Текст книги "Лихоманка"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Ритмичные порывы ветра, ритмичные вскрики Машеньки.

Шагин не любил женских визгов, вскриков. Ни в полетах во сне и наяву, ни в каких других случаях. Даже в интимных отношениях предпочитал сдержанность.

Только не в этот раз.

Не до того в эти мгновения было нашему сорокалетнему Валере Шагину, очень похожему на Джека Лондона. Он напрочь перестал себя контролировать. Упивался бесконечной свободой полета, радостью бытия, полнотой любви и счастья.

В эти мгновения он был по-настоящему счастлив. Впервые в жизни.

Счастлив и точка.

Все было как на полотне Марка Шагала.

Незабываемо, неповторимо, непоправимо, непостижимо.

Машенька крепко спала. Дышала совершенно беззвучно, слегка приоткрыв рот.

Шагин вдруг вздрогнул и сильно зажмурился. Потом медленно раскрыл глаза. Нет, это был уже не сон… И не видение.

Из-за платяного шкафа медленно вышел сын Андрей. Одет он был как тогда, как обычно. Линялые джинсы и футболка с надписью «Адидас».

Сын скрестил на груди руки и хмыкнул:

– Ну, и как? – презрительно ухмыляясь, в упор спросил он. – Урвал свое? Самоутвердился?

– Андрей! – едва слышно прошептал Шагин. – Ты… ты ничего не понял!

– Где нам, дуракам, чай пить! За себя и за того парня? – продолжал ерничать и глумиться сын.

– Это совсем не то, о чем ты подумал!

– Матери доложишь или будешь жить, как ни в чем, ни бывало и дальше? Тебе ведь не впервой, изменять ей. Думаешь, я ничего не знаю?

– Погоди, сынок…

– Запомни этот момент!

– Андрей!

– Я всегда буду стоять за твоей спиной!

Сын Андрей исчез так же внезапно, как и появился. Просто сделал шаг в сторону и исчез в щели между платяным шкафом и стеной…

Валера Шагин, стиснув зубы, застонал.

Машенька вздрогнула и открыла глаза.

Больше всего в сыне настораживало Валеру, даже пугало, его пророческая категоричность. Андрей иногда изрекал такое, отчего потом, даже много лет спустя, у Шагина по спине бегали мурашки.

Брякал он свои «пророчества» как-то очень иронически, мимоходом, но крайне категорично. Можно было не обращать внимания. Если б не одна деталь. Его доморощенные предсказания имели подлость сбываться.

Просто волосы дыбом.

– Лет через пять, отец, ты будешь пользоваться бешеным успехом у малолеток.

– Что? С чего это ты взял?

– Знаю, – пожал плечами Андрей, – Я знаю их. И знаю тебя.

Как в воду глядел тогда, сынок мой ненаглядный.

Или еще. О матери Лиде. Когда-то, лет десять назад Андрей совершенно неожиданно с неподдельной грустью в голосе высказался:

– Когда-нибудь наша мама свихнется на борьбе с микробами.

– Не смей так говорить о матери! Свихнется! Что за хамский тон?

– Но ведь это правда! – удивленно ответил сын. – Так и будет.

Или еще одно. О работе отца.

– Тебе, отец, надо на прозу переходить.

– С чего это? – усмехнулся Валера.

Именно в этот год у Шагина пошли сразу две пьесы. Уже были написаны еще три одноактных. Открывались вполне отчетливые перспективы. Андрей не мог этого не знать. Вместе с Лидой был на премьерах.

– Драматург должен быть холериком. Лучше даже истериком и психопатом. Тогда его ждет настоящий успех. А ты у нас меланхолик. Лучше пиши прозу. Или сценарии для кино, для телевидения.

Шагин тогда не нашелся что ответить. Недовольно поморщился и сделал вид, что занят потухшей трубкой. Но слова Андрея запали. Вот сейчас всплыли.

– Кем ты вообще хочешь быть? Куда думаешь поступать?

– До аттестата надо еще дожить, – как-то очень грустно ответил сын.

Эти слова Андрея, «надо еще дожить», несколько месяцев гвоздем сидели в голове Шагина. Уж очень безнадежным тоном произнес Андрей тогда эти слова. Неужели сын уже тогда что-то предчувствовал? Откуда он мог столь многое знать наперед? Шагин никогда не верил ни в какие предсказания, считал футурологию глупостью, к астрологии вообще относился с брезгливостью. А тут…

– До аттестата еще надо дожить!

