Текст книги "Социалистический реализм"

Автор книги: Анатолий Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Возражений не было, хотя по лицу фон Лееба было видно, что предложение Коха ему не слишком по нутру, но он не видит возможностей от него отказаться.

– Далее, – продолжил Кох. – Я считаю, что боевые действия против Советов необходимо не просто приостановить, а прекратить. Штабу Группы армий, который реорганизуется в Министерство Обороны и Генеральный штаб Восточной Пруссии, следует подготовить организованный отвод войск за линию государственной границы. Хорошо бы договориться с непосредственным командованием русскими войсками о том, чтобы этот отход проходил не под огнем противника. Полагаю, что на польском направлении нам также следует отвести войска за черту, где впервые были встречены вооруженные пикеты. При этом максимально укрепить оборону на этом участке! Ну а вы, генерал-полковник, прикажите готовить самолет. Как только позволит погода, я сам полечу к Сталину… Нам на время придется забыть об идеологических разногласиях, и снова найти точки соприкосновения. Из правителей этого мира только Сталин является нашим современником, и только с ним мы можем говорить более-менее на равных. Судя по всему, ему тоже будет несладко. Но у него в распоряжении все же целая страна, а не ее осколок… Господа, я надеюсь, что все мы выполним свой долг, и что Пруссия останется непобежденным островом национал-социализма. И срочно найдите возможность связаться со Сталиным. Срочно!

г. Батуми, порт.

Кахабер Вашакидзе, старший лейтенант погранохраны республики Грузия

Рассвет не просто наметился, но и позволял различать контуры, хотя теней ещё не было.

Каха шёл, под конвоем, или охраной, двух красноармейцев. Присмотревшись к их движениям, он понял, что 'срубить' этих бойцов не составит труда. Но зачем? Силой дела не решить, надо разбираться нормально. Даже тот удар на пароме был лишним. Хорошо, обошлось.

Дорога казалась той же, истоптанной собственными ногами сотни раз, но вместо асфальта была поставленная торцами галька, а, когда они подошли, бетонную ограду заменила обычная 'колючка' на деревянных кольях. Ни о какой спирали Бруно по верху и речи не шло. Здание было то же, скорее – даже 'посвежевшее', но с дальнего торца исчезла пристроенная столовая. Возникало ощущение фантасмагории, как в дурном сне. Они вошли внутрь. Стены, недавно обитые пластиковыми панелями снова стали такими, какими помнились детству, когда маленький Каха прибегал к отцу. Просто крашенными масляной краской, разве что при отце они были горчичные, а сейчас – зелёные, по оттенку ближе к хвое. Бетонная лестница на косоурах из швеллера, две ступеньки, окрашенные по краям крокусом. Дверь 'дежурки', выходящая прямо на лестничную площадку, коридор с кубриками, ещё два марша по девять ступенек, дверь в коридор с клубом и 'ленинской комнатой' справа и кабинетами офицеров слева. Первый кабинет должен быть командира заставы, с небольшим, непонятно для чего, 'предбанником', где даже два стула поставить невозможно. На памяти Кахабера там всегда стоял холодильник, а сейчас размещалась вешалка.

Один из конвоиров открыл дверь и доложил:

– Товарищ старший лейтенант, задержанный Вашакидзе доставлен. Разрешите ввести?

Что-то в тоне и форме доклада не понравилось. Сразу даже не сказать, что. Скорее всего – не было в нём серьёзности, опять появилось ощущение ролевой игры.

– Вводите, – послышалось в ответ, и в этом 'вводите' старлей услышал до ностальгической боли знакомые интонации. Именно так говорил капитан Журули, бывший командиром заставы аж до 2008 года и снятый под надуманным предлогом после событий в Осетии. Возможно, именно поэтому увиденное не ввело его в ступор. За простым канцелярским столом, с центром, обтянутым коленкором, сидел невероятно похожий на Марка Бернеса офицер… Стоп! Слово 'офицер' автоматически застряло в мыслях, как муха в паутине. Нет, за столом сидел краском, с тремя кубарями в петлицах. Он поднял красные от бессонной ночи глаза, устало повертел головой и сказал по-грузински:

– Проходите, старший лейтенант. И объясните, что за цирк Вы устроили на пароме. Силы девать некуда? Или нервишки ни к черту?

