Текст книги "Плохие привычки"

Автор книги: Анатолий Горбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Ибо моему взору открылся тайник, по периметру напоминавший размеры моего ноутбука и пока еще неизвестной для меня глубины. Весь он был начинен разнообразными золотыми изделиями и обильно приправлен опилками – дабы сокровища не звенели и не катались внутри…

* * *

Свина разбудил около пяти вечера Коготь. Новость все никак не хотела помещаться в голове толстяка, и он после того, как дважды ее выслушал, так ничего и не поняв, побрел, шатаясь, в ванную. Через пять минут холодного душа он вернулся, полируя полотенцем свой гладкий череп и морщась от неприятных похмельных ощущений в организме.

Доклад, воспринятый Борисом Михайловичем, тоже радости как-то не добавлял. Разбился Юровский. Разбился около часа дня, поэтому, скорее всего, откуп за освобождение Свина он так и не передал. А это уже гораздо грустнее, чем просто смерть адвоката. Адвокатов, их много. А злой высокопоставленный мент, не получивший вовремя вожделенных денег и теперь считающий себя обманутым, один.

История имела свое продолжение. Словно иллюстрация к закону «Всегда может быть еще хуже, чем есть», в этом несчастном случае отметился Кулешов, с телефона которого «скорая помощь» получила сообщение об аварии.

Когда Коготь доложил, что за день до ареста камеры наблюдения зафиксировали Кулешова у «Кармины», Свин ужасно злостно заскрежетал зубами и излился порывом мощнейшей истерики на своего главного охранника-растяпу.

Ходившая на цыпочках и вжимавшая голову в плечи прислуга могла слышать обрывки противных хозяйских воплей:

– Хоть сам ты его компостируй!.. И чтоб я уже завтра знал, на кого он работает!.. Если до понедельника он проходит с целой башкой, я твою башку отобью!..

ГЛАВА 54
Опрометчивый шаг

Плывет пиратское судно по морю. Юнга задает вопросы старому боцману:

– А черная метка – это знак смерти?

Боцман:

– Да.

– А голубая?

– Да тоже ни хрена хорошего…

Из анекдота

Глубина скрытого от посторонних глаз хранилища оказалась несколько меньше, чем мне (да что там мне, и любому другому человеку, будь то женщина или мужчина) хотелось бы – всего каких-то 12 см. Однако, как говорят опытные женщины и оптимистичные мужчины, размер – это не главное. Главное – содержание.

Из тайника мною было извлечено: 78 золотых монет, от огромного античного статера (1 штука – грамм 150, не меньше) до луидоров 1787 года (6 штук), франков 1867 года 29 штук (по 100 франков) и немецких марок разных лет и герцогств 11 штук (по 20 марок). Плюс 22 статера Кушанской империи и 9 солидов – Римской.

А также разнообразные ювелирные украшения – от изящных браслетов и цепочек до монументального колье с бриллиантами, которое на моем диване смотрелось так же уместно, как королева Великобритании в пластиковом биотуалете.

Драгоценности вошли в мою жизнь, грубо растолкав остальные понятия о материальном благополучии и увесисто заняв свое до этого времени сиротливо пылящееся место. Они сверкали оттуда эквивалентами счастья и успеха. Сквозь инкрустированный брюликами платиновый рупор торжественно объявляли об отмене мелочных заморочек по поводу дальнейшей экономии при покупках. Ну и, конечно, отягощали ответственностью и озабоченностью свежеиспеченного мужа, которого угораздило жениться на очень красивой женщине.

Я чувствовал себя вторым воплощением Остапа Бендера и одновременно Ипполита Матвеевича Воробьянинова, которым в моей реальности наконец-то удалось завладеть сокровищами из «мебелей».

Остап во мне философски примеривай белые брюки для поездки в Рио-де-Жанейро. А Кисе, завороженному бриллиантовым дымом, чудились «грудастые дамские оркестры, беспрерывно исполнявшие танго-амапа». В общем, вполне определенно и даже с некоторым хирургическим привкусом я прочувствовал выцарапанную на моих мозгах надпись «Киса и Ося здесь были».

