Текст книги "Черная вдова"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Охотно, – согласился Скворцов-Шанявский.

Было воскресенье, свободный от процедур день.

От центра города пришлось идти минут двадцать. По пути купили в кондитерском магазине сладостей. Конфеты и печенье предназначались для медведей и диких кабанов. Кстати, кабаны гуляли в лесопарке, где хотели.

Мансур Ниязович всю дорогу чему-то улыбался, тихонько напевал.

– Вижу, вы сегодня в настроении, – заметил профессор. – Добрые вести из дома получили?

Жена Иркабаева чуть ли не каждый день слала ему письма, звонила. И вообще, как понял Скворцов-Шанявский, его узбекский друг был завзятым семьянином, чьи мысли целиком занимали дела детей. И хотя Валерий Платонович был чужд этого, но сочувственно наблюдал за Мансуром Ниязовичем.

– Представляете, сын прислал деньги! – с удовольствием откликнулся на любимую тему Иркабаев. – Ахрорджан!.. Пишет: папа, не отказывай себе ни в чем. Понимаете, самому в Москве нужно на кино, мороженое, а он…

– Ну, положим, вашему сыну мороженое уже не по возрасту как бы, – улыбнулся Скворцов-Шанявский. – Девицу следует водить в ресторан.

– Это я так, – засмеялся Мансур Ниязович. – Он для меня ещё пацан.

– Из каких это заработков он отвалил вам? – поинтересовался профессор.

Про своего первенца и гордость Ахрора Иркабаев прожужжал профессору все уши, и тот знал об аспиранте почти все.

– Статья большая вышла, – ответил Мансур Ниязович. – Научная. Гонорар получил.

– Внимательный у вас парень. Другой бы прокутил да ещё постарался содрать с родителей, а он…

– Ахрорджан молодец! – с гордостью произнёс Иркабаев. – Очень самостоятельный. Вот с таких лет… В детстве мы его не баловали, не на что было. Я – мэ-эн-эс…

– Младший научный сотрудник, – кивнул профессор. – Сто пять рублей в месяц.

– Семьдесят.

– Да-да, – вспомнил Скворцов-Шанявский. – Тогда были жутко низкие ставки.

– Ну, а Зульфия ещё училась в педтехникуме. Хорошо, нам её родители помогали. Они в кишлаке жили. Деньжат, правда, не очень подкидывали, в основном – натурой, что в саду и огороде росло. Не хватало, конечно. Тесть привезёт осенью виноград, дыни, говорит: айда, Ахрорчик, на базар продавать. Сынишка любил торговать. Да и мы с Зульфией считали, пусть учится жизни.

– Не боялись, что разовьются не совсем правильные наклонности? – осторожно спросил профессор. – С малолетства привыкать к торгашеству…

– А лучше было бы, если бы он крутил собакам хвосты и рос бы потребителем? – усмехнулся Иркабаев. – Нет, я считаю, дети с раннего возраста должны понимать, что к чему и почём фунт лиха! Хочешь в кино или мороженое – заработай!

– Ну, работа работе рознь. Я понимаю ещё сдавать макулатуру, металлолом… – начал было Валерий Платонович.

– Продавать на базаре честно выращенные дедушкой овощи не зазорно! – прервал его Мансур Ниязович. – Мыть посуду в столовой или подмести улицу – в этом тоже ничего постыдного нет. Мы кричим на каждом углу, что детей надо приучать к труду, что любой труд – чистый. Понимаете, чистый! Лишь бы ты своими руками. Но растим-то их белоручками: это, мол, непрестижно, позорит родителей. А я, признаюсь, когда Ахрор сказал мне однажды, что иногда в студенчестве – он тоже окончил сельскохозяйственную академию – грузил сахар на товарной станции, мне было как маслом по сердцу! Домой не писал: пришлите денег. У меня были, не волнуйтесь. Нет, ночь не спал, а заработал на модные туфли. Ведь, в сущности, дело не в каких-то там рублях…

– Ну, положим, и в них тоже.

