печали и ревности. И она никогда сама не увидит обещанные маки…

Довольно симпатичная, потому осторожная мадмуазель, наученная маменькой и тётушкой о всевозможных хитростях молодых людей, страждущих плотской, а особенно внебрачной любви, она оказалась в неловком положении. Хорошо бы посоветоваться, но честное благородное слово не раскрывать тайну симпатичного офицера сковало уста.

Девушка начала осторожно расспрашивать о технической возможности полёта на Луну и на Марс. Естественно, услышала о категорической невероятности такого в ближайшие десятки лет. Либо Медынский её бессовестно обманул, во что никак не верится – словом офицера не разбрасываются, либо…

Ольга сделала правильный, как ей показалось, вывод. Военная ракетная техника так сурово засекречена, что никто догадаться не может, что наши воины уже готовы нести службу на в междупланетном пространстве. И Петя доверил ей столь страшную тайну! Значить, она не вправе обмануть его ожидания. Тем более, офицер не блуда жаждет – совершенно определённо зовёт под венец. Но как сказать об этом папеньке и маменьке? Отец – крупный заводчик, вхожий во многие казённые установления, не только в Виленском генерал-губернаторстве, но и в самом Петрограде. Он моментально воспрепятствует её блажи, о полёте с любимым в небеса не захочет и слышать.

Остался один способ – бежать. Потом поставить родителей перед свершившимся фактом. Они поймут. И будут гордиться ею. Шутка ли – жена междупланетного звездопроходчика!

* * *

В высшем военном училище, куда по воле Засядько судьба занесла неугомонного Серёжу, к заоблачным ракетным прожектам относились столь же прохладно, как и минские знакомые Оленьки Медынской.

– Что это, курсант? – сурово рявкнул преподаватель баллистики, увидев чуть высунувшиеся из-под тетрадки листки бумаги с набросками. Он требовательно протянул ладонь.

– Эскизы, гражданин штабс-капитан, – поднялся Серёжа. – Мысли вот думал, шо пришли в свободное время.

– И шо за мысли, позвольте полюбопытствовать? – наставник передразнил одесский говорок курсанта, от которого тот всё ещё не мог избавиться.

– Та за двухступенчатую ракету думал, гражданин штабс-капитан. Ежели жидкостная в двадцать тонн тяги, и таких соединить четыре, а пятую наверх, как мы в Измайлово с пороховыми соображали…

– Соображали они! – воскликнул офицер, оглядывая учебный взвод. – Скажите, курсант, зачем сие чудо?

– Чудом, гражданин штабс-капитан, я считаю пушку «Колоссаль». Это ж представить страшно – без малого триста тонн установка, шоб пулять сто двадцать кило на триста километров. Ракета и пушка – две большие разницы, – Сергей потянулся к листкам, но преподаватель отдёрнул руку. – Такая забросит тонну на тысячу вёрст! А для пуска хватит бетонного круга и четыре стальных столба.

– Стало быть, все наши расчёты и занятия о баллистике русских и германских орудий – форменная чепуха, потому как скоро заявятся штатские гении с Измайлово и заменят никчемные «колоссали» своими ракетами. Так, взвод?

Курсанты дисциплинированно заржали.

– Что молчите? Вы же это хотели сказать, непризнанный талант вы наш?

– Никак нет, – насупился Сергей. – Малые полевые орудия, танковые, аэропланные, они долго будут…

– Спасибо, уважили. Сядьте! Вы правильно заметили про две эти «большие разницы». Ствольная артиллерия – бог войны. Она была, есть и будет в русской армии и в русском флоте. Умствования о ракетках извольте оставить до времени, когда выйдете на пенсион. Или всю жизнь собираетесь посвятить парадной салютации? – Серёжа дёрнулся, чтоб возразить, чтоб объяснить – у ракет стократ большие возможности, чем украшать салютом ночные небеса, но был остановлен властным жестом. – Лучшее в России военное училище, куда вы имели честь поступить по сомнительной протекции ракетных прожектёров, готовит из вас защитника Отечества, инженера-артиллериста. Не желаете – никто вас не неволит. Пишите рапорт, и вас немедленно отправят в войска на унтерскую должность. Три года отслужите – и свободны. Запускайте свои ракеты хоть до посинения. Уяснили? Это было последнее предупреждение. Ваши листки я отдам курсовому офицеру. Пусть знает, чем его лоботрясы коротают время. Раньше в карты резались на задней парте…

