Текст книги "Плохие привычки"

Автор книги: Анатолий Горбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 27
Про кисло-сочный помпадур

– Сегодня на ужин я могу предложить сардины и… сардины.

– Ну, я не знаю. Пожалуй, я выберу сардины.

– Отличный выбор.

Из х/ф «Цепная реакция» («Chain Reaction», 1996)

Спускаясь от Гуру в лифте редкой чистоты, я достал из кармана телефон – тот был скорее мертв, чем жив. «Предатель, – подумал я, – хоть бы пикнул на прощание». И стал лихорадочно вспоминать, есть ли в машине зарядка.

Было около десяти вечера, когда я выруливал из Володькиного двора. Пробки все уже давным-давно просочились и рассосались, мне досталась полупустая дорога, блестящая мокрым асфальтом снизу и запускавшая через равные промежутки солнышки фонарей несколько повыше. Дорога вела в направлении заслуженного отдыха…

* * *

Скорость реакции человека составляет примерно 0,2 секунды – с момента принятия решения до наступления мышечной реакции. Возможно, у наркоманов эта величина несколько больше – а может быть, в конкретном случае, меньше – учитывая то, что это была чисто рефлекторная реакция без привлечения головного мозга.

Когда от рецептора сигнал по нервному волокну идет в спинной мозг и затем прямиком к мышце, побывав всего в трех нервных клетках – чувствительном нейроне, вставочном нейроне из спинного мозга и двигательном нейроне, то время синаптической передачи составляет порядка 0,1 секунды.

В любом случае, этих долей секунды до вылета пули вполне хватило Белому, чтобы уронить свой кулак сзади на макушку худенькому наркоману, и тот моментально скомкался, как перевернутый бумажный стаканчик, прихлопнутый сверху ладонью. Единственное различие – Аркаша не издал громкого хлопающего звука. Он с легким шорохом сложился на асфальте в кучку неопрятного тряпья и неожиданно запах дорогими женскими духами из повредившегося при падении украденного флакона.

Друзья посмотрели друг на друга – Белый развел руками, как бы извиняясь за опоздание, а Серый произвел глубочайший в своей жизни выдох, избавляясь от некрасивой бледности…

Как и просил шеф, Кулешова впутывать не стали – вскрытую дверь захлопнули и набрали «02». Наличие у этого наркомана воровских отмычек и огнестрельного оружия, очень смахивающего на табельное полицейское, было достаточным фактором для того, чтобы гарантировать Аркаше весьма серьезные неприятности…

* * *

Свет в окнах моей квартиры не горел – что было довольно странным. Я припарковал машину на ночную газонную стоянку и поболтал пару минут со сторожем. Потом зашел в магазинчик возле дома: очень хотелось яблок. На самом деле подобные желания – стопроцентные последствия 3-х дней без никотина.

Ну что ж, организм нужно было порадовать тем, что ему хотелось. С ним сейчас спорить нельзя – как с беременной женщиной, нужно старательно исполнять все его прихоти и желания. Все, кроме предательски вклинивающихся время от времени провокаций умирающей привычки – по поводу «давай закурим, товарищ, по одной». Слова песни я находчиво заканчивал чем-то вроде «давай закурим, и гробик – твой», и привычка, обнаруженная и разоблаченная, ненадолго отставала.

Я четко помнил опасные вехи на пути к здоровой жизни. Очень настойчивые желания закурить проявлялись обычно в первые три дня после отказа от сигарет, потом где-то на седьмой день, потом к концу второй недели – и к концу четвертой. Когда вы перевалите первый месяц, становится проще. Но и тут расслабляться не надо – прошла только физиологическая привычка, а психологическая – если она вообще пройдет когда-нибудь – то уж точно не через месяц после того, как вы перестанете ей потакать.

Да, чуть не забыл. Примерно на сороковой день призрак убиенной вами привычки припрется и устроит настоящее театрализованное представление – с заламыванием рук, звяканьем цепями и с ритуальными танцами эротического содержания… Все это будет очень соблазнительно, но нужно найти в себе силы не поддаться искушению.