– Да-да, я хотел сказать, не только в них, – поправился Иркабаев. – Гордость у человека появляется. Другие дети как: дай, папа, дай, мама… Что выйдет из такого? Попрошайка, иждивенец! Самолюбия ни на копейку! И у самих родителей положение не очень хорошее – выходит, ты сыну или дочери подачку даёшь, любовь покупаешь… А знаете, что заявила мне недавно дочка? Зачем, говорит, ты все время твердишь мне: учись, учись, читай побольше книжек, а то школу не закончишь, в институт не поступишь? Не нужен мне институт, ты и так сделаешь меня директором кинотеатра.

– Почему именно кинотеатра?

– Очень кино любит, – пояснил Иркабаев. – Это же страшно! Соплюшка совсем, а уже знает, что в жизни существует блат.

– Страшно, – согласился Валерий Платонович, – это вы верно выразились… Сейчас твердят: будьте активны, проявляйте принципиальность, стойте на честной гражданской позиции… Откуда им взяться? Ведь столько лет взращивалась, культивировалась беспринципность и приспособленчество!

Они не заметили, что уже не только добрались до лесопарка, но и углубились в него. Пронизанный тропинками, он поражал диковинными деревьями и кустарником. Тут росли редкие экзотические растения – сосна Веймутова, самшит, уксусное дерево.

Забыв о мирских заботах, проблемах, профессор брёл по лесопарку, вертя головой направо и налево, очарованный необыкновенной растительностью. Мансур Ниязович тоже весь отдался созерцанию. Народу было здесь не очень много, не как в самом Трускавце, но все же нельзя было сказать, что место уединённое.

– Где же кабаны? – спросил Скворцов-Шанявский.

И не успел он произнести эти слова, как послышались крики, шум и на тропинку, по которой они шли, выбежали мужчина и молодая женщина. Они были возбуждены, о чем-то громко спорили.

Приблизившись, наши спутники увидели следующую картину: мужчина задрал разорванную штанину, а женщина перевязывала ногу носовым платком, сквозь который сочилась кровь.

– Говорила же тебе, не подходи! – всхлипывала женщина.

– Да брось, Таня! – успокаивал её пострадавший. – Ничего страшного. Он же ручной.

– Ничего себе ручной! – дрожащим от пережитого волнения голосом продолжала женщина. – Страшилище этакое! Клыки – как у быка рога! Подденет в живот – все кишки наружу!

Иркабаев спросил, что случилось, не нужна ли помощь.

– Спасибо, ничего не надо, – ответил мужчина. – До свадьбы заживёт.

– Ишь, храбрец нашёлся! – поднялась с корточек женщина и пояснила: – Представляете, идём по парку – кабан выскочил. Морда – во, клыки торчат, как кинжалы. Федя решил почесать его за ушком. Ну, что, доигрался? – повернулась она к своему спутнику.

Происшествие это подействовало на профессора не самым лучшим образом.

– Что, медведи тоже разгуливают на свободе? – спросил он Иркабаева, когда они отошли от пострадавшего.

– Нет-нет, – заверил Мансур Ниязович. – Да вы сами сейчас увидите.

Валерий Платонович бодрился, не подавал вида, что ему расхотелось гулять по лесопарку, пытался даже насвистывать весёлую мелодию, однако мысли о возможности встретить полудикого вепря не давали покоя.

Скоро они подошли к ограде, внутри которой была клетка. В ней и находились медведи – пара довольно крупных животных.

«Слава богу, – облегчённо вздохнул Скворцов-Шанявский, глядя на двойное ограждение. – Эти-то не вырвутся».

Посмотреть на косолапых собралось десятка полтора людей. Мишки знали, что от любопытствующих можно получить подачку, и вели себя соответственно. Как всякие попрошайки. Сладости, которые кидали им в клетку, подхватывались чуть ли не на лету и тут же отправлялись в рот.

– Смотрите-ка, вон тот, гривастый, обиделся, – сказал Иркабаев.

Действительно, одному из медведей лакомства досталось меньше, и он, словно бы нахмурившись, отошёл в дальний угол. И сколько смотритель (он находился между внешней оградой и клеткой) ни упрашивал его взять печенье или конфету, упрямился.

– Как у людей, – заметил с усмешкой кто-то. – С характером…

Вдруг раздался женский визг. У профессора похолодело внутри, и он схватил за руку Иркабаева. Буквально в нескольких метрах был кабан. С ощетинившимся загривком и грозно торчащими клыками он приближался к людям. Толпа бросилась врассыпную. Валерий Платонович, объятый ужасом, тоже побежал.

