Текст книги "Черная вдова"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Всех увлёк азарт погони. Девушка даже раскраснелась, подзадоривала водителя, то и дело поглядывая назад, чтобы убедиться, не нагнал ли их Семён Матвеевич. И вдруг закричала:

– Стой! Стой, Глеб!

От неожиданности он резко нажал на тормоз. Машину развернуло, она крутанулась вокруг своей оси, прочерчивая фарами круг на льду, и остановилась задком к берегу.

А Вика безмолвно раскрывала рот, тыча пальцем в стекло.

На их глазах освещённый фарами «уазик» медленно, как-то боком, погружался под лёд.

Глеб на мгновение оцепенел. Затем рывком распахнул дверцу и выскочил из машины. Он не устоял на ногах от слишком резкого движения и растянулся во весь рост. А когда поднялся, то увидел: машины отца нет. На том месте была чёрная полынья, и к ней уже мчался Дик длинными прыжками.

Глеб рванулся вперёд и снова упал. Поднялся. И вдруг увидел показавшуюся у кромки льда голову отца.

– Держись! – закричал сын на ходу. – Держись, папа! Я сейчас…

Сзади, прерывисто дыша, бежала Вика.

Семён Матвеевич цеплялся за лёд, но руки соскальзывали. Дик на брюхе подполз к нему, вцепился в рукав тулупа и стал тащить, упираясь всеми четырьмя лапами в скользкий лёд.

Тут Глеб услышал за спиной звук упавшего тела, стон. Он обернулся – девушка барахталась на снегу и никак не могла подняться. Это задержало Глеба. Он помог Вике встать, и дальше они побежали вместе.

Семён Матвеевич был уже на крепком льду. Он что-то крикнул, показывая на полынью. А вот дальнейшее никак не укладывалось в голове: Ярцев-старший сбросил тулуп и… нырнул в чёрную дыру.

– Куда! – вырвалось у Глеба. – Ты с ума сошёл! Зачем?! – Но было уже поздно.

Они остановились метрах в двух от полыньи, не отрывая от неё глаз. Дик метался вокруг кромки изломанного льда и лаял.

– Что случилось? – донёсся голос Вербицкого.

Он пробирался к ним, падая и поднимаясь снова. Но Глебу и Вике было не до него. Они напряжённо вглядывались в тёмную воду, на которой плавали куски льда.

Проходили секунды, минуты, а Семён Матвеевич не появлялся.

Ожидание становилось нестерпимым. Глеб вдруг понял, надо что-то предпринимать, и как можно скорее…

– Вы что же… – тяжело отдуваясь, добрался до них Вербицкий и буквально повис на дочери. – Бросили… меня… одного…

– Не видите? – закричал Глеб, показывая на полынью. – Отец там! – И метнулся к «Ладе», бросив на ходу: – Трос надо, трос!

Он не помнил, как добрался до машины, как добежал назад с тросом для буксировки. Вернувшись, Глеб увидел стоящих на том же самом месте Вику и её отца. Оба были как в столбняке. Смотрели и ждали… Вдруг Дик сел на снег, задрал морду и завыл.

И тут до Глеба дошёл весь ужас случившегося. Он понял, что отец уже не вынырнет из этой тёмной холодной воды.

– В деревню! – принял он решение. – Скорее!

Онемевшая Вика закивала, размазывая по лицу текущие без остановки слезы. Глеб подхватил её отца, почему-то испугавшись, как бы он тоже не угодил в полынью, и потащил к «Ладе». Николай Николаевич не сопротивлялся. Дик, переставший выть, понуро плёлся рядом.

«Почему он снова полез в воду? Почему? – билось в голове у Глеба. – И откуда взялась эта проклятая полынья?.. Господи, ведь и мы могли угодить в неё!»

От этой мысли у него между лопаток пробежал холодок.

Запихнув Вербицкого, которого все ещё шатало не то спьяну, не то от переживаемого, на заднее сиденье, куда уже запрыгнул Дик, Глеб сел за руль. Как только за Викой захлопнулась дверца, он завёл двигатель и развернул машину. Берег был пологий, но «Лада» буксовала, с трудом преодолевая метр за метром, пока наконец не выбралась на дорогу. И тут Ярцев поддал газу.

Летели назад выхваченные светом фар стволы деревьев, машину то и дело заносило на поворотах, но Глеб не сбавлял скорость. Разболелась голова. Он вдруг вспомнил разговор о тулупах, древнегреческой трагедии.

