Текст книги "Леся Украинка"

Автор книги: Анатоль Костенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

ДУМЫ И МЕЧТЫ НА РУБЕЖЕ ДВУХ ВЕКОВ

Осенью 1899 года Косачи переехали на Мариино-Благовещенскую улицу, ныне Саксаганского, 97. Леся на скорую руку оборудовала себе небольшой кабинет на новом месте и с головой ушла в литературные дела. На первом плане – заботы о сборнике стихов «Думы и мечты», готовившемся к изданию во Львове: чтение корректуры, изменения в тексте, дополнения и т. п. На этот раз книга печаталась под непосредственным наблюдением товарища и единомышленника Ивана Франко – известного фольклориста В. Гнатюка.

Семь лет разделяют первый и второй сборники Леси Украинки. Именно эти годы окончательно определили характер, идейную направленность ее поэзии. Если первая книга во многом еще отмечена печатью детского, наивного восприятия мира, то вторая свидетельствует о рождении зрелого поэта-лирика.

В первом же цикле стихов («Мелодии») читатель чувствует, что встретился с утонченным мастером слова, умеющим без малейшей фальши передать настроение неугомонной, «бунтарской» души. Можно заметить также близость поэзии Леси Украинки лирике Гейне и Мюссе. Чтобы выразить глубину и богатство эмоционально насыщенных мыслей, она с большим вкусом и тактом использует многообразие стихотворных средств их поэзии. Например, кольцевую композицию строф в стихотворении «Ночь была и тиха и темна». Или прием повторов, выделяющих, подчеркивающих ту или иную тему, мысль: «Вновь весна и вновь надежды», «Все ожило и все вокруг запело» и т. п. Сила и богатство поэтических выразительных средств ощущаются почти в каждом произведении этого цикла. Даже в маленьком стихотворении «Эта тихая ночь-чаровница» масса образов, эпитетов, сравнений.

Второй цикл, «Невольничьи песни», представляет собой дальнейшее бурное развитие общественной, гражданственной лирики, которая поражает своей актуальностью, гармонией содержания и лексики. С одной стороны, Леся звала современников к революционной борьбе, с другой – горькими, жгучими словами посылала проклятье пассивной, слабой и беспомощной части своего поколения, которая не решается вступить в борьбу с эксплуататорским строем:

 
Так, мы – рабы, рабов печальней нету!..
Мы – паралитики с горящими глазами,
Наш дух могуч, но плотью мы слабы,
Хоть крылья гордые за нашими плечами,
Но мы к земле прижаты, как рабы.
 

Жизнь – это жестокая, бескомпромиссная борьба с насилием и несправедливостью, а потому «к лицу ли крепостным, – говорит Леся, – голубки кротость: взор лучистый, ясный», когда нужен меч, ибо

 
Бар вразумить не сможет раб несчастный
Словами – красноречием своим.
 

Леся решительно вступала на путь собственного оригинального поэтического творчества. И все же никак не скажешь, что все ей давалось легко, без особого труда. Не раз терзали, больно ранили душу сомнения, пока снова не возвращалась вера в себя, в свой талант. Вот что писала она по этому поводу Ольге Кобылянской:

20 мая, 1899 года, Берлин, «…мне легко было выйти па литературную дорогу, так как я происхожу из литераторской семьи, но не меньше кололи меня поэтические тернии, а именно неверие в свой талант, трудные поиски верной дороги и тысячи других, о которых я не буду Вам говорить, так как Вы их, наверное, знаете. Что значит признание всего мира, если автор не верит в свою силу? Вспомните трагический диалог мастера с Женой в «Потонувшем колоколе» Гауптмана, когда жена убеждает его, что он великий мастер, ибо все люди, все авторитеты сказали, что его творение – венец всех творений, но мастер с отчаянной отвагой отвечает: «Nein, mein Werk war schlecht – ich weib ich fuhl».[44]44
  «Нет, мое произведение плохо, я знаю, я чувствую это!» (нем.).