– Не бойтесь! Постойте! – кричал сзади Иркабаев, пытаясь догнать профессора. – Да посмотрите же, все в порядке!

Скворцов-Шанявский наконец остановился, оглянулся.

Кабан удалялся в чащу… с каким-то смельчаком на спине.

Профессор с трудом перевёл дух.

– Ну, знаете, – держась за левую сторону груди, прохрипел он, – от таких штучек можно раньше времени на тот свет.

Иркабаеву было неловко, ведь инициатором прогулки являлся он. Мансур Ниязович пытался все превратить в шутку, но Валерий Платонович долго не мог прийти в себя, твердя, что в лесопарк он больше ни ногой. Они уже давно вернулись в город, а профессор нет-нет да оглядывался по сторонам, словно ожидая из-за каждого угла нападения хищного зверя.

Окончательно он успокоился лишь тогда, когда они добрались до толпы у бювета и слились с людской массой.

Они решили устроиться где-нибудь на скамейке и отдохнуть. Проходя мимо очередного фотографа, Иркабаев обратил внимание спутника на реквизит.

– Может, рискнём? – подмигнул Мансур Ниязович.

Профессор не смог сдержать улыбку. Можно было сняться у декоративного колодца, красочного, со всяческими завитушками и украшениями. Местный, так сказать, колорит. Здесь же стоял автомобиль – дедушка современных лимузинов. Надевай цилиндр, краги, садись за руль, и фотограф перенесёт вас в первое десятилетие нашего века… Запечатлевал он клиентов и просто на фоне бювета.

Что особенно умилило Скворцова-Шанявского, так это табличка, прикреплённая к штативу: «Вас обслуживает мастер художественной фотографии Роман Евграфович Сегеди. Качество гарантирую! Срок исполнения – двадцать часов!»

Сам мастер Сегеди сидел рядом на стульчике, лениво потягивая пепси-колу прямо из бутылочки. Он тоже был весьма колоритен, с длинными прямыми волосами а-ля Гоголь. Но в отличие от великого писателя имел ещё свисающие ниже подбородка запорожские усы.

Валерий Платонович спросил у него:

– Простите, а почему именно двадцать часов, а не сутки?

Мастер, почуяв потенциальных клиентов, отставил пепси-колу, встал со стула. И вдруг на плечо профессора легла чья-то рука. Он быстро обернулся. А дальше…

Валерий Платонович даже не смог крикнуть. Перехватило горло, сердце сдавил железный обруч. Сзади, оскалив розовую пасть с длинными желтоватыми клыками и протягивая к его лицу кривые, словно покрытые лаком когти, стоял на задних лапах огромный медведь.

У профессора все поплыло перед глазами, и он провалился в бездну.

Сколько он был без сознания, определить не мог. Возвращалось оно медленно, отрывочно.

Запах нашатыря, камфоры… Боль в руке на внутреннем сгибе локтя. Потом его куда-то везли на машине. Смутные видения – то Иркабаев, то человек в докторской шапочке, то испуганное прекрасное лицо молодой женщины с очень знакомыми чертами…

Окончательно Скворцов-Шанявский пришёл в себя в больничной палате. Он лежал на койке без пиджака и туфель. И уже другой врач, пожилая женщина, мерила ему давление.

– Ну, как вы? – уже совсем отчётливо услышал её голос Валерий Платонович.

Он вспомнил розовую пасть, жуткие клыки и чуть приподнял голову, стараясь разглядеть себя – за что же цапнул медведь.

– Лежите, – ласково, но настойчиво попросила доктор. – Гипертонией не страдаете?

– Нет, а что? – не понимая, почему же он в больнице, если все цело и боли в теле не чувствуется, ответил профессор.

– Давление немного подскочило, – сказала врач. – Как же так, дорогой товарищ? – с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий Платонович.

– Медведь же, не заяц… – нахмурился Скворцов-Шанявский.

– Ваш медведь стоит за дверью и плачет, – улыбнулась женщина и поднялась. – Два-три дня я вас понаблюдаю. Медсестра из приёмного покоя сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.

И вышла, оставив профессора в недоумении насчёт медведя.

В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним… Орыся!