Яблок в магазине было мало – всего два сорта: «Семеренко» и нелюбимые. Нелюбимые – это такие темно-красные, красивые, крупные, но рыхлые и на вкус, словно весенний чернозем. Таким образом, вроде бы имеющийся выбор для меня был лишь выбором кажущимся. Так как красные яблоки забытого сорта я отказался бы жевать и под пытками, взор мой благосклонно улегся на живительную зелень «Семеренко». Я уже было собирался нагрузить в пакетик с полдюжины плодов покрупнее, как до меня дошла некоторая несостыковочка.

Любой магазин пахнет по-своему. В крупных дорогих центрах не обойдется без запаха кофе – говорят, этот аромат способствует быстрейшему освобождению собственного кошелька от наличности реальной и магнитных карт – от наличности виртуальной.

В деревенских магазинах пахнет недорогим мылом, сладким печеньем и резиновыми сапогами, потому что тут хоть распространяй запах кофе, хоть не распространяй – все равно, кроме самого необходимого и водки, ничего не купят.

Магазинчик около моего дома был маленьким и очень тесным, и в нем обычно пахло тем, что недавно разлили или разбили. В этот раз уборщице определенно повезло, поскольку никакой аромат с пола не распространялся. Запахи аккуратненько построились по отделам и пахли по очереди, лишь слегка смешиваясь в районе границ.

Яблоки тоже пахли, наверное. Мне даже показалось, что я различил аромат красных и красивых, но когда перешел к ящику с зелеными и вкусными, запаха там не обнаружил. Зато нестройный хор голосов, надышавшихся гелия, начал прямо в левое мое ухо повторять одну и ту же фразу: «Кисло-сочный помпадур… кисло-сочный помпадур…»

При чем здесь известная куртизанка, я рассуждать не стал, просто отметил начало очередного приступа синестезии, набирая в пакетик яблоки посимпатичнее. Синестезия завершилась на кассе, когда, едва звякнув внутренностями, касса лишилась звукового ряда, а беззвучное выползание чека стало сопровождаться запахом зеленых кисло-сладких и очень сочных яблок. Я расплатился за этот «помпадур» и поспешил домой, слегка обеспокоенный темными окнами, которые диагностировали отсутствие Ирины.

Перед дверью в квартиру вился шлейф древесных сандаловых и кедровых нот с долей мускуса – судя по всему, прямо с асфальта. Было ощущение, что здесь неожиданно упала и принялась усердно тереться надушенными участками тела женщина, злоупотребляющая «Барбадосом» от Paolo Gigli. Я даже на пару секунд приостановился, с большим наслаждением вдыхая этот приятный стойкий аромат.

Дома любимой не было, хоть я втайне надеялся обнаружить ее дрыхнущей после тяжелого, но успешного трудового дня. Даже дверь не была толком закрыта – так, захлопнута. По кухне рыскал голодный Джин, тычась в мои ноги и урча громче морозилки средних размеров.

В квартире отчего-то воняло мокрой псиной. Не то чтобы я любил принюхиваться к влажным собакам, но именно это словосочетание выскочило из обоймы характеристик запахов. И это было вдвойне неприятно после неожиданной встречи с божественным ароматом на улице. Я открыл обе форточки у двери – пусть кобелиный запах выветривается…

К холодильнику огурцом-магнитом была прилеплена быстрая записка, как всегда каллиграфическим почерком, словно образец для прописей: «Проект принят, еду защищать его в Москву. Буду – не знаю когда! Звонила тебе, телефон отключен». Как-то не понравился мне текст, уж не знаю почему – то ли из-за того, что внизу не было ни «целую», ни подписи, ни времени написания. То ли из-за капризности, обострившейся после безалиментного ухода от курения.

Я провел по листу бумаги – ожидал, что синестезия выдаст что-нибудь вкусненькое. Но, кроме легкого запаха лака для ногтей, я ничем не вознаградил свои чувственные анализаторы. Поэтому в поисках положительных эмоций побрел к родному джакузи, захватив с собой Джина – чтоб не скучно было. Кота мочить не стал – что я, изверг, что ли?