Кахабер смотрел на знакомое по десятку чёрно – белых фотографий лицо, вдруг обретшее цвет и объём, и пытался осмыслить увиденное? Краскома он узнал мгновенно. Как иначе? Семён Дашевский, легенда заставы, один из двоих, выживших на той войне. А потом вернувшихся на родную заставу. Семён Дашевский и Николай Антонов. Одни из самых старых фотографий в Галерее Славы. Те, кто учил Вахтанга Какабадзе и Васо Матешвили, героев пятидесятых…

– Салами, Семён Маркович. Не сдержался. Эс тврамэтиани бозис швили!

– При чем здесь 'восемнадцатый'?

– Простите, это уже после войны появилось, – Каха перешел на русский. – Ключевое слово не числительное, а "выблядок", разве не так?

– И всё же?

– Попробую повторить его 'речь', – Вашакидзе презрительно скривился. – Потом опросите пассажиров, убедитесь, что не вру.

Следующие несколько минут он цитировал особо выдающиеся перлы субтильного, пока Дашевский не прервал его:

– Достаточно. Прозевали гниду! А ведь чуяло сердце, что человек с фамилией Набичвришвили просто обязан быть наследственной сволочью. Слишком всё неожиданно, вот и используем, что под руку попало. Ничего, сегодня приедет Тучков, разберется… В общем, спасибо за вмешательство. Следующий вопрос. Откуда Вам известно моё имя?

– Так… Разрешите я лучше покажу! – Каха дождался согласного кивка и потянул молнию на сумке ноута.

Открыл свой старенький 'Самсунг', загрузил. Заставка сыграла мелодию.

– Микифон? – спросил Дашевский.

– Не совсем, но кое-что общее имеет, – ответил Кахабер, скорее интуитивно догадываясь, что 'микифон' связан с музыкой.

После развала Союза Галерея Славы прожила тяжелую жизнь. Очередной проверяющий из Тбилиси, увидев фотографии людей в советской форме, наливался дурной кровью и, тыкая пальцем в стену и угрожая всеми возможными карами, орал: 'Убрать это безобразие!'. Но капитан Журули, как и все гурийцы, больше всего на свете уважавший воинскую доблесть, стоял насмерть, и Галерея жила. До две тысячи восьмого. Новый начальник первым же приказом распорядился 'снять провоцирующие документы'. В кабинет пришли всем офицерским составом заставы. Вот в этот самый, где сейчас сидел Семён Маркович. Неизвестно, что сильнее подействовало на капитана: демонстрация единства, рассказ о тех, чьи фотографии висели на стенах или фраза Мераба Чхаидзе, потомка древнего княжеского рода, сказанная тихим, спокойным голосом: 'Кто тронет фото, пристрелю, как паршивую собаку'. Сказанная так, что сразу стало понятно: пристрелит. И рука не дрогнет. Но что бы ни подействовало, а Галерею не тронули. А по тому, как новый командир защищал ее от очередных проверок, не угроза тронула его сердце, а сама история подразделения. На всякий случай раздобыли на неделю сканер и оцифровали все фото. И у каждого пограничника всегда с собой была флешка с электронной версией Галереи.

Её Каха и вывалил на 'дядю Сёму'.

Показывал фотографии в хронологическом порядке. Вот Сёмен и Николай – курсанты, вот – на заставе, вот – уже поодиночке, развела их тогда Отечественная. Когда Дашевский увидел свою фотографию с погонами, то спросил:

– Это что, меня к Деникинцам с заданием забросили?

– Нет, через два года товарищ Сталин введёт такую форму во всей армии.

– Да как ты смеешь на товарища Сталина?

– С нашей заставы всего не увидишь. Товарищ Сталин видит куда больше. И поступает, как требуется. Через два года будешь не красный командир, а офицер. Потому, что так решит товарищ Сталин.

Дашевский встал, вытащил из шкафа початую бутылку. Поставив на стол, налил стакан почти 'по кромку', опрокинул. Потом посмотрел на Кахабера.

– Будешь?

Вашакидзе покачал головой.

– Как хочешь, – Семён вернулся на свое место. – Говоришь, только двое выжили? Я и Коля? А ребята все?