Машенька стояла у окна кабинета Шагина и еще неодетая расчесывала свои длинные русые волосы. На ней была только валерина рубашка. Женщин любого возраста хлебом не корми, дай напялить на себя мужскую рубашку или свитер.

Шагин лежал в постели. Курил, смотрел на Машу.

Они еще не знали, что это их второе и последнее утро.

– Между прочим, осенью я выхожу замуж, – не оборачиваясь, вполголоса задумчиво сказала она.

В это мгновение ему показалось, он оглох. Сразу на оба уха. Он даже слегка потряс головой. Показалось, Машенька не просто произнесла эти слова, прокричала на весь поселок. Но он не оглох. Тому свидетельство, он отчетливо слышал бульканье холодильника на первом этаже. Старый «ЗИЛ» именно булькал. Его мотор не гудел, не бухтел, а именно булькал. Работал на последнем дыхании.

– Интересно, родители сегодня заявятся или нет?

– Что? – переспросил Шагин.

– Родители, говорю, сегодня осчастливят или у нас будет еще один день?

– Нет, не родители. Что ты сказала до этого?

Маша не секунду отвернулась от окна, быстро взглянула на Шагина.

– Странно смотреть на свой дом из твоего окна. Совсем другое впечатление. Я сказала, выхожу замуж. Разве я не говорила? Осенью. Уже все решено.

Шагин долго молчал. Рассматривал афиши на противоположной стене.

На одной афише большими буквами было написано, московский театр «Школа современной пьесы». «Поджигатель». Когда-то в этом театре шел спектакль по пьесе Шагина. Ниже висела еще одна афиша. Таганрогский драматический театр. «Любовь на базарной площади».

– Почему не спросишь, кто он? – не оборачиваясь, спросила Маша.

– Кто он? – тупо спросил Шагин.

– Отличный парень. Третьекурсник. Рост сто девяносто пять.

«Баскетболист! Как и ее отец!» – мелькнуло в голове Шагина.

– Родители очень богатые люди. У них крупный бизнес.

– Не сомневаюсь.

– Ты злишься?

– Нет. Просто очень неожиданно.

– Злишься, злишься, по голосу чувствую. А что ты хотел, Валера? Чтоб я вышла замуж за тебя?

– Нет, – медленно сказал Шагин. – Этого я не хотел.

Машенька закончила причесываться, собрала волосы в привычный хвост, зажала его резинкой и повернулась к Шагину.

Глаза ее были непривычно спокойными. У Шагина возникло ощущение, что они стали совсем другого цвета. Какого-то болотного.

Машенька подошла к тахте, присела на край, совсем рядом с Валерой.

Она как всегда, как обычно улыбалась. Вот только глаза…

– Я любила тебя всю жизнь. Сколько себя помню. И буду любить всегда. Этого у меня никто никогда не отнимет. У женщин так бывает. Вам, мужчинам, этого не понять. Ты моя первая и единственная любовь. Это навсегда останется со мной. Ты меня понимаешь?

– Пытаюсь.

– Выйти замуж за этого парня просто необходимо. Иначе уведут прямо из-под носа. Такой шанс выпадает раз в жизни.

– Да, да… – растерянно кивнул Валера.

– А с тобой мы еще будет встречаться. Этим летом. До осени… Потом… все! Я так хочу? Ты согласен?

Шагин молчал.

– Почему ты так странно смотришь?

Через два часа Шагин уехал в Москву. Весь день, мотаясь по душному пыльному мегаполису с издательскими делами, он продолжал мысленный диалог с Машенькой. Зачем-то отговаривал ее выходить замуж, прекрасно понимая, что это пустое. Приводил разнообразные доводы, даже кричал на нее. В этой воображаемой бесконечной сцене Машенька вела себя странно. Не возражала, не спорила. Загадочно и снисходительно улыбалась. Чем еще больше злила Шагина.

Валера чувствовал себя оскорбленным. Обманутым и униженным. Внезапная холодная расчетливость Машеньки, ее какой-то спокойный уверенный цинизм, с очаровательной улыбкой на губах, ушатом холодной воды окатили Валеру.

Но не охладили, не привели в норму. Еще больше разгорячили.

