Текст книги "Черная вдова"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Часть четвёртая

Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля… —

гремела из репродуктора знакомая с детства песня, за окном вагона проносились бесконечные кварталы многоэтажных домов, гигантские заводские корпуса, улицы, захлёстнутые потоками автомобилей.

Глеб Ярцев стоял в коридоре, поражался громадности и необъятности столицы, вспоминал, как приезжал в Москву последний раз. Это было восемь лет назад.

Окончен девятый класс, в табеле исключительно одни пятёрки. Отец сделал ему подарок – взял с собой в командировку.

Отец… С ним всегда было легко и надёжно. Не успели сойти с поезда, как появились двое энергичных мужчин. Машина уже ждала на привокзальной площади. Потом все как в сказке: низко поклонившийся швейцар у входа в чопорный вестибюль гостиницы «Москва». Двухкомнатный номер с видом на Большой театр, роскошный ужин в ресторане. Впрочем, ресторан был каждый день. Обошли все, что находилось на улице Горького. Правда, вечерами Глеб был предоставлен сам себе. Отец возвращался поздно и обязательно навеселе. А наутро сообщал: выбил какие-то фонды, лимиты, запчасти и другие вещи, от которых сын был весьма далёк. Но Глеб не скучал: те двое бойких знакомых снабжали его билетами на концерты и зрелища, труднодоступные даже для москвичей.

Такой и оставалась в его памяти поездка – везде все для них заранее забронировано, приготовлено, предусмотрено…

А теперь? Глеб даже не знал, где остановиться. Ни родственников, ни близких знакомых. Единственное, что оставалось, уповать на Вербицких. Но как они встретят его, Глеб не знал. Раза два он звонил из Средневолжска Вике, разговаривали вроде сердечно. Но одно дело разговор, а другое практическая помощь и поддержка.

Могло случиться и такое, что Вербицких нет в Москве. Мало ли, на даче или на курорте, время-то отпускное.

Что тогда делать? В гостиницах наверняка мест нет. Их всегда нет, а сейчас и подавно – лето.

Говорят, деньги открывают любую дверь. Но как и кому их предложить? Администратору или более ответственному лицу? Глеб никогда не сталкивался с подобными вещами. И потом: раньше, возможно, такие штучки и проходили (считались даже в порядке вещей), а теперь? Предложишь купюру, а тебя, чего доброго, потащат в милицию, подзагоришь ни за понюшку табаку.

Вот с такими мыслями и заботами Ярцев сошёл на перрон Курского вокзала, как он читал, самого крупного в Европе.

Это был Вавилон! Захваченный людским десятым валом, Глеб с трудом отыскал телефоны-автоматы и выстоял огромную очередь, прежде чем добрался до одного из них.

Выхода не было – надо стучаться к Николаю Николаевичу. Если кто и в состоянии помочь с гостиницей, так это он.

Ответил низкий мужской голос. Ярцев ещё подумал, наверное, референт Вербицкого, однако когда Глеб спросил Николая Николаевича, ему ответили, что такого не знают.

– Как же так? – растерялся Глеб. – Он же начальник главка… А я куда попал?

– В Госагропром, – ответили с того конца трубки. – Позвоните в справочную, – посоветовали Глебу и назвали номер.

Битых полчаса названивал он в справочную Госагропрома, а когда наконец прорвался, то получил ответ: в телефонных списках имя Вербицкого не значилось.

С замиранием сердца – а вдруг и тут сорвётся – Ярцев набрал домашний номер Николая Николаевича.

– Вам кого? – послышался незнакомый женский голос.

– Николая Николаевича, Татьяну Яковлевну или Викторию Николаевну, – начал было Глеб, но услышал, как женщина крикнула: «Вика, тебя! Наверное, очередной красавец…»

И через полминуты ему уже отвечала Виктория.

– Глеб! Ты откуда? – радостно воскликнула она, узнав его с первого слова.

– Из Москвы, – ответил Ярцев, растерянно соображая, как бы поделикатнее изложить свою просьбу.

– Наш адрес у тебя есть, так что бери мотор и жми сюда, – предложила Вика.

– Да понимаешь, я прямо с вокзала, – промямлил он. – С чемоданом и прочее…

– А где ты думаешь приземлиться? – спросила она.

