Текст книги "Леся Украинка"

Автор книги: Анатоль Костенко

ПРОЩАЙ, ДНЕПР, ПРОЩАЙ, УКРАИНА!

В тот солнечный майский день, когда поезд должен был увезти Лесю на Кавказ, она незаметно вышла из дому, наняла извозчика до Владимирской горки. Был десятый час утра. От Трехсвятительской улицы широкая аллея вела к круглому деревянному помещению, напоминавшему огромный шатер степных кочевников. То была известная в те времена Киевская художественная панорама «Голгофа». Леся всегда приходила сюда, когда бывала в Киеве.

Медленно поднималась по широким ступенькам. Вокруг ни души. Тишина. Со смотровой площадки, огороженной невысоким деревянным парапетом, открывался легендарный мир. Давно знакомые сцены из жизни Христа, причудливо освещенные электричеством, потихоньку оживали. Опираясь на поручни, незаметно для самой себя Леся передвигалась по этому волшебному кругу, пока перед ее глазами не вынырнул из-за горизонта беломраморный древний Иерусалим, покрытый легкой, голубоватой дымкой. Но взор Леси приковывала не столица Иудейского царства, а дорога на переднем плане, по которой толпа устремилась к Голгофе. Впереди преторианская стража подгоняет осужденных на смерть. Каждый из них несет свой крест. Самый тяжелый достался изможденному, бледному бедняге…

Эта печальная фигура всегда чем-то влекла к себе Лесю. Может быть, своими мучениями, за которыми не чувствовалось ни страха, ни отчаяния, а только тоска, глубокая невысказанная тоска во взгляде.

Так было и десять лет назад, и тоже летом. И почудилось ей тогда, что тот, бледный, пошатнулся под непосильной тяжестью и в изнеможении упал среди дороги: «страдальца бледный лик еще белее и по нему сбегают капли крови».

«Эй, подымайся! Долго ль спать ты будешь?» – кричат преторианцы, и бичи обвиваются вокруг него, точно змеи.

«Не могу… Крест тяжел… Нет силы…» – несчастный простонал и лег лицом в дорожную пыль.

Легионер взмахнул бичом… Леся закрыла глаза и слышит, что он не ударил – кто-то остановил его:

«Стой!»

«Что нужно? Кто ты?» – заорал солдат.

«Я плотник. Этот крест был сделан мною, так я и понесу его. Давайте. За свой труд я не возьму с вас платы…»

 
Он поднял крест. Никто не помешал.
И плотничья спина вдруг распрямилась,
И руки ослабевшие окрепли,
И взгляд погасший загорелся снова
Великим, сильным и глубоким чувством,
И твердою, тяжелою походкой
Пошел с крестом работник на Голгофу…
 

Потом еще долго этот мираж не давал покоя.

На зиму поехала в Тбилиси, но и там ей виделась Голгофа при взгляде на синие Кавказские горы. Наконец не выдержала – взялась за перо. Так был написан апокриф «Что дает нам силу?», ставший началом триптиха в честь Ивана Франко…

Спустя несколько минут, оставив панораму, Леся шла по аллее парка. На самой горе присела на скамейке и задумалась.

Тихо. Воздух свежий, прозрачный. Небо торжественное, высокое. Днепр широко разлился и замер в своей вечной красоте. Казалось, вся вселенная вдруг остановилась, поразившись своему величию и очарованию.

Долго сидела Леся. Воспоминания незаметно сменяли друг друга, как тихие воды там вдали, на горизонте.

Наконец протяжно загудел на Подоле завод, возвещая о времени обеденного перерыва – двенадцать часов. Леся поднялась – пора возвращаться домой. Надо готовиться в путь. Бледные уста прошептали:

– Прощай, Днепр, широкий, могучий! Ты не раз успокаивал мою мятежную душу, даже на чужбине рассеивал туман моей печали. Поклон тебе…

Перед тем как выйти на главную аллею, остановилась. Еще раз повернулась лицом к Днепру, взглянула влево, на Щекавицу, Вышгород:

– И вы прощайте, мои милые горы… вечный памятник моей Украине…

У Михайловского монастыря Леся попросила извозчика проехать мимо Софийского собора, повернуть к Золотым воротам, а там по Владимирской, мимо университета.