«Все кончено! Больше никаких отношений! Ноги моей не будет на даче до самой осени! Не мальчик бегать за девчонкой и выполнять ее прихоти! Она так, видите ли, решила! Моим мнением даже не поинтересовалась. Заранее уверена, соглашусь на любые условия. Может, еще прятаться в шкафу от разъяренного молодого мужа? Нет уж! Всему есть предел!» – уговаривал себя Шагин.

И одновременно чувствовал, сам себе лжет. Без Машеньки он и дня уже прожить не сможет. Просто задохнется, как от нехватки кислорода.

Во второй половине того же дня неожиданно без звонка и приглашения Шагин заехал в гости к Игорю Докучаеву.

Знакомы они были лет двести и незаметно для обоих деловые отношения, (редактор – писатель), переросли в приятельские. Оба относились друг к другу с симпатией. Что большая редкость по нынешним временам в литературном мире.

Шагин называл Докучаева «совсем уже писатель». Докучаев в свою очередь навесил на Шагина ярлык, «еще не очень писатель», хотя у того уже шли в театрах две вполне приличные пьесы. Какой такой глубокий ироничный смысл они вкладывали во все эти «совсем уже… еще не очень» было ясно только им двоим. Но окружающие были очень довольны. Это не мешало Шагину и Докучаеву относиться к работам друг друга с уважением, которое, впрочем, оба тщательно скрывали под масками модной в ЦДЛовских тусовках грубости и цинизма.

Люди, подобные Докучаеву, постоянно во всеуслышание заявляют:

– Я стоял у истоков!

У истоков одновременно диссиденства и авангардизма, у истоков либерализма и патриотизма. В зависимости от направления общественных ветров. Докучаев всегда в курсе всех событий и литературных сплетен. С ним не соскучишься.

Как это у Грибоедова? «Шумим, братцы, шумим!».

Шагина каждый раз подмывало спросить, и что ты там делал, у истоков? Стоял и что? Чем конкретно занимался? Хотя, эти вопросы чисто риторические, направленные в космическое пространство, ответа на них нет и быть не может.

– Валерик! Что такой мрачный? – с места в карьер начал Докучаев. И тут же в своей обычной категорической манере высказался.

– С Лидой опять что-то? Весеннее обострение затянулось? Ничего не попишешь, твой крест. Волоки до конца жизни.

Они сидели на маленькой неухоженной кухне Игоря, пили чай. Только чай, больше ничего. Сушки, печенье, мармелад и «Брук Бонд» в пакетиках с веревочкой Шагин принес с собой.

Мать приучила с раннего детства. Идешь в гости, непременно надо что-то принести в подарок. Любой пустяк. Хозяевам будет приятно. Воспитанные люди поступают только так. Коробку конфет или пачку печения. С пустыми руками в гости ходят только очень невоспитанные люди.

Друзья привыкли. Принимали как должное. Будет Шагин, будет и пища.

– Понимаешь, Игорек, – задумчиво начал Валера, – …я сейчас пишу небольшую повесть…

– Как название? – хмуро перебил Докучаев.

Он всегда любую беседу с друзьями начинал мрачным недовольным тоном. По его глубокому убеждению подобный резкий мрачноватый тон придавал вес и значимость его оценкам и суждениям.

– Название? Называется… «Мистраль и Машенька», – неожиданно для себя ответил Шагин.

Название как-то само собой мгновенно сформировалось в голове и вот, неожиданно выскочило. Разумеется, он и не собирался писать никакой исповедальной повести о себе и Марии. Просто необходимо было с кем-то поговорить, с кем-нибудь поделиться. Не Лиде же докладывать состояние своей души, в конце концов. Докучаев для этой цели подходил идеально.

По крайней мере, так думал Валера Шагин до этого вечера.

– Ну, Машенька – это ясно! – мрачно изрек Игорь.

Он шумно прихлебывал чай из огромной фаянсовой кружки. С хрустом ломал в ладонях сушки и кидал, как фокусник в рот.

– А Мистраль, он кто? Музыкант, что ли? Как их там называли в Средние века? Барды и мистрали?

– Ты хоть свою дремучесть не выказывай, – усмехнулся Шагин.

Игорь Докучаев и ухом не повел. Продолжал хлебать чай из кружки.

– Барды и менестрели! Мистраль – это ветер.

– Ну и что? В чем сюжет? – пропустив мимо ушей, упоминание о своей дремучести, спросил Докучаев.