Богатство застало меня врасплох, словно… оно приехало всерьез и надолго, а я совершенно его не ждал. Я даже не мечтал, куда смог бы потратить такую недетскую сумму денег. Впрочем, этот пробел быстро заполнялся.

Где-то на задворках мозга крохотной лампадой мелькнула мысль о том, что неплохо бы поделиться с бывшим хозяином часов. Не с тем дедом, который мне их продал, а с тем алконавтом, который втюхал это сокровище за несложную работу.

Чтобы впоследствии не отвлекать своего читателя, скажу, что благие намерения вовсе не увенчались успехом. Василий, бывший владелец напольных курантов, в начале недели помер по причине и от следствий отравления метиловым спиртом. Очень жаль, так как был он последним представителем своей несчастливой семьи, столько лет прожившей в нищете. Бок о бок с несметными сокровищами, которые почтенный хронометр скрывал в своем деревянном прикиде…

– Это я, узнал? – голос Грума было сложно спутать с чьим-либо другим – он был до безобразия хрипат. Идеальный голос для антирекламы курения и холодного пива.

– Узнал, – осторожно протянул я в трубку, интуитивно опасаясь крупного хищника и шепотом разума обещая себе, что больше ни за какие коврижки не буду связываться с местным мафиози. Сейчас он мне сделает предложение, от которого я не смогу отказаться…

– Встретиться надо. Когда сможешь?

– Сейчас… смогу, – слова мои прозвучали неуверенно, как торжественное обещание «Всегда готов» устами пионера-импотента, только что откушавшего виагры.

– Выходи, – коротко уронил хрипатый.

Оказалось, машина Грума уже стоит под моими окнами. Бандит выбрался из «бэхи» свежего розлива в шикарном кожаном плаще и, совершенно не по погоде, в ослепительных солнцезащитных очках, на которые мне пришлось бы работать у Колосова до конца жизни.

– То, что ты мне дал посмотреть, дорогого стоит. Если бы не тот случай с моим сыном, тебя проще всего было бы… как лишнего свидетеля… Но ты, я вижу, парень порядочный. Эта сука мне руку жала. Так и зашквариться[24]24
  Вещи, к которым притронулся опущенный, называются зашкваренными, загашенными или законтаченными, то есть оскверненными, прикосновение к таким вещам может повлечь за собой попадание того, кто к ним прикоснулся, в касту опущенных.


[Закрыть] можно. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Кассету никто больше не видел. Да и у меня в последнее время какие-то провалы в памяти…

– Я знал, что ты неглупый парень. Но вернемся к нашим баранам – я не люблю быть должен. Что ты хочешь?

Я немного осмелел и хотел уже было выкрикнуть: «Дайте две!» – имея в виду свои две просьбы. Но сдержался, старался вести себя, как солидный гангстер на приеме у крестного отца.

– У меня две просьбы. Если это не сильно нагло звучит, – Грум, сняв свои дорогущие очки, бесстрастно буравил меня своими карими до черноты глазами. – Первая – не главная. У меня тут наследство кое-какое объявилось. Старые драгоценности. Реальной стоимости не знаю, светить их, консультируясь, тоже бы не хотелось. Я готов кое-что продать, но хотелось бы получить адекватную цену, а не копейки за золотой лом. Сами понимаете – жизнь сейчас не дешевая…

– Попроси денег у меня. Зачем продавать фамильные бирюльки? Я готов купить твою кассету, – он развел руками в недоумении.

– Нет. Я ограничусь просьбами, материальное вознаграждение мне от вас не нужно. Да и драгоценности – реликвия не моей семьи.

Грум приподнял бровь, и я развеял его сомнения:

– Нет-нет, не краденые. Это точно. Скорее всего, трофейные, вывезены в конце Великой Отечественной. Кому принадлежали, не знаю.