Да, да, это была она, хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.

– Валерий Платонович, умоляю, простите! – бросилась она к кровати. – Я не хотела, честное слово!

Профессор и вовсе опешил, не понимая, какое отношение имеет Орыся к тому, что он в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким образом она так преобразилась. Он все ещё не мог поверить, что та невзрачная, какая-то забитая, некрасиво одетая женщина – истинная красавица!

А Орыся продолжала:

– Я так обрадовалась, увидев вас…

– Я тоже… тоже рад! – профессор схватил протянутые к нему руки. – Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!

– Господи, я так испугалась! – присела на краешек койки Орыся. – Дура, надо было подумать!

– Объясните наконец, о чем это вы? – спросил Скворцов-Шанявский, не выпуская её рук и радуясь, что она не пытается их высвободить. Он откровенно любовался редкой красотой.

– Так это же я… – пролепетала Орыся. – Ну, лапу вам на плечо…

– Вы? – изумился профессор.

– Да, – кивнула Орыся. – Я работаю у фотографа.

Тут только до Валерия Платоновича дошёл смысл происшедшего.

Он не знал, как реагировать. «Шутка» могла плохо кончиться.

– А что, получилось довольно натурально! – бодро сказал профессор.

Он даже посмеялся над собой и попытался реабилитироваться перед Орысей, объяснив свой обморок тем, что находился под впечатлением событий, случившихся незадолго в лесопарке.

Орыся вновь стала просить прощения за легкомысленный поступок, но Валерий Платонович замахал руками:

– Полно вам, инцидент исчерпан! Нет худа без добра: вы рядом, и это чудно!

– Ну, слава богу, – немного успокоилась Орыся.

– Одного не пойму, – сказал профессор. – Вы, с вашими внешними данными, и прячетесь в шкуру!

– А мне нравится, – ответила Орыся. – Работка – не бей лежачего. На свежем воздухе. Да и понять можно… Вы знаете, как любят сниматься рядом со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!

– Я предпочёл бы в таком виде, какая вы сейчас, – улыбнулся Валерий Платонович. – Верно, Мансур Ниязович? – повернулся он к Иркабаеву, смиренно стоящему у изголовья кровати.

Тот развёл руками, закатил глаза, давая понять, что это было бы верхом блаженства.

Их беседу прервала врач, появившаяся в палате с медсестрой. Она вежливо попросила Иркабаева и Орысю удалиться, так как больной нуждался в покое. Те попрощались и вышли, пообещав навестить Валерия Платоновича завтра же.

Скворцов-Шанявский облачился в больничную одежду. Заполняя карту, врач поинтересовалась, случались ли у него подобные обмороки раньше.

– Не припомню, – ответил профессор. – Возраст, дорогой доктор! Нервы уже не те. Поверьте, я не из трусливых. Но ведь зверь!.. Не знаешь, что у него на уме. Знали бы вы меня в молодости! Шёл на вражескую пулю и не думал о смерти! Сам черт не брат!

– Воевали, значит? – уточнила доктор.

– И где! В частях особого назначения! В тылу у немцев подрывал поезда, склады с боеприпасами и горючим. Не раз случалось отбиваться чуть ли не голыми руками от вооружённых до зубов фрицев! – профессор грустно улыбнулся. – Конечно, глядя теперь на меня, в это трудно поверить. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, – было, доктор, было!

– Почему же трудно? – пожала плечами врач. – Тело у вас сбитое, крепкое, как у атлета.

– Эх, кабы ещё не этот чёртов жёлчный пузырь! – произнёс в сердцах Скворцов-Шанявский.

– Не волнуйтесь, вылечат, – с улыбкой обнадёжила его доктор.

Закончив оформление больничной карты, она порекомендовала профессору заснуть – это для него сейчас было наилучшим лекарством.

На следующий день первым посетил Скворцова-Шанявского Иркабаев. Он заявился с сумкой, из которой по палате разнёсся аромат знойного узбекского лета. Расспросив Валерия Платоновича о здоровье, Мансур Ниязович торжественно вынул гостинец – оплетённую каким-то засохшим растением дыню и тяжёлую гроздь винограда.

– Откуда такое чудо? – всплеснул руками профессор.

– Из дома земляк привёз.