– Сюжет прост, – вздохнул Шагин.

Докучаев сразу же одобрительно кивнул. Он любил все простое, натуральное, естественное. Незатейливое.

– Сюжет – как сама жизнь, – продолжил Валера, – Мужчина, взрослый мужчина нашего с тобой возраста неожиданно влюбляется в девчонку. Совсем ребенка. Лет пятнадцать шестнадцать.

– Было. Сто раз. «Лолиту» Набокова читал? – отрезал Игорь.

– Как ты думаешь, читал я или нет «Лолиту»? – начал тихо злиться Шагин.

Он уже пожалел, что начал этот разговор.

– Тогда не понимаю, зачем берешься за такой сюжет. Валерик! Выше Набокова все равно не прыгнешь.

– Никуда я не собираюсь прыгать! – раздраженно ответил Шагин.

– Ты не злись, Валерик! Мы же просто разговариваем.

– И соревноваться ни с кем тоже не собираюсь. Пишу, как умею. Как хочется. Как Бог на душу положит. И плевать мне на всех.

– Так нельзя! – укоризненно и даже назидательно сказал Игорь Докучаев, – К мнению друзей всегда надо прислушиваться.

– Зачем я к тебе пришел, в таком случае, как думаешь?

– Ну!

– Что, «Ну!»?

– Давай дальше. Излагай.

– Нечего особенно излагать. Затык у меня. Тупик. Закрутил, вроде, лихо. А вот как развязать этот узел… не знаю.

– В чем там дело?

– Ну, понимаешь… – неуверенно продолжил Шагин, – В общем, у них все случилось. И выяснилось, что она не девочка. Хотя, она раньше об этом сказала…

– Тоже мне новость! – пожал плечами Докучаев. – Последняя девственница попала под электричку еще в начале перестройки. Все они сегодня…

– Да нет! Не в этом дело! Ты не понял.

– Твоего героя что, это сильно волнует? Тогда он просто глуп. По-моему, наоборот хорошо.

– У них любовь, понимаешь? Вспыхнула, как молния. Между ними возникла вольтова дуга. Их окутало белое облако. Любовь! – пытался втолковать Шагин своему другу то, что вообще-то словами объяснить практически невозможно. Нечего даже и пытаться.

Докучаев хмурился и слушал. Больше первое, чем второе.

– То есть, с ее стороны она уже давно была. Его, героя, она знала всю свою жизнь, наблюдала с самого детства. Они соседи по лестничной площадке, живут в одном доме. И вдруг неожиданно вспыхнула взрослая любовь! Окутала, будто белым облаком. Настоящая любовь! Вольтова дуга! Какая бывает только раз в столетие.

– Валерик! Это ты перебрал, – усмехнулся Докучаев, – В нашей жизни так не бывает. Я был женат четыре раз. А уж баб у меня было…

– Представь себе, бывает! Тебе просто не очень везло. Бывает! Еще как бывает! «Солнечный удар» Бунина, помнишь?

– Ну! При чем тут Бунин? Это все литература. А если идти от реальной жизни…

– Помнишь или нет? Там герой, молодой мальчик совсем, кончает жизнь самоубийством, – взволнованно продолжал Шагин, – Потому что ощущает, после такого счастья, такого подарка судьбы, дальше уже ничего хорошего быть не может. Дальше – тишина! Думаешь, Бунин высосал это из пальца?

– Твой герой, он ведь не мальчик. Взрослый мужчина. Должен понимать…

– В том-то и дело! Он окончательно запутался, потерял себя. После второй ночи, проведенной вместе, она спокойненько так ему заявляет. Через месяц я выхожу замуж. За другого, само собой. Молодого и высокого ростом. У которого родители крупные бизнесмены. Что дальше?

– Ну, ясное дело. Решила устроить свою судьбу. Бабы в большинстве своем гораздо практичнее мужиков. В чем тут конфликт, не понимаю?

Шагин несколько секунд молчал. Вопросы Докучаева всегда ставили его в тупик. И всегда казалось, что он, или не слушал внимательно, или ни черта не понял.

– Разница в возрасте, – неуверенно пробормотал Валера.

– Еще большая глупость! Посмотри вокруг, каждый второй брак сегодня такой. Сразу и не поймешь, кто она ему? Дочь или жена? Сегодня это даже модно. Зачем ты вообще взялся за эту дурацкую тему?