Он достал сигареты и закурил. От пачки оторвал кусок, обгрызенным коротеньким карандашом написал на ней телефон и протянул мне со словами:

– Скажешь, от меня. Лучшую цену тебе здесь никто не даст. Это не барыга, коллекционер. Деньги у него есть, – Грум снова водрузил очки на нос.

Увидев мой недоуменный взгляд по поводу убитого и почти съеденного карандаша, который никак не вязался с изысканной одеждой, настоящим Vacheron’oм на руке и очками с брюликами на неоднократно перебитой переносице, пояснил:

– Да это так, кроссворды-мрассворды в машине разгадывать. Не все же в телевизор пялиться. Какая вторая просьба?

– Я хочу быть с вами, когда вы его наказывать будете.

– Это нереально.

– Почему нереально? – спросил я и тут же пожалел, ибо Грум, похоже, начал раздражаться.

– Потому что я его реально на кол посажу. И лишние проктологи мне при этой колоноскопии не нужны.

– Он меня… – я чуть не сказал «обидел», но вовремя вспомнил, что урки этого слова избегают, – он меня оскорбил. Пидором называл. Я должен с него спросить.

– Ты не из нашего мира, не обязан с него «получить».

– Обязан. Не кому-то – себе самому.

– Давай так договоримся – мы приедем туда вместе, но ты останешься на шухере. А я тебе потом фото покажу…

Честно говорю – не знаю, какой черт меня дернул ехать с бандитами к Свину. Я катился в машине с Грумом и, наблюдая его профиль боковым зрением, задавал себе вопросы: «На-фи-га? Шевели шевелюрой и отвечай мне – зачем ты самовольно впрягся в эту мерзость? И всю остальную тушку ввязал тоже! Бандюки бы прекрасно и без тебя обошлись!»

Только когда мы подъехали к особняку, я понял глубину и хитрость подсознания. Осведомленность ангела-хранителя.

Мы не успели. Нетрезвого Свина из ворот выводили полицейские. Грум с сожалением смотрел на ускользающего от расплаты толстяка. А я был этому бесконечно рад! Лучше пусть его закон покарает, чем лом. Согласитесь, лом в заднепроходное отверстие – это ортодоксальное отношение к гомосексуализму вообще и к задомазохизму в частности.

За Свином семенил Коготь, которому тот давал последние указания. Когда они увидели меня, лица их вытянулись. Наркотики не являлись темой Грума, и мысли наркодельца и шефа его охраны, окончательно запутавшись, никак не могли выстроить логическую цепочку между последними странными событиями, мной и вором в законе. Если учесть, насколько доброжелательно смотрел на Свина Грум…

ГЛАВА 55
Привычка – вторая натура

Не важно, будешь ли ты лучше кого-то.

Важно, будешь ли ты лучше, чем вчера.

Кано Дзигоро

Вечером, когда я был уже дома, позвонил Слон. Он был весел и спешил поделиться своей радостью со мной. Оказывается, Свина арестовали! Я не стал его разочаровывать своей осведомленностью в этом вопросе, а мое врожденное любопытство попыталось размотать клубок невидимых событий.

Оказалось, пресловутый фсбшник прислушался к уверениям Слона про то, что изъятое у Свина вещество стопроцентно является наркотиком, а совсем не той безобидной субстанцией, о которой писали полицейские эксперты. И, будучи человеком артистичным, при этом сильно склонным к авантюрам, около 16.00 нагрянул к тому самому деятелю, который проводил экспертизу.

И сказал, глядя в его бездонно коррумпированные серые глаза, что отдал не все изъятое вещество на полицейскую экспертизу, а всего лишь 6 кубиков коричневого вещества из 7. А седьмой отправил в Москву, старательно выполняя инструкцию о совместных операциях с другими силовыми ведомствами. Врал, конечно, но врал вдохновенно и харизматично.