В вопросе было столько боли, что Каха, толком не понимая, что делает, залил в себя остатки водки, прямо 'из горла'. Выхлебал как воду, не чуя ни вкуса, ни крепости, даже закралась мысль, что и это – 'ролёвка' и в стакане – вода. Потом внутри потеплело, тепло поплыло к голове, только тогда он ответил:

– Да… Кстати, какое число сегодня?

– Двадцать третье.

– Значит, нет той войны?

Прислушался. Вокруг была такая тишина, что слышались стрекотания кузнечиков. Хотя здесь, в Батуми и тогда была тишина. Умирать батумские пограничники уезжали в другие места. В Россию, Белоруссию, Северный Кавказ… На фронт. Уехали все, до единого. Вернулись только двое.

– Значит, нет, – эхом откликнулся Дашевский. – Ладно, вернемся к нашим вопросам. Что же мне с тобой делать? Как тебя вообще вынесло за границу?

– За машиной ездил. 'Мерсом' разжился. А обратно на пароме махнул. Плыл, плыл и приплыл на родную заставу… – Каха вздохнул. – Слушай, Сём, если можно, не запирай меня. Не хочется быть запертым, когда такие дела творятся. Я не сбегу.

Дашевский поднял на задержанного потяжелевший взгляд. Было видно, что решение ему даётся нелегко, с одной стороны долг службы, с другой – дружбы. Даже не дружбы, а какого-то единства с сослуживцем, однополчанином, пусть даже и разделяют эту службу семьдесят лет. Но решение было принято:

– Гражданин Вашакидзе, вы будете находиться на заставе под постоянным конвоем бойцов. Через час вас покормят,– помолчал мгновение и словно выдохнул. – Не держи на меня зла, старлей, не могу иначе.

Кахабер вышел из здания, пограничник за спиной не напрягал. В пяти шагах от входа росла маленькая сосна, чуть выше, чем ему под локоть. Подошёл, погладил мохнатые веточки. Он помнил это дерево совершенно другим, выросшим выше крыши. Чтобы собрать шишки, приставляли жердь. В эту сосну они, детвора, вбивали гвозди, и с трудом выдёргивали их 'фомкой'. Чтобы из отверстий текла живица. Дети её собирали и жевали. А из коры об кирпич вытачивали кораблики.

Но сейчас дерево стояло, даже не представляя, что на нем смогут расти шишки.

Юное и наивное, как и вся застава, поднятая по тревоге. Не знающая судьбу четырех ближайших лет. Не ведая о страшной войне. Лозунг: "Малой кровью на чужой территории" не успел разбиться под тяжким грузом поражений. И эти мальчишки, строившиеся сейчас на плацу, ещё только играли в войну, не представляя, что это такое. Каха почувствовал груз прожитых лет, не возраста, а именно прожитого: он старше всех на два поколения, на Великую Победу и подлое поражение, на немыслимый по величию выход в Космос, и бессмысленное по глупости затопление Мира. И тут же залило чувство стыда. Вспомнились неоднократно читаные книги про 'попаданцев'. По их сценарию ему самое время возглавить комитет обороны и внушать генералам и маршалам, какие они все лохи, и только он в белом фраке. В книгах. А эти мысли – не то же самое? 'Они наивные', 'они только играют'… Эти наивные выиграли войну. И покорили космос. А мы, такие умные и взрослые, всё просрали! Победы – их. Поражения – наши. Путь не наши, а отцов. Но мы-то что сделали, чтобы исправить их ошибки? Машины старые от немцев везем? В шортах по заставе гуляем? Самая крупная победа – Галерею Славы отстояли!

– Где можно переодеться? – спросил Кахабер сопровождающего.

– Да хоть где, – ответил тот. – Казарма пойдет?

– А то!

У входа в казарму перехватил Дашевский:

– Я уже позвонил в НКВД, за тобой приедут.

Переодеваясь, Каха размышлял: 'Как же отличаются нормальные люди от зашуганых придурков? Скажи какому-нибудь Сванидзе, что за ним выехали из НКВД, кондрашка ведь хватит'. А у него облегчение, словно 'скорую' выслали. Чего бояться? Разберутся.