«Накликал-таки я беду, – подумал он. – Вот и сыграли трагедию. По-русски».

– Мы куда? – донёсся с заднего сиденья хриплый слабый голос Вербицкого.

– В совхозную контору. Надо же сообщить!.. В милицию, «скорую»…

Николай Николаевич промычал что-то нечленораздельное.

«Лада» выскочила на главную улицу посёлка. Во всех домах светились окна, играли разноцветными огнями ёлки. Но особенно нарядно выглядела площадь перед дирекцией совхоза. На здании мерцали огромные буквы «С наступающим Новым годом!». Высокая лесная красавица сверкала игрушками и золотой канителью. На ней вспыхивали, пробегая от низа до верха, зеленые, красные, синие и жёлтые огни. Вокруг ёлки веселилась молодёжь. Было много ряженых. Из невидимого репродуктора гремела зажигательная музыка.

Глеб остановился, заглушил мотор, открыл дверцу и опустил на землю ногу.

– Ты скоро? – жалобным голосом спросил Вербицкий.

– Не знаю, – сказал Глеб, потому что действительно сам пока не знал, к кому идти, кого искать, и попросил: – Николай Николаевич, до батиного дома сто метров… Вы идите с Викой… Скажите Злате Леонидовне… А я… Словом, как только сделаю все, что надо, приеду.

– Хорошо, хорошо, – согласился Вербицкий.

– Найдёте? – обратился Глеб к Вике, не очень полагаясь на её хмельного отца.

Девушка закивала. Покинули машину все, включая Дика. Вербицкие с собакой направились в переулок, а Глеб пошёл сквозь веселящийся хоровод сельчан, вспомнив, что рядом с дирекцией живёт председатель исполкома сельского Совета. Они с отцом как-то заходили к ней. Властная пожилая женщина с орденской планкой на платье. Звали председателя Надеждой, а отчество Глеб не запомнил.

Кто-то выстрелил в него из хлопушки, обсыпав разноцветным конфетти. Глядя на радостные, раскрасневшиеся лица, Глеб вдруг отчётливо представил себе безжизненное тело отца там, на дне холодного озера. Ему нестерпимо захотелось куда-то убежать, спрятаться, как он делал это в детстве, столкнувшись с какой-нибудь бедой.

Девушка в маске лукавой лисички схватила его за руку, крутанула в танце. Глеб вырвался и побежал.

«Какой-то кошмар!» – мелькнуло у него в раскалывающейся от боли голове.

Он завернул за угол здания дирекции, торкнулся в знакомую калитку. Она была не заперта. Большой сруб с узорчатыми наличниками и коньком на крыше тоже горел всеми окнами. Глеб поднялся на крыльцо, постучал в двери.

Открыла хозяйка. В торжественном платье и фартуке. Через отворённую в комнату дверь был виден праздничный стол с гостями. Пахло пирогами, винегретом, солениями.

– Ещё гость, – приветливо произнесла председатель, вглядываясь близорукими глазами в Глеба. И, узнав, обрадовалась. – А, сынок Семена Матвеевича!.. Ну, с праздником! Проходите…

– С праздником, – машинально ответил Глеб и поспешно сказал: – Понимаете, отец… В общем…

– Ну, что отец? – нетерпеливо произнесла хозяйка.

– Утонул, – выдохнул Глеб.

– Как? – вырвалось у женщины. – Где?

– На озере… В машине… Под лёд.

– Постой, постой, – властно приказала хозяйка, – зайди-ка. – А в комнату, где загремела музыка, крикнула: – Тише там!

Глеб зашёл в сени, сбивчиво рассказал о случившемся.

– По озеру? На машине?! – всплеснула руками председатель исполкома. – Как же так? Ведь там лёд вырубают для совхозного холодильника и частных погребов!.. Он же сам место указал… Как же это?!

Из комнаты вышел встревоженный мужчина.

– Ты чего, Егоровна, шумишь? – спросил он.

– Ой, горе, горе! – заплакала Надежда Егоровна. – Семён Матвеевич в прорубь угодил! – Забыв снять фартук, она накинула шубу, вязаный платок и толкнула входную дверь, бросив на ходу: – Не ждите меня, Кузьма…

Здание исполкома находилось через два дома. Там Надежда Егоровна засела за телефон.