Эксперт, трясясь руками и подбородком, потея и заикаясь, позвонил начальству. А начальство, так и не дождавшееся своего полумиллиона евро, не посчитало возможным более вступаться за такую нехорошую бяку-неплательщика, как Борис Михайлович. И Евгений Сергеевич Отченаш, не скрывая своего удовольствия, поехал производить задержание.

* * *

Аркашина ломка пошла на спад, но до нормального состояния ему было еще очень далеко. Переболеть насухо, а другого варианта выйти из наркотического плена в заключении не представлялось, было очень больно. Нет, не так – ОЧЕНЬ БОЛЬНО!!! Если бы нарисовать разноцветными красками эти слова на плакате размером в Театральную площадь, они бы, может быть, смогли претендовать своей масштабностью на один процент той муки, через которую прошел Аркаша.

Он до сих пор находился в изоляторе временного содержания, вместо медицинской помощи его регулярно таскали на допросы, пытаясь выяснить происхождение пистолета. Табельный номер Макарова был качественно сбит, и в пулегильзотеке данных на него не было тоже. Обвинения наркоману до сих пор не предъявили, и первые дни он готов был растерзать себя за то, что, перед тем как его загрузили в бобик, спулил последнюю дозу.

Аркаша представлял, как бы она помогла выбраться из того кошмара, который состарил его лет на двадцать. На допросах он ничего не отвечал, просил врача и ширево. У следователя он блевал, бился в истерике и даже один раз чуть не сбежал, прыгнув в окно. Стекла окна разбились, рама треснула – но за ними была решетка, и полет с четвертого этажа административного здания не удался. Правда, после этого ему все же оказали помощь – обработали зеленкой порезы.

На пятый день Аркаша начал галлюцинировать наяву, и этот прообраз алкогольной белой горячки его несколько развлек. Он снова оказался солдатом-срочником, рядовым роты связи мотострелковой бригады, забытой богом среди дальневосточных сопок.

Он вспоминал поездку в Южно-Сахалинск и потрясший его пик Чехова, который когда-то был священной японской горой. Вспоминал храмовый домик на вершине пика, сложенный в честь богини солнца Аматерасу. Они стояли недалеко от этого домика, пораженные красотой, захватывающей дух и окружавшей их со всех сторон. Охотское море и Сусунайская долина подбирались к ним с востока, Анивский залив с юга, горы Камышового хребта с запада. И еще, благодаря ясной и безоблачной погоде можно было разглядеть самую северную из японских префектур, остров Хоккайдо.

Сюда в увольнительную его вывез Дагурасу Сато, старый японец, которого однажды спас будущий наркоман Аркаша. Он, находясь на посту, в карауле, расстрелял по бродячим собакам целый рожок, прежде чем они отстали от человека, отмахивающегося от них сломанной двустволкой, и набросились на шесть или семь трупов своих собратьев.

Хотя поступил Аркаша правильно, ему вместо поощрения влепили сутки «гауптической вахты» – на всякий случай, чтоб другим солдатам неповадно было. А потом они с Дагурасу подружились. И старый японец, непременно желавший как-то отплатить за свое спасение, кое-чему попытался научить воина-связиста.

Называлась эта штука Дим-мак, «искусство ядовитой руки», или искусство отсроченной смерти, позволяющее легким касанием руки убить человека. Причем смерть противника могла наступить как сразу, так и через часы, дни, недели – в точно намеченный мастером срок. Русский паренек не очень-то верил в эту азиатскую сказку – до поры до времени.

Однажды Сато, рассердившийся на очередную саркастическую реплику Аркаши, тем не менее прилежно тренировавшегося, показал ему фокус. Он налил в трехлитровую банку воды и после непродолжительной подготовки, выразившейся в особом дыхании и жутком закатывании глазниц, нанес по стеклянной таре три быстрых несильных удара.

Через пять секунд бравый розовощекий связист прыснул от смеха, а еще через три секунды банка растрескалась и развалилась на куски. С той поры Аркашино мнение о Дим-маке изменилось, и тренировался он теперь не просто прилежно, а еще и сознательно.