Эмка приехала ещё до завтрака, и пришлось терпеть, хотя жрать хотелось до невозможности. К себе его не забрали, разбирались прямо на заставе. Целая группа отправилась на паром, а Кахабера допрашивал, видимо, учитывая неординарность ситуации целый капитан, тот самый, упомянутый Дашевским, Тучков, начальник городского НКВД. Произошедшим на палубе капитан интересовался вяло, а документы и фотографии на ноутбуке просмотрел и вовсе бегло. В конце концов, НКВД-шники уехали, забрав с собой только Набичвришвили, гонор которого бесследно испарился.

Тучков вернулся через четыре часа.

Каха ждал многого. Что его, как 'приставку' к ноуту, заберут в Москву, или ещё что-то, вплоть до отсиживания в камере до второго пришествия.

Но у капитана были совсем другие мысли.

– Товарищ Вашакидзе, – начал он прямо с порога, – что лично Вы думаете о принятие гражданства СССР?

– Можно подумать у меня есть варианты, – ответил Кахабер. – Не немцам же мне служить! Я на этой заставе вырос!

– Тогда подписывайте! – Тучков подвинул ему два листа бумаги.

Каха просмотрел.

Заявление о принятии гражданства СССР. И рапорт о принятие на службу в звании старшего лейтенанта погранвойск. Вот так-так! Даже звездочки сохраняют.

Расписался не думая:

– И? Это всё?

– А что Вы ожидали? – усмехнулся капитан. – Положено, пока бумаги будут ходить по инстанциям, не нагружать Вас вопросами службы. Но, увы, ситуация обязывает. Можете приступить немедленно?

Каха пожал плечами: надо, значит надо.

– Ситуация такая, – начал разъяснение чекист. – Гражданин Набичвришвили очень сильно навредил нам на пароме. Наши сотрудники общались с некоторыми пассажирами. Настроение у всех подавленное и крайне негативное. Людям из нашего времени они не поверят. Вы же – герой, вступившийся за них, и не испугавшийся всесильного НКВД. Если кто-то и в состоянии изменить их настрой, то только Вы. Так что, хоть Вы еще не на службе, вынужден просить…

– Понятно, – кивнул Вашакидзе, – конечно поговорю! Когда?

Тучков протянул ему еще несколько листков.

– Здесь основные принципы политики СССР по отношению к иновременцам. Получено буквально час назад. Изучите. Заставлять Вас врать людям никто не будет, в этом нет ни малейшего смысла. Кроме того, встаньте на довольствие, получите форму и знаки различия. Тут мы с товарищем Дашевским немного превышаем свои полномочия, но интересы дела превыше всего. Если считаете, что форма не нужна, не пользуйтесь ей. В общем, как только готовы, так и едем.

– Разрешите выполнять? – спросил Кахабер.

– Выполняйте, – ответил Тучков и широко улыбнулся. – Кстати, меня Александром зовут.

– Кахабер. Можно Каха. И на ты.

– Соответственно, Саша. Спасибо тебе.

– За что?

– Не отказался.

– Не за что. И давай сначала дело сделаем, а уж потом упражняться в вежливости будем.

г. Брест. Девятая погранзастава.

Василий Сергеевич Нестеренко, директор ЧОП 'Фрида'

– Сергеич – Сашку. Гости.

– Кто?

– Пшеки. Джип с пшекской стороны. Кажется, Томек. Его номера.

– Кажется?

– Видно плохо. Процентов семьдесят – он.

– Сейчас буду.

Гляжу на часы. Четыре утра. Ночь не получилась. В смысле, поспать не получилось. С вечера пошушукались с лейтенантом и до утра готовили пшекам сюрпризы, так что если они теперь сунутся, мало не покажется. Атаку мотострелковую бригады на БТРах, а тем более с танками, конечно, не отбить. Но пару рот остановим запросто. И батальону рога пообламываем. Да и бригаде легко не дадимся. А если вспомнить, что за нашей спиной почти десять тысяч бойцов… Кровью умоются. Правда, мы тоже по уши измажемся. Лучше без осложнений обойтись.

Еще эта стрельба в час ночи. Кто стрелял, где, по кому? Ничего не понятно…

Только прикорнул – получите.