Вечером в сопровождении родных и друзей Леся поднималась на вокзальный виадук. Красное солнце, как и тогда, в детстве, когда впервые приехала в Киев, прощалось с городом, лаская его золотыми лучами.

ГЕЛИОС, СПАСАЙ ТВОИ СОКРОВИЩА!

В двадцатых числах мая 1913 года Леся была в Кутаиси. Она жестоко страдала не только от приступов, вызванных смертельной болезнью. Был еще один источник мучений, который вместе с туберкулезом почек приближал трагический исход, – материальные недостатки.

Жалованье Квитки, по тем временам не такое уж и маленькое, не покрывало и половины всех расходов: ведь на его содержании были еще и родители. К тому же все жили в разных местах и почти все лечились. Какое-то время выручали деньги, оставленные Лесе отцом в наследство, но вскоре они были истрачены. Леся постоянно зарабатывала тяжким трудом, и это помогало как-то сводить концы с концами.

Родные Леси знали о таком тяжелом положении, пытались облегчить ее жизнь. Однако она отказывалась от помощи, так как считала несправедливым отрывать от заработка матери и сестер на содержание чужой семьи. Другое дело, если бы она сама заработала деньги!

Особенно обострилась ситуация в этом году. Во всех смыслах. Сегодня, 29 мая, температура с третьего дня не падает ниже 39°, голова раскалывается от боли. На столе гора рецептов, выписанных врачом еще пять дней назад. Но где взять деньги, чтобы выкупить лекарства? В доме ни гроша. Неделю назад Климент принес жалованье – 115 рублей. Не успели сесть за обеденный стол, как на пороге появилась долговязая фигура ростовщика – пришлось отдать 100 рублей долга. На второй день отдали и остальные – за квартиру. А на какие деньги жить? Леся собрала какие-то вещи, платья и продала за бесценок. Не деньги – слезы…

Вот и сейчас погоревала Леся и вновь к шкафу, чтобы какую-нибудь одежду продать, а то и обеда не будет. В это время стучит другой ростовщик. Долга того с наперсток, а шум поднял на весь двор. Потом нахально уселся за стол, вытащил из кармана засаленный блокнот и начал что-то записывать. Быстрые глазки барышника так и шарят по комнате – видимо, хорошо тренированы. Едва выпроводила непрошеного гостя.

О, как противно смотреть на все это и как тяжело переносить!

Немного успокоившись, Леся села за письменный стол:

«Милая мамочка! Ты пишешь, что уже выслала мне деньги, но их до сих пор нет… наверное, ты или тот, кто отправлял, что-то перепутали в адресе и деньги застряли на почте. А тем временем надо платить за квартиру, надо есть и пить да еще покупать хоть немного лекарств, потому что я болею… Вещи продолжаем продавать, но не всегда на них находятся покупатели…

Начала писать новый рассказ, – пишу, правда, понемногу, в интервалах между повышением температуры, значит, по утрам, и тогда, когда Клени нет дома, так как я скрываю от него, что работаю. Он считает, что это мне вредно, но спокойное писание прозы, я думаю, не приведет к беде. За стихотворения я пока не осмеливаюсь садиться, так как помню прежний опыт… Вот и обещанный этюд еще не начат… Я все же при всем этом не чувствую себя несчастной, и если бы Кленя не имел тенденции обращаться к ростовщикам, то я бы еще и не такую нужду вынесла…»

И в таких тяжелых условиях Леся не могла жить без творчества, без работы. Она безмерно завидовала людям, которые способны бороться, работать не покладая рук:

 
Как я завистью горела…
День и ночь они на вахте, —
Долог труд, а смена кратка,
День и ночь они в работе
Силы тратят без остатка.
 

Поэтические произведения Леся писала почти всегда в состоянии экзальтации, что требовало максимума энергии и нервного напряжения. Потому-то поэтесса взялась за прозу. Правда, она и раньше время от времени писала рассказы, новеллы и очерки. Сейчас она начала повесть «Экбаль-ганем».

