Текст книги "Лихоманка"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

В эти мгновения писатели Лимонов и Сорокин, безусловно, отдыхали. Где-то там, далеко-далеко, где кочуют туманы.

Кстати, помог Шагину втащить голую ведьму обратно в окно кабинета… его сын Андрей. Он, уже традиционно неожиданно, возник из щели между шкафом и стеной, стремительно подскочил к отцу, перегнулся через подоконник, одной рукой на всякий случай схватил его за ремень джинсов, другой ухватил за левую руку сумасшедшую визжащую голую ведьму.

Так вдвоем, мало помалу, с кряхтениями и сопением, подбадривая друг друга, как заправские портовые грузчики, (Вира-а! Вира-а! Помалу!), они и втащили через окно, обратно в кабинет звездочку шоу бизнеса.

В одиночку Шагину это было бы не под силу. Однозначно. Сверзился бы вниз вместе с сумасшедшей голой девицей. Наверняка, на радость соседям.

Андрей исчез так же мгновенно, как и возник.

Еще какое-то время наша экстравагантная парочка, шатаясь и извиваясь, как борцы вольного стиля, болталась в темном проеме окна на глазах у группы граждан, что застыли в скульптурной композиции на перекрестке второй северной и Бродвея. Потом, очевидно, окончательно обессилив, парочка дружно рухнула на пол.

Скрылась, короче, из зоны видимости.

Группе граждан дачников на перекрестке оставалось только гадать и решать. Гадать, что там дальше происходит? Что и главное – как? И решать неразрешимую задачку – что делать?

Вечный истинно русский вопрос.

Вмешиваться или сохранять нейтралитет? Подойти под окно и окликнуть, якобы, невзначай. Скажем, спросить который час? Или, нет ли у вас лишней коробки спичек? У нас, дескать, неожиданно кончились. Звонить или не звонить в истринскую милицию? Или не стоит? Не стоит беспокоить и без того сверх всякой меры озабоченную ростом преступности и всяческих правонарушений немногочисленную подмосковную милицию? В конце концов, есть неприкосновенность жилища. Тайна частной приватной личной жизни.

Из распахнутого окна второго этажа не доносилось ни звука.

Так ничего и, не решив, не свершив никаких действий и поступков, группа граждан дачников рассосалась, кто куда. Пожелали друг другу спокойной ночи и, недовольно поглядывая на мрачные тучи над головами, вместо привычного звездного неба, разошлись в разные стороны. Каждый на свою улицу, в свой дом, в свою удобную теплую мягкую постель.

Оглядывались, конечно, на распахнутое темное окно второго этажа дачи Шагина. Но оттуда по-прежнему не доносилось ни шороха, ни звука.

Как там, в песне на стихи соседа поэта Фатьянова с первой северной улицы?

«Снова замерло все до рассвета. Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь».

Некоторое время Шагин и Ассоль сидели на полу под окном, и оба тяжело дышали. Как после забега на марафонскую дистанцию.

С улицы доносился постепенно угасающий лай собак, и кое-какие сдержанные разговоры дачников на перекрестке. Все-таки, слышимость в поселке отменная, как в консерватории. Что есть, то есть.

– Все? – переведя дыхание, спросил Шагин.

– Ладно вам! – совершенно спокойным тоном ответила звездочка.

Ассоль лукаво улыбнулась и сделала еще одну попытку ухватиться рукой за подоконник. Явно вознамерилась выйти в одно окно дважды.

Валера Шагин был начеку. Бесцеремонно схватил ее за ногу и отволок в угол кабинета, подальше от столь дорогого сердцу эстрадной звездочки распахнутого окна. Что, вообще-то, было довольно опрометчиво. На шершавом деревянном полу дачи звездочка вполне могла посадить себе в задницу занозу.

Что, согласитесь, было бы крайне неприлично. Но, слава Богу, обошлось.

– Оденься хоть, – попросил Шагин.

– Ладно вам! Я тебе совсем не нравлюсь? – обиженно спросила она.

– Тащусь от тебя! – с чувством заявил Валера.

Хотя, хотел, разумеется, сказать нечто совершенно иное.

– Давай выпьем? На брудершафт! – предложила голая ведьма, – Настроение какое-то такое…

– Я заметил.

