Текст книги "Ракетное утро России (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Что же, готовьте лицедейство. Романовы – больше не августейшая семья, разве что благодаря родству с другими дворами. Sic transit gloria mundi.

Так проходит мирская слава…

Он отвернулся от окна. Теперь Зимний дворец, всё, что здесь обретено и утеряно, не имеет к нему отношения.

Выполнив неприятную миссию в отношении бывшего царя, Кельчевский принял ещё одного визитёра, куда более ему симпатичного – полковника Александра Засядько. Начальник разведки Генштаба рассказал о расследовании в Эривани.

– Прихожу к выводу, Анатолий Киприанович, что, несмотря на явную неудачу в Батуме, немцы основательно интересуются ракетным делом. Готовы на любую гадость, лишь бы украсть наши изобретения.

– Вижу, им удалось.

– Я не был бы столь категоричен. Из того армянского бюро уцелел всего один инженер, после двух сильных ударов по голове он мало полезен, тем более его мозги изрядно порчены опиумом. Насколько я смог понять, они лишь усовершенствовали ракетную снасть Семеновича.

Генерал извлёк старинный фолиант с затейливой латинской вязью на переплёте. На отмеченной закладкой странице министр увидел престранные гравюры ракет, похожих на рыб с широкими плавниками на задней части.

– Это для устойчивости ракеты в воздухе – подсказал разведчик, заметив взгляд начальника.

– Однако же… Семнадцатый век!

– Увы, ракетной теорией мало кто занимался всерьёз, нарезная артиллерия вытеснила ракеты полвека назад. Нужно двигаться дальше!

– И снова появятся на горизонте неприятные субъекты неджентльменскими методами, – нахмурился министр.

– Есть предложение, Анатолий Киприанович. В 1830 году мой пра-прадед, царство ему небесное, рассчитал вес порохового заряда для полёта ракеты к Луне.

– Фантазии почище «Из пушки на Луну» француза Жюля Верна?

– Ближе к реальности. Но большинство обывателей примет подобное начинание именно как фантазию. Кто-то бредит звёздами и междупланетными путешествиями, глядишь – и ассигнованиями поддержит.

– Склоняюсь к мысли, что надо основать цивильное с виду заведение, ведающее эфирными ракетными экипажами… Звучит воистину бредово, будем уповать – на какое-то время собьёт с толку иностранных злоумышленников. Займитесь, Александр Степанович.

Но воплощение этого прожекта отложилось на послевоенную пору и началось только в январе 1924 года.

Глава вторая . Звёзды над домом

Решение сына ехать в Россию застало отца врасплох. Великовозрастный бездельник к двадцати девяти годам не выбрал, какая стезя ему по душе. Детские выдумки о небесных кораблях, что приносили единственному отпрыску фамилии Тилль регулярный доход за рассказы и небольшие статейки в журналах, совершенно абсурдно было считать делом жизни. Хуже всего, что о намерении перебраться в опасную державу он поведал отцу за два часа до поезда, не дав никакой возможности себя отговорить. Родитель всё же выказал возмущение, сознавая бессилие слов.

– Думаешь, Юрген, мы с твоей матушкой случайно бежали из Москвы осенью семнадцатого? С падением Романовых Россия стала вертепом! Наши предки шесть поколений жили там, служили верой и правдой…

– Я понимаю, отец. И прекрасно помню хаос первого месяца Директории. Но сейчас там навели порядок. По крайней мере, больше не ожидается никаких революций и погромов.

– Но здесь, в Париже, порядка больше. Возможности безграничны. Если их мало – плыви в Америку. Только делом займись, а не пустопорожними мечтаниями.

Убедившись в бесполезности увещеваний, Пауль Тилль вручил наследнику ключи от московского дома и стопку бумаг, наказав заодно проверить российскую недвижимость семьи. На том и обнялись, прощаясь.

Юрген подхватил саквояж, объёмистый, но для переезда в чужую страну до неприличия малый. У дома, в уютном парижском предместье, его ждал заказанный фаэтон.

– То дело ждёт меня в единственном месте – в Российской ракетной академии. Не болейте, отец! Я дам телеграмму, как устроюсь.