Шагин надолго замолчал. Медленно отпивал из кружки. К мармеладу и сушкам даже не притронулся. Игорь Докучаев нервно курил, очень напряженно ждал развития «сюжета».

– Так получилось. Карта так выпала.

– В чем загвоздка-то, не понимаю? – спросил Докучаев.

– Не знаю, как разрешить эту ситуацию.

– Вполне стандартная шаблонная ситуация. У меня самого сто раз было нечто подобное. Я обычно в таких случаях…

Шагин перестал слушать. Докучаев что-то говорил, говорил… Шагин молчал.

– Куда тебя все время заносит, Валерик! Вольтова дуга, вспышка, белое облако. Фантазии какие-то детские!

– Никакие не детские! И вовсе не фантазии, – мрачно ответил Шагин.

– Облако! Давно пора на землю спуститься.

– Брось ты этот свой тон! – окончательно разозлился Шагин.

Но Игорь Докучаев еще только начал. У него еще было много чего сказать закадычному другу.

– У каждой бабы, Валерик, есть грудь, ноги, задница. У некоторых даже голова на плечах. Очень редко нормальная голова. Ты будь реалистом, Валерик! Говоришь, твой герой ее трахнул? Ну! Со всеми сопутствующими атрибутами этого дела. А ты все… «облако», «вольтова дуга». Брось ты эту дурь. Никому это неинтересно. Зря бумагу переводишь. Писать надо саму жизнь. Лучше самой жизни все равно ничего не придумаешь.

– Слушай, давай прекратим! – резко заявил Шагин.

– Валерик! Хочешь, совсем честно? Как на духу. Не зря все-таки я окрестил тебя «еще не очень писатель». Ты так и не избавился от своей волгоградской провинциальности. «Вольтова дуга», «вспышки»… Вольтова дуга бывает только на стройплощадках. Вспышки на солнце. К мужчинам и женщинам вся эта лабудень не имеет отношения. Тяга полов, ничего больше. Как у зверушек. Мы ведь, как ни верти, все на треть зверюшки. На треть существа социальные. И еще на одну треть – духовные. Да и то не все. Бог, религия, искусство и все остальное. Хоть с этим-то ты согласен, Валерик?

– Погоди, – резко прервал его Шагин, – Еще одно очень важное для повести обстоятельство. Может быть сын… как бы, старше своего отца?

– У него взрослый сын?

– Нет у него никакого сына. Так, гипотетически? Опытнее, мудрее, практичнее.

– Ну… у меня два внебрачных сына…

У Игоря Докучаева и, правда, были два внебрачных сына. Или даже три. Он очень гордился этим. Постоянно вскользь упоминал о них. В законном браке он произвел на свет только дочь.

Правила на этот счет в литературных кругах жесткие.

Принято считать, каждый мужчина должен… Как там? Родить сына, посадить дерево, построить дом. Дочь для этой цели не очень подходит. Три внебрачных сына, как бы, компенсировали промашку Докучаева. В сумме, так сказать.

– …не сказал бы, что они умнее меня.

– Я не том! – опять поморщившись, прервал Шагин.

С Докучаевым всегда крайне трудно нормально разговаривать. Он или переводит разговор на другую тему, уводит куда-то в сторону, или тянет одеяло на себя. Говорит исключительно о своих проблемах.

Хотя, все мы не ангелы. Все грешим эгоцентризмом.

– Нынешнее молодое поколение, они – кто, по-твоему?

– Пофигисты! – не моргнув глазом, ответил Докучаев, – Им все по фигу. Кроме баксов. И своего убогого эгоизма.

– Убогого?

– Какого еще! Баксы, девочки, иномарка последней модели. Убогие существа. В них нет и сотой доли той самоотверженности, самоотречения, если хочешь, которые типичны были для нас, для нашего поколения. Погоди, мы еще доживем до тех времен, когда они пачками будут сдавать своих отцов и матерей в дома престарелых. Вспомнишь тогда меня!

– Считаешь, они – безнадежное поколение?

– Ну… если не все, большинство, во всяком случае. «С печалью я гляжу на это поколение!». Когда еще сказано.

У Шагина вдруг возникло неодолимое желание сейчас же, немедленно вскочить из-за стола, выбежать из квартиры Докучаева, сбежать по лестнице, даже не дожидаясь лифта, сесть в машину и помчаться на дачу.