– Ты когда-нибудь кончал жизнь самоубийством? – весело спросила она.

– Когда-нибудь, нет. Не имею такой привычки.

Еще некоторое время молчали, приводили себя в порядок. Шагин свою одежду, Ассоль свою эксклюзивную прическу. Валера давно уже перестал воспринимать тот факт, что звездочка шоу бизнеса не совсем одета.

– Тебя, правда, зовут Ассоль? Или это сценический псевдоним? – зачем-то спросил Шагин.

– Вообще-то, меня зовут – Ася.

– Меня – Валерик! Вот и окончательно познакомились, – усмехнулся Валера. И тут же поспешно добавил:

– Это событие стоит отметить.

Он не оставлял надежду, как следует напоить звездочку и уложить спать.

Валера, не поднимаясь с пола, одной рукой дотянулся до ближайшей бутылки, взболтал, посмотрел ее на свет, протянул Ассоль.

– Ладно вам! Хочешь меня напоить? – коварно улыбнулась звездочка.

Валера на секунду замер.

«Неужели откажется? Весь план насмарку?»

– Ничего не выйдет. Я совершенно не пьянею. Могу перепить любого мужика.

Только сейчас Шагин вспомнил о ране, нанесенной острыми зубами вампирши. Он пару раз лизнул языком, рана слегка кровоточила.

Ассоль заинтересованно наблюдала.

– Надо продезинфицировать! – предложила она.

– Какая ты… заботливая девочка!

– У меня в сумочке есть духи.

– Лучше сделать укол против бешенства.

– Ладно вам! Сам виноват. Нечего руки распускать.

Как уже сказано, если идти по четвертой южной улице, то на опушке соснового леса непременно увидишь поселковую водонапорную башню. Блестящая металлическая сигара с конусообразным утолщением на конце, устремленная в небо. Издали космическая ракета на стартовой площадке. С опорами, винтовыми лестницами и смотровой площадкой в форме шляпки гриба на вершине.

Со смотровой площадки весь поселок как на ладони. Во всяком случае, крыши всех дач просматривались без труда. А если захватить с собой бинокль, можно увидеть много интересного и даже захватывающего. Чем наш доблестный Феликс Куприн и занимался в свободное от личных дачных забот время. Бдительным оком осматривал дворы и улицы, террасы и веранды. И не чувствовал при этом ни капли смущения, стеснения или чего-либо подобного.

Он контролировал ситуацию в поселке.

Феликс всегда легко и стремительно поднимался по лестнице на смотровую площадку. За последние годы ни разу не сбивал дыхания, не запыхивался. Стремительный подъем для него был своеобразным индексом Доу Джонса, показателем деловой активности. Если чуть сбивалось дыхание на завершающем этапе, следовало сократить количество сигарет. Так было всегда.

Только не в этот раз. Сегодня с самого начала все пошло как-то в раскосец. Мокрые подошвы кроссовок пару раз предательски соскальзывали с железных ступенек. Один раз он даже зацепился штаниной джинсов за острый угол перил. И прилично зашиб коленку. Но все, слава Богу, обошлось.

Он стоял на площадке, как на капитанском мостике. С высоты птичьего полета в бинокль обозревал окрестности. Весь поселок был у его ног.

Буйная зелень деревьев и кустов под порывами ветра колыхалась гигантскими волнами грозного океана. Надвигался шторм. Вдали над синим лесом, смахивающим на далекие острова где-нибудь в Карибском бассейне, уже грохотали раскаты грома. Вспыхивали ослепительные молнии.

Жители писательского дачного поселка в большинстве своем спокойны и уверены в завтрашнем дне. На капитанском мостике мудрый и опытный морской волк. Он контролирует ситуацию. Уверенной рукой проведет лайнер сквозь бури, рифы, штормы и ураганы без потерь.

«Будет буря! Мы поспорим! И поборемся мы с ней!».

Фигура Феликса так и просилась быть увековеченной резцом, (или чем он там ваяет?), самого Зураба Церетели. Или на худой конец резцом Виктора Клыкова.

Впоследствии, кстати, можно ему отвинтить башку, (в смысле скульптуре, не Феликсу), и прикрутить какую-нибудь другую. Нахимова, Ушакова или даже Колумба. Говорят, подобная практика смены голов довольно широко практикуется в монументальном жанре.