Кижеватов бежит в десяти метрах за мной. Одет по всей форме, и особо не мятый, похоже, вообще не ложился. Притормаживаю. Стрельбы нет, значит, секунда роли не играет, а всё-таки это его участок. Подозреваю, что быть Андрею комендантом в самом скором будущем. На ходу спрашиваю:

– Андрей, ты польский понимаешь?

– Не особо, но объясниться сумею.

– Тогда по-польски и говорим. Это нынешний твой коллега с их стороны. Уважим пана Кислинского.

От заставы до КПП километр с хвостиком, соответственно, укладываемся меньше чем в десять минут. Подходим к шлагбауму. Уже не подбегаем, подходим. Среди наряда – знакомые лица: Васька и Абрам. На мосту стоит джип. Сколько раз его видели, когда границу проходили. Почти у самого шлагбаума, метрах в трех с той стороны, Томек. Поручик Томаш Кислинский. Очень хорошо, что он. Морда знакомая, а главное – морда вменяемая. Полевая форма, кобура застегнута, другого оружия не видно. Несмотря на дождь, без плаща. Видимо, чтобы демонстрировать условную безоружность. При виде меня лицо расплывается в широчайшей улыбке. Буквально, от уха до уха. Но говорит по-русски:

– Сергеич, ты! А нам тут страшностей наговорили, сорок первый год, Советский Союз…

– Привет, Томаш. Правильно говорили. И Советский Союз, и сорок первый год. Знакомься, лейтенант Андрей Митрофанович Кижеватов. Командир местных пограничников. – Не хочется ему объяснять все сложности местной иерархии. Умному -достаточно.

– Дзень добры, – здоровается Андрей, – розумем трохэ по польску.

Томек с удовольствием переходит на родной язык. Лейтенант морщится, видно, что не все с лету понимает. Ну ничего, перескажу:

– Нам сообщили о появлении СССР из сорок первого года. Приказали избегать конфликтов и стараться вводить советских пограничников в курс дела. Решил съездить лично, так легче избежать стрельбы. Но я так понимаю, Анджей, что Сергеич вам обо всем рассказал. Я только еще раз подчеркну, что у меня приказ не воевать с вами. Польша – мирная страна.

Очень любит Томек высокие фразы, но сейчас я готов простить их оптом, сразу и на все времена. Просто гора с плеч. По крайней мере, сегодня войны не будет. Тем не менее…

– Советский Союз не агрессор, – лейтенант тоже мастер словесных построений. Правильно в общем, в случае любых конфликтов, ему выступать дипломатом, соответственно, нахватался. – Нам не нужна чужая земля…

– Томек, ты не в курсе, кто стрелял ночью? – лучше бы уйти от этого пафоса. А то от него так политикой воняет за километр, что можно 'договориться'. Томек вроде бы обычной польской истеричности не подвержен, и катынефилией не страдает. Но, береженного Бог стережет, а стереженного конвой бережет.

– Не могу знать. Это не на нашей территории. Где-то севернее, – поляк задумывается. – Возможно, где-то были недоразумения. Поэтому и предупреждают.

Он замолкает. Потом решается:

– Вроде, на севере бои с немцами из вермахта. Я сначала не понял, но если СССР из сорок первого, то и немцы могут быть… Матка боска! – улыбка пропадает с его лица. – Если Польша перенеслась в сорок первый, то на Западе нацистская Германия!

– Спокойно, Томек! – сразу сбиваю волну. – Немцы без зубов, армия у них была на месте твоей заставы. Неужели бравые жолнежи не надают по морде беззубому вермахту. На 'семьдесят вторых' против 'двоек'? И мы поможем. СССР, в смысле. Опять будем дружить странами! Рокоссовскому руку пожмешь. Хотел же!

Томаш немного успокаивается. Как хорошо, что поляк из него… необычный..

– Конечно, справимся. Спасибо, Сергеич! – видно, что офицеру стыдно прорыва своего генетического, наследственного страха перед нацистами. Чего стыдится, в ту войну больше, чем полякам, досталось, разве что евреям да белорусам. Но ему стыдно, поэтому меняет тему.

– Ефим Осипович тоже здесь?

– Нет. Еще вчера уехал.