Серёжа продолжал стоять. Уши налились красным. Выходит, игра в очко под партой и изобретательство ракетных аппаратов для педагогов училища – равная блажь? Но и служба в утнерах не прельщает.

– Виноват, гражданин штабс-капитан. Больше не повторится.

Помилованный, с этого дня Серёжа хранил свои идеи исключительно между ушами, не доверяя бумаге. Он выйдет из этих тесных стен к лету 1930 года. И тогда… А что тогда? Служба командиром артиллерийской батареи трёхдюймовок ближе Сахалина, но дальше Урала?

В конце зимы смятение в душу привнёс визит человека, некогда представленного директором Академии инженером из Петрограда. Сам «инженер» отрекомендовался более откровенно – подполковник Фомин, контрразведка Генштаба. Под вопросительные взгляды курсантов и лектора тот вывел Серёжу из класса. Они уединились в маленькой лаборантской, чтоб беседовать тэт-а-тэт.

Светловолосый и красноглазый офицер говорил отрывисто, кратко.

– Мы уверены, в Академию пробрался вражеский лазутчик. Кто-нибудь вёл себя подозрительно, пока вы работали в Измайлово, курсант?

– Не могу знать, гражданин подполковник.

– Оставьте в покое юношеские представления, курсант, – стучать западло, своих не сдавать… Верно? Какая-то воровская солидарность. Вообще, отчего мальчик из хорошей учительской семьи якшался со шпаной Молдаванки?

– Та оно мне надо было, гражданин подполковник? Но в Одессе рамсы попутаешь – не проживёшь, даже если играешь на скрипочке. Таки пришлось учиться их понятиям.

– Отвыкайте. И от замашек, и чудовищного вашего арго. Вы – не портовая проститутка, а будущий офицер армии Российской Республики!

– Так точно, гражданин подполковник!

– Да не прыгайте… – контрразведчик махнул ладонью подскочившему по стойке «смирно» Сергею, усмотрев в этом насмешку. – Кстати, отчего в училище зачислены под фамилией отчима?

– А на шо мне паспортный папаша, гражданин подполковник? – Серёжа тут же поправился. – На что он мне? Я его в глаза не видел, сколько помню – мама замужем за Баландиным. И я – Баландин.

– Ладно… Вернёмся к московским делам. Вы хорошо знали Бестужева, фон Ренненкампфа, Тилля?

– Последнего – хорошо. Болел он. Сколько месяцев в Шереметьевке…

– Верно. Ничего особого в поведении Бестужева и Ренненкампфа не заметили?

Сергей развёл руками.

– Золотые мальчики наши… Обычные почти. У обоих – отцовских денег куры не клюют. Романтики. Любители пыль пустить и по бабам ударить.

– Кстати, о связях с женщинами. Расскажите, курсант, о четырёх пишбарышнях из конторы «Вольфштейн и Ко». Так! Глазки-то не отводите. Про ваш альковный роман с Розой Зальцман мне известно, не вижу ничего предосудительного. Меня интересуют подружки «золотых».

Капля за каплей Серёжа выцедил всё известное о двух дамочках, начиная от знакомства на вечере Маяковского и Есенина до рассказанных Розочкой сплетен. Обе – типичные прилипалы к богатым кавалерам. Естественно – совершенно нестрогого поведения.

– Разрешите спросить, гражданин подполковник. Что-то стряслось?