А в это время Вербицкий с дочерью нерешительно топтались у входа в ярцевский особняк. Тяжкое бремя выпало на их долю – сообщить Злате Леонидовне о смерти мужа. Какие слова найти, как подготовить?..

Наконец решились, вошли.

Их встретил запах ванили, корицы, жарившегося в духовке мяса с чесноком и специями.

– Ну, молодцы! – бросилась навстречу хозяйка в длинном сверкающем платье с люрексом, с красивой высокой причёской. – Я уж боялась, что опоздаете… Думала…

Она осеклась, переведя взгляд с Вики на её отца, затем на открытую дверь.

Вербицкие молчали.

– Что?.. Что случилось? – спросила Злата Леонидовна. – Говорите же! Ну!

Девушка не выдержала. Зарыдав, она чуть ли не упала на руки Злате Леонидовне. Та, не сводя расширенных глаз с Николая Николаевича, прохрипела:

– Где Семён?

– Беда, Злата… – выдавил наконец из себя Вербицкий. – Мужайся… Семён там, на озере… Словом, погиб… Глеб поднимает людей.

У Ярцевой задрожали губы, изо рта вырвался какой-то клёкот. Она стала оседать. Николай Николаевич едва успел подхватить её. Вместе с дочерью он втащил впавшую в беспамятство женщину в комнату и уложил на диван рядом со сказочно убранной ёлкой и праздничным столом, заставленным всевозможными яствами, бутылками шампанского и белоснежными конусами накрахмаленных салфеток у каждого прибора.

Глеб потерял ощущение времени. В сельисполкоме то и дело хлопали двери, заходили и выходили какие-то люди. Он забился в уголок кабинета и отчуждённо наблюдал за этой суетой. И ещё жадно пил тепловатую воду из графина, обнаруженного рядом, на тумбочке. Непрестанно звонил телефон. Надежда Егоровна отвечала чётко, коротко.

Вдруг она положила ему на плечо руку.

– Поехали, Глебушка, – ласково сказала Надежда Егоровна.

Он покорно вышел за ней на улицу, где их поджидал лейтенант милиции на мотоцикле с коляской.

– У меня машина, – предложил было Ярцев, но председатель вздохнула и уселась в коляску.

– Куда тебе за руль. На версту перегаром несёт…

Глеб взобрался на заднее сиденье.

Расступились люди, стоявшие возле исполкома, лейтенант медленно выехал на главную улицу и там уже прибавил газу. Ледяной воздух щипал за щеки, лез за ворот, в рукава тулупа, вышибал из глаз слезы. Глеб чувствовал, как от холода коченеют губы, скулы. Правда, головная боль стала медленно отступать.

Если бы Глеба спросили, за сколько они домчали до места, он не смог бы ответить. Показалось – в считанные минуты. Когда мотоцикл подъехал к озеру, Глеб удивился количеству машин и людей, сгрудившихся на берегу. Но что поразило больше всего – вертолёт на небольшой полянке, по краям которой догорало три костра.

Они слезли с мотоцикла, Глеб отметил про себя: машина скорой помощи, небольшой старенький автобус, рафик с надписью «Милиция», милицейский «уазик» и чёрная «Волга».

«Когда они все успели? – подумал он, замедляя шаг по мере приближения к чернеющей во льду рваной дыре, через которую уже было положено несколько толстых досок.

Человек шесть-семь стояли ближе всего к полынье, четверо из них – с погонами.

– Участковый инспектор лейтенант Зубарев! – откозырял привёзший Глеба и Надежду Егоровну милиционер плотному мужчине в папахе.

Тот кивнул и… шагнул к Ярцеву. Глеб даже не успел удивиться, как генерал Копылов – а это был он – положил ему руку на запястье, сжал и скорбно произнёс:

– Глеб… Как же так?..

Голос генерала дрогнул.

– Дайте побольше света! – скомандовал высокий мужчина в каракулевой шапке-пирожке. – Паша, подгони машину, – попросил он кого-то.

Тут только Глеб обратил внимание, что фары почти всех автомобилей направлены на полынью. Этот самый Паша бросился к «Волге», включил фары, завёл двигатель и направил свет на дыру во льду.

Вдруг из воды показалась голова, обтянутая сверкающим капюшоном, с маской для ныряния. Глеб понял, что это аквалангист. Тот помахал рукой и снова исчез. Люди двинулись ближе к полынье. Скоро из неё показались уже два аквалангиста. Молниями засверкала вспышка фотоблица.