Следует пауза. Говорить особо нечего. Стоять под дождем тоже приятного мало. Мы, конечно, не сахарные, не растаем. Но все равно… Томек вежливо раскланивается и собирается уезжать. Неожиданно вспоминаю, что должен сообщить обязательно.

– Чуть не забыл, Томек! У немцев в сорок первом были диверсанты из полка "Бранденбург". Вполне могут шариться по нашим тылам в красноармейской форме. Есть вероятность, что к вам могут выскочить. Поаккуратней с ними, это волки! Лучше всех подозрительных задерживайте до выяснения. И не стесняйтесь стрелять.

Поручик на несколько секунд задерживается, переваривая мысль. Потом кивает.

– Спасибо, Сергеич! Важное предупреждение!

– Слушай, Андрей, – обращаюсь к начальнику заставы, пока мы смотрим вслед уехавшему джипу – раз война с пшеками на сегодня отменяется, может погонять твоих бойцов по нашим методикам? Повысим уровень боевой подготовки, так сказать. Многому научить не успеем, но всё-таки. Как мыслишь?

– Почему нет? – пожимает плечами лейтенант. – Тревожная группа все равно без дела мается. Лишним точно не будет…

Москва, 'Лубянка'. Кабинет Берии.

Ефим Осипович Фридлендер, крупный бизнесмен

Представляете картинку. Наш, две тысячи десятый год. Российский пункт пропуска. Ну, допустим, на границе с Белоруссией. В полночь, вместо раздолбанного асфальта появляется шоссе с идеально гладким покрытием раза в три шире имеющегося, а потом подкатывает пепелац. К примеру, на гравитационной подушке. А за ним еще куча аналогичных пепелацев. Частью вообще таких же, частью грузовых, побольше любой привычной фуры раз эдак в надцать. Вылазят из этих транспортных средств ребятки в одежде неведомых фасонов с бластерами какими-нибудь в руках, и спокойненько так спрашивают наших погранцов: 'И какого хрена Вы в нашем две тысячи восьмидесятом году делаете? Ах, у вас тут Россия две тысячи десятого! Ну, тогда давайте мы поможем, чтобы Вас Африка сразу не захавала. Мы кто? А мы из Сибирской социалистической республики – две тысячи восемьдесят'.

Представили? Смешно? Сейчас еще смешнее будет.

Потому, как эти ребятки заявляют: 'Вам, парни, крупно повезло. Через полчасика на вас Штаты должны были навалиться. Вы бы их, конечно, за пять лет раскурочили в драбадан. Но миллионов сорок своих положили и еще через сорок лет развалили бы Великую Россию своими руками на мелкие кусочки. А самые крутые теперь – Африканское Содружество Суахили'.

Уже не смешно?

А вот скажите мне, когда эта информация до Медведева с Путиным дойдет? Через неделю? Две? Или уже после высадки африканского десанта, когда чернокожие парни в малиновых беретах начнут колотить берцами в ворота Кремля? Уж не говорю о личной встрече кого-нибудь из подъехавшей гоп-компании хотя бы с Бортниковым…

Ну, и кто, интересно, придумал чушь, что современный человек мыслит организованнее предыдущих поколений и информацию способен воспринимать и перерабатывать быстрее?

А еще важнее скорости мышления то, что предки хорошо умели быстро принимать решения. И не боялись брать на себя ответственность. Причем, начиная с достаточно низких уровней. От начальника погранзаставы, уж точно.

Еще сутки не прошли, а я сижу в кабинете у Лаврентия Палыча, да-да, того самого, 'Кровавого Палача в пенсне', попиваю чаек и мирно беседую. К стулу не привязан. В рожу лампой не светят. Руки свободны. Гориллы за спиной не наблюдается. Автомат, правда, сдал на хранение при входе. А нож, в потайном кармашке брюк забыл. Через час вспомнил, Берии сказал, мол, вызовите кого-нибудь забрать. Так он минут пять смеялся, да бог с ним с ножом, говорит, не до ножей сейчас. И продолжили. Хотя, чует моё сердце, кому-то за мой ножик достанется на орехи по полной программе.

