Текст книги "Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв"
Автор книги: Анатолий Тарас
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]
(1575–1576 гг.)
Царский посланец Лихачев претерпел в Швеции немало унижений и оскорблений. Оскорбленный московским царем король Юхан отказался принять от Лихачева письмо Ивана. Вместо него письмо взял севший ради этого на трон вельможа Флеминг. Все же посланник добился своей цели. Летом 1575 года на пограничной реке Сестра в Карелии начались переговоры о перемирии между шведами и московитами.
Они завершились весьма необычным «частичным перемирием» сроком на два года. Стороны пришли к соглашению, что от Ильина дня (20 июня) 1575 года до 1577 года Москва не будет воевать в Финляндии, а Швеция не станет вторгаться в Карелию и Новгородскую землю. Ливония в договоре не упоминалась. Следовательно, она оставалась театром военных действий и царь Иван TV мог сосредоточить здесь свои усилия.
В том же 1575 году шведы вместе с шотландскими наемниками безуспешно осаждали Везенберг; разбили московский отряд в бою при Вендене (современный Цесис в Латвии). Несмотря на это, в ходе кампании 1575–1576 гг. московские войска, при поддержке сторонников Магнуса, овладели всей Западной Эстляндией.
Центральным событием кампании стало взятие воеводой Никитой Захарьиным-Юрьевым в конце 1575 года крепости Пернау (ныне Пярну), где он потерял во время нескольких штурмов около 7 тысяч человек. Несмотря на большие потери, воевода не стал учинять расправу с гражданским населением и пленниками. Напротив, он предоставил им право выбора: присягнуть царю или уехать со всем своим достоянием. Следствием столь благоразумной политики стало то, что замки и города Гельмет, Леаль, Лоде, Руэн, Пургель (или Пуркиль), Эрмес, Фиккель в следующем 1576 году сдались Захарьину-Юрьеву без сопротивления, а вслед за ними довольно сильная крепость Габсаль (ныне Хаапсалу).
Таким образом, к концу 1576 года московиты фактически овладели всей Эстляндией, кроме Ревеля. Утомленное долгой войной население радовалось миру. Так, после добровольной сдачи Габсаля местные жители устроили танцы, поразившие московских дворян. Один из них сказал своему знакомому немцу:
«Если бы мы, русские, живые сдали неприятелю такую крепость, что сделал бы с нами царь? И кто из нас посмел бы взглянуть прямо в глаза доброму христианину? А вы, немцы, празднуете стыд свой!»
Карамзин писал:
Глава 5«Они праздновали среди могил и пепла. Казалось, что Ливония, истерзанная всеми бедствиями войны долговременной, жертва и добыча всех народов соседственных, уже не могла испытать ничего злейшего. Голод, нищета свирепствовали не только в хижинах, но и в замках. Так летописец говорит, что жена знатного рыцаря фон Тедвена, имев прежде великолепный дом, блистав пышностию удивительною для самых богатых людей, умерла тогда в Габсале на соломе и положена в землю нагая!..
Но судьба еще готовила новые ужасы для сей страны несчастной».
ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАП ВОЙНЫ
(1577–1583 гг.)
В ноябре 1575 года в Варшаве вновь открылся избирательный сейм.[136]136
Польские и литовские представители съезжались в Варшаву потому, что она находится примерно на середине пути между Краковом и Вильно – столицами Польши и Литвы.
[Закрыть] На сейм явились послы от имени соискателей освободившейся короны. От Эрнеста, сына германского императора Максимилиана II и от него самого; от Сигизмунда, сына шведского короля Юхана III; от Альфонса, герцога Феррары (в Италии); от воеводы вассального по отношению к Турции княжества Семиградского (Трансилввании) Стефана Батория. Не было только послов от царя Ивана IV. Он по-прежнему считал ниже своего достоинства предпринимать хоть какие-то меры, способствующие его избранию.
По этому поводу Карамзин сказал:
«Теперь в Польше и Литве, по поводу выбора другого короля, снова складывалась партия в пользу московского дома. Главой ее был человек очень сильный, примас королевства, гнезнинский архиепископ Яков Уханский. Он сносился с царем и научал его, как следует расположить обещаниями и дарами знатнейших панов. Но Иван действовал очень лениво, а в это время император Максимилиан прислал к нему посольство с просьбой ходатайствовать в Польше, чтобы в короли был выбран эрцгерцог Эрнест.