[Закрыть] Действительно, нам только кажется, что кто-то другой может освободить нас от сомнений в нас самих, нет, этого никто не может сделать, только мы сами и то не всегда… Конечно, нам приятно, когда нас понимают, когда нас любят, но это не помощь, это порой большая награда, порой большое удовольствие, но это не всегда приходит post factum…»

Что это была не фраза, не традиционная автобиографическая сентенция, убеждают нас ее стихотворения, где время от времени звучат те же нотки сомнения.

Но ясное сознание общественного долга помогало преодолевать такие настроения. Лесе не впервые томиться «в тоске страшных ночей», не впервые ждать, когда «вспыхнет пламя в тех священных горнах, где закаляется железо для мечей…». Не это страшит. Главное – не смириться, не упасть:

 
И если сделаюсь я сталью в том огне,
Скажите: новый человек родился;
А если я сгорю, не плачьте обо мне;
Клинок непрочный все равно б сломился!
 

Итак, в преодолении сомнений, предательских приступов малодушия крепла сила духа, мужала воля борца. Леся с полным правом бросила вызов слепой доле, заявив, что «отнимает теперь у нее поводья жизни» и отныне жаловаться на нее не станет:

 
Полно отныне! Ни жалоб, ни плача,
Ни на судьбу нареканий, – конец!
 

Конец и сладким мечтаниям – новая дума, распустив свои крылья жар-птицы, манит, властно зовет туда, где

 
…беспощадно лютует во зле неусыпном война,
Люди там гибнут на поле жестокого боя…
Где я в неволе погибну в лихую годину,
Новая дума, с тобою и там будет рай!
 

В ПУТЕШЕСТВИЯХ: МИНСК, ПЕТЕРБУРГ, ТАРТУ, РИГА

В ту осень (1899) много времени и энергии поглотили общественные культурно-просветительные дела, прежде всего лекции в Литературно-артистическом обществе. 7 октября в присутствии 120 человек Леся прочла реферат на тему «Два направления в новейшей итальянской литературе» – это и была ее первая публичная лекция. Она сама удивлялась, что не испугалась такой массовой по тем временам аудитории (Леся вообще называла эстраду «каким-то Blutgertiste»[45]45
  Эшафотом (нем.).


[Закрыть]). Прошло полтора месяца, и она выступила с новым рефератом – «Малороссийские писатели на Буковине». Обе лекции были написаны и прочитаны на русском языке.

Леся Украинка – Ольге Кобылянской. 14 ноября 1900 года, «У меня теперь постоянная работа: пишу ежемесячные литературные обзоры для «Жизни»… Другая работа, не литературная, была бы более утомительной и, возможно, даже затормозила мое развитие, отрывая от чтения, и, что хуже всего, привязала бы меня к какому-нибудь постоянному месту, отнимая возможность неожиданных путешествий, без которых я не могу себе представить «нормальной» жизни. Само собой разумеется, я не собираюсь бросать беллетристику, этого даже моя натура не позволила бы, только много и постоянно заниматься беллетристикой никогда не могла, слишком она сжигает меня, и если бы, например, на протяжении года ежедневно писала стихи или художественную прозу, то мой Brennmaterial[46]46
  Горючее (нем.).


[Закрыть] был бы до такой степени исчерпан, что от меня осталась бы одна оболочка…

«Жизнь» дает мне хоть и не слишком большой заработок, но зато постоянный, и это для меня теперь довольно много значит».

Кроме заработка, этот журнал привлекал Лесю своей прогрессивной направленностью. Это, пожалуй, было главным в выборе печатного органа, в котором она сочла возможным сотрудничать. В полушутливой форме она писала по этому поводу сестре о том, что «кладет лапки» не куда-нибудь, а только на чистое место, где мои лапки не только мне одной могут послужить».