В Алешкино, на дачу, увидеть Машеньку.

Срочно увидеть! Мистраль! Машенька! Мистраль!

– А девушки? – сдержав внезапный порыв, спросил Валера.

– Эти еще хуже, – без запинки ответил Докучаев.

Для него и в самом деле никогда не существовало никаких проблем. Он никогда не мучился сомнениями, раздумьями и все такое прочее.

– Поголовно все шлюхи или жлобихи. Или и то, и другое одновременно. В одном флаконе.

– Тебя послушать, мрачноватая картинка вырисовывается.

– Опыт, друг мой, Валера. «Опыт – сын ошибок трудных!». Время, конечно, все расставляет по своим местам, – глубокомысленно изрекал Игорь Докучаев.

Он очень любил эффектные броские фразы.

– Время лечит!

«И калечит!» – подумал Шагин.

Уже в коридоре перед дверью Докучаев, в очередной раз, нахмурившись, каким-то несвойственным ему неуверенным тоном вдруг произнес:

– Валерик! Ты это… не западай. Держись! Жизнь штука трудная.

– Ты о чем?

– Тут разведка донесла, – уныло ответил Докучаев.

«Неужели обо мне и Машеньке уже в Доме литераторов болтают!?» – испуганно подумал Шагин. Подумал и мысленно усмехнулся.

«Чего испугался, идиот?».

– Тебя на днях видели на Гоголевском бульваре.

– С кем?

– Ты был один.

– Это запрещено законом?

– Ты шел и разговаривал сам с собой. В полный голос.

Шагин помолчал. Потом вздохнул, пожал плечами.

– Что с того? В крупных городах, к твоему сведению, этим занимается каждый третий. Нервы, нервы у всех ни к черту.

– Нервы здесь ни при чем.

– Игорюня! Дорогой! С умным человеком всегда приятно поговорить. С тобой-то видимся редко. Приходится выкручиваться.

– Ладно. Это я так. На всякий случай. Не бери в голову.

Шагин спустился на лифте на первый этаж, но выйти из подъезда не смог.

Внезапно, как и все в последние дни в его жизни, пошел сильный дождь. Полноценный ливень. Со вспышками молний, с оглушительными раскатами грома, с мгновенно возникшими лужами на асфальте, все как положено.

Шагин стоял на крыльце подъезда и, прислонившись к косяку двери, курил. Смотрел на ровные струйки дождя, стекающие с козырька подъезда.

«Недавно был уверен, у меня куча друзей. Очередная иллюзия. Помутнение разума. Полно приятелей, знакомых еще больше, друзей ни одного. Да и вообще. Настоящий друг может быть только в единственном экземпляре. У фронтовиков бывает по несколько друзей, но это другая песнь.

По-настоящему другом мог быть Влад Егоров. Он, увы, уже там, откуда не возвращаются. Я очень хотел быть ему другом. Хотел ли он того же? Все-таки, разница в возрасте двадцать лет. Он был старше, мудрее, опытнее во всех вопросах. С ним поговорить можно было о чем угодно. Абсолютно откровенно. Обо всем на свете. Очень мне его не хватает.

Единственное, что я смог для него сделать, хоть как-то отплатить за его доброту и щедрость, издать в память о нем последнюю его книгу прозы. „Букет красных роз“. Все говорят, неплохая книга получилась. Хоть что-то я смог для него сделать. К сожалению, с опозданием.

Докучаев не друг. Нечего морочить себе голову. Так, приятель. Слишком закольцован на себе любимом. Ни черта вокруг не видит, не слышит. Вгоняет действительность в расхожие штампы литературной тусовки вокруг, да около ЦДЛ. Исчезни я завтра с лица земли, он и не заметит. О смерти Влада Егорова он соблаговолил поинтересоваться только через полгода после похорон.

А что у меня есть? Любимая работа? Призвание? Поручение предыдущих поколений? Семья? Верная жена? Ну, допустим. Хотя, если любовь и была, давно кончилась. Переродилась во взаимное уважение, в удобное для обоих сожительство. В большей степени для нее, нежели для меня. А любовь? Она и была какой-то… спокойной и рассудочной. Как все равно теплый чай. А чай должен быть обжигающе горячим и душистым.

Если взглянуть правде в глаза, Лида достойна лучшего мужчины. Хотя, с другой стороны, не моя вина, что у нас так сложилось. Сложилось так, как сложилось. Моя совесть перед ней абсолютно чиста.