– В том-то и дело, что негде, – ответил Глеб. – Пытался дозвониться до твоего папы.

– Зачем? – В голосе Вики послышалось удивление.

– Хотел попросить, чтобы он посодействовал насчёт гостиницы.

– С таким же успехом можешь обратиться по этому вопросу к фонарному столбу, – рассмеялась Вика. Глеб опешил, но не успел ничего сказать, как она уже серьёзно добавила: – Ну что ж, надо выручать земляка. Позвони минут через десять. Идёт?

На всякий случай он позвонил через двадцать.

– Все в порядке, – как о какой-то безделице, просто, по-будничному сообщила Вика. – Езжай в гостиницу «Россия».

И назвала фамилию администратора, к которому следовало обратиться.

Ярцев был так ошарашен, что даже забыл поблагодарить.

И все же, подъезжая к «России», он не до конца верил, что дело улажено, настолько его подавило зрелище рядов интуристовских автобусов, роскошных иностранных лимузинов, разноплемённой и разноязыкой толпы, фланирующей у гостиницы.

Глеб успокоился лишь тогда, когда вошёл в тихий уютный номер, сверкающий чистотой.

Успокоился и подивился – ай да Вика, ай да волшебница!

Он поставил в шкаф чемодан, заглянул в ванную, пахнущую освежителем, потом отдёрнул штору, закрывающую окно во всю стену. И остолбенел от захватывающей дух красоты: перед ним открывалась панорама Кремля с его башнями, дворцами, золочёными куполами храмов и курчавой зеленью деревьев. И дальше, до горизонта, простиралась Москва. Близкая, желанная и… недоступная.

«Почему же недоступная? – вдруг улыбнулся Ярцев, не в силах оторваться от прекрасного вида. – Все в руках человека. Вот она, столица, у моих ног…»

Его размышления прервала телефонная трель. Глеб, недоумевая, кто бы это мог звонить, снял трубку.

– Устроился? – раздался голос Виктории. – Нравится?

– Не то слово! Шик! – Не мог скрыть своего восхищения Ярцев. – А откуда ты узнала номер телефона?

– Голуба, это Москва! Тут все чётко: сделал – доложил. Послушай, у тебя нет никаких планов на ближайшие пять-шесть часов?

– Вольный, как орёл.

– Через двадцать минут спустись к западному выходу. Поедем на дачу к одному моему знакомому. Гарантирую, будет интересно.

– Ну ты даёшь! Я даже не успел залезть под душ.

– Дача на самом берегу водохранилища, накупаешься всласть. Так что прихвати плавки.

«Задала Виктория темп! – подумал Глеб, лихорадочно соображая, что надеть. – Джинсы и рубашку-сафари? Удобно ли? Первый раз к людям… Строгий костюм тоже вроде бы ни к чему, ведь за город направляемся».

Он остановился на вельветовых брюках, трикотажной бобочке, а для вящей солидности накинул кожаный пиджак.

Выйдя на улицу, Глеб стал высматривать зеленую «Ладу-Спутник». Когда он последний раз звонил Вике из Средневолжска, она сказала, что купила машину.

К гостинице одна за другой подруливали «мерседесы», «тойоты», «фольксвагены», «Волги». И вдруг из чёрной «Волги», резко осадившей возле Ярцева, выскочила Вербицкая. Глеб, не успев очухаться, попал в её объятия.

Вика была в легкомысленных голубых брючках из хлопчатки, в куцей кофточке. А на ногах вообще черт-те что – чуть ли не пляжные тапочки.

Она пропустила Глеба вперёд себя на заднее сиденье, а потом села сама.

– Знакомьтесь, – сказала она. – Глеб… А это, – показала Вика на мужчину за рулём, – Леонид Анисимович… И – просто Алик.

Леонид Анисимович, лет пятидесяти, в безупречно белой рубашке с закатанными рукавами и при галстуке, благосклонно кивнул Ярцеву. Алик, сидевший рядом с водителем, протянул Глебу крепкую руку. Ему было за двадцать, и одет он был под стать Вербицкой – в светлых хлопчатобумажных «бананах» и майке с абстрактным рисунком на груди.

Леонид Анисимович тронул машину, аккуратно пробираясь сквозь ряд «иностранок», то и дело поглядывая по сторонам и в зеркало заднего вида.