Именно в эти годы журнал «Жизнь» сплотил вокруг себя лучшие силы освободительного движения России. Здесь печатались статьи В.И. Ленина («Ответ г. П. Нежданову», 1899; «Капитализм в сельском хозяйстве», 1900). Литературным отделом, по существу, руководил А.М. Горький, и авторами «Жизни» были Чехов, Серафимович, Вересаев, Франко, Стефаник, Кобылянская. Журнал завоевал огромную популярность среди демократически настроенных читателей, а это, естественно, не могло не встревожить правительственные сферы. Вскоре департамент полиции потребовал закрыть журнал по той причине, что редакция и его сотрудники «не что иное, как революционный кружок». В апреле 1901 года редакторы были арестованы и сосланы, а в июне закрыт и сам журнал.

В своих статьях Леся Украинка осветила достаточно много актуальных вопросов и типичных литературных явлений, тесно увязывая их анализ с классовой борьбой, с революционным движением народных масс. В этих статьях весьма заметно влияние марксизма на их автора.

Так что последние месяцы истекающего столетия были чрезвычайно загружены работой. Надо много писать. «А если не пишу, то шью, когда не шью, то обучаю сестру Дору или еще кого-нибудь «началам премудрости»… С тех пор, как я в Киеве, редко могу уснуть раньше двух часов ночи».

А условия, в которых жила в то время Леся, были далеко не идеальными – маленькая комнатка на двоих с сестрой. Конечно, ей хотелось быть одной в комнате, но тогда бы остальные теснились еще больше. «Но я еще не так погрязла в эгоизме, чтобы пойти на это», – говорила Леся.

Совершенно неожиданно для нее выкроились «каникулы». Рефераты прочитаны, статьи для «Жизни» написаны, «Думы и мечты» вышли в свет, перевод поэмы Г. Гейне «Атта Троль» подготовлен, неотложные общественные дела завершены, и даже длинные письма кое-кому отосланы… Итак, свобода! А свободу Леся всегда охотно использовала для своих любимых путешествии.

Странно и непонятно возникает порой у человека влечение только к тому, что дается нелегко, ценой огромных усилий. А может быть, это закономерное свойство человеческой натуры? Леся очень любила ездить, причем как можно дальше, чтобы видеть новые края и города, знакомиться с неведомой жизнью. Это для нее большое благо, ее стихия. Не случайно же родственники и друзья шутя прозвали ее «boule vagabonde».[47]47
  Пуля-путешественница (франц.).


[Закрыть] И это при ее слабом здоровье, искалеченном организме! Да что там организм – «я хоть и беленькая, натура у меня цыганская, и мило мне бродить по свету», – говорила она. Может быть, эта страсть была унаследована от родителей и усилена семейными традициями: все Косачи постоянно в разъездах: отец – по служебным делам; мать – по семейным и литературным, дети – для продолжения образования.

Месяцами не поднимаясь с больничной койки, о каких только странах и континентах не мечтала Леся! Как же можно отказаться от поездок теперь, когда нога окончательно вылечена и немецкая хитроумная машина больше ни к чему. Прочь оковы! Салют мудрому немецкому эскулапу Бергману! Немедля ехать в Прибалтику, Северную Россию, Белоруссию – в края, которых еще не видала:

«…намереваюсь недели через три ехать на север к брату и Лиле, а еще по дороге думаю навестить того своего друга, у которого чахотка, – писала Леся Кобылянской 18 января 1900 года, – может быть, еще тетя Саша поедет со мной в Ригу, где живет старшая тетка, которой тоже «сделаю визит». Таким образом, надеюсь, что путешествие будет очень приятным… Перелечу такие просторы, что каждая среднеевропейская душа ужаснулась бы от одной мысли о них! Но что для меня просторы, с тех пор как я не ношу «оков»?»

4 февраля Леся выехала из Киева. Первую остановку она сделала в Минске, чтобы встретиться с Сергеем Мержинским. С ним она познакомилась в Крыму тремя годами раньше, по рекомендации известного в то время деятеля РСДРП на Украине Павла Тучапского. Мержинскому было тогда 27 лет, он производил впечатление человека серьезного, убежденного в правоте марксистского учения. Леся видела в нем единомышленника, человека, целиком отдавшегося революционной борьбе. Между ними возникло чувство взаимного уважения, дружбы и глубокой, преданной любви. Невеселая это была встреча – уже тогда он был серьезно болен. Через несколько дней Леся прибыла в Петербург, где училась в то время ее сестра Лиля.