В подчёркнуто нейтральных глазах офицера мелькнула человеческая эмоция – неподдельная грусть.

– Да. Получил телеграмму. В Измайлово взрыв. Академия уничтожена. Погибло трое, десяток раненых.

Кровь ударила в голову так, будто этот взрыв произошёл внутри него.

– А кто погиб?..

– Александр Степанович и два техника. Через пару часов будет в газетах.

Серёжа оцепенел.

– Беда…

– Ваш друг Тилль ещё в больнице. Он вне подозрений.

– Вот оно что! Вы подозреваете диверсию, гражданин подполковник…

– Со всей очевидностью. И наибольшее подозрение падает на Ренненкампфа. Он готовил ракетное авто, на котором разбился Тилль. Он же вышел из Академии незадолго до взрыва. И его девица с сомнительной моралью очень быстро исчезла.

Даже если контрики поймают злодея, Засядько не вернуть… Неожиданно Серёжа вспомнил о своей судьбе несостоявшегося ракетчика.

– Академии нет. Засядько тоже, земля ему пухом. Всё зря?

– Нет. Знаю, как ценил вас Александр Степанович. Я прослежу: окончите училище, будете заниматься ракетами. Далеко на востоке, за Волгой. Но не имею права разглашать.

Точно! Директор просил никому не говорить про идею закрутки ракет, обещал, что это исследуют в другом месте… Контрразведчик не скажет – где. Ничего не остаётся, только ждать.

– Есть ещё одна в высшей мере скользкая подробность, и она неприятная для вас, курсант. Вы готовили ответ крестьянам по поводу междупланетного аэроплана?

– Я… Так точно, гражданин подполковник.

– Понимаю. Засядько подписал, не читая. В Москве скандал – обидели избирателей почтенного депутата Зильмановича. Чёрт же вас дёрнул… Так, что, гражданин ракетчик, если на покойника не спишем, вам отвечать. Учитесь думать о последствиях своих поступков. Крепко думать. Вкупе с диверсией такая очевидная компрометация смотрится чрезвычайно неблагонадёжно, – подполковник вытащил листы бумаги. – Требуется оформить протокол допроса по всем правилам. Вас я запишу по паспорту, а не как Баландина.

– Виноват. Отец нас бросил. Меня вырастил приёмный, он – настоящий…

– Отставить! Потрудитесь выправить документы в училище. Это – порядок. И не важно, как вы относились к родному отцу.

– Как прикажите…

– И так. Фамилия? Имя? Отчество?

Серёжа вздохнул. Изворачиваться бесполезно, однажды придётся принять назад ненавистную фамилию, под которой появился на свет. Судьба…

– Дата рождения?

– 12 января 1907 года по новому стилю.

– Так и запишем.

– Простите, Ренненкампф арестован?

– Мне не сообщили, – откровенно признался Фомин. – Новости ожидаются к вечеру.

* * *

Весть об аресте «золотого мальчика» и объявленном раскрытии шпионского заговора Георгию принесла Элиза.

– Всё кончено, дорогой.

– Да… И в России меня больше ничто не удерживает. Кроме тебя.

– Я вполне себе подвижна и якорей не имею, – рассмеялась барышня, румяная на морозе в обрамлении чудесной лёгкой шубки из какого-то явно недешёвого меха. – Давай поговорим серьезно, молодой человек. Да какой уже молодой… Под тридцать, а исхудавший да осунувшийся в больнице выглядишь на все сорок.

– На днях выписывают, – буркнул Георгий, внутренне сжавшись от перспективы серьёзного разговора, назревшего и перезревшего давным-давно.

– Отлично! – она распахнула шубку и закинула ногу на ногу, показав высокие шнурованные ботинки, похожие на сапоги. В сочетании с короткой шубой они придавали барышне вид лихой и независимый, эдакая амазонка, готовая прыгнуть в седло и мчаться на лошади, не страшась зимней стужи. – Ты месяцами поедаешь меня глазами, смотришь как кот на сметану. Вижу – нравлюсь. Что же мешает сделать следующий шаг? Вроде и не беден уже, заработал на купании в пруду.