Пробыв в Египте три зимы, Леся вынесла массу любопытнейших впечатлений об арабской жизни. Больше всего хотелось воссоздать существенные стороны быта: положение женщины в семье, воспитание детей. Эти мысли родились, еще когда она была в Гелуане.

Ольге Кобылянской. 21 марта 1913 года, «…кто-то не «горит» теперь, как горел над теми двумя драмами («Лесная песня» и «Каменный хозяин». – А.К.). Разумеется, совсем спокойно и теперь кто-то не пишет, но так гореть, как горел в прошлом году, не в состоянии, так как, вероятно, сгорел бы, но, видно, мой организм еще не хочет разрушаться до конца, говоря мне «довольно» при всякой попытке настоящей и упорной работы, и я должна покоряться. Не верю, чтобы так было до конца, надеюсь, что для меня еще вернутся дни труда и ночи мечтаний, но теперь… Закончу то, что должна кончить, и обращусь к более легкой работе над прозой… хотя мои критики и не хвалят моей прозы. Все же это будет «полезное», а я так мало написала полезного в своей жизни… Кому-то хочется написать одну новеллу, написать и детский рассказ на египетские темы, но не на древние, а на современные. Заинтересовала меня жизнь, вернее психология, здешних мусульманских гаремных женщин (в этом году я имела возможность узнать ее ближе) и здешних «детей улицы», которые вырастают прямо «под открытым небом» и на удивление самостоятельны и находчивы. Но и об этом сейчас не буду писать, пусть уже дома».

Повесть из жизни арабских женщин Леся Украинка не успела закончить, а детский рассказ – даже начать.

Тяжелое духовное и физическое состояние писательницы, грустное настроение явственно ощущаются в раскрытии, казалось бы, совсем «далекой» темы. Вот и в этом коротком символическом зачине звучат нотки автобиографического характера: «Итак, начинался египетский закат. Там солнце умеет сохранить вид победителя в последнее мгновение перед неминуемым поражением и так гордо и весело, без малейшей тени вечерней грусти, красочными дарами осыпает небо, пустыню, огромную реку и каждую мелкую песчинку своей любимой страны, так что даже за миг перед наступлением темноты как-то не верится в ее неизбежность».

В эту весну и лето Леся как никогда порывалась к писанию. Лето в разгаре, а здоровье все хуже и хуже… А что же будет осенью и зимой? Снова Египет? Но ведь в последний раз он не очень-то помог.

Потому и решили переезжать куда-нибудь в более благоприятную местность – скажем, в Среднюю Азию. Правда, там все незнакомое, и очень уж далеко. Зато повышенная зарплата для Климента, выделяются деньги на проезд. А главное – оба надеялись, что тот климат в какой-то мере заменит Египет – ведь там зима мягкая и короткая. И вообще, необыкновенно тепло и сухо: менее 200 миллиметров осадков в год, тогда как в Кутаиси примерно 1000.

– Может, проведя два-три года без перерыва в сухом краю, поправлюсь так, чтобы не быть инвалидом. Наверное, поездки в Египет в таком состоянии, как сейчас, мне противопоказаны, – говорила Леся.

Она думала о завтрашнем дне. Верила в него и надеялась, что будет жить. А тем временем положение становилось угрожающим. В письме Кривинюку Леся сообщала: «Дорогой Михаил! Посылку и деньги я получила, большое спасибо. Сразу не ответила, потому что совсем худо со здоровьем, да и сейчас едва пишу. Практически не поднимаюсь с постели… Ко всем болячкам добавилась еще и рвота, целыми днями тошнило меня, как на море в штормовую погоду… Это очень печально… К тому же все требует больших средств, и поездки, и лекарства, а где мне взять такие деньги? А лечиться должна, иначе и погибнуть можно…»

По всей вероятности, это было последнее письмо Леси. К вечеру того же дня стало совсем плохо. Тогда Квитка послал Лесиной сестре Ольге телеграмму: «Леся уже не может сидеть и вставать с постели. Обычная выдержка изменила ей, и она стала довольно капризной. Если посчастливится раздобыть денег, попытаюсь найти другую, более опытную прислугу. Нянек и фельдшериц здесь совсем нет…»

Узнав о катастрофическом состоянии дочери, Олена Пчилка бросила редакторские и издательские дела и вместе с младшей дочерью Исидорой приехала в Кутаиси. Лесю трудно было узнать – так измучила ее болезнь.