Наш доблестный Феликс, взобравшись на смотровую площадку водонапорной башни, оказался в нужное время в нужном месте. Наведя окуляры мощного военного бинокля на окно кабинета Шагина, он стал невольным свидетелем откровенно эротических и где-то даже бесстыдно сексуальных сцен.

Так ему тогда показалось.

Если кто-то думает, быть сторонним наблюдателем, плевое дело, тот глубоко ошибается. Подчас этот самый сторонний наблюдатель испытывает большие потрясения, нежели наблюдаемые. И в душе его бушуют не меньшие ураганы, Торнадо и цунами, нежели в душах тех, кто непосредственно занимается этим самым древним, полным таинства и непознанной бесконечности, процессом.

Как сказал один классик детективного жанра: «Свидетели есть всегда!».

Бдительный Феликс, затаив дыхание, указательным пальцем вертел туда-сюда ролик регулятора. То приближал, то слегка отдалял от себя картинки со второго этажа дачи Шагина. Сердце его стучало и гудело, словно пламенный мотор. Второй свежести. Перегрузки, как известно, ничему не на пользу. Ни двигателю внутреннего сгорания, ни человеческому сердцу.

Да тут еще постоянные вспышки молний, электрические разряды, резкие перепады атмосферного давления.

Перегрузки со всех сторон, короче!

Далее, как и следовало ожидать, в самый кульминационный момент, (опять-таки, как показалось Феликсу!), у него случился сердечный приступ, потеря сознания.

Короче, Феликс Куприн, на самой вершине смотровой, (водонапорной!), башни оказался лежащим в неподвижности. Хорошо еще вниз не сверзился. Повезло.

Эмоциональные перегрузки в таком возрасте без последствий не бывают!

Энергичная Анечка Барбекю, между тем, тоже не сидела сложа руки. Она последовала за Филей. Точное направление поисков еще с полчаса назад ей дала никто иная, как сама Екатерина Великая.

– Ты Феликса видела?

– Видела, – зевая, кивнула головой Катя.

– Куда он направился?

– На башню полез, куда еще! Он туда каждый вечер лазит!

Катя скорчила презрительную гримасу, зевнула и направилась на свою улицу.

Наш доблестный Феликс лежал над поселком и пребывал в глубоком обмороке. Неизвестно, чем бы кончилась вся эта неприятная история, если бы…

Если бы не Анечка Барбекю!

Глубокое заблуждение, будто только русские красавицы способны коня на скаку и все такое. Исторически доказано, армянские красавицы, (особенно, циркового разлива!), способны не только, очертя голову, в горящую избу. Иные из них, (в смысле, цирковых!), способны даже на невозможное, с точки зрения рядового обывателя. Способны на себе спустить из-под небесья по шаткой железной лесенке бесчувственное тело любимого человека, не причинив ему при этом ни малейшего вреда или даже простого беспокойства. И бережно спустить на грешную землю.

Куда там американские трюкачам, каскадерам и всемирно известным дублерам всемирно известных звезд Голливуда. Им всем вместе взятым да нашей отважной Анечки Барбекю, (в девичестве, Саркисян!), как до далекой звезды.

Только армянская красавица, (циркового разлива!), способна бережно уложить на влажную от ночной росы траву любимого человека и с истинно кавказским темпераментом начать делать ему искусственное дыхание.

Рот в рот, толчки ладонями по грудной клетке и все такое прочее.

Причем, сидела Анечка на нем верхом. Как на лошади. Со стороны вполне могло показаться, эта парочка занимается любовью. Прямо на траве.

Пришел в сознание Феликс легко и просто. Как и все делал в этой жизни. Открыл глаза, приподнялся на локтях, слегка помотал головой и удивленно спросил:

– Ты чего это… на меня уселась?

– Слава Богу! – облегченно выдохнула Анечка.

– Причем тут Бог? – раздраженно сказал Феликс, – Прямо здесь, на глазах у всех? Если приспичило…

– Я уселась!? – возмутилась Анечка.

Между тем, конечно, Анечка слезла с Феликса. Легко и изящно. Все-таки много лет в седле на манеже. Соскочила очень изящно и так же легко и непринужденно присела рядом на траву.