Иван думал было сначала устроить так, чтобы в Польше был выбран Эрнест, а в Литве он. Но такой план не нашел сочувствия в большинстве панов Литвы, не говоря уже о польских панах; план этот не был по сердцу и самому австрийскому дому; и там было желание владеть совокупно Польшей и Литвой; притом же Иван, намекая на такое разделение, противоречил себе, говоря, что он будет доволен, если Эрнест будет вместе королем польским и литовским. Такое колебание было причиной, что партия, желавшая избрания короля из московского дома, совершенно исчезла».
12 декабря австрийская партия, состоявшая в основном из польских магнатов, провозгласила королем императора Максимилиана II, а 14 декабря партия шляхты, возглавляемая Яном Замойским и Самуилом Зборовским, провозгласила королем 42-летнего Стефана Батория (1533–1586), с тем условием, что он женится на 54-летней Анне Ягеллон, старшей сестре покойного короля Сигизмунда II Августа.
Таким образом, в Республике оказалось сразу два короля. У австрийской партии были все шансы выиграть, поскольку посланцы Литвы и Пруссии тоже поддержали кандидатуру Максимилиана. Однако Максимилиану надо было действовать смело, не останавливаясь перед тем, чтобы применить оружие, если того потребуют обстоятельства. Между тем, германский император по своему душевному складу не был способен на решительные поступки. Он тянул время в переговорах с послами сейма и не двигался с места, опасаясь войны с турками, поддержавшими Батория.
Напротив, Баторий сразу принял все предложенные ему условия и быстро отправился со своим войском в Польшу. 18 апреля 1576 года он торжественно въехал в Краков, а 1 мая короновался и вступил в брак с Анной Ягеллон.
Он поклялся на Библии соблюдать «Pacta Convente» короля Генриха и все уставы Республики; усмирить крымских татар, освободить либо выкупить польско-литовских пленников в Крыму; вернуть Литве все ее земли, завоеванные Москвой. После этой клятвы недовольные умолкли. Представители Польши и Литвы единодушно воскликнули: «Да здравствует король Стефан Баторий!»
Баторий принадлежал к старинному венгерскому роду Баторий Шомлио. В 15 лет поступил на военную службу к Фердинанду I Габсбургу (1503–1564), королю Чехии и Венгрии. Вместе с ним жил в Италии, учился в Падуанском университете. Позже служил трансильванскому князю Иоанну Сигизмунду Запольяну. Попав в плен к немцам, в течение трех лет занимался науками, в частности, изучал труды римских историков и юристов. С 1571 года, после смерти Иоанна Сигизмунда, – князь Трансильвании. Вот как отозвался о нем Нечволодов:
«Баторий был чистокровный венгерец, скромного дворянского рода, достигнувший к 38 годам жизни, благодаря своим удивительным способностям в военном деле, звания воеводы Седмиградского княжества.
В своей молодости он окончил знаменитый итальянский университет в Падуе, ректором коего был одно время Ян Замойский. Вероятно, тогда же между ними возникли прочные дружеские отношения, скрепленные браком Замойского на племяннице Батория – Гризельде. Нет сомнения, что главным образом благодаря стараниям Замойского польская шляхта решила избрать Батория королем, мечтая, что мало кому известный венгерец будет ее послушным орудием.
Но она жестоко ошиблась. Никто более Батория не был так способен быстро забрать в руки власть в королевстве. Став королем, он немедленно приступил к самому ревностному занятию государственными делами, проявляя непреклонную настойчивость и беспощадную строгость…
Баторий говорил только по-венгерски и по-латыни и не давал себе труда изучить польский язык. Со своей же престарелой супругой Анной Ягеллонкой он находил достаточным вести все разговоры при посредстве переводчика, что очень обижало последнюю.
Будучи врожденным воином и страстным охотником, новый король вел изумительно простой образ жизни. Он не носил перчаток и пренебрегал чулками, употребление которых в то время уже распространялось. Несмотря на неважное здоровье и рану в ноге, которая никогда не заживала, Баторий легко переносил все невзгоды военного времени.
«Король быстро двигается в коляске», пишет про него один очевидец: «на ночь ему только палатка, а в ней ни лавки, ни столика; в полдень он подкрепляется едою в шалаше из веток; сидение ему делают, вбивая в землю несколько кольев и укладывая на них перекладинки; таким же способом устраивают и столик. О постели или пологе и не спрашивай. Если король захочет после обеда заснуть или отдохнуть, то насекут мелко березовых веток с листьями, расстелют по земле вместо матраца, и вот на эти ветки ложится король и спит как в самой лучшей опочивальне».