«Когда мы приехали, – вспоминает Исидора Петровна в письме автору этой книги, – Леся очень обрадовалась и, странное дело, даже как-то лучше стала себя чувствовать: начала спать ночью, а перед этим ее замордовала бессонница. Но улучшение было временным – всего несколько дней. Невыносимой для Леси была жара – она стояла тогда адская, ее даже здоровые с трудом переносили. Врач, приходивший ежедневно, считал состояние Леси безнадежным, однако для того, чтобы облегчить ее страдания, следует перевезти из Кутаиси куда-нибудь в горы, где было бы не так жарко…»

В минуты просветления Леся держалась бодро, даже выходила на балкон, разговаривала, шутила. И тогда казалось, что еще не все потеряно. Но о том, что она смертельно больна, говорил ее взгляд, поражавший своей остротой и необычайной настороженностью. Однажды в беседе с матерью Леся вспомнила о том, что хотела написать для альманаха «Арго» драматическую поэму о жизни древних египтян. И поэтесса диктует матери свой последний творческий замысел:

«В предместье Александрии живет семья греческая в то время, когда уже победила новая вера и, в свою очередь, стала притеснять и изгонять тех людей, которые веровали по-старому и любили древнюю науку…»

Здесь Леся, немного подумав, сказала:

– Может, лучше вместо «греческая» поставить «эллинская»? Допиши в скобках – «эллинская»…

Так был записан краткий конспект поэмы, в которой Лесе хотелось показать борьбу двух идеологий: новейшей христианской, которая опиралась на догматический метод и отражала стремления господствующей верхушки поработить народ, и старой эллинской, культивировавшей ум и красоту человека, предоставлявшей ему больше свободы.

По ходу рассказа она продолжала обдумывать его. Финал будущей поэмы, в котором дети греческого философа Теокрита прячут в песчаной пустыне отцовские папирусы, вначале звучало как проклятие. Но она изменила концовку:

– Нет, пусть «последним аккордом» будет молитва Гелиосу. Молитва, а не проклятие.

Теперь конспект заканчивался так: «Солнце встает. Оба встают на колени, обращаются с мольбой к Гелиосу – сохранить их сокровища. Возможно, настанут лучшие времена. Возможно, кто-нибудь когда-то разыщет эти сокровища и приобщится к мудрости великой:

– Гелиос! Спаси ваши сокровища! Тебе и золотой пустыне вручаем их!»

– Вот так будет лучше! Как только смогу писать, сразу же напишу и отошлю в журнал…

СУРАМИ. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Лесины силы таяли на глазах. Во вторник, 9 июля, Лесю наконец повезли автомобилем в Сурами.

Но и это не помогло. Через четыре дня мать в отчаянии пишет дочери Ольге: «Как и прежде, Лесе очень худо. Иногда кажется, немного легче, например, прекращаются рвоты, падает температура. Но все равно я теперь вижу, что хорошего в этом мало – наверное, от крайней слабости так получается. К тому же Лесин организм обманывает всех, даже врачей, тем, что благодаря полной ясности сознания Леся при малейшей возможности способна быть бодрой – даже веселой. Но все-таки ей очень плохо… Я теряю всякие надежды… Если бы не так ужасно далеко, может быть, следовало тебе приехать…»

В Сурами – небольшом горном курорте – поселились в красивом домике с балконом. И снова Лесе стало немного лучше:

– Она выходила, опираясь на мою руку, на балкон, – вспоминает Дора. – Там устраивалась в шезлонге и долго лежала, всматриваясь в открывающуюся перед ней панораму: горы, покрытые лесом, долину, собиравшую отовсюду горные потоки…

А еще через три дня Леся уже не могла есть и едва заставляла себя что-нибудь выпить. Единственное, что не вызывало отвращения, – мороженое из ежевики. К счастью, вокруг, в горах было много ежевики. Дора собирала ее и готовила мороженое.