Я посолил воду морской солью с запахом иланг-иланга и погрузился, принявшись читать дежурный номер «Моей веселой семейки», одновременно наслаждаясь гидромассажем. Курить не хотелось абсолютно. Организм радовался отсутствию отравы. Все-таки молодец, что бросил курить.

* * *

Когда Александру Борисовичу позвонил Юровский и сказал, что некто Аркаша арестован за ношение огнестрельного оружия, он слушал это очень внимательно. После чего зашипел, как десяток половозрелых королевских кобр, не в силах членораздельно выругаться, и разбил свой серебряный «Vertu Signature» о стену. Поэтому звонить киллеру дяде Вове пришлось с запасной трубки…

ГЛАВА 28
Про эксперименты над людьми

– … Я работал над этим проектом пять лет.

Я единственный верил в этот проект.

Все говорили, что это невозможно.

– И это невозможно?

– Да, теперь я это знаю. Я это доказал.

Из к/ф «Пробуждение» («Wake», 2009)

Рабочий день четверга закончился как-то быстро. Ничего интересного, новый проект пока еще не начинали – пока шли переговоры с каким-то агентством недвижимости, которое толком-то и не могло сформулировать, что же им от нас нужно.

Трудились над обычной текучкой, устраняли редкие и незначительные ошибки из прошлых проектов, занимались внутренними вопросами фирмы. Мишку отправили в командировку в один из филиалов, а Жора ходил не в настроении – повздорил с Аллочкой по какому-то пустяку вроде того, где именно встречать ближайший Новый год.

Служба безопасности никак не могла обнаружить Шлямбура – тот как сквозь землю провалился. На снимаемой квартире не появлялся, сотовый отключил, знакомые его тоже не видели.

Пару раз я звонил Ирке – но она постоянно куда-то спешила, отделываясь короткими фразами: «Приеду на выходных, все расскажу», «Мне некогда, пока-пока» и «Я тебя лю, чмоки-чмоки».

Джин стремительно интегрировался в окружающий мир, осваивал новые трюки и игры. Повадился воровать крохотные круглые кактусы из горшков на подоконнике и вовсю разрабатывал концепцию колючебола, гоняя их по всей квартире, время от времени получая от меня желтые карточки и зарабатывая штрафные удаления в санузел.

Еще он любил лазать по занавескам, и я был заинтересован пресечь эту привычку прежде, чем его вес станет критичным для таких путешествий. Одно меня радовало бесспорно – Джин очень осторожно относился к электрическим проводам и приборам, тактично обходя их стороной.

Борьба с табакокурением велась в режиме ленивой позиционной войны – курить время от времени хотелось, но я не разрешал. Никаких вопиющих провокаций ни одна сторона себе не позволяла: мне на голову не валились миллионные выигрыши (если не считать найденные и тут же отданные у рынка домашних животных деньги и чудесное приобретение напольных часов). И не случались какие-то сверхнеприятности (авария и наркодилер в роли закадычного врага вошли в мою жизнь несколько раньше), чтобы я, в шоке от произошедшего, трясущимися руками поднес бы ко рту сигарету и этими же руками щелкнул зажигалкой, затягиваясь собственной смертью.

Раньше какая-нибудь реакция на отказ от курения поступала непременно в течение первых трех дней. Она могла быть позитивной, могла быть негативной. Но цель подобного события была одна – вывести меня из равновесия. Перевернуть хотя бы на короткое время мир с ног на голову и показать, что мой отказ от вредной привычки был несвоевременным, ненужным и ошибочным.

Однажды я закурил на второй день из-за того, что вырвали зуб, изнуренный донельзя кариесом. Просто моему эго стало необычайно грустно лишаться собственной части тела. И продолжать настаивать на лишении его же пусть пагубной, но такой родной привычки совет директоров в моей голове не счел возможным. Все заревели в моей черепушке в голос и дали эго покурить, отложив следующий приступ «бросаю курить» на целых три месяца.