– А кто еще? – в ответ возмутился Феликс Куприн.

– Ты что, совсем ничего не помнишь? Зачем-то полез на башню, там потерял сознание. Я едва-едва смогла тебя, бесчувственного, спустить вниз. Скажи спасибо, что я оказалась поблизости! Нет, мне это нравится!

– Никто тебя не просил! – резко заявил Феликс.

Анечка раскрыла рот от такой наглости, но промолчала.

– И никакого сознания я не терял. Нет у меня такой дурацкой привычки.

Феликс поднялся с травы и начал тщательно отряхивать свои фирменные джинсы. Анечка продолжала сидеть на коленях в траве.

– Я не кисейная барышня, чтоб из-за каждого пустяка терять сознание.

– Значит, что!? Я вру!? – в полный голос заорала Анечка.

– Ну. Может… на какую-то секунду. Незачем было и панику поднимать. Никто тебя не просил.

– Нет, это с ума сойти можно.

Всю ночь в огромном доме Чистовских горел свет. Во всех окнах. Хотя сами окна были плотно закрыты занавесками.

Если б кто-то из любознательных дачников захотел услышать, что происходит внутри, ничего бы не вышло.

В ту ночь все смешалось в доме Чистовских. Подобно извержению Везувия в особняке бурлил семейный скандал.

При большом желании можно было, конечно, расслышать отдельные взволнованные голоса. Один мужской, один женский. Мужской принадлежал Александру Первому, женский матери Машеньки, Любе Чистовской.

Люба беспрерывно глушила рюмками «Корвалол», хотя ее сердцу мог бы позавидовать любой из космонавтов. Александр Первый, морщась, курил одну за другой сигареты, хотя бросил курить еще до рождения дочери.

Александр младший, молча, ходил по гостиной из угла в угол, как тигр по клетке и без перерыва стучал кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой.

Сама Машенька большую часть ночи просидела на семейной разборке за обеденным столом в гостиной, но практически отсутствовала.

Она только мило улыбалась.

На вопросы отвечала односложно. Да. Папа. Нет, папа. Нет, мама. Да, мама.

На брата вообще не обращала внимания, будто он пустое место.

Фантастическая выдержка у этого молодого поколения.

– Теперь ты видишь, с кем связалась?

– Да, папа.

– Думаешь, он первый раз вытворяет подобные вещи?

– Да, мама.

– Ты вообще соображаешь, что натворила?

– Да, папа.

– Через день об этом будет знать пол-Москвы!

– Да, мама.

– А послезавтра станет известно в Университете!

– Да, папа.

– Машенька! Ты что, совсем не доверяешь родной матери?

– Да, мама.

– Что ты заладила, как попугай!? Да, папа! Да, мама! По-человечески можешь поговорить с родителями? Отвечай, когда спрашивают!

– Да, папа.

– Доченька! Все очень серьезно! Ты мне веришь?

– Да, мама.

И тому подобное. И так далее. Короче, далее везде.

Наконец, Люба Чистовская не выдержала:

– Саша! Ты что, не видишь, она издевается над нами!

– Ты о чем, мамочка?

– Прекрати хамский тон!

– Это грубо, мамочка! Некультурно и неинтеллигентно.

– Сейчас как дам по морде… стерва! Я твоя мать!

– Фи-и, какой тон, мамочка! А стиль, просто ужас. Ведь ты когда-то работала редактором. «Дам по морде!» – стилистически ужасающе звучит. Неужели не чувствуешь? Надо говорить, «получишь в рыло!».

– Нет, ты слышал!? Видишь, что она вытворяет!?

– Дочь! Ты мне веришь?

– Да, папочка.

– Зачем ты с ним связалась?

– С кем, папочка?

– Ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю.

– Нет, папочка.

И так до посинения. У попа была собака, короче.

Только совсем под утро голоса в особняке Чистовских начали затихать.

Ранним утром Шагин сидел за столом своего кабинета на втором этаже и с ненавистью смотрел на безмятежно спящую Ассоль. Такое маленькое существо, девочка, почти ребенок за какие-то сутки успела натворить столько, сколько взрослый не наворотит за половину жизни.

Хлопнула створка ворот особняка Чистовских. Шагин повернул голову и одним глазом посмотрел в окно.