Нечволодов А. Сказания о русской земле. Книга 4, с. 192–19
* * *
Разумеется, Иван IV был крайне недоволен избранием Батория. Он надеялся, что в случае воцарения Максимилиана, тот, опасаясь войны с Турцией и ради укрепления дружбы с Московским государством, одобрит захват Ливонии. Узнав о приезде Батория в Краков, Иван написал Максимилиану:
«Мы твоему избранию порадовались, но после узнали, что паны помимо тебя выбрали на королевство Стефана Батория… который уже приехал в Краков и женился на королевне Анне… Так ты бы, брат наш дражайший, промышлял о том деле скорее, пока Стефан Баторий на тех государствах крепко не утвердился; и к нам отпиши со скорым гончиком, с легким, как нам своим и твоим делом над Польшей и Литвою промышлять».
Но Максимилиан ни на что не решался, лишь раздражал Ивана своим заступничеством за Ливонию. Вскоре он умер, 12 октября того же 1576 года.
Став королем, Баторий первым делом занялся вольным ганзейским городом Данцигом (ныне польский Гданьск), жители которого не хотели его признавать. Они требовали от него подтверждения их вольностей и прав путем «гарантийного соглашения» с германским императором. Все же надежды московского царя на длительную смуту в Речи Посполитой не оправдались. Баторий был человек решительный. Он осадил Данциг и к концу 1577 года силой заставил местных жителей присягнуть на верность ему.
В июле 1576 года король Стефан отправил в Москву послов Грудзенского и Буховецкого с грамотой, в которой обещал соблюдать перемирие до установленного срока и предлагал начать переговоры о мире. Однако в своей грамоте (по выражению Карамзина, «в письме учтивом и скромном») он назвал Ивана IV не царем, но великим князем московским; не упомянул его титулы «князя Смоленского и Полоцкого; величал царя «братом», себя – «государем Ливонским». Думные бояре, бывшие, с одной стороны, покорными рабами царя, а с другой стороны, просто помешанными на вопросах родовитости и знатности, так ответили послам:
«Мы удивились, что господарь ваш не называет нашего господаря царем и великим князем смоленским и полоцким и отчину нашего господаря, землю Лифляндскую, написал в своем титуле. Господарь ваш пришел на королевство Польское с небольшого места, с воеводства Седмиградского, которое подчинено было Венгерскому государству. А нашего государя все его братья, великие господари, главные на своих королевствах, называют царем: так вам бы, паны, пригоже было советовать Стефану королю, чтобы вперед таких дел не начинал, которые к разлитию христианской крови приводят».
Все же Иван согласился продлить перемирие. Он надеялся, что это поможет ему покончить со шведами в эстляндской части Ливонии, с которыми шла жестокая борьба.
Со своей стороны, король Стефан приказал построить в полоцких землях несколько крепостей, чтобы создать оборонительный рубеж против дальнейшего продвижения московитов. Гетман Роман Ходкевич и ротмистр Баркулаб Корсак летом – осенью 1576 года возвели четыре замка:
«Пан Баркулаб Иванович Корсак, староста дисенский и ротмистр кролевский, войт дисенский, рыцер и военник добрый, славный, замок Диену, замок Вороничи, замок Леплю (Лепель), замок Чашники – тые вси замки по взятию Полоцком веспол с паном Романом Ходкевичом сами и з своим людом позакладали и места посажали людми добрыми»
(Баркулабовская летопись).
Желая находиться поближе к главному театру будущих военных действий, король Стефан сделал своей главной резиденцией замок в Гродно.
и возобновление войны с Литвой (1577 г.)
В конце 1576 года царь Иван Васильевич решил окончательно добить Ливонию. Время казалось ему благоприятным для этого. Шведский король Юхан III пытался снова утвердить католицизм в своей стране, что вызвало раскол в обществе и ряд мятежей. Поэтому шведы (так думал царь) не могли оказать серьезного со противления. А король Стефан вел кровопролитную осаду бунтующего Данцига.
Хан Девлет Гирей в сентябре 1576 года начал набег в Московию с 50 тысячами всадников, но от Молочных Вод ушел назад в Крым, узнав, что московские полки стоят на берегах Оки и что донские казаки смелым набегом взяли Ислам-Кермен. Увеличив гарнизоны крепостей южной и юго-западной части страны для отражения новых набегов крымцев, царь решил окончательно добить Ливонию.