На перроне парижского вокзала он смотрелся странно в тёплом пальто и в шапке на меху –в феврале температура не решилась опуститься ниже ноля. На Александровском вокзале в Москве Юрген первым делом запахнулся плотнее и обвязал шарф поверх воротника.

За шесть с половиной лет здесь мало что изменилось. На привокзальной площади глаза рябило от множества рекламных афиш, да пространство до Тверской оказалось забито повозками и моторными экипажами куда более плотно, чем в год бегства во Францию.

– Жорка! Приехал-таки… Здорово! – как всегда – опоздавший, навстречу нёсся Мишенька, румяный на морозе, весь в облаках пара, точно пристяжная в тройке после быстрой езды. Полы его широкой шубы трепыхались словно паруса, потерявшие ветер.

– Бонжур, мон амии…

Друзья обнялись, москвич тут же, сбавив градус весёлости, предупредил: на улице французским не щеголять. После семнадцатого бывшие союзники прокляты местной прессой, «французского шпика» городские обыватели могут и перетянуть поперёк хребта. Равно английского, немецкого или турецкого лазутчика – любого с непонятным наречием.

– Вот это да… Как же они отличают турецкого от, скажем, киргизского?

– Известно как – сначала бьют, потом спрашивают. Россия, брат! Али отвык?

– Темнеет, – Юрген, на российский манер – Георгий, вернулся к насущным делам. – Сначала к себе. Отец оставил мне дом у Тверской.

Мишенька пытался отговорить и оставить дела на завтра, переночевать у него на Пресне. С той же успешностью не советовал брать сверкающим лаком таксомотор, предлагал нанять извозчика или вообще пройти пешком пару кварталов по приятному бодрящему морозу. И едва рот успел открыть в протесте, когда парижанин щедро кинул шофёру крупную купюру французских франков, а тот, неблагодарная скотина, попенял ещё, отчего не российские рубли.

Доходный дом Тиллей в версте от Александровского вокзала был углублен в один из бесчисленных переулков, где до революции жил люд средней солидности – служащие не ниже титулярного советника, отставные военные с доходом от имений, университетская профессура. В вечернем полумраке он, освещённый электрическим уличным лампионом, выглядел весомо, с аккуратным подновлённым фасадом. Узкий палисадник опоясал высокий железный забор – явное новшество. В старые времена в этой спокойной части Москвы так не огораживались.

Уезжая, герр Пауль Тилль подписал у стряпчего договор с конторой «Шлезенберг и сын» на доверительное управление недвижимостью. Накопленный с семнадцатого года доход складывался в кругленькую сумму, достаточную для самой безбедной жизни Юргена.

– В твоих окнах свет, – заметил Мишенька.

Георгий заметил множество других деталей, усиливших опасения. Недоброго опасался и отец: как восстановились почтовые сношения с Россией, контора «Шлезенберг и сын» не соизволила ответить ни на единое письмо. Но дом – не кошель с золотом, его умыкнуть невозможно, документы в порядке… Тилль решительно тиснул пуговку электрического звонка.

Толстомордый привратник, соизволивший высунуться не ранее чем через полчаса, буркнул через решётку:

– Чаво нада?

Две заиндевевшие фигуры за калиткой палисада – высокая в импортном пальто и мелкая круглая в шубе – выглядели парой заплутавших шалопаев.

– Я – хозяин этого дома герр Тилль! – важно заявил Георгий, начисто отметая совет Мишеньки не выпячивать иностранщину.

– Шо? Какой такой херр? А ну проваливай отсюдова, не то городового кликну!

Не дожидаясь помощи властей, начальник калитки явил их взору метлу, по массивности рукояти смахивающую на дубину.

– Это я позову полицию! – начал было полемику ущемлённый в правах владелец, но Мишенька впился ему в рукав.

– Брось! Сюда нужно с судебным приставом… Полиции твои бумажки времён Директории – разве что подтереться. Говорил же, едем ко мне, покушаем, отметим встречу, завтра с новыми силами…

– Ты прав, мон ами. Веди.