У Глеба перехватило дыхание. Аквалангисты вытащили на доски его отца.

Слипшиеся мокрые волосы закрывали лицо Семена Матвеевича. На голове обнажилась круглая, неестественно белая плешь, которую он так тщательно маскировал при жизни.

Ноги у Глеба стали ватными, лоб покрылся испариной.

«Что это у него в руках?» – удивился он и, приглядевшись получше, увидел ружьё – любимый отцовский «Джейс Пэрдэй».

Семён Матвеевич намертво вцепился обеими руками за ствол.

У Глеба все поплыло перед глазами. Чьи-то руки поддержали его, повели прочь. Как сквозь вату, слышал он отдельные фразы:

– Ремень зацепился за ручку дверцы «уазика»…

– Какую ручку?

– Изнутри…

И женский голос: «Осторожно! Несите сюда, на брезент!»

Глеба усадили в салоне «скорой помощи». Что-то едкое, острое ударило в нос. Нашатырь…

– Дыши, парень, дыши, – сказал ему немолодой мужчина в белом халате. – Лучше станет.

Он не выходил из машины, когда приехал огромный кран, не видел, как при помощи его тащили из озера отцовский «уазик», который появился из воды вверх колёсами; как обнаружили машину на дне, так и зацепили тросами. Когда автомобиль коснулся берега, его перекосило от удара. Одна из задних дверц открылась, и на снег вывалилась туша лося.

Снова замелькала фотовспышка…

– …Пришёл в себя? – заботливо спросил Игнат Прохорович.

Глеб слабо кивнул и вылез из «скорой». Генерал тут же усадил его в «Волгу», где уже был на заднем сиденье один человек, и сам пристроился рядом. Машина тронулась. Возле водителя восседал высокий мужчина в каракулевой шапке. Он кинул на Глеба быстрый взгляд, но ничего не сказал.

– Где Николай Николаевич? – спросил вдруг Копылов.

– В батином доме, – ответил Глеб, удивляясь, откуда генералу известно про Вербицкого.

По дороге в машине ни слова не было сказано о происшествии. Речь зашла о том, что в этом году большие снега и по весне непременно случится паводок, который может натворить много неприятностей, и что в районе уже создана паводковая комиссия.

«Волга» подъехала к исполкому, следом за ней – милицейский «уазик» и мотоцикл участкового инспектора. Когда они зашли в здание, первым, кого увидел Глеб, был отцовский шофёр Рудик, сидевший на стуле в коридоре. При виде людей в милицейской форме он поднялся, теребя в руках папку.

Высокий мужчина в каракулевой шапке был прокурор района Кулик, а человек, сидевший рядом с Ярцевым в «Волге», – следователь прокуратуры района Голованов. На месте происшествия присутствовал также начальник Ольховского РОВДа Жихарев. Решено было провести допрос всех, кто мог сообщить что-либо о трагедии на озере. Вот почему и был вызван шофёр погибшего директора. Вербицкого тоже пригласили в исполком, все три комнаты которого заняли работники милиции и райпрокуратуры. Вика осталась дома, так как все ещё была в шоке и не могла говорить.

С Глебом беседовал Жихарев. Вербицкого допрашивали следователь Голованов и прокурор Кулик. На допросе присутствовал генерал Копылов. Расположились в комнате председателя. Игнат Прохорович сидел в шинели: озяб на озере. Николай Николаевич выглядел ужасно: отёкшее лицо, набрякшие мешки под глазами, руки ходили ходуном. Генерал чувствовал себя неловко. Вспоминал те времена, когда он, ещё полковник, заместитель начальника областного управления внутренних дел, заходил в необъятный кабинет председателя облисполкома с докладом. Иной раз приходилось выслушивать и резкий выговор: Вербицкий бывал несдержан и мог так отчитать – только перья летели. Ни Кулика, ни Голованова в их краях тогда ещё не было.

И вот теперь Николай Николаевич сидел перед ними совершенно растерянный, подавленный, жалкий и старался ни на кого не смотреть.

Заполнив анкетные данные, следователь приступил к существу дела.

– Расскажите, что произошло на Верхнем озере? – задал он первый вопрос.

Вербицкий поёжился, откашлялся.