– Ну… Я… Конечно…

– Очаровательно! – она захлопала в ладоши, не выпуская из рук длинный мундштук с незажжённой папиросой. – Настроен решительно, как всегда. Ладно, не буду угнетать и скажу всё сама. Ты ни разу не спросил толком, откуда я, чем живу, где беру деньги на это. – Взмах руки породил всполохи пламени по больничной палате. Так заиграло кольцо с бриллиантом, надетое поверх чёрной перчатки. – Слушай и решай, робкий мой воздыхатель. У меня есть пятилетний сын. Его отец из «небесной тысячи», что погибла при штурме Карса в восемнадцатом, венчаны мы не были. Удивлён? Вдруг считал меня непорочной девственницей?

– Смел надеяться…

– Разбираешься в женщинах, не отнять. В Москве я поменяла четырёх любовников. Нужно было и самой жить, и посылать деньги в Кострому. Там мама с Коленькой.

– Зачем же я тебе сдался… Вечно без денег, жениться не предлагал…

– Да. Но, во-первых, деньги у тебя есть. Настоящие, крупные. Они во Франции. Семья заставит пересмотреть правила. Благодаря мне ты и сейчас не бедствуешь. Жаль, авто пылится, не покатались ни разу.

Столь откровенный рассказ о добрачных похождениях, главное – без малейшей степени смущения, вызвал шок, не меньший, чем гибель Академии и Засядько. Чего уж там юлить – Георгий был по уши влюблён в эту падшую расчётливую особу!

– Могу подарить его тебе…

– Ты великодушен до невозможности. Почитай лучше, что я тебе принесла. Это будет во-вторых.

Георгий чуть не выронил листок от неожиданности. Меньше всего он рассчитывал увидеть химические формулы и длинные пояснения на немецком языке.

3H₂O₂ + 2KMnO₄ → 2MnO₂ + 2KOH + 3O₂↑ +2H₂O

– Это формула разложения перекиси водорода и марганцовки. Бурный процесс, возможен в реактивных двигателях…

– Следующую смотри.

– Спирт и жидкий кислород. Такая же страшная смесь, как азотная кислота с керосином, только пахнет лучше.

Третьей бумажкой была газетная вырезка. Оказывается, германский пилот-испытатель Фриц Штаммер поднял в воздух ракетоплан с пороховыми ракетными двигателями, построенный на средства концерна «Опель». В заявлении прозвучало, что тяга подвесных ракет превысила взлётный вес. Аппарат имеет возможность стартовать вертикально вверх!

– Наша контора, дорогой, занимается самыми разными вещами. Деньги – не азотная кислота, пахнут исключительно приятно. Да, я – простая пишбарышня, но слишком многие влиятельные господа пытались завоевать мою благосклонность. Давай не буду шокировать тебя подробностями. В общем, я могу организовать протекцию на «Опель».

«Какой ценой? И что тебе с этого?» – чуть не крикнул окончательно выбитый из колеи страдалец, но Элиза в который раз пришла на помощь.

– Есть и «в-третьих». Ты мне понравился, как ни странно, такой нелепый, нерешительный долговязый малыш. Если сумеешь взять судьбу за уздцы, я уеду с тобой. Брошу навсегда и Филиппа Аполлоновича, и… не важно. Главное – отныне ты будешь у меня один. Остальные пусть завидуют.

– И… того, что над тобой живёт… С «Изоттой Фраскини».

– Володенька? Это милое существо? Видишь ли, дорогой, его девушки не интересуют. Даже я. Он – моя подружка.

– Что я ещё узнаю… такого? – простонал Георгий.

– А что ты вообще знаешь? Даже не выяснил толком как меня зовут. Может ли в Костроме в простой семье коллежского регистратора родится Элиза?