А еще раз, буквально через 12 часов после того, как я щелчком отбросил сигарету из своей жизни, мне в любви неожиданно призналась девушка, в которую я был влюблен по самые свои пушистые уши. Просто в силу каких-то надуманных причин я никак не мог ей сказать о своих чувствах. Даже думал уже написать письмо, ибо носить в себе любовь было невыносимо, а собственные шансы на взаимность я оценивал в микроскопических долях процента. Думаю, что даже ювелиров бы не заинтересовала такая размерность, разве что микробиологов каких-нибудь. А тут на тебе, такой неожиданный поворот. Из-за такого не то что закуришь. Тут и в карты заиграешь, и грабить банки пойдешь, и «Аврору» стрелять научишь.

В этот же раз с некурением все шло тихо и спокойно, и это меня несколько нервировало. Нервировало ощущением, что я каким-то образом незаметно проскочил линию фронта и спокойно топаю в тылу противника, вооруженный до зубов и полный партизанских замыслов. Нервировало предчувствием, что рано или поздно меня обнаружат – и тогда начнется.

Но это, так сказать, в глобальном плане. Текущая картинка была сдобрена хорошим самочувствием и небывалым аппетитом.

Чтобы не потакать собственному желудку, теперь желавшему есть постоянно, я перешел на строгий режим питания – прием пищи осуществлялся в одно и то же время, ну, плюс-минус час. Это хорошо дисциплинировало собравшееся разгуляться чревоугодие и вообще было полезным для здоровья. Во-первых, я начал завтракать, что со мной, курящим, случалось очень редко. И еще я исключил из домашнего рациона всевозможные плюшки – перестал покупать тортики, пирожные и печенья (кроме овсяного – на него рука не поднялась), которые постоянно водились у меня в закромах, задевая диетически настроенную Ирину своими соблазнительными формами. Короче, курить я бросил как-то подозрительно просто.

Но не все в жизни складывалось так же легко, как с отказом от употребления табачных изделий. Мне, например, очень хотелось обуздать неизвестный дар, который Вовка обозвал синестезией – а то какой же это дар, если пользуешься им абсолютно случайно и непредсказуемо?

Очень бы я радовался в детстве, если бы мне подарили игрушечную железную дорогу, работающую только тогда, когда ей заблагорассудится! Например, когда я в школе, или сладко сплю, или с друзьями гоняю мяч во дворе – да я бы ее вышвырнул в окно из-за тяжелой психологической травмы, причиной которой она и стала. И страшно подумать, что ожидало бы родственника или знакомого, подарившего мне такой странный подарок…

Поэкспериментировать с даром я решил на рынке – точнее, перед ним. Почему? Да бог меня знает, как-то неловко было вовлекать в это людей знакомых. По мне – это все равно что украдкой читать чужой дневник. А вот к незнакомым людям я такой щепетильности не испытывал.

Прямо на улице у рынка торговали всякими фруктами, замороженными куриными окорочками, рыбой и прочей снедью. Для опытов я выбрал колоритного кавказца, худого и маленького, но в огромной кепке – нет, не в «аэродроме», а черной бейсбольной кепке, но уж с очень гипертрофированным козырьком.

Торговал он прямо с асфальта, на который были выставлены многочисленные ящики с виноградом, бананами, яблоками, киви, сливами и прочими вкусняшками. Кавказец был последним в ряду прочих торговцев, и купить что угодно у него можно было с трех сторон: спереди, слева и даже сзади – расторопный продавец был универсален, если дело касалось удобства для покупателя.

Прямо напротив его точки находился киоск «Союзпечати», очень кстати предлагавший общему вниманию довольно смелые обложки глянцевых мужских журналов, которые нет-нет да и притягивали его взгляд. Он иногда даже наклонял голову – красотки на обложках были повернуты на 90 градусов, а обладатель безразмерного козырька привык наблюдать красоту в естественных положениях.