– Все время у мамы, да и у меня, – рассказывала Дора, – надежда чередовалась с отчаянием. И снова где-то в глубине души теплилась мысль о чуде. Изводило чувство нашей беспомощности. Леся не теряла сознания, только по ночам иногда бредила. Узнав, что мама вызвала телеграммой сестру Ольгу, Леся страшно обрадовалась и с нетерпением ждала ее. Ночью спросила, когда именно приезжает ее любимая Лиля?…

Дора пошла на вокзал встречать сестру, а с больной остались мать и Квитка. Несколько раз Леся просыпалась и напоминала, чтобы не забыли покормить сестру:

– Дорога дальняя, и Лиля, наверное, проголодалась…

Наступал рассвет 19 июля (по новому стилю 1 августа) 1913 года и вместе с ним неумолимый конец. Рождался новый день, а Леся тихо угасала…

С вокзала навстречу первым лучам солнца спешили Лиля и Дора. Но уже было поздно.

Смерть Леси Украинки всколыхнула не только Украину. Вся страна провожала в последний путь певца свободы, человека, который неутомимо сеял в народе разумное, доброе, вечное. Слова скорби о том, кто призывал: «Вставайте, живые, в ком душа восстала!» – приносила нескончаемая телеграфная лента: из Петербурга, Тбилиси, Харькова, Одессы, Чернигова, Воронежа, Риги, Варшавы, Парижа, Женевы, Вены, Александрии, из многих других городов и сел. Свои соболезнования прислали общества, организации, учебные заведения, редакции, частные лица.

Тело поэтессы было перевезено в Киев. В похоронах «участвовали» и полицейские власти: они начали с того, что приказали срезать красные ленточки и отдельные «неблагонадежного содержания» надписи на венках, принесенных различными делегациями. Кроме того, запрещено было нести гроб на руках, это уже считалось демонстрацией. Нельзя было петь и произносить речи.

Такие меры полиции еще сильнее привлекли внимание киевлян: похоронная процессия росла, заполняя всю улицу.

Не полагаясь на своих помощников, конвой возглавил сам полицмейстер генерал Скалой. Вход на кладбище был оцеплен полицейскими, пропускали только родственников и близких. Тогда толпы народа прорвали полицейский кордон, превратив похороны в настоящую демонстрацию против темных сил самодержавия.

Речей над могилой Леси Украинки и в самом деле не произносилось, но похороны сами по себе были достаточно красноречивы. Народ увидел, что даже после смерти поэтессы – верного друга рабочих – ее имя внушает страх царскому правительству.

Похоронили Лесю на Байковом кладбище, рядом с отцом и братом Михаилом.

С тех пор прошло более чем полвека – не так уж и много времени, – а имя Леси Украинки стало легендарным. Ее поэзия не только не угасла, а, напротив, все ярче разгорается новым и новым огнем. Леся непоколебимо верила в то, что «мир идет к лучшему», – и не ошиблась. Великая Октябрьская социалистическая революция открыла миру путь к светлому будущему.

В этом новом, лучшем мире поэзия Леси Украинки нашла широкую дорогу к народным массам. Осуществилось ее гениальное предвидение:

 
Когда умру, на свете запылают
Слова, согретые моим огнем,
И пламень, в них сокрытый, засияет,
Зажженный в ночь, гореть он будет днем.
 

ВЕЛИКАЯ ДОЧЬ УКРАИНСКОГО НАРОДА

Максим Горький как-то заметил: «На примерах замечательной жизни мы должны учить людей героизму». Биография Леси Украинки, гениальной украинской поэтессы, поражающая мужеством, подвижничеством, революционным горением, давала и дает богатейший материал для воспитания в людях душевной красоты, благородства, высокого служения светлым идеалам человечества.

Документально-художественная книга Анатолия Костенко «Леся Украинка», предлагаемая ныне читателю, на основании большого мемуарного, эпистолярного и архивного материала раскрывает обаятельный образ поэтессы, рассказывает о многострадальной и славной жизни великой дочери украинского народа.