Глебу показалось, что он рассматривает его.

«Что это за белая мышь?» – подумал Ярцев.

У водителя были светлые-светлые волосы, белесые брови и светло-карие глаза. Руки – в бледных редких веснушках. Он почему-то напомнил Глебу растения, выросшие под камнем или доской.

Рядом с ним Алик гляделся ядрёным яблоком – каштановая шевелюра, румянец во всю щеку, проступающий даже сквозь загар.

– Глеб, прошу обратить внимание на торжественность момента: едешь рядом с самим Александром Еремеевым. Надежда русской поэзии! – сказала Виктория.

– Очень приятно, – в тон ей ответил Ярцев, чувствуя, однако, неловкость: в словах Вики звучала нескрываемая ирония, а объект её тут же, в машине.

Но, взглянув на Алика, Глеб понял: тот и не собирается обижаться, наоборот, комплимент девушки доставил ему истинное удовольствие – Еремеев расплылся в самодовольной улыбке.

Вокруг бурлила, шумела Москва. «Волга» двигалась в плотном потоке машин.

Будучи сам водителем, Глеб отметил про себя, что Леонид Анисимович классный шофёр. Так спокойно и плавно вести автомобиль на нервных московских перекрёстках может только истинный мастер.

Глеб гадал, кто такой Леонид Анисимович. Друг Николая Николаевича? Вполне может быть. На человека из художественной среды он вроде не похож.

Тем временем сидящие впереди мужчины стали обсуждать, как лучше выехать на нужное шоссе, а Вербицкая спросила:

– В отпуск приехал, отдохнуть?

– Скорее – в командировку, – ответил Ярцев. – В ноябре у меня защита, надо в Ленинке посидеть, в архивы заглянуть.

Глеб лукавил. Конечно, отправляясь в Москву, у него было в плане посетить Ленинскую библиотеку. Но главное, для чего он приехал, – вплотную заняться обменом средневолжской квартиры, доставшейся от отца.

Мечта переехать в столицу жила в его мыслях давно. И вообще, в их семье это было вроде заветной цели. Идефикс. И наверное, в сына вложил её Семён Матвеевич. Ему самому, увы, осуществить задуманное не удалось. Отец успокоился на тихом деревенском кладбище, а Глеб словно принял эстафету от Ярцева-старшего. Он даже считал, что ему куда нужнее перебраться в Москву. Впереди – целая жизнь, которую можно и должно сделать в самом главном городе страны. Средневолжск казался Глебу чем-то вроде костюмчика, из которого он уже вырос. Университет, окружающие давно приелись, а главное, не соответствовали, по мнению Ярцева, его способностям и возможностям. Он мог проявить себя, развернуться только там, где решались глобальные проблемы исторической науки, где имелись академические институты, задающие тон всем остальным, где из первых рук раздавались положения, почёт и привилегии.

И вот сейчас у него стала появляться уверенность, что переезд произойдёт так же гладко и успешно, как он поселился сегодня в одной из лучших гостиниц Москвы.

– Ну а как Николай Николаевич? – спохватившись, спросил Глеб. – Мама?

Этим следовало поинтересоваться пораньше.

– У него теперь забот больше, чем в главке, – ответила серьёзно Вика.

– Ядохимикаты, удобрения, посадочный материал, ранние овощи… Ни минуты покоя. Ужас!

– Так его назначили?.. Представляю, сколько легло на плечи, – понимающе кивнул Глеб.

– Целых шесть соток! – округлила глаза Виктория.

В машине заулыбались. Глеб понял, что его разыгрывают.

– Он теперь командует на своём участке в садовом кооперативе, – пояснила Вербицкая. – Пенсионер… Мы к нему наведаемся. Старикан будет рад тебя видеть.

Машина вырвалась наконец на загородное шоссе.

Леонид Анисимович прибавил скорость.

– Когда ты наконец подаришь сборник? – спросила Вика Еремеева.

– Не волнуйся, тебе первой презентую, – ответил Алик, в голосе которого послышались грустные нотки. – В издательстве мурыжат…

– Драться за себя надо, – подзадоривала его Вербицкая.