– Но ведь ещё только конец весны? – удивился Скворцов-Шанявский.

– У нас умеют сохранять, – пояснил Иркабаев. – С осени и почти до нового урожая держится. Даже слаще становится… Кушайте, дорогой Валерий Платонович, силы даёт, скорей поправитесь.

И вот, когда он был уверен, что Орыся не придёт, в дверь постучали.

– Да-да! – откликнулся профессор.

Сердце его забилось от счастья – в палату входила она! В накинутом на плечи белом халате, в модных брючках до щиколоток, блузке с бантом и пиджаке с широкими прямыми плечами.

Однако радость Скворцова-Шанявского несколько померкла, когда вслед за Орысей, робко протиснувшись в дверь, вошёл патлатый фотограф. В руках у Сегеди была объёмистая сумка.

– Извините, Валерий Платонович, – после взаимных приветствий сказала Орыся, – никак раньше не могли. Ни минуты свободной! Как назло, клиент за клиентом! Даже очередь…

– Радоваться надо, – улыбнулся профессор. – Небось выполнили план.

– Перевыполнили! – ответил мастер художественной фотографии, ища, куда бы выложить содержимое сумки.

Орысю это тоже, видимо, интересовало.

– Еда, наверное, здесь неважная, вот мы и… – начала было она, но Скворцов-Шанявский замахал руками:

– Ради бога, ничего не надо!

– Так не положено, – солидно произнёс Сегеди и стал выкладывать на тумбочку свёртки.

Тут был и сервилат, и балык, и чёрная икра.

– Братцы, милые! – взмолился профессор. – Я вам честно говорю: нельзя мне все это! Диета!

Фотограф хмыкнул, почесал затылок.

– А свежие огурчики и помидорчики? – спросил он. – Апельсины?

– Ну, это ещё куда ни шло, – вздохнул профессор.

Положив цитрусовые и овощи в тумбочку, Сегеди напоследок вынул бутылку дорогого марочного коньяка.

– Ни-ни! – решительно возразил Скворцов-Шанявский. – Смерть для меня!

Фотограф нехотя засунул бутылку обратно в сумку.

Орыся села на стул, Сегеди – на вторую койку. Начались расспросы о здоровье. Поинтересовалась Орыся и тем, кто ещё лежит в палате с профессором.

– Эта койка пустует, – ответил Валерий Платонович. – Так что я тут один.

Профессор, разумеется, не пояснил, что к нему не будут никого подселять по его же просьбе. За соответствующую «благодарность» старшей медсестре. Главное, Скворцов-Шанявский хотел дать понять Орысе, что в случае чего – им мешать не будут. Но, похоже, на этот намёк она не обратила внимания и спросила:

– Вы случаем не знаете, как там Лена Ярцева? Ну, в Средневолжске?.. До сих пор вспоминаю тот Новый год. Такая хорошая женщина! Простая и добрая. А уж готовит! Жаль, что так и не пришлось познакомиться с её мужем. Как его звать? Глеб, кажется?

– Да, Глеб, – грустно кивнул профессор. – Вы не можете себе представить, какая трагедия произошла в ту ночь!

– Да что вы! – охнула Орыся.

И Скворцов-Шанявский рассказал о том, что слышал от Глеба и Лены Ярцевых – о нелепой гибели отца, утонувшего в озере.

– Ужас какой! На глазах у сына! – искренне переживала Орыся. – Как он только выдержал? Я бы сошла с ума, ей-богу!

– Не говорите! – вздохнул Валерий Платонович. – Вообще после этой страшной смерти у Глеба пошла какая-то нехорошая полоса. С Леной серьёзные нелады…

– Странно, – удивилась Орыся. – Мне показалось, она любит мужа без памяти! Сама призналась на кухне, живут душа в душу. И Глеб думает только о жене.

– Чужая семья – потёмки, – развёл руками профессор. – Не знаю, Лена вам говорила, что Глеб был прописан в квартире своего отца?

– Нет.

– О, роскошные апартаменты! В центре города, на берегу Волги, комнаты

– хоть на коне разъезжай. Представляете, со смертью отца Глеб остался в квартире один!

– Что же он в ней делает?

– На Москву хочет менять, – ответил Валерий Платонович. – Собирается перебраться в столицу.