Не успели они выйти на Тверскую, как дорогу перегородили три массивных силуэта. Судя по скрипу снега сзади, ретирада также была отрезана. Мишенька охнул и повалился как сноп. Шапка с головы слетела, через лоб потекла струйка крови. Георгий отскочил в сторону, прижавшись к стене.

– Прыткий шо твоя блоха! – хохотнул крепкий мужик в извозчичьем тулупе, с тяжёлой рукоятью бича под кушаком. – Ладно, не трону, дыши. Кожушок свой, шапку давай. Саквояжик кинь, не доводи до греха.

Другой мужичок извлёк из-за пазухи топорик.

– Он нас видел, Игнат.

– Пусть его, – неожиданно решил главарь. – Сымай всё и проваливай.

Одежда, деньги, документы на дом, паспорт французский, паспорт с двуглавым орлом… Глядя на мрачных типов и тусклый отсвет фонаря на топоре, Георгий удостоверился – это ещё не самая большая из возможных потерь.

Оставшись в костюме на трескучем морозе, он бросился к Мишеньке, с которого грабители сорвали шубу.

– Вставай! На снегу мигом замёрзнешь!

Но товарищ гимназических лет не ответил. Ему было уже всё равно. Он лежал и смотрел вверх немигающими глазами.

В разрывах облаков сияли первые звезды, такие же холодные и колючие, как встреча на родной земле.

* * *

Отставной полковник генерального штаба Александр Степанович Засядько без малейшей приязни смотрел на арестанта – высокого мужчину лет под тридцать с глубокими ранними залысинами на сильно вытянутом черепе и пучком поросли под носом, заменявшим усы по новомодному европейскому фасону. Породистое лицо, украшенное парой синяков – от тёплого приёма в камере или любезностей полиции, излучало уныние.

– Так что, будьте любезны, гражданин Засядько, при сём субъекте – единственная бумажка, в ней вы записаны. Значицца, знакомы с ним?

– Не имел чести ни слышать, ни видеть, ни в переписку вступать. Я могу идти, гражданин пристав?

– Погодите! – взмолился задержанный. – Я не тратил времени на переписку. К вам множество желающих будет, хотел первым успеть.

На столе в кабинете пристава 6-го Тверского участка лежала вырезка из французской газеты, перепечатка из «Московских ведомостей» о создании ракетной академии с торжественным обещанием: через десять лет первый реактивный экипаж взлетит на околоземную орбиту, ещё через десять первый гражданин Российской Республики увидит Землю с космической высоты. Там же сообщалось о наборе в штат академии.

– Стало быть, ракетчик из Парижу к нам пожаловал, – хохотнул пристав, и его глумливый смех да боли напомнил грабителя с Тверской.

– Зря! В объявлении определённо указано: только граждане России.

– Но я гражданин! – возмутился незадачливый покоритель междупланетного пространства. – Бандиты украли мои документы, но остались же записи с семнадцатого…

По лицу полицейского Засядько догадался, что для обращения в архивы понадобится толчок, равный по силе тропическому тайфуну. Парень с синяками на лице торопливо рассказал свою историю – бегство родителей из корниловской России из-за ссоры Пауля Тилля с генералами Директории, служба во французской авиации, космическая фантастика после войны. Поведал о прискорбных обстоятельствах приезда – обобран до нитки, не пущен в родной дом. Да ещё полиция вешает убийство гимназического друга.

– Боюсь, изыскания в архивах ни к чему доброму не приведут, – остудил кандидата Засядько. – Ладно, отец ваш пострадал от корниловского произвола, за неприятие диктатора-узурпатора честь ему и хвала. Но вы! Как бы ни ругали мы Лавра Георгиевича, он офицеров собрал, сколотил из остатков Русской армии какое-никакое войско и немцев отбросил от Минска и Киева, отчего смог подписать с ними мир на не самых худших для России условиях. Где вы были тогда? Били кайзеровцев на французском аэроплане? Брависсимо, только это чужая война. Если все ваши слова подтвердятся, гражданин Тилль, вы считаетесь дезертиром.