– Даже не знаю, с чего начать…

– Давайте с того, как вы приехали в совхоз «Зеленые дали». Когда, кстати? – Голованов был подчёркнуто вежлив. Наверное, все-таки действовало положение допрашиваемого.

– Вчера утром, – глухо ответил Вербицкий.

– По делам службы?

– В Средневолжске я в командировке. А здесь, собственно, не совсем…

Он говорил медленно, словно цедил каждое слово.

«Тщательно взвешивает», – подумал генерал Копылов.

– Извините, если можно, поточнее, – настаивал Голованов. – Посещение Ольховского района предусматривалось вашей командировкой?

– В праздники человек волен распоряжаться своим временем, – не смог сдержать своего раздражения Николай Николаевич.

– Вчера был рабочий день, – заметил следователь. – Ну, хорошо, – смилостивился он, видя, что этот вопрос для допрашиваемого весьма щекотлив.

– Чем вы занимались тридцать первого декабря?

Путаясь и сбиваясь, Вербицкий рассказал, что, мол, поохотились, немного отдохнули и затем поехали в совхозный посёлок.

– Выпили? – спросил следователь.

Вербицкий промолчал.

– Ярцев употреблял спиртное? – несколько изменил постановку вопроса Голованов.

– Было, – кивнул Вербицкий и добавил: – А что в этом такого? Новый год…

– Что же, он пил в одиночку? – чуть усмехнулся следователь.

Отпираться было глупо: видок у Николая Николаевича был ещё тот, сам за себя говорил.

– Я ведь не за рулём, – пожал плечами Вербицкий.

– И много приняли?

– Имеет ли это значение? – чуть ли не со стоном произнёс Вербицкий.

– Имеет, Николай Николаевич, имеет, – сказал следователь. – Будь Ярцев трезвый, может, и не случилось бы несчастья. Вы ехали на двух машинах, не так ли? Кто в какой находился?

Николай Николаевич рассказал, стараясь быть предельно кратким. Разумеется, о гонках по льду и других подробностях он умолчал.

Особенно мучительно было Вербицкому рассказывать о самом происшествии. Он почти ничего не видел и не помнил. Радостные крики дочери и Глеба, песни, что он распевал под аккомпанемент Дика, пустая полынья… Смутные отрывки… И, чтобы как-то выкрутиться, пояснил:

– Знаете, в машине я задремал. Весь день бродил по лесу с ружьём, устал. Ну, ещё рюмочка коньяку. Словом, сморило.

– Да, насчёт охоты, – словно вспомнив что-то, спросил Голованов. – Кто получил лицензию на отстрел лося, вы или Ярцев?

У Вербицкого похолодело внутри. Выручило его то, что в комнату заглянул начальник РОВДа.

– Извините, товарищи, – сказал он. – Приехала судмедэксперт, и если есть вопросы…

– Да, да! – ответил молчавший до сих пор райпрокурор. – Есть.

– И у меня, – поднялся следователь.

Они прервали допрос и вышли, сказав, что минут на десять.

Генерал снял шинель: согрелся. Прошёлся по кабинету.

– Слушай, Игнат Прохорович, – провожая его глазами, хмуро произнёс Вербицкий. – Видишь, что этот парень делает?

Копылов остановился возле него.

– Обыкновенное дело – выясняет, – ответил генерал со вздохом.

– Он же меня под монастырь подводит! – воздев руки вверх, трагически сказал Вербицкий. – Неужели не понимаешь, куда он клонит? Вопросики-то какие, а?! Он понавешает на меня такого…

– Но ведь было, да? – снова вздохнул Копылов и сам же ответил: – Было. Ты не скажешь, так этот шофёр Матвеича… – Копылов не замечал, что обращается к Вербицкому на «ты», а прежде они всегда были на «вы». Наверное, потому, что так начал сам Вербицкий.

– Шофёр не видел, как мы… – поспешно произнёс Николай Николаевич и замолчал.

– Глеб даст показания. И потом – вскрытие. Анализы. Тут уж ничего не поделаешь, пьянка налицо.

– Но неужели нельзя избавить меня от всего этого? Ты же генерал! Хозяин области! – В голосе Вербицкого явно звучали просительные нотки. – Слышь, Игнат Прохорович, скажу тебе по секрету… Да, собственно, это уже никакой не секрет. Меня ведь почти утвердили… заместителем министра. Сам понимаешь: связи, возможности. А друзей я не забываю, – многозначительно посмотрел он на Копылова.