– Без жены? – спросила Орыся.

– В том-то и дело.

Скворцов-Шанявский не говорил всей правды: в том, что семья Ярцевых дала трещину, он тоже сыграл не последнюю роль…

– Не пойму, – покачала головой Орыся. – Бросить такую женщину, как Лена! Наверное, не любил.

– Знаете, что сказал Горький? – спросил профессор. – Самое умное, чего достиг человек, – это умение любить женщину. От любви к женщине родилось все прекрасное на земле. Понимаете, Орысенька, наш великий писатель не зря выбрал слово «умение». Не зря! Умению любить надо учиться. Наше поколение было научено, а вот нынешнее – увы! – И он, сделав кивок в сторону сидевшего истуканом фотографа, добавил: – Не в обиду присутствующим будь сказано.

Сегеди хмыкнул в усы, но ничего не ответил.

И вообще Валерий Платонович пытался разгадать, в каких он отношениях с Орысей. Ухажёр? Или только коллега по работе?

Профессор решил пустить пробный камень.

– Дорогие друзья, – деланно забеспокоился он, не обременителен ли для вас этот визит? Трудились весь день, устали да ещё небось жена дома ждёт? – Последнее относилось непосредственно к фотографу.

– Если уж кто ждёт, так это соседка, – хихикнул Сегеди. – Жены сейчас нет, уехала с дочкой погостить к родственникам в деревню.

«Это уже хуже, – подумал Скворцов-Шанявский. – И рядом все время такая женщина!»

– А вы, Орыся? – повернулся к ней профессор.

– Не беспокойтесь, Валерий Платонович, меня тоже никто не ждёт.

«Ну, и слава богу!» – чуть было не воскликнул профессор, хотя видел, что она чем-то озабочена.

То, что Орыся снова не вышла замуж, профессора устраивало: стало быть, шанс его повышался. Он мучительно думал, как бы выпроводить фотографа и остаться с Орысей один на один хотя бы минут на пять. Или дать ей знак, чтобы завтра пришла без провожатого. Однако ничего придумать не мог.

Беседа не клеилась, затухала. Да и говорить-то особенно было не о чем. Сегеди уже украдкой поглядывал на часы.

– Ну, пойдём, – наконец поднялся он.

Профессор и Орыся встали тоже.

– Очень был рад вашему приходу. Надеюсь, ещё навестите? – Валерий Платонович посмотрел в глаза Орысе с такой мольбой, что она не могла не понять, что просьба относилась только к ней.

– Конечно, конечно! – закивала она.

Валерию Платоновичу показалось, что Орыся поняла его.

– И ещё, – продолжал он. – Признаюсь, знакомых в Трускавце у меня нет. Не считая, разумеется, наших санаторских. Но разговоры о болезнях и прочем… – профессор скривился. – Право же, с тоски умереть можно. Возьмите надо мной шефство, а? – засмеялся он.

– Это пожалуйста, – серьёзно сказал фотограф.

– Ей-богу, не пожалеете. Я человек компанейский. Музыку люблю, в шахматы сразиться.

– Выздоравливайте, буду рад вас видеть у себя дома в гостях, – сказал мастер художественного портрета и попросил: – Вы уж не дайте нас в обиду, Валерий Платонович.

– В каком смысле? – не понял тот.

– Да понимаете, как только вчера вас увезла «скорая», мой начальник прибежал. Ну, из комбината бытового обслуживания. Доигрались, кричит, с вашими фокусами! Никаких медведей! Испугался, что вы жалобу напишете. Тогда премия горит. Но медведь для нас – это план! Касса!

– Конечно! – подхватил профессор. – Завтра же позвоню и скажу, что это отличная выдумка. И медведь такой очаровательный, – не удержался-таки он от комплимента и запечатлел на руке Орыси поцелуй.

Они ушли, а Валерий Платонович долго не мог успокоиться, вспоминал каждый жест, каждое слово молодой женщины, разбередившей его сердце.

«Неужели она приходила лишь из-за того, чтобы я не настрочил жалобу начальству? – думал Скворцов-Шанявский. – Нет-нет, – тут же отбросил он эту мысль, – ведь Орыся сама призналась, что обрадовалась, увидев меня»…

Размышления профессора прервала медсестра.