На улице появилась Маша Чистовская.

Вот кого он менее всего ожидал увидеть! Машенька!

Шагин был абсолютно уверен, ее нет на даче. Иначе бы, она давно вышла из ворот. Показалась в саду. Или еще как-то, где-то промелькнула. Еще тогда, когда он только-только появился на даче, вышла бы поздороваться.

«Глупость! Нелепость! Идиотизм! Она все видела! Не могла не видеть!».

Машенька стремительно направлялась к Бродвею. Через плечо у нее болталась традиционная сумка. С ней она обычно уезжала и приезжала из Москвы. Она только на секунду задержалась у ворот Шагина. Валера увидел как она быстро, почти на ходу опустила в его почтовый ящик какую-то бумажку. И через мгновение уже скрылась за поворотом на главную улицу.

Почтовый ящик Шагин прикрепил на ворота ради шутки. Ни о какой почте, разумеется, речи в поселке не шло. Когда-то Машенька, еще почти ребенком, традиционно опускала в его ящик самые красивые, с ее точки зрения, камушки. И фантики от конфет.

Теперь…

Шагин, очертя голову, прыгая через три ступеньки, по своей неудобной лестнице, сбежал вниз, в коридоре быстро нацепил кроссовки, даже не зашнуровывая их, и выскочил на улицу.

Еще быстрее выбежал на перекресток.

Машеньки уже видно не было. Наверняка уже миновала сторожку подводника Миши и скрылась за поворотом по дороге в Алешкино.

Бежать, надо бежать за ней. Но эта… звезда эстрады и шоу бизнеса, спящая без задних ног. Надо хотя бы запереть дачу, чтоб, проснувшись, это сумасшедшее чудовище, не сбежало.

Шагин вернулся к своим воротам, быстро вынул из ящика листок бумаги. На нем незнакомым почерком было написано: «Ты предал себя!».

Точка. Ни подписи, ничего.

Шагин, так и не закрыв дверь дачи на ключ, бросился к «Оке».

Неприятности ходят, как средневековые слепцы, один за другим, положив руку на плечо идущему впереди, цепочкой. Замыкающей в шагинской шеренге неприятностей оказалась «Ока». Когда он завел двигатель своего безотказного «ослика» и начал задним ходом выезжать со двора, разом отказали тормоза.

Шагин врезался в глухой забор соседки Валентины, поуродовал задний бампер и погнул глушитель. Заглянув под днище, Валера увидел, задний алюминиевый тормозной шланг просто-напросто обломился. Жидкость из него капля за каплей вытекала на усеянную иголками землю. О преследовании Машеньки на некогда безотказном «ослике» не могло быть и речи.

Чертыхнувшись, Валера хлопнул калиткой и, даже не закрыв ее на щеколду, стремительно потопал в Алешкино на своих двоих. Очень надеясь, может быть, повезет? Может быть, Машенька еще не успеет сесть в рейсовый автобус.

Алешкино не Москва. Автобусы ходят в час по чайной ложке.

Шагин размашистым шагом топал, почти бежал через поле. Направление держал прямо на автобусную остановку.

«Что собственно произошло? Что такого криминального я совершил? Глупость, конечно, несуразица, не более. Ну, дал слабину, поддался на уговоры сумасшедшей девчонки. Привез на дачу. Соседи? Плевать на них с колокольни Ивана Великого. Все равно никто из них никогда доброго слова не скажет. Сплетники и завистники. Это мое глубоко личное дело. Никого не касается.

Конечно, отчасти сам виноват. Решил ухватить за хвост Жар Птицу. Вот и остался с пучком цветных перьев в руке.

Надо все спокойно и подробно объяснить Маше. Она поймет. Она умная. Тем более, ничего такого и не было. Никакого предательства по отношению в ней я не совершил. Она поймет. Она умная. Дурочек в МГУ не берут. Потом мы вместе посмеемся над этой нелепой историей».

Шагину не повезло и в этот раз.

Вокруг павильона автобусной остановки в живописных позах расположились трое местных алкашей, из тех, что прохода не дают дачникам, клянчат на водку. Один сидел на корточках перед остановкой, почти на проезжей части, второй возлежал в позе древнего римлянина на траве, подперев голову рукой, третий вольготно улегся на скамейке автобусного павильона.