Вдумаемся только в основные факты биографии Леси Украинки, постараемся осмыслить их. Уже в раннем детстве Леся проявляет поэтическую одаренность, феноменальную память и способности к изучению языков. Свое первое стихотворение она написала в 9 лет, печататься начала с тринадцати. В детстве Леся заболела туберкулезом. Тяжелая болезнь на многие годы приковала поэтессу к постели, причиняла невероятные страдания. Но ничто не могло сломить ее духа. Семнадцатилетняя Леся пишет:

 
А может быть, все-таки я своей песней
Утешу того, кто безвестных безвестней,
От сердца пропетою песней моей
Зажгу утомленные души людей.
 

В глухие 80-е годы XIX века, в гнетущих условиях черносотенной вакханалии, на фоне идейного разброда и ренегатства националистической украинской интеллигенции, смело и мужественно выступила хрупкая, но полная внутреннего огня и страсти Леся Украинка. Уже тогда в устах молодой поэтессы явственно прозвучала идея преданности революционному долгу, ненависть ко всякому предательству, соглашательству, к националистической обособленности, к стремлению замкнуться в «своей» скорлупе.

На трудном творческом пути Леси Украинки возникли, казалось бы, непреодолимые преграды. Гнет царизма, упорная и жестокая политика угнетения украинского народа со стороны «своих» и чужих эксплуататоров создавали удушливую атмосферу, давили и топтали молодые побеги прогрессивной культуры, терроризировали лучших ее представителей. Но это не останавливает молодую поэтессу:

 
О, если б звон оков мог поразить, могучий,
Те заспанные, вялые сердца,
Покрыть стыдом чело, не ведавшее тучи,
Напомнить всем, что ждет оружие бойца.
 

Бойца, подлинного патриота, подлинного друга угнетенного народа ждет только оружие. Прочь всякие компромиссы, услужничество, пресмыкательство перед власть имущими! Нужна борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. «Нужно дорогу искать для идущих в тяжелом ярме», – говорит Леся Украинка в своих «Полночных думах» (1895). Поэтесса решительно отвергает старые, либерально-народнические пути, «бунт на коленях». Она ищет дорогу, ищет упорно, подвижнически. Все более уверенно утверждается Леся Украинка на революционных позициях. «Наше движение, – писал В.И. Ленин, – располагает теперь целой армией, армией рабочих, затронутых борьбой за социализм и за свободу, – армией интеллигентов, принимавших и принимающих участие в движении и разбросанных уже в настоящее время по всем концам России, – армией сочувствующих, с верой и надеждой взирающих на рабочее движение и готовых оказать ему тысячи услуг».[88]88
  В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т, 4, стр. 436–437.


[Закрыть] К этой армии и примкнула Леся Украинка, отдав все свои силы, свой могучий талант служению делу социализма, делу пролетариата. Поэтесса убеждается, что подлинным руководителем и организатором всенародной борьбы может быть только пролетариат и что борьба за социальное и национальное освобождение народа немыслима вне революционного социал-демократического движения, «Это мировое универсальное движение; без него украинская нация обойтись не может», – убежденно заявляет поэтесса в 1899 году.

В одном из писем начала 900-х годов, говоря о своем отношении к революционному социал-демократическому движению, Леся Украинка называет себя «связной». Это было, конечно, проявлением большой скромности поэтессы. Леся Украинка упорно работает над переводами произведений Карла Маркса и Фридриха Энгельса, читает и распространяет ленинскую «Искру», всячески способствует переброске через границу нелегальной марксистской литературы. Уже в конце 90-х годов поэтесса хорошо освоила методы конспирации, практиковавшиеся в революционном подполье; ее квартира в Киеве становится местом тайных сходок революционеров.

Творчество Леси Украинки служит революционному делу в прямом смысле этого слова. Ее призывные стихи органически включались в текст прокламаций, зовущих на бой с царизмом, с помещичье-капиталистическим строем. За поэтессой устанавливается негласный жандармский надзор; ее квартира неоднократно подвергается обыскам; произведения Леси Украинки преследуются цензурой, конфискуются.

Мужественный гражданский талант Леси Украинки одним из первых заметил и по достоинству оценил выдающийся украинский поэт-революционер Иван Франко.