Чтобы закончить покорение Эстляндии, требовалось овладеть Ревелем. Поэтому в январе 1577 года 50-тысячное московское войско воевод Ивана Васильевича Шереметева «Меньшого» и Федора Ивановича Мстиславского вторглось в Северную Эстляндию и 23 января осадило Ревель.
Зверства они чинили везде. Пленных сажали на кол или разрубали на части. В одной из стычек московиты захватили в плен ливонского ландмаршала Гаспара фон Мюнстера, которому было уже за шестьдесят. Ему выкололи глаза и забили кнутами до смерти. Сохранились слова Мюнцера: «Почему вы убиваете меня так долго»? В городке Амераден московиты целый день насиловали всех местных девушек, общим числом около 40.
Под Ревелем московское войско расположилось пятью лагерями. У Шереметьева было 28 осадных пушек, причем четыре из них (камнеметы) могли бросать каменные ядра весом до 96 кг! С 27 января в течение шести недель они обстреливали Ревель, пытаясь зажечь его калеными ядрами. Однако горожане успешно боролись с пожарами, создав специальную команду, следившую за полетом и падением снарядов.
Город защищал шведский гарнизон во главе с генералом Горном. На этот раз шведы еще более основательно подготовились к защите своей главной твердыни. У них было в пять раз больше пушек, чем у осаждавших – 140 стволов. Ревельская артиллерия отвечала мощным огнем, нанося жестокий урон осаждающим. Пушечное ядро убило старшего московского воеводу И. В. Шереметева, обещавшего царю взять Ревель или умереть. Московиты три раза штурмовали крепостные укрепления, но каждый раз безуспешно. В ответ ревельский гарнизон часто делал смелые вылазки, мешая вести серьезные осадные работы.
Активная оборона ревельцев, а также холод, голод и болезни привели к значительным потерям в лагере осаждавших. 13 марта им пришлось снять осаду. Уходя, московиты сожгли свои лагеря, переполненные трупами; и ушли. Ревельцам они передали, что скоро вернутся.
Кстати сказать, князь Ф. И. Мстиславский, несмотря на двухлетнее перемирие в отношении Финляндии, посылал татарскую конницу по льду замерзшего Финского залива в набеги на ее берега: жечь, грабить, захватывать пленников. Таково было обычное отношение московитов к любым договорам, подписанным их представителями.
Вот что писал Костомаров о походе московитов в Северную Эстляндию:
«Не только шведы и немцы, но чухны дрались против русских. Крестьянское население, терпевшее утеснения от немецких баронов, было прежде расположено признать власть Москвы, но свирепость, с какою по приказанию царя русские обращались вообще с жителями Ливонии без различия их происхождения, до того раздражила чухон, что они составили большое ополчение под начальством Ива Шенкенберга, прозванного Аннибалом (Ганнибалом) за свою храбрость, и отличались претив русских бесчеловечной жестокостью: не было пощады ни одному русскому, попавшемуся им в плен… Шенкенберг, предводительствуя толпами вооруженных земледельцев, взял Вейсенштейн, сжег Пернау, ограбил несколько городков и замков в Эрвене, в Вирландии, близ Дерпта».
Итак, столкнувшись с безудержным грабежом и чудовищной жестокостью московитов, крестьяне повернули свое оружие против них. Крестьянское ополчение атаковало московские гарнизоны. В конце июля его предводителям стало известно, что от Новгорода и Пскова идет большое войско во главе с самим Иваном IV. Шенкенберг и его помощники думали, что царь хочет расправиться с ними за истребление своих ратников. Однако они ошибались, Иван шел в южную часть Ливонии, в литовские владения.
* * *
До середины 1577 года перемирие между московской Русью и Речью Посполитой соблюдалось. Но затем Иван, как уже сказано, решил воспользоваться тем, что Баторий все еще осаждал Данциг и, пока не поздно, захватить южную Ливонию. Нарушив перемирие с Речью Посполитой, 25 июля он вторгся из района Пскова в контролируемые Литвой юго-восточные районы Ливонии. Магнусу он приказал идти к Вендену.
Надеясь на договор о перемирии, король Баторий не направлял сюда сколько-нибудь значительных сил. Он еще не знал, что не только письма, но и подписи Ивана Всильевича на межгосударственных соглашениях не стоят ровным счетом ничего. Московский тиран уважал только силу. Литовский гетман Ян Ходкевич, имевший небольшое войско, не стал вступать в бой и ушел за Западную Двину.