Однако пыл его вскорости немного охладился – Дагурасу категорически отказался учить веселого русского отсроченному убийству трехлитровых банок. Объяснял он это принципиальным отличием этого процесса от процесса убийства человека – банка разбивалась энергией ци, а для убийства двуногого разумного существа достаточно было просто знать последовательность и направление ударов.

Впрочем, Дагурасу говорил, что и в отношении людей он преподает лишь сильно упрощенную схему. Число точек, связанных нервными окончаниями с важнейшими органами, превышает семьсот, правильный Дим-мак должен использовать не менее ста пятидесяти, а Аркаша будет ознакомлен лишь с полусотней. Большего за оставшиеся до дембеля полгода не успеть.

На сопках среди зарослей карликовой березы и курильского бамбука, багульника и черники заняться было нечем, и Аркаша, пользуясь правами «дедушки», большую часть времени пропадал у японца на его заимке неподалеку от части.

Тренировал его старый Сато на бочкообразном чучеле из тряпья – Какаси, как называл его японец. Голову Какаси заменяла когда-то белая плюшевая болонка, из-за которой чучело казалось толстяком с седым лицом.

– Прежде чем ударить, посмотри на Солнце, – говорил Дагурасу, имея в виду различную интенсивность кровоснабжения внутренних органов человека в разное время суток. Учитывая это, Аркаша тренировался на Какаси трижды в день – утром, днем и вечером, и каждая серия легких, словно ленивый хлопок равнодушного к выступлению зрителя, ударов была не похожа на другую. Удары наносились в разные места с разной силой и даже под разным углом. Важным было и то, какой рукой бить или каким пальцем тыкать.

Никогда в жизни не пользовался своим умением вор, наркоман и просто несчастный человек Аркаша-Уж. Не было нужды, да и особой кровожадностью парень не отличался. Однако на девятый день «сухой» ломки, когда боль и ужасы пошли на убыль, Аркаша вспомнил о своем умении. А мысль покончить жизнь самоубийством сменилась другими идеями – убить Свина или базарного торговца наркотой Крыса или хотя бы задушить прыщавого студента Гоню, у которого ему тоже случалось покупать смертельный кайф.

* * *

После, к счастью, несостоявшегося соучастия в убийстве меня зацепил очередной катарсис, заселив в черепушку жажду обновления нешуточных размеров. То ли это было следствием испытанного мною облегчения, то ли меня приговорил фатум, запечатленный иероглифами линий на ладони, то ли разновеликие ростки последних волнительных событий сложились в такую икебану – не важно, в общем-то.

Я вернулся домой и выгреб половину своего гардероба, распихав не прошедшие осмотра шмотки по черным пакетам для мусора. Я мысленно приговаривал и резал некоторые свои привычки и пристрастия с мазохистским удовольствием, а они, словно вековые дубы, визжали и скрипели наеденными стволами, рушились шумными развесистыми кронами, оставляя паразитов, в них скрывавшихся, без крова и пропитания. Я даже пеньков не оставлял и планировал позднее заняться мощной корневой системой, если она сама не осознает, что настало время обратиться в прах.

Под фатальные репрессии, письменно оформленные неровным почерком на обратной стороне настенного календаря, попали: телевидение, компьютерные игры, почти все плюшки, рваный распорядок дня и так далее. К вселению готовились – жестко закрепленный отведенным временем отбой, подъем и трехразовое здоровое питание, систематические занятия спортом, чтение мудрых книг и кое-что еще. То есть все, о чем я так долго мечтал и что собирался сделать, но, наверное, стеснялся. Или боялся, что, как только мечта станет реальностью, мне не о чем больше будет мечтать.

Грандиозность затеянного откуда-то черпала сильнейшую энергетику, и умирающие привычки шептали моему уму что-то о враждебных происках и финансировании сомнительного происхождения. Но душа, воспарившая над бесконечными играми ума, размяв придавленные автократическим интеллектом мышцы, исполняла настолько красивый танец, что сомнений в правильности моих действий быть не могло.