Есть у Леси Украинки замечательное стихотворение, посвященное скромному кустарнику Saxifraga, обладающему, однако, чудодейственной жизненной силой:

 
Камень пробил он собой, тот камень, что все победил,
Что задушил и дубы,
И терновник упрямый.
Этот цветок по-ученому люди зовут Saxifraga,
Нам, поэтам, назвать бы его «ломикамень»
И уваженье воздать ему больше, чем пышному лавру!
 

Таково и творчество Леси Украинки: оно пробивало (и пробило) чугунные плиты самодержавия, твердыни царизма. «Промчалась непогода-буря грозой надо мною, но все ж не сломила меня и к земле не пригнула. Я гордо чело подняла», – писала поэтесса. И это не была декларация. Это составляло сущность ее жизни, ее творчества.

Кто же дал неистребимую силу духа этой физически слабой, хрупкой и нежной девушке? Сама поэтесса не раз думает об этом:

 
Кто гордость мне вложил вот в это сердце?
Кто даровал отваги меч разящий?
Кто приказал мне: не бросай оружья,
Не отступай, не падай, не томись!
 

Эту силу дал поэтессе народ, органическая близость к нему, самоотверженная любовь и уважение к народу, к его борьбе.

Литература, искусство, по убеждению поэтессы, должны поднимать людей на борьбу, вселять веру, чувство собственного достоинства. Гуманист тот, кто борется, кто зовет на борьбу. Гуманизм – не в жалости к «бедной жертве», не в заклинаниях против грабителей. Гуманизм – это борьба за искоренение грабительского строя, за полное уничтожение угнетателей.

Чувство ненависти к врагам народа, врагам отчизны, по убеждению Леси Украинки, такое же законное, священное человеческое чувство, как и любовь к людям. Больше того, любовь к народу – пустая фраза без активной ненависти к его врагам, без стремления поразить врага. «Любовь меня учила ненавидеть», – заявляет поэтесса устами одной из своих героинь. В стихотворении «Другу на память» (1896) Леся Украинка заявляет:

 
…Ненавидеть только тот боится,
Кто никогда глубоко не любил!..
 

Прислушайтесь, о чем поет, к чему призывает в «Старой сказке» (1893) любимец народа – его поэт и трибун:

 
Мужика сыра землянка.
Барский замок – на помосте…
Что ж, недаром говорится: —
У господ белее кости…
Любопытствуют крестьяне:
Всюду ль эти кости белы?..
Кровь прольется ль голубая,
Если нож вонзить им в тело?..
 

Художник, связавший свою жизнь с передовыми идеями века, не может быть в стороне от схватки, где решаются судьбы человечества. Идеи революции окрыляют, вдохновляют талант, придают ему силу и размах. Для такого поэта, как Леся Украинка, отказ от борьбы равносилен смерти:

 
Если бы хоть на минуту
Сбросил я железный панцирь,
Кровь бы хлынула потоком,
Жизнь моя оборвалась бы.
 

«Рабство особенно мерзко, если оно добровольно», – утверждает поэтесса. Покорное «несение креста» – это отрицание самой сущности человеческого достоинства, надругательство над высоким призванием человека.

Никогда еще стремление уйти от людей, стать в сторону от решающих битв не порождало великого искусства, – заявляет поэтесса. – Участие в борьбе за освобождение человечества является также и борьбой за исконные права поэзии. Разговоры об «общечеловечности» искусства без участия в борьбе за победу человечности – пустая и вредная болтовня. От бездействия к предательству – один шаг, – неоднократно напоминает Леся Украинка.

Смысл поэзии – быть с человеком, выражать все сокровенно человеческое. Поэзия, отделяющаяся от людей, от освободительной борьбы народов, перестанет быть поэзией. Подлинная поэзия должна тревожить душу, поднимать человека на уровень исторических задач эпохи.

Леся Украинка утверждает воинствующее человеколюбие как добрую наступательную силу. Сочетая в своем характере дар художника с темпераментом борца, Леся Украинка и в своем творчестве органически сочетала широту исторического кругозора с острым чувством современности.