Не встречая никакого сопротивления, войска царя Ивана буквально за месяц заняли основные крепости и замки юго-восточной части страны. Здешние города и замки – Мариенбург, Крейцбург, Лаудон, Берсон, Люцин, Кальценау, Розиттен, Динабург и другие – сдались им без единого выстрела.
Только один город Зесвеген попытался оказать сопротивление. Прибывший сюда воевода Фома Бутурлин овладел посадом, после чего сообщил царю, что немцы «сели на смерть в крепости». Иван IV немедленно явился и велел день и ночь стрелять из пушек. Когда стены рухнули, немцы сдались. Царь приказал самых знатных дворян посадить на кол, всех остальных жителей продать в рабство татарам.
Жители Лаудона немного промедлили со сдачей, за что царь приказал полностью разорить и сжечь город. В остальных крепостях он оставил свои гарнизоны.
Таким образом, почти вся Ливония к северу от Западной Двины (кроме Риги и Ревеля) оказалась под контролем Москвы.
* * *
Король Магнус тоже брал один город за другим. Их жители считали, что лучше им быть под властью датского герцога, чем московского душегуба, а потому сдавались без сопротивления. Магнус писал им:
«Хотите ли спасти жизнь, свободу, достояние? Покоритесь мне, или увидите над собою меч и оковы в руках москвитян».
Так он занял Венден, Кокенгузен, Ашераден, Ленвард, Роннебург, Шванебург, Тирзен, Пебальге, некоторые другие города и замки. В Вольмаре горожане выдали ему воеводу короля Стефана, князя Александра Полубенского.
Окрыленный своими успехами, Магнус, всерьез воспринимавший договор о создании Ливонского королевства, подписанный с Иваном, послал царю письмо с просьбой утвердить в составе его государства те ливонские города, которые сдались на его имя, а также добавить к ним Дерпт. Наивный человек! Он еще не понял до конца, с кем имеет дело.
Разгневанный царь устремился к Кокенгузену. В этом несчастном городе находились 50 человек из войска Магнуса. Иван приказал их убить, а всех жителей продать татарам в рабство. После этого он написал зятю письмо в своей обычной издевательской манере:
«Я отпустил тебя из Пскова с дозволением занять единственно Венден… а ты, следуя внушениям злых людей или собственной безрассудности, хочешь всего! Знай, что мы недалеко друг от друга. Управа легка: имею воинов и сухари; а более мне ничего не надобно. Если не захочешь нас слушать, то мы готовы, а тебе от нас нашу отчину отводить не следовало. Если тебе нечем на Кеси (в Вендене.) жить, то ступай в свою землю за море, а еще лучше сослать тебя в Казань. Если поедешь за море, то мы свою вотчину, Лифляндскую землю, и без тебя очистим»…
Царь два дня отдыхал в Кокенгузене. В это время воевода Богдан Бельский с московскими стрельцами окружил Вольмар, где Магнус назначил комендантом Георга Вильке. Вильке не хотел впускать стрельцов, говоря Вельскому, что город сдался его королю. Но увидев, что стрельцы готовятся к штурму, сказал воеводе: «Знаю, что мой король присяжник царя: удерживаюсь от кровопролития. Возьмите город: еду к Магнусу». Бельский отослал Вильке к царю с двадцатью немцами, а еще 70 воинов Магнуса приказал изрубить на куски. Местных купцов он заковал в кандалы, их лавки и дома опечатал.
Подойдя к Вендену (август 1578 г.), где находился Магнус, царь вызвал его к себе. Тот послал к нему пленного князя Полубенского и двух своих послов с извинениями, что приедет немного позже. Иван князя Полубенского принял вежливо, а посланников Магнуса велел выпороть (дворян!) и отправить назад, с требованием, чтобы немедленно прибыл сам Магнус. Напуганный такими действиями царя, ливонский король, успевший забыть о том, что он всего лишь кукла в чужих руках, приказал открыть ворота и впустить в город московское войско.