– Ты что, с луны свалилась? – обернулся к ней Еремеев. – Или прикидываешься? Сама же знаешь, как относятся к нам, молодым! Эти заслуженные, со званиями, лауреаты обступили все кормушки, как тараканы. Насмерть стоят! Не дай бог проскочит что-то талантливое, яркое! Что же тогда будут делать они, серые и убогие?

– Это ты зря, братец, – заметил Леонид Анисимович. – Зачем так мрачно?

– Я ещё мягко выразился! – распалился поэт. – Из года в год, десятилетиями, одни и те же имена! Словно Россия оскудела на новые таланты! Это же мафия: друг друга хвалят, друг друга издают, друг друга награждают…

– Настоящий талант все равно пробьётся, – не соглашался Леонид Анисимович. – Рано или поздно признают.

– Ну да, сначала в гроб положат, а уже потом слезу утирают: какого человека потеряли! – Видя, что Леонид Анисимович хочет что-то возразить, не дал: – Да-да, так было с Николаем Рубцовым, Вампиловым, Высоцким» Шукшиным! При жизни их не больно чествовали. В президиумы не сажали, наградами не забрасывали…

– Шукшину же дали Ленинскую, – сказала Вика.

– Посмертно! – грозно поднял палец Алик. – Когда уже стал не опасен для маршалов и генералов от литературы.

– Зол ты, Алик, зол, – попытался успокоить его Леонид Анисимович. – А злость – плохой советчик. Я не хочу спорить с тобой, но, как мне кажется, для того, чтобы писать стоящие книги, нужно узнать, почём фунт лиха.

– Давайте, давайте, – осклабился Алик, – ещё про Горького скажите, про его университеты…

Ярцев слушал и любовался прекрасной природой Подмосковья. Берёзовые рощи сменялись вековыми соснами, потом они ехали мимо густого молодого ельника. Проскочили какой-то дачный посёлок с богатыми домами на обширных участках. Затем дорога углубилась в лес, и «Волга» некоторое время мчалась одна: не было ни встречных, ни попутных машин. Слева мелькнула голубая ширь, запятнанная белыми парусами яхт.

– Красота, а? – кивнула в окно Вика.

– Изумительно, – согласился Глеб.

– Скоро будем на месте.

Из-за поворота навстречу им выехал иностранный автомобиль.

«Вольво», – отметил про себя Ярцев, когда лимузин, сверкая серебристым кузовом, проскочил мимо.

– От Решилина небось, – заметил Алик.

– От кого же ещё, – усмехнулся Леонид Анисимович. – Он за рубежом гремит, пожалуй, больше, чем у нас в стране.

«Решилин, Решилин… – повторил по себя Ярцев. – Что-то очень знакомое».

– Художник, что ли? – вспомнил он вслух.

– Точно, – кивнула Вика. – К нему едем.

Глеб чуть не подскочил, не переставая удивляться Вике: иметь в приятелях такую знаменитость!

«Волга» свернула и скоро остановилась у высокого глухого забора. Алик выскочил из машины и нажал кнопку у ворот. Звонка не было слышно, но из глубины двора раздался лай нескольких собак. Минуты через две в щели забора мелькнули чьи-то глаза, и ворота медленно раздвинулись.

– Привет, Оленька! – помахал Леонид Анисимович женщине лет тридцати, стоящей в окружении трех громадных псов. Она была одета в яркий ситцевый сарафан. Миловидное русское лицо её было обрамлено прямыми волосами, сходящимися за спиной в тугую длинную косу.

– Вот молодцы, вот молодцы, – приветливо проговорила Ольга. – Как обещали, так и приехали.

Леонид Анисимович въехал на участок и заглушил мотор. Взяв с сиденья какие-то свёртки, он вручил их женщине.

– Прошу, все, что просили.

– Ой, спасибочки, – обрадовалась Ольга. – Сейчас рассчитаюсь с вами.

– Там написано сколько, – сказал Леонид Анисимович.

Глеб заметил на свёртках какие-то цифры, написанные карандашом.

Вика поздоровалась с женщиной как со старой знакомой. Алик, видимо, был здесь тоже не в первый раз.

– А это мой земляк, – представила Глеба Вербицкая, – вот с таких лет дружили.

– Милости просим, – чуть поклонилась Ольга.

И Ярцеву стало легко и приятно от этой простоты, которой веяло от женщины.

– Сестра Решилина, – шепнула ему Вика, когда все двинулись в глубь участка. – За хозяйку здесь.