– Но амнистия…

– Амнистия освобождает от ответственности, но не означает забвения. Говорите, отец – обеспечен? Так молите у гражданина пристава дозволения отправить ему телеграмму в Париж, пусть пришлёт денег на обратный билет. И – прощайте, герр Тилль. Или как вас там?

– Не могу, – глухо возразил арестант. – Я поклялся ему, что буду в России делать ракеты! Если нет другого выхода, судите меня. Отсижу и снова приду в академию.

Засядько встал, давая понять – разговор окончен.

– Результат будет тот же. Лётчик? В них нужды не вижу, до полётов человека в ракетном аппарате ещё много лет.

– Сударь, я закончил петроградскую техноложку! Механику, слушал курс химии по взрывчатым веществам! – Георгий, отбросив сдержанность, почти кричал. – Я знаю виды топлива! Я умею делать расчеты по формулам Говарда, Оберта и Циолковского… Я…

– Вы – неудачник, герр француз, – отрезал Засядько. – Ракетное дело требует осторожности, везения. Вы умудрились влипнуть в неприятности на ровном месте. Как же вам доверить топливо, взрывчатые вещества? Да и условия у нас, имейте в виду, совсем не рассчитаны на отпрысков благородных семей с собственными домами на Тверской.

– Но я выжил в двух десятках воздушных боёв, когда многие, куда более опытные авиаторы получили своё… – развёл руками Георгий. – Неужели вы мне не дадите хоть маленький шанс?

– Я не даю шансы. Только работу. Для вас у меня её нет.

Он бросил Тилля в убитом состоянии. В этом же расположении духа кандидат в ракетчики пребывал ещё три дня, отбиваясь от соседей по камере, глотая несъедобную бурду и периодически отвечая на вопросы полицейского следователя – с какой целью отправил в лучший мир гимназического приятеля. Когда отчаянье полностью затопило душу, очередной грохот замков в железной двери камеры ознаменовал вызов к тому же приставу и новую встречу с Засядько.

– Тилль… Уленшпигель? Согласно народному фольклору – плут, надувала и вообще отвратительный персонаж.

– Нет! Тилль – это фамилия.

– Знаю, – ректор академии вытащил пару французских журналов. – Фантастика, конечно. Но… Вы пишете, что рулевой ракетный двигатель может быть только жидкостный, но никак не твёрдотопливный. Что гироскоп в ориентации междупланетного аппарата будет работать так же, как на Земле. Что в надутом воздухе костюме для открытого эфирного пространства путешественник не сможет свободно шевелить руками…

– Нужна особенная конструкция сочленений на локтях и плечах!

Засядько сгрёб журналы в стопку.

– Касательно тёмных мест биографии придётся ещё подумать. Но, по крайней мере, вы действительно мыслите инженерно.

Георгию почудилось, что через решётчатое окно участка пробился луч света.

– Вы берёте меня в…

– Нет. Но из полиции вызволю. Под своё ручательство.

Пристав солидно кивнул.

Громадное пространство от Парижа до Москвы Георгий преодолел за четверо суток. На следующий шажок – чтобы приблизиться к Академии ушло шесть дней. Он был готов двигаться по дюйму, по микрону, но двигаться!

Потому что звёзды не только холодят. Они ещё и зовут.

Глава треть я. Послевоенное и предвоенное

Бурный водоворот политических событий в послевоенной России привёл к смене думского большинства и перетряхиванию состава правительства. На фоне министров-однодневок, порой – включая самого премьера, Кельчевский смотрелся неким островком стабильности, эдакой скалой в людском море. Он считался героем войны с Турцией. Дабы принизить заслуги генералов Директории, ныне опальных, их достижения приписывались военачальникам Кельчевского. Победы, истинные и мнимые, сложили мифологию Республики. Она не отринула традиций Полтавы и Бородино, но требовались персонажи новой, послеимперской эпохи. Анатолий Киприанович испытывал порой странное ощущение памятника самому себе. Его терпели, его тянули на свою сторону и правые, и левые, но реальное влияние слабело. Армия была сокращена самым радикальным образом, политики считали, что в союзе с Германией, потрясённой к тому же внутренней революцией, нет непосредственной внешней опасности; бюджетные ассигнования полились в укрепление экономики, то есть в бездонные карманы распределителей этих ассигнований. Военное министерство наполнилось новыми людьми, отчасти – не от высокой их компетенции, а от угодливости очередному премьеру.