Сам же явился к царю с 25 своими чиновниками и, сойдя с коня, упал перед ними на колени, моля о прощении. Свидетель пишет, что царь бил герцога кулаками и кнутом, «для спасения жизни Магнус должен был стрепетом проползти несколько тысяч шагов до палатки великого князя и просить у него со слезами прощения». Иван приказал взять его и его чиновников под стражу и бросить в конюшню, где все они несколько дней провели без еды, на грязной соломе. О том, что затем произошло с жителями Вендена, расскажем словами Карамзина:
«Россияне без сопротивления вступили в город. Воеводы, князь Голицын и Салтыков, не велели им трогать жителей; везде поставили крепкую стражу; очистили домы для государя и бояр. Все казалось мирно и тихо. Но Магнусовы немцы (около 300 человек), боясь свирепости Иоанновой, с женами, с детьми, с драгоценнейшим имением укрылись в замке и не отворяли его.
Россияне хотели употребить силу: немцы начали стрелять, убили многих детей боярских, ранили воеводу Салтыкова; не слушались даже и Магнуса, которой приказывал им сдаться. Узнав о том, гневный царь велел знатного пленника, Георга Вильке, посадить на кол, пушками разбить замок, умертвить всех немцев.
Три дня громили стены: они валились; не было спасения для осаждённых. Тогда один из них сказал: «Умрем, если так угодно Богу; но не дадим себя тирану на муки. Подорвем замок!» Все изъявили согласие, даже и пасторы, с ними бывшие. Наполнили порохом своды древнего магистерского дома; причастились Святых Таинств; стали на колена, рядом, семействами: мужья с женами, матери с детьми; молились усердно – и видя стремящихся к ним россиян, дали знак: сановник Магнусов Генрик Бойсман бросил в окно горящий фитиль на кучу пороха… с ужасным треском взлетело здание.
Все погибли, кроме Бойсмана, оглушенного ударом, изувеченного, но еще живого, найденного в развалинах. Через несколько минут он испустил дух, и мертвый был посажен на кол! Страшная месть пала и на мирных жителей: мучили и казнили, секли и жгли их, на улицах бесчестили жен и девиц. Трупы лежали вокруг города непогребенные. Одним словом, сия «Венденская кара» принадлежит к ужаснейшим подвигам Иоаннова тиранства: она удвоила ненависть ливонцев к россиянам».
Заняв после Вендена еще несколько замков и небольших городов, Иван направился к Вольмару, где устроил пир для своих воевод и для нескольких знатных литовских пленников. Последних он 12 сентября велел отпустить домой, подарил каждому шубу и кубок и напутствовал следующими словами:
«Идите к королю Стефану, убедите его заключить мир со мною на условиях, мне угодных, ибо рука моя высока! Вы видели, да знает и он!»
Среди отпущенных был князь Александр Ян Полубенский (ок. 1545–1607) – воевода Вольмарский и Земгальский. Вместе с ним царь отправил издевательские письма гетману Ходкевичу, князю Курбскому, бывшим своим советникам Таубе и Крузе, а также «сыну боярскому» Тетерину-Пухову.
* * *
Окончив поход, Иван IV с частью войска отправился из Вольмара в Дерпт, из Дерпта в Псков, а оттуда в свою Александровскую слободу под Москвой. В Дерите он простил Магнуса («вина» которого, напомним, заключалась в попытке напомнить царю условия письменного договора между ними), дал ему во владение несколько ливонских городов (Каркус, Оберхален, Гельмет и другие), вернул право называться королем Ливонии, а также его чиновников.
В Ливонии царь Иван IV оставил воевод Ивана Шуйского и Василия Сицкого. Сразу же после отъезда царя на них с севера напали ливонские немцы и шведы, с юга – литовцы. Последние брали город за городом, замок за замком.
В декабре 1577 года отряд немцев-наемников, служивших в литовском войске, ночью тихо подошел к замку Венден. Немцы открыли ворота заранее изготовленными ключами, внезапно бросились на спящих московитов и, несмотря на попытки сопротивления, всех убили. После этого в январе 1578 года король Магнус бежал из Оберхалена к Стефану Баторию. Он уже понял, что его отношения с московским царем, это отношения мышки с кошкой. Датский принц, воспитанный в иных традициях, нежели московские князья, вовсе не желал покорно ждать той минуты, когда кошка забавы ради оторвет ему голову.
Стефан Баторий лишил его большей части владений в Ливонии, в результате чего Магнус обеднел и больше не употреблял титул «король Ливонский». Он поселился в Курляндии, тяжело переживал полное крушение всех своих планов и через пять лет умер, едва достигнув 43-х лет. Его молодая вдова с маленькой дочкой осталась жить в Риге. Возвращаться в Москву, к убийце своих родителей она не хотела.