Участок был огромный и казался пустынным, так как деревьев здесь росло мало. Преимущественно сосны, уходящие высоко в небо своими старыми вершинами. На солнечной стороне вдоль забора тянулся малинник с аккуратно подвязанными к шестам стеблями. Возле него стояло несколько ульев.

Дом располагался на противоположной стороне участка. Он напоминал деревянные хоромы, которые Глеб видел на Архангельщине и Псковщине, куда ездил как-то в турпоездку. Рубленая махина, пологая лестница в виде крытой галереи вела на второй этаж. Крыша покрыта дранкой. От строения веяло замшелой стариной.

Словно в дополнение к ней на участке косил траву высокий старик с косматыми волосами и бородой, одетый в белую холщовую рубашку и порты.

Когда прибывшие подошли к нему, косарь вытер рукавом пот со лба и произнёс:

– Точность – вежливость королей.

«Батюшки, – остолбенел Ярцев, – так это же Решилин!»

Вблизи ему можно было дать чуть больше пятидесяти. Это издали художник выглядел стариком.

Решилин поздоровался со всеми за руку, а когда очередь дошла до Глеба, спросил:

– Вы и есть тот самый школьный приятель Вики? – Глеб кивнул. – Что ж, давайте знакомиться: Феодот Несторович.

Ярцев назвал себя, поражаясь, как точно соответствовало облику хозяина его имя, которое уводило в прошлые века, воскрешало предания и поверья.

Решилин был бос. Говорил он на «о».

– Ведро нонче, – посмотрел на небо художник. – Окунуться будет в самый раз. – Он гостеприимным жестом показал в ту сторону, где был край участка, заросший ветлами.

Гурьбой пошли к дому. Ярцева Решилин буквально заворожил. Его размеренный голос, сухопарая жилистая фигура, угадывающаяся под просторной крестьянской одеждой.

Глеб вспомнил все, что читал и знал о художнике. Любая выставка – сенсация, попасть невозможно. А на выставках споры, споры до хрипоты. Пару репродукций решилинских творений Ярцев видел в каком-то журнале – не то Куликовская битва, не то битва при Калке, в общем, сюжет исторический.

Подошли к дому. За ним был разбит цветник. А дальше, за частоколом ветл, была вода. Она рябилась солнечными зайчиками, манила, притягивала к себе.

На высоком противоположном берегу горбатился лес, а мимо него стремительно летела на подводных крыльях «Ракета».

– Батюшки! – вдруг вскричала Ольга. – Потравит цветы!

Глеб обернулся. В зарослях настурции он увидел… барашка. Заметив бегущую к нему женщину, барашек взбрыкнул и пустился наутёк. Алик присоединился к погоне. Животное, ловко увёртываясь от людей, кругами двигалось по цветочным грядкам, запуталось в гибких лозах климатиса, обвившего декоративную решётку. И вот так, в попоне из листьев и сиреневых звёзд, угодило в руки крепкого мужчины, вышедшего из времянки, расположенной у цветника.

Барашек, жалобно блея, вырывался, но его держали намертво.

– Гляди-ка, – улыбнулся Леонид Анисимович, – шашлык сопротивляется!

Подошли запыхавшиеся Ольга и Алик.

– Вот чертяка, – вздохнула хозяйка. – Слопал три куста настурции.

– Губа не дура, – откликнулся Леонид Анисимович. – В Южной Америке это деликатес. Особенно почки и незрелые плоды.

– Ничего, – засмеялась Ольга, – сейчас сам деликатесом станет. Ты уж расстарайся, Алик, – обратилась она к поэту.

– Будьте спокойны, – заверил Еремеев.

– И сразу начинай, – продолжала хозяйка. – А то пока забьёте, пока освежуете…

– Не-не! – в ужасе замахал руками Еремеев. – Только не это! Чтоб я живое существо!..

– Ну и мужики пошли, – покачала головой Ольга. – Хоть помоги Тимофею Карповичу, – кивнула она на здоровяка, который продолжал прижимать к себе обречённого на заклание агнца.

– Увольте, – взмолился поэт. – Я даже смотреть не могу.

Хозяйка сделала жест здоровяку, и тот, держа барашка могучей рукой, пошёл за времянку.

– Откуда сей агнец? – спросил Алик.