Романы на стороне? У кого их не бывает. Об этом даже смешно говорить.

Только Машенька Чистовская это не роман. Что-то совсем другое.

Нет, нет, недаром так сложились обстоятельства, что мы потянулись друг к другу. Отец подростка и его возлюбленная. Случайностей вообще в жизни нее бывает. Все для чего-то. Зачем-то надо».

Шагин щелчком пальцев выкинул сигарету в лужу перед подъездом, поднял воротник куртки и, недовольно морщась, вышел из-под козырька. Не до утра же здесь торчать, пережидая дождь. Возвращаться к Докучаеву, легче повеситься.

Поздно вечером неожиданно Валера Шагин крепко напился. Жена уехала в Тушино к больной двоюродной тетке. В середине дня позвонила Валере на мобильник и сообщила, останется ночевать у тети Ирины. Дескать, той совсем плохо. Не оставлять же старушку одну в таком положении. Со стороны Лиды было подвигом, ночевать в чужой квартире. С ее-то патологической чистоплотностью.

Шагин купил бутылку коньяка, и весь вечер просидел на кухне. В одиночестве. Даже телевизор не включал.

После третьей рюмки, когда стало нестерпимо душно, Шагин распахнул окно. Вместе с нудным шумом Ленинского проспекта на кухню медленно и как-то неотвратимо вползло… то самое белесое облако, которое обычно окутывало своей защитной пеленой его и Машеньку за городом на Истре.

Откуда оно взялось здесь-то, в его московской квартире?

А потом на кухне появился… сын Андрей.

Деловой походкой протопал по коридору, мимоходом что-то осмотрел на вешалке. Вошел на кухню. Сел напротив Шагина. Нагло налил себе рюмку коньяку, залпом выпил. И даже не поморщился.

Раньше Валера был абсолютно убежден, сын не берет в рот спиртного.

А тут…

– Удивлен? – насмешливо спросил сын.

– Выпороть бы тебя! – пробормотал Шагин.

– А ты выпори! Возьми и выпори! Не отказывай себе в удовольствии. Не понимаю, почему ты раньше сдерживал это затаенное желание. От сдержанности бывает рак. Выпори и поставь в угол.

Шагин молчал. Не знал, как относиться к этому.

«Не схожу ли я потихоньку с ума?» – мелькнуло в его нетрезвой голове.

Сын Андрей усмехнулся и отрицательно покачал головой.

– Нет, ты не сходишь с ума. Не волнуйся, Кащенко тебе не угрожает. Все не так просто в этом лучшем из миров. Я имею ввиду, ваш мир, – с ударением на слове «ваш», улыбаясь, сказал Андрей.

– Ты меня успокоил, – раздраженно ответил Шагин.

– Ладно, переменим тему. Как тебе Машенька?

– Если скажешь про нее хоть одну гадость…

– Нельзя? – удивленно вскинул брови сын.

– Не советую, – угрожающе сказал Шагин.

И сильно помотал головой. Только этого не хватало, драться на кулаках с привидением. Тем более, если это привидение – твой собственный сын. Бред!

– Честно говоря, и не собирался о ней говорить ничего плохого. Просто…

Андрей на секунду задумался и потер переносицу. Он всегда тер переносицу, когда подыскивал слова.

– …ты думаешь, она – «Ассоль»? «Бегущая по волнам»? Ничего подобного. Она не такая.

– Какая же она, по-твоему?

– Самая обычная девчонка. Каких пруд пруди. Симпатичная, привлекательная, обаятельная. В меру рациональна, в меру рассудочна. Все наше поколение такое. Мы другие. Кстати, для тебя не будет новостью, что она беременна?

Шагин довольно долго молчал. Он совсем потерял ориентировку в этом мире. Даже на собственной кухне уже творится, Бог знает что!

– Тебе-то это откуда известно? – зло спросил Шагин.

– Мы там… – сын выразительно потыкал пальцем вверх, – …знаем больше, чем вы думаете. Мы следим за вами. Иногда корректируем ваше поведение. Пытаемся.

– Ты уверен, что она…

– Мне ли не знать! – самодовольно усмехнулся Андрей, – Я даже знаю, кто будущий отец. Ее нынешний парень. Длинный такой. Рост сто девяносто пять. Она довольно лихо захомутала его. Многие из ее подруг пытались, ни у кого не выгорело. А она, раз два, и в дамки.