– Не те слова говоришь, – покачал головой генерал. – Не те. Времена, брат, переменились. Ой, круто переменились. Тебе, в Москве, это, наверное, ещё лучше известно, чем мне.

– Ну что я такого натворил, что? И почему этот мальчишка-следователь позволяет?.. – начал кипятиться Николай Николаевич. – В конце концов, я могу сейчас снять трубку и прямо к первому секретарю обкома! Действительно!.. – накручивал он сам себя.

– Твоё право, – пожал плечами генерал. – Смотри, не сделай хуже. В декабре у нас в Средневолжске был зампред госкомитета. В Плёсе остановился. Ну и крепко… – Копылов щёлкнул себя по воротнику. – Тоже хватался за телефон. И где теперь этот залётный? На пенсию проводили. Без всякой благодарности за многолетний самоотверженный труд. Так что подумай.

Вербицкий сник, ещё больше сгорбился.

– И скажи честно, – негромко спросил генерал, – лицензия на отстрел имелась?

Это была последняя капля.

– Какой черт лицензия! – простонал Вербицкий. – Дёрнула же меня нелёгкая потащиться сюда! Поохотился, ничего не скажешь! Отдохнул, называется, душу отвёл. Но кто мог подумать? Кто?! Как я мог, стреляный воробей?..

– Во-во… Эх, кабы знать, где упасть, да соломки бы припасть, – покачал головой Копылов.

– Игнат Прохорович, – взмолился Вербицкий. – Ну сделай что-нибудь!

– Дорогой Николай Николаевич, как? Прокуратуре я не указчик. Она сама осуществляет надзор за милицией. Подумай, ты же тёртый калач, отлично видишь, что происходит в стране. Ведь крыть нечем! Да ещё лось. Браконьерство!

Он не договорил: вернулись Кулик и Голованов.

Снова посыпались вопросы, и каждый для Вербицкого – как нож в сердце.

Глеб не спал, а словно находился в обмороке. Утром он разлепил глаза, разбитый, с тяжёлой головой, с трудом соображая, где находится. На потолке

– лепнина, тяжёлая люстра. Напротив – во всю стену – полки с книгами.

Кабинет отца… Глеб лежал на диване в брюках, рубашке и носках, под шерстяным пледом. В сознании медленно всплывали картины, которые проходили перед глазами, словно прокрученная задом наперёд кинолента. Стоп-кадром застыла самая страшная: мокрая голова бати на снегу с растрёпанными волосами и белой-белой плешью.

Впервые Глеб столкнулся со смертью так близко, можно сказать, глаза в глаза.

С тех пор как он себя помнит, в прозрачные и звонкие, как хрусталь, детские годы, в пору юношества, для Глеба оставалось непреложным, что окружавшие его люди – отец, мать, брат Родион – будут всегда. Они даны ему вместе с этим миром, с воздухом, которым он дышит, с солнцем, которое всходит и заходит каждый день. Конечно, кто-то умирал, но то были посторонние, не из его вселенной… И вот она дала трещину, в которую было жутко заглянуть. Там таилось ничто, небытие. Как объяснить и понять их? Для чего это?

Древние говорили: мементо мори. Помни о смерти… Но зачем о ней помнить, если ум наш отказывается представить, что это такое?

Помнить можно вкус еды, прикосновение к женщине, горечь обид и поражений, радость желания и победы…

И вот он прикоснулся к тому, что поколебало незыблемость устоев всех его представлений.

За окном падал медленный печальный снег. Небо было низкое, серое. Глеб посмотрел на часы – начало двенадцатого. Прислушался – дом словно вымер.

«Где Злата, Вербицкие?» – подумал Глеб и вспомнил, что сегодня первый день Нового года. Зловещими показались ему слова Вики, которые она произнесла в мчащейся по льду «Ладе»: как встретишь год, таким он и будет…

«Нет, нет!» – старался прогнать от себя эти мысли Глеб.

Он встал, надел туфли, пиджак, пригладил рукой волосы. На солидном письменном столе лежали очки Семена Матвеевича. Глеб застонал: ещё долго будут вещи напоминать о том, кого уже нет.

Он спустился по лестнице в холл. Из кухни тянуло запахом свежесваренного кофе. Он на минуту задержался, пытаясь подготовиться к встрече с мачехой, хотя, в общем-то, не представлял, как вести себя с ней, что говорить.