– Укольчик сделаем, – сказала она, доставая шприц. – Заснёте как младенец.

Сделав укол, она собралась было уходить, но у Валерия Платоновича возникла идея.

– Погодите, Машенька, – сказал он, протягивая ей пакет с апельсинами.

– Это вам, за ваши золотые руки.

– Да что вы, не надо! – запротестовала медсестра.

– Я от души! Берите! Честное слово, делаете уколы как бог! Одно наслаждение.

– Ну, уж прямо, – смутилась Маша, однако подарок приняла. – За гостинец спасибо. Дочке отнесу.

– Я их не ем, да вот мне принесли…

– Орыська Сторожук, что ли?

– Она… А вы её знаете?

– Как облупленную. В санатории вместе работали.

Постепенно Валерий Платонович втянул медсестру в разговор. Слово за слово, и вскоре он уже знал об Орысе столько, сколько не смог бы сообщить самый осведомлённый кадровик.

– Одного не пойму, – как бы вскользь заметил профессор. – Ещё молодая, видная из себя, а замуж не выходит.

– Кто же к ней подступится, когда у Орыськи такой хахаль! – сказала Маша.

– Хахаль? – переспросил Скворцов-Шанявский. – Она мне никогда о нем не говорила.

– А Барон у ней всего месяца три. Ревнивый – ужас!

Валерий Платонович осторожно выведал у медсёстры, кто такой Барон. Та наговорила о нем каких-то небылиц, в которые трудно было поверить.

Потом уже, оставшись один, профессор решил, что для местных обывателей этот опереточный Барон, может быть, и является фигурой. Но ему-то, московскому асу, наверное, нечего опасаться. Короче, потягаться можно.

А в это время властительница дум профессора подходила к своему дому. «Волга» у ворот, свет во флигеле – значит, приехал Сергей.

Переступила порог Орыся с двойственным чувством – обрадовалась, что он появился, и опасалась, что станет придираться. Однако у Сергея было хорошее настроение. Он крепко взял её за руку, посмотрел в глаза, усмехнулся:

– Ты что же это пугаешь людей?

– Уже знаешь? – Орыся поцеловала его, почувствовав, как отлегло от сердца.

От Сергея чуть пахло коньяком и хорошим табаком. Она уже привыкла к этим запахам.

– Мне всегда все известно, – балагурил Сергей. – Что, он действительно учёный?

– Профессор.

– Профессор кислых щей?

– Брось, Серёжа. Валерий Платонович большой человек. Персональная машина, личный шофёр…

– Сегодня машина, а завтра дали по шапке и… – махнул рукой Сергей. – Скажи лучше, откуда ты его знаешь?

Орыся рассказала, как совершенно случайно встретила в Средневолжске Эрика Бухарцева, мать которого каждый год снимает в её доме койку, приезжая в Трускавец лечиться. Эрик и возил профессора. Они затащили Орысю к своим знакомым встречать Новый год.

– Ладно, – милостиво сказал Сергей, – что было до меня – списано. Но тебе обязательно надо было тащиться к этому профессору в больницу? Ромка и один бы сходил.

– Сам подумай – старикан чуть не гепнулся! Я ведь виновата!

– Старикан, говоришь? – прищурился Сергей.

– Нашёл к кому ревновать! Ему же за шестьдесят!

– Они, эти старые жеребчики, прыткие! Недаром говорят: седина в голову, а бес в ребро.

Орыся обидчиво фыркнула. Сергей потрепал её по щеке:

– Ну вот, губы расквасила. – Он крепко прижал её к себе и все ещё насмешливо, но с интонацией, от которой у Орыси мурашки пошли по коже, произнёс: – Пусть только попробует. Ну, сама знаешь, что… Напущу настоящего медведя – и врачи ему больше не понадобятся.

– Но передачу завтра я все равно отнесу, – с вызовом сказала Орыся.

– А жевать у него хоть есть чем? – расхохотался Сергей. – Или тётя Катя сварит манную кашку?

– Кисель, – улыбнулась Орыся в ответ.