Все трое как братья близнецы. Помятые красные физиономии, мутные бессмысленные глаза. И одеты все трое в нечто среднестатистическое алкогольно-бомжовое. Где-то подобную спецодежду выдают желающим, не иначе.

Площадка перед магазином была пуста. Жара и сонная одурь оккупировали Алешкино. Выбора не было. Шагин обратился к алкашам.

– Автобус давно ушел?

– Зачем тебе?

– Спрашиваю, значит, надо.

– На пузырь дашь, скажу.

– Он девку ищет.

– Это которую?

– Ту, что в автобус на ходу запрыгнула. Одна и была. Он еще останавливаться не хотел. Она чуть под колеса не кинулась.

– Когда автобус ушел? Давно?

– Дашь на пузырь, скажу.

Тут Шагин слетел с резьбы. Такое с ним случалось всего раза два в жизни.

– Я тебе сейчас… в рыло дам! Скотина, урод!!!

Шагин обречено побрел через поле обратно в поселок. Скинул кроссовки, снял носки и пошел босиком по влажной, после ночного ливня траве. Бесконечно тыкал пальцем по клавишам мобильника, набирал номер Машеньки. В ответ слышал одно:

«Абонент вне зоны доступности…».

«Жарко! Господи, как чудовищно жарко! Накаркали эти уроды, ученые климатологи. На планету надвигается чудовищное потепление. Хотя, какое там, к черту, потепление! Ожарение! По всей планете – ожарение! Дышать абсолютно нечем!

Воды! Полцарства за глоток „Ессентуки № 17“! Сердце того гляди выскочит из грудной клетки и взорвется фейерверком где-то там, высоко-высоко, где, наверняка, хоть чуточку прохладнее. Где гуляют всякие Бора, Гольфстримы и Мистрали.

Мистраль! Машенька говорила, Мистраль! Нежный и ласковый. Где ты, Мистраль, черт бы тебя побрал!

Машенька! Мистраль! Машенька!

Будь все проклято! Глупость! Нелепость! Неужели из-за этого я потеряю то, чем так заслуженно одарила судьба? Я не дебил, не кретин. Отлично понимаю, ничего вечного не бывает. Знал, вот-вот кончится. Машенька сказала, до осени. Целых полтора месяца. И вдруг… глупейшее стечение обстоятельств! И это все!?

Почему мне так мало отмеряно? Чем я так провинился перед жизнью, судьбой, Богом, наконец? Я не хуже любого из легиона тупых болванов, которые имеют все это, не заслужив и сотой доли такого счастья! Им оно далось просто так, в насмешку над другими, более достойными. Над такими, как я.

Я достоин, я выстрадал хоть бы небольшой кусок счастья, хотя бы полтора месяца! Ведь это только миг! За что меня? За что именно меня?

Мария не может просто так вышвырнуть меня из своей жизни. Она не такая. Она умная и тонкая. Она поймет. Нам нужно только взглянуть друг другу в глаза.

И все вернется!».

Дорога от Алешкино до поселка между обилием густых кустов делает несколько резких поворотов. Почти под прямым углом.

Когда Валера уже одолел последний поворот, прямо на него из поселка медленно выползла кавалькада черных дорогих машин. Он отступил чуть в сторону к обочине и замер. Мимо него из поселка с тихим угрожающим гулом проплыл черный «Мерседес» и два «Джипа» сопровождения.

Шагин мгновенно понял, что это за машины и кому они принадлежат.

Понял так же, кого скрывают темные окна первой машины.

Кавалькада проплыла метров пятьдесят и вдруг все три машины, как по команде остановились. Из «Джипов» мгновенно выскочили четверо охранников, встали кольцом вокруг первой машины, повернулись к ней спинами и начали цепкими взглядами шарить по окрестным кустам.

Из «Мерседеса» вышел худой подтянутый человек в темном дорогом костюме. Голову его украшала густая шевелюра абсолютно седых волос. Он медленно, какой-то нерешительной походкой направился к Шагину.

Ни один из охранников даже не шелохнулся.

Шагин неподвижно стоял на дороге. Босой с кроссовками в руках. Со стороны сильно смахивающий на пригородного бомжа.