– С Кубани, – ответила хозяйка. – Вчера земляки привезли.

Поднялись на застеклённую веранду. Исчезнувшая куда-то на минуту Ольга вернулась и протянула Леониду Анисимовичу деньги. Тот как-то очень профессионально развернул веером в руке купюры, затем полез в карман и, достав портмоне, протянул сдачу – рубль с копейками.

– Да что вы, – отмахнулась хозяйка.

– Нет, Оленька, – спокойно сказал Леонид Анисимович, – мне вашего не надо, вам – моего. Дружбе это не вредит, наоборот.

Она приняла деньги и стала разворачивать содержимое свёртков, закладывала в холодильник, стоящий тут же, на террасе. Пара батонов сырокопчёной колбасы, баночки с икрой, что-то ещё, завёрнутое в вощёную бумагу.

Переодевались для купания в комнатах нижнего этажа. Глеб понял, что ему досталась спальня. В ней стоял простенький шкаф для белья, скромная деревянная кровать, покрытая дешёвым байковым одеялом, и тумбочка с ночником.

На тумбочке лежала Библия в старинном кожаном переплёте с золотым обрезом.

«Интересно, чья это келья? – подумал Глеб. – Может, кого-нибудь из родителей Решилина?»

Он взял в руки книгу, с благоговением перелистал. На Глеба всегда производили сильное впечатление старинные издания, а это было позапрошлого века, с красочными заставками.

Когда Ярцев уже в плавках спускался по ступенькам крыльца, за времянкой раздался предсмертный крик барашка. Сердце кольнула жалость.

«Что ж поделаешь, человек живёт потому, что убивает животных», – настроил себя Глеб на философский лад и направился к воде.

За ветлами были широкие мостики на сваях. Стояло несколько шезлонгов. В одном из них сидел Решилин в тех же полотняных брюках, но без рубашки. На его голой груди висел золотой крестик. Другое кресло занимал пожилой мужчина в чёрных «семейных» трусах и соломенной шляпе.

Остальные гости, выходит, ещё переодевались.

– Лезьте в воду, она сегодня хороша, – посоветовал Глебу хозяин, почему-то посчитав излишним представить его мужчине.

– Спасибо, – ответил Глеб. – Немного остыну.

Действительно, надевать кожаный пиджак не следовало – запарился. Он устроился в кресле. Между Решилиным и мужчиной возобновился прерванный разговор.

– Что мы творим! – печально вздыхая, говорил гость. – Неужто трудно понять, что пора остановить разрушение памятников старины! Это варварство. Ей-богу, сто раз прав митрополит Киевский и Галицкий Филарет, когда говорит, что те, кто сегодня спокойно взирает, как разрушаются памятники нашей культуры, но не позволяет восстановить их, поступают не лучше тех, кто разрушал их в тридцатые годы. А в чем-то даже хуже.

– Это почему же? – прервал Решилин.

– Так те хоть не лицемерили. А эти говорят одно, а делают другое. А ведь ещё в Евангелии сказано: пусть у вас будет – да – да, нет – нет. Дорогой Феодот Несторович, если мы не опомнимся, не забьём во все колокола, то проснёмся однажды и увидим, что навсегда исчезла, погибла наша национальная культура! Потому что будет умерщвлён её дух, её любовь к отчей земле, её красота, её великая литература, живопись, философия!

– Верно, ох верно, Пётр Мартынович, – задумчиво кивал Решилин, зажав в кулаке клок бороды.

Они оба замолчали, глядя на воду. Глебу показалось странным, как можно на виду такой красоты вокруг высказывать эти безнадёжные слова.

– Где же выход, Феодот Несторович? – прижав руки к груди, вопрошал Пётр Мартынович.

– Вы сами ответили – звонить во все колокола, – сказал художник.

– Кто услышит, – грустно продолжал гость. – Возьмите, к примеру, реставрационные работы. К восстановлению историко-архитектурных сооружений относятся как к ремонту коровника или бани, честное слово! Не поверите, я специально заехал по пути в Москву в Кирилло-Белозерский музей-заповедник. Только на моей памяти его реставрируют пятнадцать лет. А работам конца не видно! Более того, угробили огромные средства, а толку? Из двадцати шести памятников, до которых, с позволения сказать, дошли руки реставраторов, сданы лишь три! Да и те в ужасном виде! Сплошные недоделки. Дверные коробки вываливаются, полы сгнили, цементная отмостка отошла от стен… На церковь Преображения шестнадцатого века смотреть больно: водоотвод ухитрились сделать так, что заливает южный и северный фасады, от побелки и обмазки остались одни воспоминания!