Я двигался в нужном направлении. Я шел к свету из подземелья собственных ограничений и заблуждений. Пока не видел цели, но чувствовал ее манящий запах. Убаюканный этим ароматом, я прямо в одежде уснул на диване, заблудившись пальцами в мурчащей пушистости Джина.

ГЛАВА 56
Дим-мак

– Возмездие все же есть, – глухо сказал он. – Есть.

За каждую каплю крови, за каждую слезу.

Не теперь, так завтра. Не самому, так потомкам.

Их суд или суд совести – возмездие есть.

Оно не спит. И записывает в Книгу Судеб, и обрушивается на голову преступников или их детей опустошением, бедой, войной.

И никому не убежать.

И я уверен, и это дает мне силу жить.

Владимир Короткевич, «Черный замок Ольшанский»

На допросе Свин вел себя более корректно, чем в прошлый раз, а жаль – Евгений Сергеевич Отченаш подготовился к свинскому поведению задержанного. Придумал несколько остроумных фраз, отрепетировал снисходительную улыбку и даже оформил почти все бумажки для вынесения обвинения и перевода Бориса Михайловича из ИВС в следственный изолятор.

Но Свин, которому Коготь пока не подыскал нового адвоката, давать показания отказался, вел себя спокойно, очень просился в камеру – сказывалось нездоровое похмелье. Месть следователя, не нашедшая своего применения, требовала выхода, и он нашелся: Свина поместили в камеру к наркоману Аркаше.

Придя в камеру, не обращая внимания на лежащего спиной ко входу соседа и наплевав на треволнения последних часов, общую гнетущую атмосферу, специфические запахи и заметную сырость, Борис Михайлович почти сразу же заснул.

Очнулся он где-то через час и понял, что тщательно связан порванной на полоски тельняшкой сокамерника. Серия ударов – несильных, похожих на простые тычки – рассыпалась по всему телу и голове Свина, он недоумевал, но даже не успел открыть рот, как все закончилось.

– Это Дим-мак, отсроченная смерть. Через 28 дней ты умрешь. И умрешь так, как я хотел – зная о том, что ты умираешь. И ничего не сможешь сделать.

Свин криво усмехнулся, узнав наркомана:

– «Убить Свина» и «Убить Свина – 2». Скоро в прокате! Ты все мозги проторчал, Уж. Бред какой-то. Я не поддаюсь гипнозу!

– Ты умрешь независимо от того, веришь в это или нет.

– Конечно, умру – все умирают, – Свин веселился.

– Ты умрешь через двадцать восемь дней. Через 5 минут у тебя пойдет носом кровь, и ее будет очень сложно остановить. Через двое суток у тебя отнимется вся правая половина тела. А через 28 дней ты сдохнешь. Я всегда считал, что не испытывающий вины не получает должного возмездия. Существо, которое сворачивает шею себе подобному и при этом с интересом думает, что же станет сегодня есть на ужин, никогда не будет испытывать вины. Потому что в своих неприятностях винит всех и каждого, кроме себя. Теперь ты знаешь, что ты умрешь только лишь благодаря тому, что ты – дерьмо…

Аркаша еще долго нес какую-то чушь, посвященную идее возмездия и божьей каре. Свин жил по другую сторону религиозности и относился к торговле смертью, как к обычному бизнесу, ему было забавно слышать подобный бред. Он усмехался, распутываясь из полосатых тряпок, но твердо осознавал, что оставаться с таким придурком в одной камере, несмотря на его внешнюю худобу и хилость, было опасно. Когда он избавился от пут и постучал в дверь камеры, бурча про «психов ненормальных и наркопетов с выжженными мозгами», из его носа хлынула кровь…

* * *

Суббота обещала быть странной. Разбудила меня хозяйка, Евдокия Петровна. С неожиданной просьбой освободить квартиру в кратчайшие сроки. Хозяйка была хорошей женщиной, и я представляю, как тяжело ей было сообщать подобное. Конечно же, она меня не выгоняла на улицу, а очень виновато-трагичным, почти траурным голосом сообщила о том, что неожиданно вышла замуж ее племянница, и они категорически не сошлись характерами со свекровью, у которой молодые прожили неполную неделю.