– Так тебя зовут…

– Так что Лизаветой Прохоровной записана, будьте любезны. Но кто в Москве заметит Лизавету, Глафиру или Марфушу? – она глянула на микроскопические часики в золоте и перестала копировать поволжский говорок. – Заболталась. В общем, свой долг сиделки у постели больного я выполнила. Решай, дорогой. Хотя бы раз в жизни.

Он откинулся на подушки, ослабев не только от ранений и болезненности, но и от самого пятимесячного пребывания в стенах Шереметьевки.

Выбор, вообще-то, прост. Элиза-Лизавета как тот роскошный автомобиль, чуть поношенный несколькими владельцами. Ничто не мешает самостоятельно предложить «Опелю» свои услуги инженера-ракетчика. А дальше? Останется найти добропорядочную немецкую фрау без приключений до замужества, чтоб обеспечила спокойное и очень скучное домашнее существование, похожую на малолитражку того же «Опеля» 4/14PS, надёжную и тихоходную машинку без капли шарма. Зато новую, прямо из магазина. Потом глазами провожать стремительные «Мерседесы», «Руссо-Балты» и «Изотты», кусая локти от сознания, чего добровольно лишился.

Он вспомнил ясные и чуть-чуть порочные глаза своей пассии, блестящие не меньше бриллиантовых бусинок. А ведь она уже приняла решение. Почему бы ему не подчиниться?

Глава тринадцатая. Жизнь круто меняется

– Кто в летнюю лунную ночь не испытывал горячего желания воспарить к звёздам и увидать позади себя свободно висящую в пространстве Землю в виде золотого шара, становящегося всё меньше и меньше и, наконец, исчезающего в мироздании алмазной песчинкой? Кто не испытывал желания, освободившись от цепей тяжести, воочию любоваться вблизи чудесами звёздных миров? Мечты!

– Да, Макс Валье умел мечтать. Вот послушайте: «Между Землёй и Луной будет построена пересадочная станция – трамплин в мироздание. Гигантские космические корабли будут приставать к её причалам, запасаться топливом, отчаливать и ложиться на дальние курсы – к Юпитеру, к Сатурну…»

Единомышленники обсуждают не только килограмм-силы тяги, удельный импульс, температуру рабочего тела, каталитическое разложение пероксида водорода. Романтика ракетных будней отнюдь не в альтернативе: взорвётся ли реактивный двигатель при очередной попытке запуска или нет. Гораздо важнее – для чего это.

В уютном кабинете, заставленном массивной дубовой мебелью с кожаной обивкой, отнюдь не интерьер и обстановка привлекали внимание, а книги. На самом почётном месте – Уэллс, Жюль Верн, «Затерянный мир» Конан Дойла, Лассвитц, Келлерман. После фантастов бросались в глаза труды теоретиков междупланетных полётов, в первую очередь – Циолковского и Оберта. Сверху валялись небольшая работа А.Шаргея «Тем, кто будет читать, чтобы строить» и брошюра «Межпланетный корабль-аэроплан системы Ф.Цандера».

Хозяин домашней библиотеки Вальтер Дорнбергер отложил сочинение Валье и задал главный вопрос:

– Герр Юрген, отчего же вы решились покинуть Россию и присоединиться к нам? Я знаю, Академия распущена, её директор погиб. Но нельзя же быть наивным – русские наверняка где-то продолжают секретные опыты.

– Возможно, – согласился Георгий. – И после выписки я пытался наводить справки. Кое-кто из моих коллег по Академии в феврале внезапно исчез из Москвы, никаких их новых адресов мне не сообщили.

– А вам в России не делали нового предложения? – Дорнебергер поправил монокль, придающий его грубоватому аскетичному облику сходство с прусским генералом.

– Увы… Но, сдаётся мне, я бы его не принял. Над руинами Измайлово военные кружили, что вороньё. Меня допрашивали, и не раз. Их явно разочаровала идея жидкостных ракетных устройств с человеческим управлением.