– Печально все это, печально, – покачал головой Решилин.

– Сердце кровью обливается! – воскликнул Пётр Мартынович. – Не восстанавливают, а губят! Представляете, ещё шесть – десять лет назад специальной комиссией было указано на губительное действие цемента при реставрации фресок – плесень от него идёт. Нет же, опять гонят цемент! Цементным раствором заполняют трещины, делают из него отмостки и даже полы!

Послышались голоса, и показались Вика, Леонид Анисимович и Алик. Довольно дряблое тело Леонида Анисимовича было покрыто светлыми волосами. А у Еремеева, несмотря на возраст, уже «прорезался» животик.

Вербицкая была в очень смелом купальнике.

«А что, такую фигуру скрывать грех», – подумал Ярцев, любуясь Викой.

Оказалось, что приехавшие с Глебом гости тоже не были знакомы с Петром Мартыновичем. Представляясь, Леонид Анисимович назвал свою фамилию – Жоголь.

– Предлагаю массовый заплыв! – весело провозгласила Вика.

Глебу было интересно посидеть и послушать беседу Решилина с его пожилым гостем, который, как выяснилось, был когда-то учителем Феодота Несторовича, но отставать от компании тоже не хотелось. И он бултыхнулся с мостков в воду вслед за остальными.

Вербицкая отлично плавала, но и Ярцев не сдавался. Отмахав метров сто пятьдесят, Глеб и Вика решили отдохнуть, перевернулись на спину.

– Тебе нравится? – отдышавшись, спросила Вербицкая.

– Спрашиваешь! – откликнулся Глеб.

У него была масса вопросов к Вике, но он задал один:

– Почему ты не ответила на моё послание? И на поздравление с Восьмым марта?

– Вот если бы мы были в Венесуэле… – сказала Вербицкая.

– А что? – не понял Ярцев.

– Там существует скидка на послания влюблённых. – Она улыбнулась. – Ты хоть и не мой возлюбленный…

– Нет, там правда так? – пропустил последнее замечание мимо ушей Глеб.

– Факт. Но при условии, что письмо будет вложено в розовый конверт.

– А если я обману и вложу в такой конверт не любовное, а деловое письмо?

– Для этого есть специальная служба контроля, которая имеет право вскрывать розовые письма, – сказала Вика.

– Значит, пожалела для меня шесть копеек, – деланно обиделся Ярцев.

– Шучу, конечно… Просто не люблю писать. Даже поздравительные открытки. Телефон – другое дело.

Под ними заколыхалась вода – накатила волна от проходившего теплохода.

– Как в колыбели, – блаженно произнёс Глеб.

– Чудо! – тихо откликнулась Вика.

– Послушай, а кто такой Жоголь? – не выдержав, спросил Ярцев, которому показалось, что Леонид Анисимович довольно ревниво относится к их отношениям с Вербицкой.

– Отличный мужик, – ответила Вика. – Мой друг. Удовлетворён?

Глеб почувствовал, что девушка его подзадоривает.

– Я не о том, – поправился он. – Где работает?

– Представь себе, замдиректора гастронома.

– Бывает, – произнёс Ярцев с усмешкой.

– Глеб, – фыркнула Вика, – тебе не личит быть обывателем. Лёня… – Она запнулась и поправилась: – Жоголь среди торгашей белая ворона. Между прочим, был пианистом, и неплохим. Не повезло человеку, в автомобильной аварии сломал руку. Раздробило кости… Все! Карьере конец.

– А-а, – протянул Глеб. – Понятно.

Ему стало неловко за свои намёки. Но то, что Вербицкая назвала Жоголя уменьшительным именем, не ускользнуло от внимания.

– Советую тебе подружиться с ним, – сказала Вика.

– Зачем?

– Пригодится, – не стала разъяснять она.

Глеб не понимал, зачем это ему может понадобиться. Вот сойтись бы поближе с Решилиным – знаменитость!