В Петербурге Лесе было хорошо и интересно, только немного утомительно: расстояния там огромные, а дома не сидится. Хочется много увидеть, встретиться с людьми. Нашла старых знакомых, обзавелась новыми. Отнесла в редакцию «Жизни» рукописи статей «Два новейших направления в итальянской литературе» и «Малорусские писатели на Буковине». В журнале приняли Лесю очень тепло: «Редактор «Жизни» сам предложил мне писать в его журнале обзоры украинской литературы (поэтому я и дала ему буковинцев) и вообще отнесся ко мне очень хорошо, пригласил меня на вечернее редакционное собрание и разговаривал со мной en confrere,[48]48
  Как с собратом (франц.).


[Закрыть] как далеко не всегда относятся к пришельцам».

Виделась Леся и со своими земляками, живущими в Петербурге, – Славинским, Кистяковским, Карташевским, Цветковским и другими.

Вот небольшой фрагмент ее собственных петербургских впечатлений: «Была на балу Академии художеств, где видела и петербургский высший свет. Побывала в музеях. Изъездила Петербург вдоль и поперек на извозчиках, на конках и на «вейках» (крестьяне-эстонцы приезжают на масленицу катать развлекающихся петербуржцев)… Выехала я из Петербурга потому, что уже начала очень уставать, а сидеть там и никуда не выходить и нельзя и не стоит».

Из Петербурга Леся переехала в Тарту, где жил и работал в университете ее брат Михаил. Здесь она неожиданно попала в студенческую компанию (как раз отмечалась годовщина Шевченко). На вечере в университете читали рефераты, стихи, пели песни. Упросили и Лесю выступить со своими произведениями, даже принесли книгу ее стихов: «Я прочитала три стихотворения, а мне наговорили комплиментов – словно за тридцать. Признаться, дьявольски неловко быть в роли «знаменитой иностранки»…»

Посетив тетку Елену в Риге, Леся вновь заехала в Минск, к Мержинскому,

«ЗА НЕРАЗРЫВНОСТЬ ПРАВДЫ И КРАСОТЫ»

Леся Украинка была также мастером литературно-критического очерка. Почти все ее статьи на литературные темы глубоко пронизаны социальным содержанием и характерной общественно-политической направленностью. Все они, будь то обзорная статья «Два направления в новейшей итальянской литературе» или полемическая «Новые перспективы и старые тени», продиктованы злобой дня и все вместе до известной степени дают представление о методе, которым пользовалась Леся Украинка. Не следует, однако, здесь искать какую-то методологическую, строго последовательную систему: нужно помнить, что мы имеем дело со статьями поэта, а не профессионального критика, и что написаны они по заказу или «по поводу». Например, «Утопия в беллетристике» имеет сугубо исследовательский характер; «Новые перспективы и старые тени», «Европейская социальная драма», «Заметки о новой польской литературе» – обзорные статьи; «Два направления в новейшей итальянской литературе» и статья о писателе Винниченко – аналитические, свидетельствующие о незаурядной широте литературно-эстетических взглядов Леси Украинки; «Малороссийские писатели на Буковине» – критико-информационный популярный очерк, рассчитанный прежде всего на русского читателя.

Большая эрудиция и талант писательницы, проявившиеся и в области литературной критики, дали ей возможность выразить свои эстетические принципы. Внимательное чтение статей убеждает нас в том, что Леся Украинка хорошо знала не только упоминаемых там Платона, Маркса, Энгельса, Тэна, Леметра, Де-Вогюэ, Брандеса, но и многих других историков и критиков литературы, как западных, так и русских.

Вне всякого сомнения, статьи Леси Украинки – все вместе и каждая в отдельности – стоят несравненно выше декадентски-эстетствующих творений ее современников – критиков Евшана, Сриблянского, Никовского, а также примитивно-просвитянских писаний идеолога консервативного направления Ефремова. Можно смело утверждать, что она была новатором не только в поэзии, но и в литературной критике.