Седой остановился прямо перед Валерой. Руки он держал в карманах брюк.

– Я отец Аси, – устало сказал он.

Некоторое время оба молчали. Шагин был готов ко всему.

Но металлургический магнат удивил. Достал из внутреннего кармана пиджака визитку и с неловкостью, глядя почему-то в сторону, сунул ее в руки Шагину.

– Я знаю все! – с ударением сказал он, видя растерянность и напряженность Валеры Шагина.

– Мне известно все! – со вздохом повторил он, – И о вас, и… вообще! Позвоните мне на днях. Это прямой телефон. Нам нужно переговорить.

Не дожидаясь ответа, магнат повернулся и медленно пошел к машине. Не пройдя и трех шагов, замер и повергнулся к Шагину.

– Не волнуйтесь, все уже улажено. Это мой промах. Вы здесь ни при чем. Вы просто слишком доверчивый человек. Моя девочка очень серьезно больна. Об этом мало кто знает. Теперь вот вы… Надеюсь на вашу порядочность.

Валера вдруг разглядел, что магнат совсем еще нестарый человек. Только лицо все как-то неестественно изрезано глубокими морщинами. Такие лица бывают у людей долгое время работающих на севере.

Магнат помолчал несколько секунд и, не дожидаясь ответа, пошел к машине.

Шагин и не мог ему ничего ответить.

Хлопнула дверца «Мерседеса», в тон ей, как голуби крыльями, захлопали дверцы «Джипов». Через мгновение кавалькада плавно двинулась с места.

Шагин стоял босой на дороге, с кроссовками в руках и смотрел вслед черной кавалькаде машин.

Он вдруг отчетливо представил, как в первой из них на широком заднем сидении, забившись в угол, сидит несчастная маленькая девочка, искалеченная, изуродованная этим беспощадным миром.

У него невольно защемило сердце.

Всю вторую половину дня Шагин лежал на даче в бреду. Бледный, потный, беспомощный. Метался на тахте первого этажа под ватным одеялом.

Только на следующий день узнал, «Скорую помощь» из Истры вызвал вездесущий сосед Феликс Куприн.

Вечером пару раз окликнул Валеру от калитки с дороги. Не услышав ни ответа, ни привета, всерьез забеспокоился. «Ока» на месте под большой елью, где и всегда, свет в большой комнате и на террасе горит, хозяина не слышно и не видно.

Как тут не забеспокоиться после драматических событий предыдущей ночи.

Феликс принес маленькую раскладную лестницу, (разумеется, с общей свалки), и перелез через ограду.

Ничего этого Валера не видел и не слышал. Перед его лицом в мутных волнах полубреда одно за другим постоянно возникали два девичьих лица.

– Вам что, деньги не нужны? – голосом Машеньки Чистовской брезгливо спрашивала юная звездочка шоу бизнеса.

– В Турции давно никаких турок нет! Все переехали в Германию! – голосом Ассоль доверительно сообщала Маша.

– Вокруг вас сплошные микробы! Неужели не видите? – ужасалась сама Ассоль почему-то голосом Машеньки Чистовской.

Они менялись местами, наплывали друг на друга, иногда сливались в одно лицо. Какое-то совсем новое и незнакомое. Лицо этой третьей девушки напоминало Шагину сразу и Машеньку, и Ассоль. Но оно было ему незнакомо и неприятно.

Голоса девушек звучали почти в унисон. Слов было почти не разобрать.

Они, (или она!?), в чем-то обвиняли, укоряли, стыдили и требовали, требовали, требовали ответа. А он не знал, что ответить.

Он не понимал их, (или ее!?). Он не знал ответа.

Только глубокой ночью Шагин услышал еще один женский голос. Спокойный и рассудительный. Совсем незнакомый.

– Ну, вот! Температура падает! Легкие у него чистые. Госпитализация не нужна. Я бы не стала, честное слово.

Голос принадлежал женщине средних лет. В белом халате и больших очках.

– Что с ним? – голосом сына Андрея спросила какая-то фигура с дивана из угла комнаты. Горела только настольная лампа, самого Андрея видно не было.

– Лихоманка, – отозвалась женщина в белом халате.

Она что-то медленно записывала шариковой ручкой в толстую тетрадь.