Я посчитал, что этот дядечка подходит для моих опытов идеально – ибо ничего более однозначного, чем визуальная реальность, быть и не могло. Всякие там тактильные ощущения вряд ли одинаково воспринимались его мозолистыми и моими изнеженными клавиатурой руками. Звуки, вполне возможно, тоже несли совсем разное содержание, ибо мы принадлежали к совершенно разным языковым группам.

О запахе говорить не приходилось – вьющееся вокруг рынка огромное количество запахов сводило с ума любую взрослую собаку, и никогда нельзя было с уверенностью сказать, чем сейчас пахнуло на твоего соседа: то ли свежестью зелени, то ли сырой рыбой. Вкус – это вообще чувство интимное, его я даже не рассматривал как возможный «переходной мост» в чужую голову. Оставалось только зрение, тем более с Колосовым такой способ однажды уже сработал.

Кучу времени простоял я рядом с Большой Кепкой, пытаясь спровоцировать «чудо», и все абсолютно безрезультатно. Ну, разве что присвоил торговцу заочное прозвище. Ожидаемого эффекта синестезии так и не наступало. Я старательно пялился на газетный киоск, когда тот привлекал внимание кавказца, даже наклонял направо голову, как и он.

Единственными достижениями стали: убитые насмерть сорок минут личного времени; купленная в киоске «Союзпечать» батарейка «Крона» (для электрошокера) и около дюжины осторожных взглядов продавца на подозрительно крутящегося возле торговой точки молодого человека. Еще килограмм черных слив, полкило желтых груш, полкило красно-зеленых яблок, пяток ярко-зеленых киви, огромная кисточка янтарного киш-миша, кисточка поменьше туманных дамских пальчиков, два солнечных лимона.

В этот день Штирлиц был особенно близок к провалу…

ГЛАВА 29,
в которой наш герой становится свингером

– Видимо, вы совсем не знали большой любви.

– Не знала бы – не хромала бы на правую ногу.

Из к/ф «Амели»

(«Le Fabuleux destin d'Amelie Poulain», 2001)

Дома, дурачась, я постучал – на всякий случай – в дверцу холодильника и, не дождавшись стандартного «Да-да, войдите!» (ну, или для холодильника нестандартного – «Никого нет дома!»), что уже само по себе было неплохо, попытался уместить в белое нутро вновь приобретенное вопиющее изобилие витаминов – результат неудачного самонадеянного эксперимента.

Взамен достал из прохладного друга палку «Московской» колбасы. Я намеревался сократить ожидание грядущего ужина поглощением этой копчености, которую люблю и уважаю – несмотря на то, что содержание канцерогенов в ней гораздо выше, чем в сигаретах. Бессовестно наплевал на имеющееся в моем распоряжении огромное количество скоропортящихся фруктов, которое легко бы заставило любого уважающего себя грызуна утонуть в собственной слюне. Что поделаешь – мужчины непоследовательны…

Покрошив в собственный рот хлеба и погрузив туда один кусок колбасы внушительных размеров, я взял второй кусок, ничуть не меньше первого, с собой и потопал в гостиную. Где с чувством выполненного долга собирался предаться ничегонеделанию у телевизора, как вдруг откуда-то снизу неожиданно раздался душераздирающий мяв, и внутри у меня похолодело – будто кто-то сорвал стоп-кран, прекратив все жизненные процессы, ходьбу и жевание в том числе.

Котенок перестал вопить практически сразу, как только я убрал с его лапы свою лапу, обутую в тапок, да и крик его, скорее всего, был вызван испугом, а не болью. Но кроху было жалко, я схватил зверя на руки и принялся его нянчить, гладя по жмурящейся лобастой башке и говоря что-то успокаивающее – насколько это возможно с набитым ртом.

Током меня прошибло после того, как я передал второй кусочек колбасы в фонд котов Юга России, пострадавших от ног хозяев. Когда Джин, зажмурив от удовольствия глаза, принялся жевать внушительных размеров деликатес задними зубами, начиная слегка тарахтеть от мурчания, а я, продолжая его гладить, дожевывал свою колбасу, почему-то потерявшую вкус, меня и прибило к линолеуму.