В статье «Утопия» в беллетристическом смысле»,[49]49
  Несколько позже писательница перевела ее на украинский язык для журнала «Нова громада» (1906, № 11 и 12), заново отредактировала и дала заглавие «Утопия в беллетристике».


[Закрыть] развенчивая клеветнические картины будущего социалистического общества, нарисованные буржуазными писателями, Леся Украинка спрашивает: «Когда же рассеется этот кошмар? Когда же появится искренний художник и покажет нам на «неизменном человеческом фоне» новые картины вполне художественной правды и неотрешимой от нее красоты?» В этих словах выражается сущность художественной литературы как социального явления, как идеологического фактора, утверждается единство, неделимость понятия правды и красоты как целого, ибо правда без красоты не будет искусством, а красота без правды вообще немыслима.

Понимая под правдой содержание произведения, а под красотой его форму, Леся Украинка считает их неразрывными. Она ставит в заслугу писателю, если в его сочинении «форма и содержание особенно гармонируют». И наоборот – решительно осуждает тех авторов, которые предлагают читателю «идеи» и «красоты» раздельно: «Когда читаешь эти романы, часто приходит в голову, что их авторы разделили свою работу намеренно на две части – беллетристическую и публицистическую, – причем очень редко обеим частям уделено особое внимание, а в большинстве случаев беллетристика играет такую роль, как сахар в микстуре, и достигает такой же цели. «Леа» Прево всецело относится к этому разряду романов-микстур, это conference[50]50
  Доклад, рассуждение (англ.).


[Закрыть] на феминистические темы, подслащенный мелодрамой».

Считая незыблемым законом творчества единство правды и красоты, поэтесса доказывала, что нарушение этого принципа пагубно для самого талантливого писателя, что оно всегда дает отрицательные результаты. Среди многих примеров, иллюстрирующих эту мысль, особенно ярким является критика книги Анатоля Франса «На белом камне».

Произведение Анатоля Франса по форме напоминает знаменитое сочинение Платона, состоит из ряда диалогов, произвольно связанных друг с другом, – говорит Леся Украинка, – и, таким образом, все это «игралище мыслей» превращается в ничто. С методологической точки зрения можно объяснить такой провал, – продолжает она, – классовой психологией автора, принадлежащего тому строю, которого он уже не уважает, а поэтому утешает себя тем, что, мол, всякий иной строй не лучше. Отсюда и те непривлекательные картины будущего общества, которые он рисует в своей книге «На белом камне».

Придерживаясь в своем творчестве критерия: правда – это жизнь, и притом жизнь постоянно изменяющаяся и развивающаяся, Леся Украинка не раз задумывалась о грядущем социалистическом обществе, пытаясь хотя бы в общих чертах представить его себе. Она твердо знала и верила, что оно придет, но когда и каким оно будет?

Именно поэтому она взялась за исследование мировой художественной литературы, посвященной прогнозам, «взглядам» в будущее свободного от непримиримых противоречий и эксплуатации общества, то есть литературы «утопического социализма». В той же статье подвергались анализу мечты человека о будущем, начиная с памятников древних времен и кончая романами и повестями Лесиных современников – Анатоля Франса, Метерлинка, Вильяма Морриса, Уэльса. Такое исследование было осуществлено впервые в истории не только украинской, но и русской литературы. И надо сказать, Леся Украинка хорошо справилась с этой задачей, проявила зрелость и прозорливость, увидев главные факторы, определяющие характер будущего строя и жизни в нем. Статья изобилует интереснейшими мыслями, раскрывающими мировоззрение Леси Украинки – человека, который считал борьбу за освобождение народа величайшей радостью и счастьем и даже страдания, неминуемо сопровождающие всякую борьбу, воспринимал как нечто необходимое и животворное.