– Отчего же?

– Им подавай простые пироксилиновые ракеты, чтоб любой унтер справился, – Георгий вздохнул. – Рано или поздно у каждого ракетчика возникает вопрос – для чего это нужно лично мне? Какой смысл в суете, если никогда не увижу Землю с орбиты? А сооружая пороховые снаряды, я приближусь к полётам за атмосферу не более, чем если бы начищал копыта лошадям в каком-то конногвардейском эскадроне.

– Справедливо. Скажите, а вы по-прежнему рвётесь лично рисковать шкурой, даже после аварии и месяцев на больничной койке?

Сам Дорнбергер точно здоровьем не блистал – его пергаментно-жёлтая кожа на лице выдавала заядлого курильщика, волосы были побиты пыльной сединой. Правда, Юрген Тилль мог похвастаться совершенно голым черепом, хоть и родился десятью годами позже.

– Всё зажило, слава Богу. Только облысел окончательно. Знаете, для лётчиков Мировой войны это вообще характерно. В открытых кабинах вихрь колотил по голове, на земле снимаешь шлем – он весь в волосах. Зато какое было ощущение – единства с ветром и стихией! Оно недоступно нынешним пилотам, отрезанным от мира стеклом.

– Вы – точно романтик, совершенно в духе наших поэтов начала XIX века. Но уже двадцатый на дворе! – немец сдвинул в сторону книжки о междупланетных кораблях, освободившееся сукно на столе заняла единственная бумажка с орлом вверху бланка. – Буду откровенен, нами, как и русскими, двигает расчёт, а не романтика, как бы ни хотелось второго. Концерн «Адам Опель» не даёт ассигнований на заатмосферные полёты ради научного интереса. Нас занимают военные подряды. Вот их перечень. Но с Россией есть одна существенная разница…

…Две большие разницы, как любил говаривать Серёжа…

– …Наше Военное министерство не склонно разбрасываться рейхсмарками на вооружение унтеров, – продолжил коммерсант. – Для этого достаточно малых полковых пушек. Берлин желает получить ракетные аппараты, управляемые человеком, – воздушные и заатмосферные. Да, это оружие. Но если вам представится возможность увидеть Землю с орбиты, находясь на борту военного корабля, такая перспектива заинтересует?

– Слов нет… Конечно, герр Вальтер! Волнует одно – не подвигнет ли рейхспрезидента обладание таким оружием на новую войну?

Дорнебергер встал из-за стола и прогулялся к открытым полкам с рядами книг и папок. На свет появилась старомодная, ещё довоенных лет, фотография молодого капрала с лихо закрученными чёрными усами.

– Мой племянник. Погиб у Бреста-Литовского в пятнадцатом. Видите ли, дорогой герр Юрген, война неизбежно влечёт большие потери, даже такая победоносная, как у нас была на Восточном фронте в пятнадцатом и шестнадцатом. И в семнадцатом тоже, пока ситуацию не перевернул Корнилов. Вы, если не ошибаюсь…

– Воевал во Франции. Без ложной скромности – вполне успешно. Против Германии, о чём, видимо, должен сожалеть.

– Мы все сожалеем… – Дорнебергер снова опустился в кресло за столом. – Вспомните, как оно начиналось. Австро-Венгрия не могла оставить без последствий убийство эрцгерцога, просто обязана была укоротить балканских наглецов, иначе от её авторитета остался бы пшик. Зачем российский император провозгласил мобилизацию против австрийцев? Тем самым фактически объявил войну. Наш кайзер не имел другого выбора, как заявить о вмешательстве. Но с Россией договором Антанты были связаны Франция и Британия, с которыми немцы изначально не желали воевать. Нам, передовым державам цивилизованной Европы, что делить? Нужно объединяться против восточных варваров. Тем более, Корнилов предал западных союзников и позволил Рейху вывернуться из, казалось бы, безнадёжного положения.

– Тогда – война с восточными варварами? С Россией?