Новоиспеченную семью нужно было спасать как можно быстрее, и Евдокия Петровна пообещала сдать им свою квартиру – но сразу предупредила, что придется подождать, пока ее «очень положительный жилец» (ну не могла хозяйка не подлизаться и не сдобрить свою нагайку хоть таким пряником) не найдет себе другое жилье. Она, за малым, не рыдала от расстройства (правда, я так и не понял, по чьему поводу – моему или новобрачных), обещала вернуть мне плату за текущий и прошлый месяц и чуть ли не установить на доме мемориальную табличку с моим греческим профилем.

Я представил, как финансово тяжело было бы мне выселяться до обнаружения хранившихся в «Беккере» сокровищ – даже сердце екнуло. Но не сильно. Потому как теперь и в свете последних событий переезд был мне даже на руку.

Во-первых, здесь все просто пропиталось Ирой и ее флюидами. А мне бы очень хотелось, чтобы милый котенок Гав на хозяйском фартуке и жуткие зеленые обои в спальне не напоминали об Ирке, а желанное четырехспальное ложе и соблазнительное джакузи – об Ирке обнаженной. Во-вторых, смена места жительства несколько усложнит месть Свина, если она еще не выдохлась. В-третьих, я и сам был не прочь сменить обстановку. На что-то более постоянное. И более СВОЕ. Проще говоря, я решил квартиру не снять, а купить.

Заверив Евдокию Петровну, что «очень положительный жилец» на нее не обижается и в ближайшее время переедет, я дал отбой и пошел бегать. Утренний звонок несколько отрезвил меня, но вчерашний запал не растворился полностью. Для начала я передумал выбрасывать вещи – ведь их можно кому-нибудь отдать. И вообще – ломать просто. Гораздо труднее будет что-то создать. К несказанному удивлению моей лени, я был не против начать создавать что-то новое. Прямо сейчас, прямо сию секунду.

Я заехал в банк и наведался к арендованному сейфу, куда вчера поселил свои драгоценности из «Беккера». Взял несколько бирюлек, сложив в бархатный мешочек от солнцезащитных очков, и пошел ловить такси.

Встреча с антикваром прошла в теплой и дружеской обстановке, и я получил сто пятьдесят тысяч евро за десяток монет да два перстенька, на мой взгляд – самых невзрачных. Плюс приглашение приходить еще. Особенно антиквара заинтересовали монеты оптом, и он объяснил это тягой вновь народившихся нуворишей покупать уже готовые коллекции – чтобы хвастаться наборами редкостей перед такими же, как и они сами, «коллекционерами». Отсюда стоимость хорошей коллекции вполне могла превзойти суммарную стоимость, пусть даже самую максимальную, монет, продаваемых по отдельности.

Этот старый лис, похоже, чувствовал, что у меня есть еще много интересного для понимающего коллекционера, хоть я об этом и не говорил и тем более не показывал ему ничего сверх проданного. Не стал разуверять его в этом и, откланявшись, поехал покупать квартиру.

Наличие огромных денег в кармане в ощущение богатства еще не конвертировалось – наверное, пока. Надо было этот новый статус как следует осмыслить и рассмотреть поближе.

Купленная мной двушка располагалась в одном из новых десятиэтажных домов из желтого кирпича неподалеку от Театральной площади. Квартира была на четвертом этаже и очень мне нравилась – в ней даже имелось джакузи. В белевшей кафелем кухне умещались все мои пожелания о ее размерах, а также находился выход на застекленный балкон. Две просторные комнаты с точечным освещением, светло-бежевыми обоями, темно-вишневой паркетной доской и окнами, выходившими на бывший пионерский парк, казалось, ждали именно меня.