Посетив Кельчевского в Петрограде, Засядько увидел, как быстро сдал некогда бравый генерал. Волосы вконец поредели, щёки ввалились, седые усы упрямо и жалко топорщились…

– Смотрите на меня, Александр Степанович, словно привидение узрели, – подметил министр, выходя из-за стола. Подчинённых таким жестом он не приветствовал. – Что же, вы правы. А сами выглядите бодро. Вот как вдохновляет настоящее дело, с дальним прицелом.

Засядько пожал дряблую руку министра и не пытался возражать в духе «вы ещё молодцом», знал – постаревший генерал чует фальшь за версту. Поэтому тут же приступил к делу.

– Для начала мы собрали всё, сделанное предшественниками. Увы, даже не всё из пройденного удалось восстановить. Армяне сумели воспроизвести ракеты Семеновича с воздушными плавниками вместо шеста, они обозвали их на английский манер – стабилизаторы. Неизвестно, как точно удавалось стрелять литвинским ракетчикам, но в Поти результат был удручающим – хорошо если половина снарядов полетела примерно к цели.

– Стало быть, вернётесь к шестам? Как ваш предок?

Генерал закурил. Кожа его нездоровой грязно-песочной желтизны красноречиво говорила: или пора бросать мелкие удовольствия вроде табака, или уж накуриться вдоволь напоследок. Румяный и чернявый Засядько с круглым, чуть ассиметричным лицом и тонкими щёгольскими усиками смотрелся оскорбительно сияющим рядом с увядающим Кельчевским. Длинные чёрные кудри, отпущенные в поэтическую гриву после ухода с воинской службы, делали его облик соответствующим авантюрному начинанию: отправить человека в междупланетное пространство на реактивной тяге. Что никак не сказывалось на инженерной точности его мыслей.

– Никак нет. Шесты – лишний груз. Да и многоступенчатую ракету с ними не сделать. Только стабилизаторы. Нужна опытовая база, сотни, даже тысячи пусков.

– Верю… Но и эти ассигнования, что нам отжалели на двадцать четвёртый год, под вопросом. А испытательный полигон, лаборатории, не говоря уж о материалах, требуют изрядных средств. Вдобавок, наша задумка – сделать Академию чисто партикулярным заведением, смущает финансовых светил: отчего военное ведомство тратится на цивильных.

Засядько вскинулся.

– Неужели всё зря?

– Отнюдь. Знаю, мне не долго осталось, так что обязан внести последнюю лепту. Сделаем мы наш ракетный сундучок с двойным дном. Пусть Академия так и будет приманкой для фантазёров. А в Главном артиллерийском управлении создам специальный отдел. Готовы снова надеть погоны?

Ракетчик даже подскочил, вытянувшись в струнку.

– Так точно, гражданин генерал!

– Не прыгайте… Есть в той ложке мёда и бочка дёгтя. Небось, привыкли к московской жизни? Придётся проститься. В Москве всё чрезвычайно дорого. Да и открыта она слишком для иностранцев. Есть артиллерийские полигоны в Поволжье, подальше от любопытных глаз.

– Супруга расстроится, но жене военного – не привыкать, гражданин генерал. А в Москве…

– Пуляйте в небо салюты, чтоб все видели – дело не умерло. Там будет ваш цивильный фасад.

– А ракетное оружие держать секретным сюрпризом… Понимаю.