– Что-то психическое? – спросил сын.

– Бог его разберет. Психическое, физическое. Понервничал, прошелся босиком по болоту и готово дело. Беречься надо. У вас здесь раньше Змеиное болото было. Босиком лучше не ходить. Вмиг лихоманку подхватишь.

– Пациент скорее жив, чем мертв, – иронично констатировал сын.

Дальнейший разговор Шагин не слышал. Он крепко уснул.

Очнулся под утро. Женщины врача в комнате не было. Только на диване на месте сына сидел Феликс Куприн. Разумеется, дымил своей знаменитой «Явой».

– Который час? – зачем-то спросил Шагин.

Хотя, ему было абсолютно наплевать, сколько сейчас часов, минут и секунд. Времени для него в данный момент не существовало.

Феликс что-то ответил. Потом, потянувшись и зевнув, добавил:

– А ведь тебя могли убить. У них это запросто.

Шагин и Куприн давно симпатизировали и тянулись друг к другу, несмотря на разницу в возрасте. Куприн видел в Шагине свою бурную молодость и, втайне от всех даже гордился этим. Шагин наблюдал за Куприным как за комичным вариантом своей старости. И ничего не имел против такого развития событий.

Изредка они даже выпивали, хотя ни тот, ни другой не любили спиртного.

Кряхтя и постанывая, Феликс Куприн поднялся с дивана, сделал для разминки несколько легких физических упражнений. Судя по всему, он так и провел всю ночь на диване, оберегая покой и сон соседа Валеры Шагина.

– Ну! Ты оклемался, слава Богу! Если что, заходи…

Феликс вышел, плотно прикрыл за собой дверь. Слышно было, как громко хлопнула во дворе калитка.

Шагин неподвижно лежал на спине и смотрел в потолок.

Феликс Куприн вышел от Шагина спокойным, уравновешенным, с чувством выполненного долга. Переступил порог собственного хозблока уже совсем другим человеком. Нервным, суетливым, с бегающими глазами.

Дора ничуть не удивилась. Даже не поинтересовалась, как там и что у Шагина? Встретила его новой атакой с правого политического фланга. Она сидела в той же позе, перед тем же телевизором, будто вовсе не ложилась спать.

– Думаешь, почему нас не принимают в Европейский союз? – с патетикой в голосе подозрительно спросила она.

Феликс ее почти не слышал. Лицо его выражало крайнюю степень взволнованности и беспокойства.

– Шею с мылом мыть не научились! – рассеянно буркнул он.

И совершил ошибку. Дора только того и ждала.

– Мы дикая невоспитанная страна! – мгновенно взвилась она до потолка. И даже выше. – От нас шарахается весь цивилизованный мир. Почитай, что о нас написали в «Нью Йорк Таймс». Почитай, почитай!

– Некогда мне! – буркнул Феликс.

– Американцы правы, когда лишают нас финансовой поддержки!

– Наплевать на твоих американцев. Нация уголовников!

Феликс торопливо переодевался. Время бежало быстрее самого резвого скакуна. Секунды так и стучали в висках до крайности взволнованного Куприна.

– Америку любит и почитает весь мир! Великая страна! – кричала Дора, напрочь забыв, что не далее как вчера вечером чихвостила в хвост и в гриву эту самую Америку. Камня на камне от нее не оставляла.

С логикой и последовательностью у Доры всегда были проблемы.

– В твоем возрасте давно пора снять розовые очки! Смотреть на мир реалистически! – наступала жена.

– Отстань от меня!

– Ты деградируешь! – прокурорским тоном гремела Дора. – Совершенно перестал читать газеты. Ничем не интересуешься! В твоем возрасте…

«В твоем возрасте»! С появлением в поселке Анечки, Дора не упускала случая подчеркнуть возраст Феликса. Хотя, он был старше лично ее всего-то на два года.

Феликс не отвечал. И почти не слушал жену.

В это раннее утро у него появилось дело, не терпящее отлагательства.

По дороге домой он сделал небольшой крюк и успел одним глазом взглянуть на бетонную площадку с контейнерами.

Взглянул и ахнул!

В самом центре поселковой свалки перед бетонными контейнерами, как командир перед строем солдат, стоял новенький холодильник марки «Минск»!