В буквальном смысле – было ощущение, что меня взяли и безболезненно вогнали по самый подбородок в пол, существенно изменив наблюдаемую картинку и лишив возможности чувствовать приглаживаемую шерсть четвероногого друга.

Электрическое освещение исчезло – свет падал из окон, хоть и было ясно, что в конце ноября, в восемь часов вечера, сие невозможно. Однако, несмотря на скудность такого освещения, все было видно просто великолепно – четко, как под лупой. Поле зрения расширилось. Красный цвет исчез вообще – его заменили оттенки серого, которых стало жуть как много.

Янтарный шарик, купленный мной для Джина, по цвету был практически не различим с моей синей спортивной курткой, висящей на кресле у компьютера. Но все это занимало меня мало – я в шоке услышал, как мужской голос произнес: «Единственное, нужно более внимательно относиться к своей работе и не делать досадных оплошностей. Ты же не будешь больше делать ошибки?.. Ты все… сделаешь… правильно?..» – и растерянно наблюдал, как становится на колени у кухонного стола Ира, расстегивая ширинку какому-то мужику.

Потом киномеханик в моей голове чего-то напортачил, и после секундной ряби я увидел, как мужчина, оказавшийся Колосовым, подхватил Ирину на руки. После чего я на собственной шкуре ощутил, как он пребольно оттоптал мне лапу, то есть ногу, за малым ее не сломав своей конечностью, размерами больше меня самого. После были еще два фрагмента с отличным звуком и такими интимными подробностями, от которых мне стало плохо.

Я не разделял свингерских взглядов, к физической измене относился так же, как и к любой другой. Измена – она и в Африке измена. Это предательство, унижение и боль. Я не позволял себе подобных поступков в отношении своих девушек и считал, что вправе рассчитывать на такое же отношение ко мне. Видимо, ошибался.

Но одно дело – узнать об измене, а совсем другое – стать ее невольным участником, не имея возможности это предотвратить или каким-то образом изменить вопиющие события. Ведь они уже произошли, они уже в прошлом, и это остается принять как данность.

«Ну что, накаркал? Затяжная позиционная война, никаких событий из ряда вон? На тебе, событие года! Событие десятилетия! Событие всей жизни!» – я отпустил ничего не понимающего кота на волю, а сам прошелся по комнате. В голове шумело. Казалось, что вокруг стоит с десяток старательно гудящих трансформаторных будок. Вернулось обычное человеческое зрение, но не до конца – перед глазами плавали несколько вращающихся огненных кругов и веселеньких розовых крестиков. В голове стучала кровь, которая хлынула носом, и я, запрокинув голову наверх, побрел в ванную, по дороге захватив какую-то тряпицу, чтоб не портить кровью белоснежные бамбуковые полотенца.

Я был зол, мне хотелось крови – и я почувствовал ее вкус, так как малая часть через носоглотку проникла на язык. Впрочем, долго наслаждаться вкусом крови мне не пришлось – он тут же сменился пошлым вкусом колбасы, а тряпица, которую я после промывки носа приложил к лицу, на ощупь казалась Джином.

Жрать колбасу и вытирать нос собственным котом было невыносимо, хоть это все и являлось галлюцинациями моего давшего сбой мозга. Особенно невыносимо это было в моем до предела расстроенном положении. Это выставляло постигшую меня трагедию в каком-то совсем уж несерьезном свете, превращая ее в водевиль или, того хуже – в анекдот.