Разговор сразу пошел по делу. Сначала нарком внимательно выслушал краткую информацию о развитии событий за последние семьдесят лет. Мелкие детали я пропускал, успеется. Потом Лаврентий Палыч начал задавать вопросы. Интересовало всё. Это понятно. Но как, я Вам скажу, человек умеет получать информацию! Это нечто! Я такого никогда и не видел. Никакого наезда, спокойный разговор за чаем. Но выкачал он из меня за три часа столько… Если бы я сам излагал – времени ушло раза в два больше. И не всё бы вспомнил. Я, хоть информирован лучше, чем средний интернет-идиот, но даже не подозревал, сколько всего знаю!

Если честно, сам бы я в таком потоке новой информации просто захлебнулся. Ведь куча всего идет… И история, начиная с войны (а сколько всего за это время наворотили!), и политика, и экономика. А еще наука, техника… Не в деталях, конечно, самый общий обзор, но тем не менее…

Все вопросы точные, четко сформулированные, никакого прыганья с темы на тему. Если попутно что-то возникает – не отвлекается. Но и мимо не пропускает. Надо будет – вернемся. Не забыл поинтересоваться, что мы с собой интересного привезли.

Станкам обрадовался, конечно, но куда меньше, чем известию, что у нас есть ноутбуки с базой моей охраны. Информация сейчас намного важнее, а Сергеичевы ребята много чего натаскали такого, что в сети не найдешь. Да и спутниковые телефоны тоже не огорчили. А вовсе даже наоборот. Конечно, пять штук – не количество для страны. Но и не мало, когда другой связи, считай, и нет. А вот машины, на которых можно от границы до Москвы за пятнадцать часов досвистеть даже по их дорогам, тронули наркома гораздо меньше. Бросил только:

– Нет у нас пока шоферов такого уровня, – а ведь самую суть ухватил. Главная прокладка в машине – между рулем и сиденьем. – Только Ваши люди. Но их водителями использовать глупо. Так что, сами и будете пока на своих 'джипах', – с трудом, но без ошибки, выговорил незнакомое слово, – ездить.

Мне информацию тоже дает. Не всю, конечно, но вполне достаточно. Причем формулировки короткие, точные и очень емкие. В общем, через эти три часа и ему и мне ситуация в общих чертах понятна. И не сказать, что очень нравится…

– А ведь хреново, Ефим Осипович, дела обстоят. Очень хреново.

– Да боюсь, Лаврентий Павлович, еще хреновей.

А что еще можно сказать? Разве пару совсем уж неприличных эпитетов добавить.

– Что ж Вы так неосмотрительно. Капиталист, гражданство израильское есть, личная армия в сто человек. Могли ведь на границе назад повернуть. Кто бы Вам помешал… – ровным голосом говорит, и лицо серьезное донельзя, а в глазах бесенята скачут. Вот и пойми, шутит нарком, или как? – А Вы? Прямым ходом к классовым врагам, в руки, как там у вас говорят, 'Кровавой Гэбни'? Добровольно. И так спешили, что сопровождающие от Вашей езды до сих пор в себя прийти не могут… Да еще в обреченную страну…

– Не подумал, Лаврентий Павлович, – отвечаю деланно сокрушенным тоном. – Как-то даже мысль такая в голову не пришла. На инстинктах. А чтобы понять, откуда инстинкты – мне самому надо серьезно подумать. Не занимался я этим, не до того как-то. А насчет обреченной…

– Ну, это мы еще посмотрим, – заканчиваем хором и хищно улыбаемся друг другу. Голос Берии становится жестким, он весь подбирается.

После короткой паузы разговор возобновляется.

– Вот что, Ефим Осипович, насколько Вы устали? Еще часов несколько выдержите?

– Должен. От самого Минска в машине спал.

– Тогда подождите немного в приемной. Возможно, нам придется сейчас съездить в одно место. И подумайте, пожалуйста, какие действия Вы можете нам посоветовать. Всё-таки окружающий мир Вы знаете очень неплохо. Лучше меня, точно. И что можете сделать лично Вы.

Акцента, кстати, у него вообще нет…

Вашингтон. Белый дом.

Заседание Совета Национальной Безопасности

В кабинете, за большим круглым столом собрались люди, представляющие власть самого могущественного государства на Земле. Многие из них были разбужены еще ночью и сейчас рассматривали окружающее красными от недосыпания глазами. Кое-кто пил даже настоящий кофе, наплевав на здоровье. Срочность была такова, что некоторые узнали о повестке дня только из брифинга.