Леся Украинка не принимала всерьез разрекламированных ранними утопистами наивных картин будущего рая, а еще решительнее отвергала буржуазно-мещанский «социализм», где господствует сытое благополучие, безделье и беззаботность, «ленивое счастье». О романе английского писателя Вильяма Морриса «Вести ниоткуда», в котором живописуется именно такой мещанский эдем, поэтесса пишет:

«Нам жутко в нем, нас томит это безоблачное счастье, наше воображение страдает от этой картины без теней, подобной длинной веренице египетских барельефов, лишенных перспективного ракурса и полутонов, мы чувствуем, что это не жизнь, а медленное умирание от счастья, от бесцельного, ненужного благоденствия. Эти люди пьют, едят, работают, даже любят друг друга, делают все это красиво, изящно, но, в сущности, они не живут. У них нет борьбы, этого непременного условия жизни, нет трагедии, углубляющей и осмысляющей жизнь. И мы готовы радоваться, когда автор посылает этим счастливым людям хоть изредка страдания и горе, так как это все-таки всплески жизни среди мертвого моря полного благополучия. Но автор успевает уверить нас, что эти всплески мимолетны, что это не возмутит сколько-нибудь серьезно вечного покоя, и мы готовы верить, что это действительно последние судороги умирающего человеческого духа».

Каковы же в конечном счете перспективы человечества в этом Моррисовом раю? Люди достигли высшего материального благополучия, а что дальше? Какими целями они будут жить? Эти люди стали подобны богам, но это умирающие боги! Утопия Морриса – настоящий Gotterdammerung,[51]51
  Закат богов (нем.).


[Закрыть] несмотря на яркий колорит и отсутствие теней. Может быть, действительно такова будет смерть человечества, спрашивает Леся Украинка, изо всех смертей она, пожалуй, самая изящная, но все-таки грустно думать о ней и нет желания стремиться к ней самим или подвигать к ней других.

Она признается, что не понимает этих людей, как и они, очевидно, не поняли бы пришельцев из XIX века, хотя им знакома их история. Почему же возник такой тупик? Дело в том, что эти будущие люди Морриса вовсе не люди, а «манекены для примерки красивых платьев, автоматы для производства общественно необходимых работ и изящных игрушек».

Как же случилось, что такой известный художник и писатель, как Вильям Моррис, низвел роль искусства к простой забаве, ведь в созданном им обществе оно служит только развлечением? Отвечая на этот вопрос, Леся Украинка считает нелишним напомнить о целях искусства, основных законах его развития, которые действительны в любой век и при любом строе.

Искусство отображает жизнь. Какова жизнь, таково и искусство. Что можно требовать от «искусства там, где нет конфликтов, нет борьбы, нет контрастов, почти пет страдания»? Если у человечества нет цели, то нет ее и у искусства. Поэтому «украшательская» роль искусства в таком обществе является единственно реальной и оправданной. «Моррису не оставалось другого выхода, – продолжает писательница, – если он хотел следовать логике своего замысла создать на земле мир, «идеже несть ни печали, ни воздыхания», – что делать искусству в таком мире? Превратиться в декорацию, приняв за образец утреннюю и вечернюю зарю, раскраску и формы растений и прочие эффекты в сфере явлений природы…»

Читая сегодня статью «Утопия в беллетристике», являющуюся, по существу, социологическим изысканием, нельзя не удивляться тому глубокому проникновению Леси Украинки в сложнейшие проблемы современности, которое помогло ей, поэтессе, молодой женщине, высоко подняться над многими писателями-современниками. Нельзя не восторгаться ее верным реалистическим пониманием, хотя бы в общих чертах, главной идеи будущего социалистического общества. И нельзя не видеть в этих изысканиях насущной политической потребности. Ведь это было время, когда каждому сколько-нибудь мыслящему человеку было ясно, что мир меняется, что он должен измениться. И этому человеку надо было знать, каков тот, другой мир, идущий на смену старому. Пусть он наступит не сегодня, но ему надо знать, за что он должен бороться. Ученые идеологи предлагают ему научные схемы, строят планы, подсчитывают pro и contra, но «массам, жаждущим пророческого слова», нетерпеливому народу этого мало, он ищет «знамений времени».