– Боюсь, не понимаете, полковник, – министр снова вышел из-за стола. Он шагнул к окну на Дворцовую. Привычка смотреть на Александрийскую колонну во время принятия важных решений укоренилась у него после беседы с Николаем Романовым. – Наша армия слаба. Не сравнить с Русской императорской. Флот достоин лишь сожаления. Как всегда – казны на них не хватает. Утешает, конечно, что армия Кайзера не лучше, и после двадцать второго он вынужден считаться и с социалистами в Рейхстаге, и с нашими претензиями на земли, захваченными им до семнадцатого. Но! Мировая война не разрешила коллизий. Немцы считают себя уязвлёнными из-за распада Австро-Венгрии. Называют себя обделёнными колониями. И что их Корнилов отбросил накануне мирного пакта – тоже досадно. В газетах читаете про их настроения?

– Реванш, дранг нахт Остен? Газетам верить – что вокзальной цыганке-гадалке.

Министр вернулся к столу. Из папки появилась на свет бумага с грифом секретности.

– Ваши бывшие коллеги из разведки полностью согласны, как вы изволили выразиться, с вокзальными гадалками. Лишь только германская верхушка сочтёт рейхсвер годным к молниеносной победной войне с Россией, её не миновать, флот у них и сейчас… впрочем, вы в курсе.

– Конечно, гражданин генерал.

– Стало быть, ракетные приготовления держим в секрете до того времени, как выпадет возможность показать германцам: быстрой победы не ждите. А также японцам, британцам, французам. Вам ясно, полковник? Мы живём в предвоенное время. Оно быстро заканчивается. Чем больше наша армия получит боевых ракет, тем меньше новопреставленных российских душ взлетит к небесам с поля боя. Что вас смущает?

– Позвольте обратить ваше внимание. Академия сейчас – это куча бумажек и дюжина энтузиастов в Москве, что ждут – не дождутся приказа строить лунный экипаж. Вы сами, гражданин генерал, указали на трудности с ассигнованиями.

– Будут, будут… Поверьте, Александр Степанович, это последнее стоящее дело моей жизни. Просветите, куда вы намерены тратить средства?

– Главное внимание отвожу реактивным двигателям. Во-первых, привычным пороховым ракетам и другим на твёрдом топливе. Цель наша – дешёвые боевые снаряды для пусков с аэропланов, кораблей, включая субмарины, а также пехотного оружия для применения там, где ординарная артиллерия не выгодна. Во-вторых, займёмся ракетными двигателями на жидком топливе, что предложил поляк Циолковский. Они изрядно сложнее. Нужно зажигание, смешение горючего с окислителем. Невозможно стабилизировать ракету, вращая корпус наподобие артиллерийского снаряда – топливо в баках растечётся по стенкам. Однако есть наиважнейший плюс: управление тягой. За пределы атмосферы мы улетим только на жидкостной ракете.

– А ближе к Земле?

– В-третьих, я выделю группу, которая будет заниматься самыми сложными двигателями, использующими атмосферический воздух в качестве окислителя и основного рабочего тела. То есть аппарат носовой частью забирает воздух, сзади извергая реактивную струю. Кислород вокруг нас – дармовой, его не нужно возить в ракете.

– Убедили. То есть пока занимаемся исключительно силовой частью.

Засядько качнул головой.

– Мои энтузиасты полны азарта и рисуют эскизы эфирных кораблей для полётов к звёздам. Я ставлю им задачи гораздо скромнее: ракетопланы, то есть аэропланы, у которых ракетный двигатель работает или только на взлётном режиме, или является единственным маршевым.

– Опять военное назначение. Одобряю.

– Не только. Инженеры соглашаются, что ракетоплан послужит плашкоутом, чтобы поднять к верхним слоям атмосферы междупланетную ракету. Всё это изложено в докладной записке…

– Начинаем хорошо. Есть задел и для военных, и для фантазий. Дерзайте!

* * *

Уехав из России в молодом возрасте, Георгий не успел испытать в полной мере прелести общения с чиновничеством. Более того, состоятельных Тиллей принимали уважительно и по возможности шли навстречу. О барской хамоватости к низшим сословиям ему было известно понаслышке, лично не имел счастья быть свидетелем.