Срочное собрание потребовалось из-за полученных данных о выкинувших очередной фортель русских…

Бодрее всех выглядели госсекретарь Хиллари Клинтон и генералы – директор АНБ Кейт Александер и директор ЦРУ Дэвид Петреус. Последний не успел поспать за сутки ни одного часа, поскольку первые известия стали поступать еще в пять утра прошлого дня, и с тех пор он почти все время провел в ситуационной комнате ЦРУ, пытаясь разобраться в потоке информации, которую не могли до конца осознать даже хваленые аналитики ЦРУ, АНБ и НРУ, несмотря на это выглядел бодрее многих остальных.

– Приступим, – на лице обычно улыбчивого президента сейчас было только сосредоточенное ожидание. – Говорите Деннис.

– Дамы и господа, – директор Национального Разведывательного Управления не преминул щегольнуть старомодной учтивостью, мало популярной в современной Америке. – Вчера произошли непонятные события на всем протяжении границ бывшего СССР. Судя по полученной от ЦРУ, АНБ, РУМО, и обработанной моими подчиненными информации… произошло нечто странное со всеми странами, расположенными на этой территории, – присутствующие, за исключением директоров разведывательного сообщества и советника президента по национальной безопасности, недоуменно уставились на невозмутимо продолжавшего доклад Клэппера. – Одним из первоначальных сигналов стало исчезновение связи с нашими частями и посольствами в этих регионах. Несколько позднее стало известно о падении давления в газо– и нефтепроводах на границе между странами Европы и бывшим СССР. Штаб-квартира НАТО объявила 'оранжевый' уровень готовности, части быстрого реагирования подняты по тревоге. Попытки установить связь с Москвой ничего не дали. Господин Рагозин в полном недоумении, пытается вылететь в Россию. Но пропала также связь со всеми аэропортами за границей Происшествия. Все авиарейсы были отменены, находящиеся в воздухе самолеты посажены на аэродромы. Позднее поступил доклад от пытавшихся связаться с посольствами в странах Балтии вертолетчиками с нашей базы в Польше. Один вертолет был сбит, как успели сообщить пилоты, немецкими 'мессершмиттами' с характерными нацистскими эмблемами. Информация, переданная вертолетчиками, заслуживает внимания, так как командир экипажа, по имеющимся сведениям увлекается авиамоделизмом по периоду второй мировой войны. После этого был объявлен 'красный' уровень по всем странам НАТО, в то же время поляки сообщили о боестолкновениях на границе с Калининградской областью и Белоруссией. Где только позволила погода, неожиданно испортившаяся над всеми этими районами, нами были получены спутниковые снимки. Расшифровка снимков продолжается, но пока точно установлено, что территории сильно изменились, многие города исчезли, другие выглядят абсолютно иначе. Кроме того, в пограничных районах Литвы обнаружены признаки ведения боевых действий.

– Кто напал на государства, входящее в НАТО, вами установлено? – президент обращался одновременно к Петреусу и Александеру, но первым ответил именно начальник АНБ.

– Судя по радиоперехватам, сделанным нашей службой, в данном случае никакой независимой Литвы нет, а бои идут между нацистскими войсками и Красной Армией. Польские войска воюют, по тем же сведениям, с нацистской дивизией СС 'Тотенкопф'.

– Что? Вы шутите? – одновременно выдохнули госсекретарь и президент.

– Данные АНБ подтверждаются и сведениями нашей финской резидентуры. Как выяснилось, район города Петсамо, в сорок первом году принадлежавший Финляндии… принадлежит ей снова. И финские власти этого района, связавшись с правительством Финляндии, подтвердили, что по их данным, Германия, нацистская Германия, должна была напасть на СССР. Кстати, в Петсамо сейчас двадцать третье июня одна тысяча девятьсот сорок первого года, – подтвердил слова Александера директор ЦРУ. – Можно сделать вывод, что неведомым путем все страны за границами бывшего СССР заменены их аналогом из сорок первого года. Я понимаю, это звучит фантастично, но пока это наиболее вероятное объяснение происходящему.