– Тоже не хорошо… Кутузов, Брусилов и Корнилов это объяснили в самой доступной форме. Рейхспрезидент желает обладать оружием – ракетной бомбой или ракетным аэропланом-бомбардировщиком, чтоб, поднявшись с базы в Варшавском протекторате или в Восточной Пруссии, ударить по Москве или Петрограду. Вы, в прошлом – человек военный, прекрасно понимаете, что она бомба в две или три тонны… Да что я говорю – даже десяток и сотня таких бомб не изменят ход войны. Но ощущение собственной уязвимости заставит сто раз задуматься русских, когда и против кого объявлять мобилизацию. А на выделенные для сего проекта рейхсмарки мы увидим Землю с очень большой высоты. В качестве испытателя или только конструктора – не знаю, заявляю со всей прямотой. Если ваше здоровье позволит, отчего же нет…

– Продаю душу оружейному дьяволу, чтобы воспарить подобно ангелу, – грустно пошутил Георгий. – Где мне расписаться кровью?

– Подпишете контракт завтра, обычными чернилами. Внимательно прочитайте. И – добро пожаловать в Ракетенфлюгплац, коллега!

Перед отъездом из Берлина в Рюссельсхайм у Георгия выпал свободный день, они с Элизой провели его за прогулками по столице, львиная доля которых пришлась на магазины.

– Пусть Рюссельсхайм – обычная дыра по сравнению с Берлином и Парижем, я желаю выглядеть достойно! – заявила полная энергии барышня после очередной примерочной. – Ты ведь хочешь гордиться мной, милый? Ты счастлив?

– А как же!

Куда уж счастливее… Долгожданная близость с любимой женщиной, искушённой и нежной, солидная работа, обеспечивающая и достаток, и приближение к мечте, чего желать? Об этом он задумался в очередной раз, когда коробки с покупками были все отправлены в гостиницу, а его спутница бросала крошки голубям на Александерплац.

Радужное состояние разрушала тревога.

Дорнебергер убеждал, что из Германии не исходит угроза мировой войны. Допустим, он верит своим словам. А на деле?

Георгий много раз бывал в Берлине после мирного соглашения. До поездки в Москву немцы ему казались успокоившимися: война принесла им бездну невзгод, потерь и лишений, что мир на любых, тем более – столь почётных условиях, ценился свыше других благ.

Буквально за год ситуация поменялась в корне. После крушения Империи и основания Нового Рейха местные политиканы пытались перекричать друг друга, доказывая, что Германия получила до обидного мало, перенеся упомянутые невзгоды, потери и лишения. Польские и финские земли Российской империи, населённые немцами территории бывшей Австро-Венгерской империи – мизерная награда за миллионы убитых и покалеченных, разрушенные бомбардировками города и миллиарды потраченных марок. Что Россия потеряла, а Британия и Франция только отстояли своё, новую элиту Рейха ничуть не волновало.

Эта националистическая истерия выплеснулась на улицы, бурлила в виде повторяющихся лозунгов «Германия для германцев», марширующей молодёжи в чёрно-синей униформе под строевые марши «Германия навсегда» и «Наши знамёна вьются в вышине», жуткого изобилия флагов – на трёхцветном республиканском стяге добавился орёл с прусским железным крестом в крючковатых лапах.

Попав разок в неловкую и опасную ситуацию, Георгий понял, насколько здесь неуместно упоминать даже малейшую связь с Россией или Францией. Его немецкий язык с неизбежным акцентом вызывал пристальное подозрение всех – прислуги отделяя, таксистов, полицейских патрулей, безошибочно вычислявших в Юргене Тилле чужака. Оттого Элиза так любила дорогие магазины, здесь каждому покупателю с тугим портмоне были рады, независимо от происхождения человека и его денег, лишь бы он больше тратил последних. Вне магазинов «фройлян» благоразумно помалкивала. Купив самоучитель, принялась добросовестно зубрить немецкий.