Народная масса «хочет осязать будущего человека». «И она, – пишет Леся, – права! Ей надо знать или хотя бы предвидеть того, кому она готовит путь, перенося труды и лишения не только невольно, но часто и сознательно, ей нужна хоть мечта, хоть видение, чтобы не впасть в отчаяние. От нее требуют сознательности, ее бранят за косность, восхваляют за героизм, так неужели же ей примириться с ролью «пушечного мяса», «святой скотинки», идущей неведомо за что и за кого на героическую смерть? Она имеет право доискиваться, додумываться, кто будут эти будущие люди, которые на фундаменте ее тяжелых страданий построят свое новое здание? На что будет похоже это здание – на строгий белый храм, на серую, скучную казарму, на идиллический, расцвеченный веселыми красками коттедж или на грандиозный народный дом, где все краски, линии и формы сольются в жизненную гармонию? Кто будет жить – братья ли наши по духу или чужие, которые будут смотреть на наши скорбные тени с высоты своего неизвестно чем заслуженного счастья с обидной улыбкой снисходительного презрения? Ни схема, ни чертеж, ни выкладка, никакая наука не дают нам живого образа, который мы могли бы любить или ненавидеть, благословлять или проклинать. Это может сделать только живое человеческое чувство. А ведь это необходимо, чтобы жить не только интересами своими и своего поколения. Чтобы любить дальнего своего (подчеркнуто мной. – А.К.), жертвуя ради него и ближними и самим собой, надо знать, за что его любить, иначе это будет рабство перед неведомым».

Освещать путь к будущему, укреплять веру и желание, бороться за него – вот к чему призывает своих коллег Леся Украинка. И призывает читателя не верить пессимистам и клеветникам, порочащим великие идеи будущего социалистического общества. «Мы склонны видеть, – писала она по этому поводу, – в этой мрачной фантазии не столько искренний пессимизм души, одержимой мировой скорбью, сколько брюзжание представителя одряхлевшей общественной группы и желание напугать во что бы то ни стало своих читателей мнимыми ужасами социализма».

Требуя от современного писателя активного отношения к действительности, поэтесса осуждает отрешенность и безразличие, невмешательство и беспристрастность. Она остро полемизирует с Анатолем Франсом, с его идеалом беллетриста – «не желать и не бояться» осуществления всякого идеала. Кому безразлична мысль о возможности более справедливых или же более невыносимых форм человеческой жизни, тому лучше не браться за перо, чтобы писать «утопию», так как она «своим мертвым духом будет только угашать живой дух читателя».

Писать о будущем должен только тот, кто способен чувствовать счастье и горе, борьбу и победы «дальнего своего» на расстоянии будущих веков, кто умеет распознавать не только кристаллы и окаменелости человеческой психологии, называемые «моралью», но и переменчивые индивидуальные формы ее, кто имеет способность и смелость воплощать их в живые образы. Писатель несет большую ответственность за будущее общество, за его приближение, за веру в него:

«Ученый скажет нам, верны ли эти пути, точно ли они ведут к намеченной нами цели и достижима ли эта цель вообще, публицист скажет, справедливы ли эти пути и полезна ли цель, но только беллетрист или поэт может сказать нам о терниях и цветах новых путей, о пятнах и лучах новых светил, вместе с ним мы будем жаждать и бояться, любить и ненавидеть, будем жить не только в настоящем и прошедшем, но и в будущем, но и в вечности, насколько она доступна нашему воображению. Кто открывает будущее нашему чувству, тот расширяет пределы вечности нашей души».

Статья эта привлекла к себе огромное внимание прежде всего глубиной социологического анализа современных литературных процессов в теснейшей связи с эпохой и ее идейно-политическими тенденциями. Огромное значение этого критического обзора не столько в литературной информации, сколько в подходе и понимании идейной сущности процесса. Не так уж важно, в конце концов, о какой литературе – итальянской, французской или немецкой – здесь идет речь, важен аспект и направленность, важна методология автора. В итоге Леся Украинка показывает типичное для буржуазного общества явление: в одном обществе две разные литературы, две культуры, противоположные по своему содержанию.