– Глеб, дорогой мой, любимый! – бросилась к нему на шею Лена, осыпая поцелуями щеки, губы, глаза. – Я с тобой! Я здесь! Бедненький, золотой ты мой!..

Лицо у жены было мокрое от слез, рот пах кофе и сигаретой.

– Ты?.. Откуда? – проговорил ошарашенно Глеб. – А где Злата, Николай Николаевич, Вика?

– Я одна… Садись, садись, миленький, – схватила его за руку Лена, усадила рядом и не выпускала из своих ладоней его руки. – Господи, я как узнала – ужас! И почему я не была рядом в это время?

– Так где же все? – перебил Глеб её излияния.

– Злата Леонидовна вышла. А Вербицких я не видела… Понимаешь, утром позвонила Зинаида Савельевна, ну, жена генерала, говорит: «Сейчас приеду за тобой, собирайся»… У меня просто все оборвалось внутри, подумала: что-то случилось с тобой. А она – папа погиб… Приехала за мной с Калерией Изотовной и Родионом…

– Они здесь?

– Да здесь, здесь, у соседки… Очень хорошая женщина. – Лена замялась. – Понимаешь, они не захотели идти в этот дом. Ни в какую!

Глеб отлично понимал, почему мать и брат не желали переступить порог этого особняка. Гордость! Они всегда были такие, непримиримые…

Но то, что рядом самые близкие ему люди, как-то успокаивало. Тоска одиночества, которую он ощутил при пробуждении, рассеялась.

– Хорошо, что ты приехала, – сказал Глеб, чувствуя прилив нежности к жене.

Она прижалась к нему, всхлипнула.

– Я не дала тебя будить, – утирая слезы кулачком, словно ребёнок, сказала Лена. И вдруг ужаснулась: – Миленький, у тебя жуткий вид! Поешь, выпей кофе… Я приготовила…

– Какая еда! – скривился Глеб. – Кофе – ещё куда ни шло…

Только он пригубил обжигающий ароматный напиток, как послышался звук открываемой двери, быстрые шаги, и на пороге появилась Копылова. Заплаканная, в чёрной косынке на голове.

Зинаида Савельевна говорила какие-то слова сочувствия, соболезнования, и Глеб подумал, что к этому тоже надо привыкать.

– Мать с братом ждут тебя, – печально сказала Копылова. – Пойдём?

– Да, да, – суетливо поднялся Глеб, забыв про кофе.

– Эх, люди, люди! – вздохнула Зинаида Савельевна, непонятно на что сетуя.

У соседки, тёти Полины, в чисто прибранной и по-сельски жарко натопленной комнате Глеба встретила мать. Вся в чёрном, высокая, стройная не по своим годам, она молча поцеловала сына в лоб, камнем положив на его сердце слова:

– Остались мы, Глебушка, без отца…

И он понял, что она до сих пор любит его.

«Господи, сколько же вынесла страданий эта женщина при жизни бати, – подумал сын. – А вот надо же, приехала сразу».

Родион поднялся со стула какой-то неуклюжий, неловко обнял брата, похлопал по плечу, но ничего не сказал.

Они ни о чем не расспрашивали, вероятно, подробности уже узнали от тёти Полины. В деревне все все знают…

Родион подал брату знак выйти в другую комнату. Вышли.

– Это самое… – мялся Родион. – Когда похороны?

– Понятия не имею, – признался Глеб. – Она решает…

– Ясно, – кивнул брат, понимая, что она – это Злата Леонидовна. – Ну и ситуация, – почесал он затылок. – Здесь, что ли, похоронят?

– Тоже не знаю… Впрочем, скорее всего здесь.

– Та-ак, – протянул Родион. – Надо обмозговать… Да ты садись. – Он усадил брата, сел сам и о чем-то задумался.

Из другой комнаты доносился разговор женщин. Вернее, больше говорила хозяйка, тётя Полина.

– …Я так думаю, теперича Злате тут делать нечего. К деревне она не приспособленная… Да и в таком дому одной… На отоплении разоришься. Правда, к нам газ тянут, но когда это будет, бог знает… В городе жить легче. Удобства все, магазины… Говорят, у Семена Матвеевича в Средневолжске в нескольких сберкассах деньги лежат, да?