Республика вывела новою породу столоначальников-выскочек. Они отличались дореволюционной закваской, до семнадцатого они занимали не слишком видные посты в чинах не старше коллежского асессора. Три волны чисток – при Керенском, при Корнилове и во Второй Республике – как языком слизнули старых рыцарей чернил и сургучных печатей. Давешние коллежские асессоры за пару лет взлетели до статских, в то и действительных статских советников, отчего в собственных глазах вознеслись выше Александрийской колонны. В демократических традициях нового времени на всех посетителей они смотрели одинаково – как на презренных обывателей с протянутой рукой.

Быть может, на солидных персон, особенно ежели визит предварялся не менее солидным уведомлением, они глядели иначе. Но Георгий в коротковатой ему шинели Засядько со следами споротых погон ни в коей мере не выглядел достойно. Картуз он ещё в приёмной запихал за пазуху, ибо этот аксессуар низводил его на ступень уличной побирушки.

Муниципальный клерк, соизволивший пустить Георгия после трёх часов ожидания в приёмной, отличался от коллег весёлым нравом. Он даже предложил присесть.

– Полагаю, это просто шутка дурного тона, гражданин… э-э-э…

– Георгий Тилль, если позволите.

– Позволю, у нас демократия.

Чиновник говорил с ярким поволжским акцентом, некоторой своей провинциальностью даже бравировал – вот он, выходец практически из народа, заседает в Златоглавой и вершит судьбу считающих себя коренными москвичами.

– Я всё изложил в отношении на имя градоначальника… Если будет угодно…

– Читал ваше сочинение, читал-с. Молодой человек, вы, собственно – кто? Из документов только справка об освобождении из полиции под ручательство некого Засядьки, ни единой бумаги на дом. Вы и правда рассчитываете, что я отправлю пристава выселять законных жильцов?

– Для начала – разобраться бы… Я затребую новые копии документов из Парижа.

Муниципал расцвёл. Париж… Это сколько вёрст от Москвы? Тыщи три? Какая глушь!

– Не торопитесь. Я истребовал бумаги касательно бывшего дома Тиллей. В семнадцатом власти Директории распорядились разместить там генеральские семьи.

– Простите, гражданин… – Георгий отыскал табличку с фамилией клерка. – Гражданин Лушкин. Безвозмездно?

– Как же, нет. Векселями расплачивались, с погашением после войны. Однако контора Шлезенбергов, коей герр Тилль поручил сдавать апартаменты внаём, разорилась, дом перешёл в муниципальную собственность и продан на аукционе.

У Георгия буквально отнялась речь. Отец с таким апломбом уверял: дом – не портмоне, его не уведёт воришка! Ещё как уведёт, если вор – само государство.

– Аукцион совершён… Так, в декабре восемнадцатого. Вижу праведный гнев в ваших глазах и могу лишь сочувствовать. Или в суд решили подать?

Последняя фраза прозвучала совсем анекдотически. Но искатель правды рискнул докопаться до конца.

– А суд не…

– Суд – точно «не», – передразнил его нерешительное блеяние Лушкин. – Пять лет исковой давности пропущены. Да и если бы не прошли, скажу по чести… В общем, мой вам совет – уезжайте. Вы здесь ничего не добьётесь. Всего доброго.

Георгий с запозданием в секунду понял, что услышал от чиновника «поди вон!», правда, пока ещё в вежливой форме.

На улице запахнул шинель, поднял воротник. Резкий ветер моментально украл тепло. Идти не к кому, кроме как к Засядько, но и тот дал понять: поможет лишь освобождением из-за решётки, старой шинелью не по росту и тарелкой борща. Лимит его благоденствий исчерпан. К родителям Мишеньки? Исключено – сам стал невольной причиной его смерти и даже на похороны не явился, пусть имел уважительное оправдание в виде заточения в камере. Другие друзья-знакомые гимназических лет унесены ветром революционных перемен. Словом, в Москве он как папуас в Антарктиде – обратиться не к кому.

Помёрзнув несколько минут, Георгий принял ответственное решение – покориться обстоятельствам. Сначала вернуться к Засядько и попытаться одолжить денег на билет домой. Понятно, что домой – это в Париж. Если ракетчик откажет, на что имеет полное право, останется идти во французское посольство.