Вырученных сегодня денег хватило и для места на подземной парковке – но на нового четырехколесного друга финансов уже не оставалось. Почти все деньги, полученные за продажу «Хендая», я потратил на бытовую технику и новую мебель для квартиры. Что ж, вскорости придется снова навестить антиквара – но я дал себе слово, что на этом транжирить драгоценности перестану. Пора было подумать о собственном бизнесе.

Для начала успешного переезда я мотнулся домой и с кое-какой мелочью на такси привез Джина. Ибо в новое жилье перед заселением первым должна зайти кошка! Ну, и кот сгодится – тем более такой расчудесный, как мой Джин. Зверь зашел, немного стесняясь. И, принюхиваясь, начал осторожный обход новой территории. Перемещался он, слегка пригибаясь к полу и как-то дискретно, небольшими дергаными движениями. Судя по всему, на новом месте ему нравилось.

Когда через несколько часов доставили большую часть купленной техники и кое-что из мебели, я распаковал и подключил к электросети двухдверный холодильник и собрал в спальне огромную кровать. Потом силы меня оставили в связи с наплывом новых ощущений, вещей, вообще обстановки, и я рухнул спиной на белоснежный матрас.

Вокруг и внутри пульсировала приятная истома, она дарила ощущение счастья и понимание того, что жизнь удалась. Но она же, сволочь, сводила в судороге челюсти от желания закурить. Если честно, я совсем не ожидал такого подвоха от вредной привычки – и чуть было ей не поддался. К счастью, направившись к дверям квартиры со скрытым намерением и еще неявным, как любое подсознательное устремление, желанием спуститься вниз и купить одну (одну-единственную!) сигаретку, я споткнулся, запутавшись ногой в упаковочной ленте, и со всей дури треснулся головой о пол.

Рассыпавшиеся звездочки были такими живыми и настоящими, что я еле поборол желание начать их собирать и застонал. Плакать не хотелось – хотелось смеяться от собственной неловкости и нелепости позы, в которой я распластался на картонных коробках, в которые была упакована кровать.

Прямо перед собой я увидел очень уж знакомый геометрический рисунок – вписанный в красный круг зеленый ромб (или бубна? хотя нет – бубна зеленой не бывает!), пронзенный чем-то вроде золотой стрелы. И тут искры посыпались вновь. Только на этот раз причиной их была не боль, а память, выбросившая в меня, видимо, из-за обиды за столь неуважительное отношение к собственной голове, широкоформатное и полнометражное воспоминание сна про меня, Грега и королевского дога.

Я полностью окунулся в атмосферу того видения, вся его информация заплясала в нейронах головного мозга, тут и там находя большие и мелкие подтверждения, совпадения и подсказки и убеждая меня в том, что природа увиденного дней десять назад сна непростая. Вещая природа.

Желание курить, испуганно пискнув, исчезло в свою преисподнюю, ибо снова пришел ставший уже привычным катарсис. Посмотрел на свою руку – волосы стояли по стойке смирно, а меж ними бегали крупные, размером с горох, мурашки. Тенью на шум падения приплелся Джин и принялся вылизывать мою руку со вздыбленными волосами.

Я наказал коту бдительно охранять территорию и погладил, прощаясь. Нужно было отправляться на Пасечников, собирать вещи. Подключать к этому транспорт смысла не было – тут пешком минут 10–15.

Когда я уже подходил к старой квартире, произошла очередная неожиданность. Навстречу мне, широко улыбаясь и еще более широко распахнув объятия, шел Шлямбур. Если точно так же меня хотел бы обнять какой-нибудь ароматный бомжик, то я бы перекосился меньше.

Да, только этого мне и не хватало – фамильярностей от опального и всеми разыскиваемого программиста. Но, оказывается, судьба решила, будто не хватает мне на самом деле другого – острых ощущений. Потому что, театрально закатив глаза, Шлямбур почти пропел:

– Ну, здраве будь, боярин Крашанок!..