– Ну, если ты советуешь, постараюсь, – ответил он.

Поплыли к мосткам.

С участка тянуло дымком: Алик приступил к своим обязанностям. Решилин, сидя в шезлонге, рассматривал цветные фотографии, которые передавал ему Пётр Мартынович, извлекая из старенького портфеля. Жоголь, стоя сзади художника, тоже с интересом смотрел на снимки.

Феодот Несторович хмурился, вздыхал, недобро качал головой. Глеба разбирало любопытство, но из деликатности он оставался в сторонке.

– Варвары мы, что ещё сказать, – мрачно произнёс художник, отдавая Вике просмотренные фотографии.

Теперь и Ярцев мог видеть, что так возмутило Решилина.

Церковь с облупившимися стенами и обшарпанными куполами. Звонница без колоколов. Затем – росписи внутри храма. Они являли печальное зрелище: сохранились немногие, остальные были изуродованы временем и рукой человека. Особенно резанул снимок, на котором виднелась корявая надпись: «Тут был Костя Томчук»… Прямо на фигуре какого-то апостола.

Дальше шли на фотографиях увеличенные фрагменты – лики святых, части их одежды, пейзажа.

– Слава богу, с мёртвой точки уже сдвинулось, – сказал Пётр Мартынович. – Здание начали реставрировать, а вот с росписями загвоздка.

– Средств нет? – спросил Решилин.

– Деньги-то выделили, но не могу найти подходящих мастеров. Понимаете, Феодот Несторович, здесь нужна не просто имитация древних живописцев. Так ведь у нас обычно принято считать реставрацию. Я против такого подхода категорически! Чтобы восстановить эту красоту, нужен истинный художник, знаток! Это же памятники четырнадцатого века – расцвет русской иконописи. Вот, посмотрите…

Пётр Мартынович достал новый снимок.

Решилин долго смотрел на него и наконец тихо, торжественно произнёс:

– Господи, да этому творению цены нет!

Все сгрудились вокруг него, глядя на чудом сохранившееся изображение святого.

– Вот-вот! – заволновался Пётр Мартынович. – И я говорил! Может быть, даже сам Андрей Рублёв!

– Ну что вы, какой Рублёв, – замотал головой Решилин. – Санкирь! Обратите внимание на густо-оливковую гамму.

– А что такое санкирь? – полюбопытствовал Жоголь.

– Основной тон лица, – пояснил художник. – А их черты? Резкие, суровые. И все цветовое решение… Видите, как контрастируют темно-жёлтые и темно-синие одежды с широкими золотыми пробелами ярко-красных и зелёных тонов ореола. Конечно, не Рублёв! У него другая манера письма – мягкая, воздушная, утончённая. Вспомните хотя бы его «Троицу», «Спас в силах»…

– Так чья же это работа, как вы думаете? – Пётр Мартынович глядел на художника, как на оракула, не скрывая благоговения.

– Скорее всего, Даниил Чёрный, – отстранил от себя снимок Решилин. – Тоже, скажу я, талантище! Мастер от бога! Они были друзьями с Рублёвым. Вместе расписывали храмы. Некоторые источники утверждают, что он был учителем Андрея, как старший по возрасту…

Вербицкая вернула Петру Мартыновичу фотографии. От волнения тот никак не мог засунуть их в портфель.

– Феодот Несторович, дорогой, как же отдавать в руки каким-то ремесленникам такое сокровище? А ежели испортят? Может, посоветуете, кого пригласить?

– Надо подумать, – ответил Решилин.

– А сами? – Во взгляде Петра Мартыновича была мольба и надежда. – Лучше вас никто не справится! Заплатим хорошо, а уж…

– При чем тут оплата? – перебил его художник. – Вот если бы Рублёв! Он мне ближе. Да что там ближе – чувствую каждый его мазок, каждую линию.

Разговор неожиданно был прерван.

– Небось проголодались? – появилась из кустов Ольга. – Просим к столу. И поживее, шашлык ждать не может.

Повторять не пришлось – все дружно потянулись на участок.

Возле времянки был накрыт стол: свежие помидоры, огурчики, редиска, зелёный лук и разнообразная пахучая зелень. Глеб отметил, что из деликатесов, привезённых Жоголем, ничего не подали. Зато крепкие и прохладительные напитки имелись в изобилии.