– Не интересовалась, – послышался усталый голос матери. – Все, что есть, – было его.

– Бедная Злата, – продолжала соседка, – дай бог ей в городе устроиться неплохо… И бабонькам нашим облегчение будет: детишек наконец пристроят.

– При чем здесь детишки? – спросила Зинаида Савельевна.

– Яслей в совхозе не хватает… Дом-то ихний под ясли строили, да Злате шибко понравился. Ведь Семён Матвеевич, царство ему небесное, хотел вселиться в другой, а она настояла…

Глебу откровения простой женщины рвали душу. Родион, однако, прислушивался с интересом.

– Две тысячи четыреста рублей заплатили за дом, – продолжала хозяйка,

– а он стоит все пятнадцать, а то и двадцать тысяч…

Калерии Изотовне наверняка неприятно было слушать эти сплетни, и она перебила тётю Полину:

– Вы уж извините, Полина Никаноровна, у человека горе, а вы о чем-то не о том говорите…

– Верно, дорогая… Плету, старая, не соображая…

Женщины перешли на нейтральную тему, а Родион продолжал:

– Ты уж разузнай, когда похороны и прочее… Где, когда…

– Конечно, конечно, – кивнул Глеб, понимая, что у брата с матерью какое-то двусмысленное положение, и встречать, а тем паче распоряжаться, они не могут. Да и находиться среди посторонних людей неловко. – Пойду я, Родион. Злата, наверное, уже дома… Поговорю и сразу сообщу.

Сказав матери, что он скоро вернётся, Глеб вышел от тёти Полины. Его обогнала ватага ребятишек, перебрасывающихся снежками. Прошли мимо два парня и две девушки с непокрытыми головами, в расстёгнутых пальто, со смехом обсуждая какого-то Володьку. Откуда-то доносились переливчатые трели гармони, под которую пел высокий женский голос. Деревня праздновала. И тут до Глеба дошёл смысл слов «жизнь продолжается».

Он поймал себя на мысли, что его уже занимают не какие-то абстрактные вселенские проблемы, а земные. Триста рублей, которые он по просьбе отца проиграл позавчера Вербицкому, – вот о чем думал Глеб. Батя сказал тогда, что компенсирует. Но не скажешь же об этом мачехе сейчас. А деньги нужны позарез. Дома, в Средневолжске, семейную казну опустошила, наверное, встреча Нового года. Допусти Лену до рынка и магазинов, так не остановится, пока не спустит последний рубль.

«Может, намекнуть все-таки Злате? – колебался Глеб. – Нет, неудобно…»

В особняке он снова застал только жену. Мачеха ещё не вернулась. Лена заставила мужа поесть, хотя, честно говоря, особенно настаивать не пришлось: Глеб почувствовал зверский голод. Да и уж больно аппетитно выглядели закуски, приготовленные к встрече Нового года, так никем и не тронутые. Он поглощал еду молча, под болтовню жены, и почти не слушал: как говорится, в одно ухо влетало, а из другого вылетало. Мысли его теперь вертелись вокруг профессора: застанет Ярцев его в Средневолжске или тот укатит в Москву. А встретиться надо обязательно.

– …Насчёт мебели мы договоримся, я думаю, – вдруг дошли до сознания Глеба слова жены.

– Какой мебели? – переспросил он.

– Отцовской, какой же ещё! – удивилась Лена.

– Ты о чем? – перестал есть Глеб.

– О том, что мы с тобой переедем на проспект Свободы…

– А твою квартиру?

– Отдадим Злате Леонидовне. Вот я и считаю, что нашу мебель мы оставим ей. Модная, современная… А отцовская пусть так и останется у нас. Сейчас стиль ретро очень ценится… Гарнитур из карельской берёзы! Девчонки умрут от зависти!

– Постой, – снова взял вилку Ярцев. – С чего ты взяла, что Злата захочет к нам, на Большую Бурлацкую?

– Она сама намекнула, что в деревне ни за что не останется. Все загонит. – Лена обвела вокруг руками. – И в город. Говорит, ей здесь делать нечего. А что? Злата теперь вдова, ей в городе площадь нужна. Нам ведь четырехкомнатная квартира – во! – провела она ладонью выше головы.

– Короче, все уже решили, – усмехнулся Глеб.

– Ты сам подумай, – убеждала его жена, – ну как она сделает себе прописку в Средневолжске? Прописана в совхозе…