Около дома Засядько на Малой Бронной ему встретилась троица мужичков, примерно таких же типажей, что убили Мишеньку и отняли вещи. Долговязый интеллигент в старой шинели и в тёртом картузе их не заинтересовал. Теперь в Москве себя свободно и безопасно чувствует только нищий?

В подъезде было накурено. Дверь приоткрыла прислуга-повариха, лет шестидесяти. Через цепочку ответила:

– Барин уехать изволили. В Петроград они. К масленице вернутся.

Дверь тут же захлопнулась, пресекая перспективу любого дальнейшего разговора, например, попросить сударыню-гражданку Засядько.

– Непруха, да? Шоб я так жил!

Георгий обернулся и увидел источник табачного задымления – мелкого лопоухого шкета лет шестнадцати на вид, завернутого в грязную тёплую доху. Он сидел, скорее даже – восседал на ступеньке следующего лестничного марша. Из рукавов дохи торчали худющие руки. В зубах тлела самокрутка.

– Верно. Так я и живу. Приехал к Засядько из Парижа, и вот…

– Тю! Не похож ты на парижанина, фраерок. Та ладно. Я из Одессы, – отрок смачно сплюнул. – Но и мне не подфартило. Старая коза смотрит на меня, шо раввин на сало, и грозится дворника звать. Тебе хоть ответила – до масленицы. Ой вей, теперь неделю в Москве бейцы чесать?

Не сразу сообразив, какая именно пикантная часть тела зовётся «бейцами» на одесском арго, Георгий почувствовал толику интереса.

– Тоже к Александру Степановичу? Зачем тебе?

Подросток выпустил к потолку густую струю самосадной копоти.

– Дивись, деревня. Voyage interstellaire, что в переводе с французского означает – межзвёздное путешествие, – он извлёк из-под отворота дохи невероятно засаленный журнал. – Чо ржёшь как от щекотки?

Георгий сел рядом, морщась от дыма, более едкого, чем касторовый выхлоп аэропланного мотора «Гном».

– Не ждал, что ты читаешь по-французски.

– Гляди, что пишет этот лягушатник, – продолжил оборванец, явно кичась знанием языка, хоть его произношение оставляло желать много лучшего. – Mission vers les йtoiles semble possible, mкme si elle reprйsente un dйfi technique et йconomique considйrable qui a peu de chances d'кtre relevй avant plusieurs siиcles. Ща переведу. Во, миссия к звёздам возможна, но из-за всяких проблем, то да сё, состоится только через несколько столетий. А как в вашем Париже думают?

– В нашем? Большинству парижан не до звёзд. А в статье нет слов «то да сё», там сказано про технические и экономические проблемы.

У мальчишки рот открылся от удивления, но окурок не упал, прилипнув к губе.

– Лопни мои глаза… Откуда знаешь?

– Я её писал. И многие другие в том же журнале. Voile solaire (солнечный парус), например.

– Таки я шлимазл… Вы и есть – тот самый месье Юрген Тилль?

– Прошу любить и жаловать, как говорили до революции.

– Да-а, до революции было хорошо, – мальчишка заговорил вдруг без малейшего одесского выпендрёжа. – И папа тогда от нас не ушёл, и я играл на скрипочке, а не со шпаной из Пересыпи. Теперь сидят два оборвыша в парадном и по-французски обсуждают межзвёздные вояжи. Зовите меня Серёжей, месье Тилль.

– Просто Георгий. Где неделю обретаться будешь?

– Известно где – на Брянском вокзале. Ночлежки там имеются, да и просто бродяжьи схроны. Разгрузим пару вагонов – есть копеечка на харчи. Так дотянем до ракетного довольствия. Вы со мной, дядь Жора?

– На довольствие у Засядько не слишком рассчитываю. Не глянулся я ему. Мне бы на билет домой собрать.

Почтение, проскользнувшее в глазах Серёжи минуту назад, сменилось презрением.

– Не глянулся?! И всё? Вообще – всё! Звёзды, планеты, ракеты – побоку? От одного только неприветливого слова? Ой вей… Тогда ждите, месье Тилль, пока не решатся «технические и экономические проблемы». Чую, ждать придётся столетиями, как вы и писали.