Для характеристики этих двух направлений, особенно ярко проявившихся в конце XIX века, Леся Украинка выбрала двух писателей – Аду Негри и Габриэля д'Аннунцио. Первая представляла пролетариат, второй – аристократию. Оба они принадлежат одной и той же литературной эпохе, сжато охарактеризованной в начале статьи с некоторыми историко-литературными экскурсами в прошлое. Там больше всего ее интересует Джозуэ Кар-Дуччи – писатель, повлиявший на Негри и д'Аннунцио. Но как же получилось, что они пошли совершенно разными дорогами?

«Ада Негри и д'Аннунцио, – пишет Леся Украинка, – личности диаметрально противоположные по идеям, по симпатиям, по темпераменту и, наконец, по происхождению. Ада Негри – поэтесса-плебеянка, д'Аннунцио – поэт-аристократ. Принадлежа к двум враждебным лагерям, оба они обладают сильным классовым самосознанием. Ада Негри родилась в бедном уголке Италии… Отец был сельским рабочим. Он умер в общественном госпитале, когда дочь его была совсем еще маленьким ребенком… Мать была рабочей на прядильной фабрике. Рано оставшись вдовой, вынуждена была вести жестокую борьбу за существование… Габриэль д'Аннунцио – потомок древнего аристократического рода и любит с гордостью вспоминать о своих родовитых предках».

Но объяснения не исчерпываются одним социальным происхождением. Есть и другие важные факторы, определяющие credo писателя. Одним из них является литературное влияние. Касаясь этого вопроса, Леся Украинка понимает его не как простое подражание, а как определенную трансформацию подряжаемого, причем эта трансформация есть явление не «чисто литературное», но еще и социальное. Она хорошо понимала, что литературный стиль не является чем-то неизменным, стабильным.

Леся Украинка придерживалась мнения, что один и тот же источник влияния может оказывать различное воздействие на писателей. Так произошло и с влиянием Кардуччи на своих учеников, тем более что его творчество не было монолитным – на нем лежала печать раздвоенности. Дело в том, что Кардуччи хоть и был поэтом-республиканцем, но его демократизм был слабым, маловыразительным, что в конечном счете привело его в лагерь официальной идеологии, принесло ему лавры академика-лауреата. Творческий генезис Ады Негри Леся выводит от Кардуччи-демократа, а писательскую линию д'Аннунцио – от Кардуччи-академика. При анализе идейно-художественного содержания произведений обоих писателей она показывает свою огромную эрудицию и незаурядную способность к тонким наблюдениям психологии поэтического творчества.

Прежде всего Леся Украинка отмечает, что Негри является поэтессой экспрессивного настроения. В ее творчестве больше музыки, чем живописи. И далее: «Ада Негри – поэт резких контуров и цельных тонов. Синтез у нее значительно преобладает над анализом. Она не подыскивает фактов для иллюстрации своих идей, – напротив, поразившие ее факты возбуждают внезапно мысль и чувство. Она не гоняется за новыми ощущениями, каждому налетевшему чувству она отдается со страстью, беззаветно». Поэтический темперамент д'Аннунцио является полным антиподом этому энергичному характеру.

Любопытно то, как «два таких противоположных темперамента – Ада Негри и д'Аннунцио – реагируют на окружающую их среду и на общие, воспитавшие их условия». В конце XIX века Италия переживает глубокий идеологический упадок. Литература в растерянности, большинство ее представителей просто «ушло от зла»… «Только двум писателям этого времени принадлежат «новые песни» – декаденту д'Аннунцио и Аде Негри, которую я затрудняюсь отнести к какой-нибудь из современных школ». Исходный пункт в оценке окружающей действительности был для них общим: резкое осуждение существующего буржуазного строя. На этом их общность и заканчивалась.