– Зачем ты все это мне говоришь?

– Чтоб не питал иллюзий. В твоем возрасте это опасно. Ты ведь у нас романтик. Последний романтик двадцатого века. Я знаю даже, кто родится. Мальчик. И назовет его Машенька… Как думаешь?

– Моим именем.

– Ты догадлив. Я всегда гордился твоей догадливостью. Ты с полуслова, со взгляда иногда понимал столько, сколько другой не поймет за всю жизнь. Будет еще один Валерий Иванович. И судьба у него будет, ого-го, какая, полный отпад!

Белесая дымка вокруг Андрея вдруг резко сгустилась, лицо сына стало расплывчатым и непропорциональным, как в зеркале «Комнаты смеха» парка им. Горького. Вся его фигура заколыхалась, как студень.

Потом опять все резко вернулось в прежнее состояние. Лицо опять обрело четкие ясные, даже резкие черты.

– Но я не за тем явился. Есть более серьезные дела.

– Куда уж серьезнее, – ухмыльнулся Шагин.

– Даже не представляешь, отец, какие события надвигаются на тебя. Тебя ждут очень большие изменения в жизни.

– Дальняя дорога, казенный дом…

– Будут! – с готовностью кивнул Андрей, – И дальние дороги. Во множестве. И казенный дом. Только не в том смысле, о котором подумал ты. Готовься, отец! Я не шучу. Тебя, действительно, ждут большие изменения в жизни.

– С матерью, Лидой все будет в порядке?

– Более или менее. Что считать порядком? Вы здесь измеряете жизнь и самих себя в этой жизни какими-то дурацкими мерками. Извини за назидательный тон. У тебя научился. Словом, будь готов, отец!

– «Несчастья начались, готовься к новым»? – усмехнулся Шагин.

– Шекспир здесь совершенно не кстати. Не мни себя Гамлетом. Ты, скорее у нас, Горацио. Опять-таки, прости, за иронию. Там, у нас…

Андрей опять потыкал пальцем куда-то наверх.

– …без чувства юмора не проживешь?

– А у вас там, что? Тоже жизнь?

Неожиданно, словно невесть откуда взявшимся порывом ветра, белесую дымку сдуло с кухни. Вместе с ней исчез и сын Андрей.

«Так и не прояснил ситуацию с моей Машенькой. Брякнул только, что она не такая, какой я ее вижу. Ну, и наплевать мне, какая она там на самом деле».

Шагин опустил голову на руки и задремал прямо за столом.

– Вставайте, граф! Вас ждут великие дела!

Эту фразу всегда с утра говорил отец Валеры. Мысленно Шагин себя тоже подгонял с утра этой фразой, когда предстояло нечто важное и ответственное. Иногда и просто, для поднятия настроения.

Шагин рассматривал себя в зеркале и тщательно брился.

Он очень любил процесс утреннего туалета. Когда-то отец научил его превращать этот несложный ритуал в праздник. Сначала двумя порциями горячей воды разогреть кожу, чтоб поры расширились и щетина, выросшая за ночь, проявилась во всей своей неприглядности. Потом тщательно намылить щеки и шею пастой для бритья. Убрать лишнюю пену. И только потом, спокойными, размеренными и плавными движениями двигать станком по заранее намеченным направлениям. Бритье – это целая наука. Не каждому под силу. Большинство бородатых, которых развелось нынче видимо невидимо, просто лентяи.

Зато, какое приятное ощущение, смочить в конце процесса лицо и шею одеколоном. Шагин всегда пользовался одним и тем же, «Новый Арбат». Одеколон для мужчин. Многие женщины в издательствах и театрах, узнавали его по запаху.

«Любопытно, кто первым кукарекнул вслух, будто я похож на Джека Лондона? По-моему, ничего общего. Во всяком случае, на фотографиях у нас совершенно разные типы лиц. А ведь прилипло намертво. У меня стандартная заурядная внешность, стереотип. Лицо как лицо. Вот Андрей вот бы сформироваться в интересного мужчину. Взял от меня и от Лиды все лучшее. Если бы, если бы…

Нет, я не псих. У меня сохранилось чувство юмора и самоирония. Верный признак психического здоровья. У психов то и другое отсутствует напрочь. Они запредельно серьезны по отношению к себе любимому и ненаглядному.