Назавтра она забежала в больницу в обеденный перерыв. Тётя Катя расстаралась, напекла пирожков с капустой, с яблоками, с рисом. Валерий Платонович был растроган такой заботой (Орыся сказала, что пекла сама), но и огорчился: сидела она в палате буквально минуты три. И, когда пришла с обходом лечащий врач, Скворцов-Шанявский категорически потребовал выписать его, мотивируя это тем, что ему необходимо гулять, как предписал московский доктор.

– Давление не совсем стабилизировано, – возразил врач.

– Так ведь у себя в санатории я могу принимать те же лекарства! И тоже под наблюдением!

Упорство профессора возымело действие – из больницы его отпустили. И в тот же вечер Скворцов-Шанявский появился у бювета в надежде увидеться с Орысей. Но Сегеди уже закрывал свою точку и на вопрос, где его помощница, ответил: «Ушла».

– Спасибо вам, Валерий Платонович, что позвонили директору комбината,

– сказал Сегеди.

– Не стоит благодарности, – отмахнулся профессор, расстроенный тем, что не увидит сегодня предмет своей страсти.

– Вам не стоит, а мне – ещё как! – продолжал фотограф. – Могли перевести куда-нибудь на окраину. – Заметив, что у профессора неважное настроение, он спросил: – Как у вас вечерок, не занят?

– Нет. А что?

– Уже забыли? – удивился Сегеди. – Про шефство? Может, в гости заглянете?

– Готов, готов, – обрадовался Скворцов-Шанявский.

– Лады, – кивнул мастер фотопортрета, черкнул на бумажке свой адрес и протянул профессору. – Микрорайон вам каждый покажет. Часам к девяти устроит?

– Вполне!

Назавтра Скворцов-Шанявский снова появился возле точки Сегеди. Облюбовав соседнюю скамеечку, он все время поджидал, когда у Орыси выпадет свободная минута, и сразу же устремлялся к ней.

Считая себя все ещё виноватой перед Валерием Платоновичем, Орыся не могла отказать ему во внимании. Болтали обо всем на свете. Профессор был отличным собеседником, этого уж у него не отнимешь. Однако дальше бесед дело не шло. На все предложения Скворцова-Шанявского встретиться после работы, чтобы сходить в кино, просто прогуляться или зайти к нему в санаторий, Орыся отвечала мягким, но решительным отказом. Профессор заметил, что при его появлении Роман день ото дня становится все мрачнее.

И все-таки Скворцову-Шанявскому удалось уговорить Орысю показать ему окрестности Трускавца. Договорились встретиться в полдень возле кинотеатра «Дружба» – зайти за ней домой Орыся не разрешила.

Профессор пришёл чуть раньше, Орыся немного опоздала.

Взяли такси. Орыся велела шофёру ехать в село Иван Франко. Там они обошли художественно-мемориальный комплекс столь почитаемого здесь писателя: музей-усадьбу его родителей и тропу, по которой он любил хаживать, вынашивая в себе бессмертные творения.

Все бы ничего, но вот остаться с молодой женщиной наедине Валерию Платоновичу никак не удавалось. И само село, и тропа в лесу длиною около двух километров были буквально наводнены туристами. Сюда ехали на автобусах, частных автомобилях, добирались пешком.

Осмотрели все достопримечательности. Да в таком темпе, что у Валерия Платоновича заныли ноги.

– Теперь куда? – спросил таксист, когда они вернулись к машине.

– В Сходницу, – сказала Орыся.

– А кто там проживал из ваших знаменитых соотечественников? – поинтересовался профессор, которому уже никуда не хотелось, разве что в свою палату, на кровать.

– Вроде никто… Место красивое, – сказала Орыся.

И не обманула. Посёлок действительно окружала дивная природа. Он покоился словно в люльке среди изумрудных гор.

Что удивило Скворцова-Шанявского, так это количество приезжего люда. Он располагался возле своих машин и мотоциклов, в палатках, тут и там вились дымки костров, как в цыганском таборе.

– Ну и народу! – поразился Валерий Платонович. – Что они делают?

– Как что! Лечатся, – пояснила Орыся. – Здесь источники не хуже, чем в Трускавце. И дебет воды не меньше.

– Дикари, что ли? – спросил профессор. – Но ведь «Нафтусю» надо подогревать!

– Конечно, подогревают. Кто на чем…

– Странно, почему бы тут не понастроить санаториев и пансионатов? – не переставал удивляться Скворцов-Шанявский.