Чтобы понять мои ощущения, представьте, будто на ваших похоронах вас с гробом дважды роняют, и вы оба раза вываливаетесь из своего последнего, самого скромного по размерам пристанища. Причем в первый раз с вас слетают штаны, и все скорбящие в прострации пялятся на ваши (хотя, конечно же, не ваши, а случайно на вас оказавшиеся) – огромных размеров – красные семейные трусы с черепашками в солнцезащитных очках. А второй раз, уже недалеко от собственной могилы, вы падаете в коленно-локтевую позу – как будто пытаетесь уползти с кладбища…

Звонить Ире в Москву я не стал. Во-первых, она сама мне звонила пару часов назад и, уложившись в одну минуту, похвасталась, что у нее все хорошо. На прощание пожелала всего наилучшего Джину с Толиком, как то: не съесть друг друга в отсутствие женщин и ни под каким соусом подобное отсутствие женщин без нее не исправлять. То есть не водить посторонних кошек домой. Меня еще тогда просьба насчет кошек несколько удивила – Ира никогда не шутила в таком ключе. Видимо, на воре что болит, то горит.

А если уж быть до конца честным – не стал звонить из элементарной трусости. Пока существовала возможность объяснить увиденное и услышанное мною каким-нибудь другим способом – кроме того, что все так и произошло в действительности – я цеплялся за нее, как правильный бультерьер за врага. Я старательно слюнявил эту возможность и сжимал в зубах, делая себе больно, а самой возможности – непереносимо больно.

Всю пятницу из головы не шло вчерашнее происшествие. По дороге на работу я дважды чуть не попал в аварию, причем оба раза – по своей вине. Машине нужно было дать отстояться пару дней, как я и делал иногда, даря своим мозгам легкую профилактику. Кстати вспомнилось о покраске, которую обещали провести на этих выходных – вот и отдохну.

Думать о том, что все показанное мне Джином – истина в последней инстанции, я не хотел, потому как это было чревато как минимум увольнением по собственному желанию. А как максимум – двойным убийством…

К счастью, в пятницу Колосова на работе я не видел – не знаю, просто ли мне повезло, или он там действительно не появлялся весь день. Этот факт по крайней мере избавил Толика Толиковича от избиения собственного шефа по причине, вполне достаточной для долгого принудительного лечения, ибо все галлюцинации нужно лечить, особенно такие яркие!

Положенное время на рабочем месте я «отбыл», никакой работой не занимаясь – рыскал по Интернету, шлифуя свои знания по синестезии и прочим актуальным для меня понятиям. Ничего особо ценного мною обнаружено не было, и это лишний раз подтверждало собственную уникальность – точнее, уникальное действие на родной организм всякой химической дряни вроде «Шизы».

После работы я сразу поехал в автосервис и оставил им машину. Обещали покрасить к понедельнику, ну и слава богу, эта грунтовка на капоте и крыле сильно раздражала. Примерно так же, как нечищеные туфли.

Когда я подходил к остановке общественного транспорта, меня ждал очередной сюрприз – прямо навстречу, распространяя отвратительный смрад, шла пустота и грязно материлась. Воняла она мочой и немытым телом, была довольно сильно пьяна и при этом чем-то раздражена – если вообще можно давать подобные характеристики пустоте.

Посторонившись, я пропустил это облако ненависти мимо и немного пробежался к стоявшему автобусу, заходя в который больно ушиб ногу о ступеньку. Уже собираясь зашипеть, втягивая в себя сквозь зубы воздух и тихонько ругаясь, я заплатил водителю и вдруг понял, что боль куда-то подевалась, а на меня прет, стремясь к выходу, жуткого вида бомж с измятым лицом в щетине, с симметричными лилово-синими фингалами под каждым глазом. В провале его ощерившегося рта чернел единственный видимый зуб – передний верхний, троечка где-то, а на правом рукаве, наиболее активно расчищающем себе проход в мою сторону, висела огромная сопля радикально зеленого цвета. Сказать, что меня это очень настораживало – значит не сказать ничего.

Опешивший от такой напористости (да кто его вообще в таком виде в общественный транспорт пропустил?), я хотел было голосом Наины свет Киевны поинтересоваться: «А зубом они не цыкают?» – когда монстр прошел сквозь меня и ссыпался по ступеням в сторону выхода из автобуса, отъехавшего от остановки… Я зажмурился, втянул в себя голову, было жалко это существо, выпавшее из салона на полном ходу…