Любовь к народу делает поэта бесстрашным; это не удальствог не поза, это сущность жизни. «Коль страшно вам – идите прочь с дороги!» – заявляет эта хрупкая девушка, горящая пламенем борьбы:

 
Я честь воздам титану Прометею,
Своих сынов не делал он рабами.
Он просветил не словом, а огнем,
Боролся не покорно, а мятежно…
Предвозвещая всем богам погибель.
 

Творчество Леси Украинки органически совмещало в себе личное и общественное, интимное и гражданственное. Революционная борьба для нее – это веление сердца, святая святых ее духовного облика. И эта пламенная гражданственность сочетается с глубочайшей нежностью, чарующей женственностью, неизбывной жаждой любви.

В поэзии Леси Украинки много трагической печали, хватающей за сердце скорби, иногда перерастающей в отчаяние:

 
Хотела бы выйти я в чистое поле,
К земле припадая, прижаться бы к ней
И так зарыдать, чтоб услышали звезды,
Чтоб мир ужаснулся печали моей.
 

Но печаль эта отнюдь не от разочарования поэтессы. Это печаль, идущая из глубин народа, закованного, порабощенного, веками угнетаемого и истязаемого. Такая печаль еще более усиливает стремление к борьбе, к самоотверженности и героизму.

Идеал свободы в концепции Леси Украинки исключал всякую систему угнетения, социального неравенства, господства меньшинства над большинством. Поэтесса ближе, чем кто-либо из украинских революционных мыслителей и писателей конца XIX – начала XX века, подошла к правильному, марксистскому пониманию значения интернациональной солидарности рабочих разных наций.

Где люди труда, где угнетенные, там для Леси Украинки братья, соратники, там свои, независимо от их национальной принадлежности. Любовь к родине и дружба народов – это одно могучее жизнеутверждающее чувство. Художественные произведения поэтессы, написанные на эту тему, насыщены таким горячим чувством дружбы, взаимопонимания, что и поныне не утратили своей жизненной правдивости, своей волнующей силы.

Леся Украинка выступила борцом за революционное единение и дружбу русского, украинского и других народов, страстным обличителем буржуазного национализма. Либералы и националисты – не что иное, как «рыцари телячьего ордена», «бараний хлев». Их отличает тупой эгоизм, подозрительность и вражда к трудящимся всех наций и народностей. Душевная гнилость, своекорыстие, двоедушие – вот, по мнению поэтессы, их подлинные качества. Ренегатство, измена, предательство особенно ненавистны Лесе Украинке. Какими бы «мотивами» ни оправдывался изменник, ему нет пощады:

 
…Иль теплый гад,
Распаренный на солнце, иль холодный,
Все мерзок он!..
 

Поэтесса никогда не призывала к «малым делам», к примирению с правящими классами и пресмыкательству перед ними. Идейные силы Леси Украинки – в ее могучей, неистощимой любви к отчизне, к народу, к родному языку, в страстной жажде счастья народным массам. Поэтесса с возмущением говорит о приземленности в литературе, о беспомощном копании в «мусоре жизни». Она резко критикует украинского писателя-националиста Винниченко за натурализм. Не ныть, не «смрадно чадить», не смаковать гнилье, а идти вперед, вдохновлять на подвиг. Сила литературы – в прозрении будущего, в утверждении будущего:

 
Там, на высотах непреодолимо
Я жажду знамя красное поставить,
Где сам орел гнезда не смеет свить!
 

И это не в отрыве от народа, от его борьбы, а именно вместе с народом, с его лучшими сынами:

 
…Я страну в просторе дальнем вижу,
Горящую, как светоч идеала,
Как светоч вечной правды…
…Я будущее вижу, век грядущий!
 

Силу прозрения будущего Леся Украинка, как и ее замечательные соратники – Иван Франко, Павел Грабовский, Михаил Коцюбинский, – черпала в великом учении марксизма, В своей политической и идеологической борьбе против царизма и капитализма, в разоблачении великодержавного шовинизма и буржуазного национализма, в пропаганде интернационального единения трудящихся Леся Украинка выступила как прямой союзник революционной социал-демократии.