Текст книги "Леся Украинка"

Автор книги: Анатоль Костенко

Анатоль Костенко
Леся Украинка

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕДКИ, ОТ ГЕРЦОГА ДО КАЗАЦКОГО СОТНИКА. ДРАГОМАНЫ. ДВА БРАТА: ПОЭТ И ДЕКАБРИСТ

Род Леси Украинки – и по отцовской и по материнской линии – корнями своими уходит в глубь веков. В его богатой истории смешалось все: герцог из Боснии и «бродяга из Греции», известный польский шляхтич и дочь хорунжего казацкого войска, переяславский старшина и юнкер-декабрист, помещики и общественно-политические деятели. Были среди Лесиных предков верные слуги господствующего строя, были лояльные, но были и бунтари. Чем ближе к Лесе – тем больше бунтарства.

Отцовский род Леси Украинки происходил из Боснии, расположенной у побережья Адриатики; в XIV–XV веках он играл важную роль в истории своего края. Во времена распада королевства Тврдка Первого род Косачей сумел сохранить за собой округ Захулмья. Позже, в 1444 году, властелин Захулмья Стефан Косач выхлопотал для себя у германского императора Фридриха титул герцога, и отсюда весь его округ стали называть Герцеговииой. Вскоре Герцеговину завоевали турки, однако название так и закрепилось на века. Одни, чтобы сохранить своя привилегии, приняли мусульманскую веру, другие же отправились искать счастья в чужие страны. Среди них и Косачи: они пошли служить польским королям. Петр Косач – польской короны шляхтич – даже отличился в войсках Яна Собесского, которые победили турок в 1673 году под Хотином, а в 1683 – под Веной.

Однако приверженец православной веры Петр покинул Польшу и перебрался на Украину. Его хорошо приняли, назначили сотником Стародубского полка. И сын его, и внук служили там же. А после ликвидации украинской автономии (1781 год) бунчуковый товарищ (одно из званий казацкой старшины) Стефан Косач стал предводителем дворянства Погарского уезда. Вообще-то все Косачи осели на Черниговщине. Лесин прадед Григорий (род. 1764 г.) поселился в городе Мглине, находящемся на крайнем севере Черниговщины (ныне – Брянская область).

Здесь же, в Мглине, в 1841 году родился отец Леси Украинки Петр Антонович Косач. Семья была большая, а поместье маленькое, а потому дети, как только подрастали, стремились пробить себе дорогу собственными силами. Петр поступил в Петербургский университет, но через два года вынужден был перевестись в Киевский, спасаясь от преследований за участие в студенческих волнениях 1861 года.

По окончании университета Петр Косач был причислен к министерству юстиции. Спустя год его назначили председателем Новоград-Волынского собрания мировых посредников.

Род по матери – греческий. Еще в первой половине XVII века судьба забросила на Украину одного «бродягу из Греции» – человека молодого, грамотного да к тому же и храброго. В 1648 году, как только вспыхнуло восстание против польского гнета, он сразу же присоединился к войску запорожскому. Сплав храбрости и здравого рассудка принес признание казаков, и вскоре Богдан Хмельницкий предложил ему должность драгомана, то есть толмача – переводчика при гетмане. С тех пор прозвище «драгоман» стало собственным именем.

Драгоман достиг положения казацкого старшины, женился и поселился на Украине навсегда. Архивные документы свидетельствуют, что значковый товарищ, чин которого мог быть приравнен к чину прапорщика, Стефан Драгоман, Лесин прапрадед, в 1756 году был избран переяславским старшиной, «яко человек зацный и достойный». Стефан Драгоман еще кое-что помнил о своем происхождении: например, писал свое имя, фамилию греческими буквами.

По приглашению гетмана Разумовского Стефан Драгоман переехал в Гадяч. Здесь он женился на дочери казацкого старшины Колодяженского, который имел большую усадьбу в Гадяче и имение в селе Будища. Аким, Стефанов сын, унаследовав земли матери, накрепко прирос к этим местам, и село Будища «стало семейным гнездом Драгомановых».

У Акима было три сына и дочь. Старший пошел по стопам отца – остался вести хозяйство в имении. Младшие же отправились в Петербург – учиться и служить: Петр (род. 1802 г.) поступил в юридическую школу, а Яков (на год старше) – в военную. Способные, веселые, общительные юноши быстро «обросли» друзьями. Жизнь их сложилась по-разному, но оба оставили по себе добрую память.

Яков Драгоманов принадлежал к «Товариществу объединенных славян», был участником декабристского движения. В день восстания на Сенатской площади он находился в госпитале, и это спасло его от каторги. На следствии Яков Драгоманов держался достойно, открыто заявив, что источником его революционных убеждений является недовольство существующим строем.

Как ни странно, но следственная военная комиссия представила суду весьма доброжелательное заключение по делу Драгоманова. Петропавловская крепость, затем отправка в Староингерманландский полк 3-й пехотной дивизии «под строгий надзор полкового, бригадного и дивизионного начальства» – таков был приговор суда. Однако через некоторое время Яков тяжело заболел, был уволен из армии и жил на Севере «под строжайшим секретным надзором» до самой кончины (1840 г.).

И Яков и Петр Драгомановы еще в юношеские годы проявили склонность к поэзии. После катастрофы 1825 года в стихах Якова звучат преимущественно пессимистические мотивы. Это и не удивительно. Двадцать три года, а кажется, что все уже позади: мечты о свободе народа, личная жизнь…

 
Здесь хлеб мне насущный, как яд, нездоров;
Здесь воздух чужой не навеет прохлады,
Здесь волю купи и дыханье купи —
Я чахну, прикован, как пес, на цепи.
 

Даже воспоминания о родном крае, о милых сердцу местах не приносили утешения:

 
Покинув дикий шум, шум славы боевой,
Два раза посещал я милые могилы
И мирный кров родной,
Бродил в развалинах, угрюмый и унылый,
С тоскующей, с растерзанной душой.
Нашел ли я там сердцу утешенье?
Там пусто все, там ветер завывал…
 

Видимо, при содействии друзей и брата Петра, который жил тогда в Петербурге, ему удавалось время от времени публиковать свои стихи в периодической печати, в альманахах – «Северном Меркурии», «Гирлянде», «Сыне отечества».

Декабристу Драгоманову не суждено было стать великим поэтом, он не смог «на скованных страданиями крыльях» подняться ввысь. Достигла вершин поэзии внучка его брата – Леся Украинка… Она вобрала в себя р. се творческие силы предшествующих поколений семейства, дала им стальное острие, да такое разящее, что все страдания, внезапно обрушившиеся на нее, не в силах были сковать полет ее поэтической мысли.

Петр Драгоманов служил юристом при военном министерстве. Он получил отличное образование, знал иностранные языки и выступал, как и его брат, со стихами и рассказами в журналах.

Впрочем, его не очень-то привлекала служба «на благо царя и отечества», не прельстила его и жизнь в столице – в 1838 году он возвращается на родину и женится на дочери соседа помещика Ивана Цяцки – Елизавете. Тогда же Драгомановы выиграли важный иск у Разумовских: им были возвращены земли, отторгнутые у Колодяженских во времена гетманства Кирилла Розума. На свою часть денег Петр отстроил семейную усадьбу в городе и оттуда управлял хутором, расположенным в нескольких верстах от Гадяча. Усадьба Драгомановых сохранилась до наших дней.

В детстве, да и в зрелые годы Леся проводила здесь прекрасные летние месяцы. Здесь же родилась и выросла ее мать. Отсюда, из отчего дома, ушел на нелегкие поиски истины дядя поэтессы – известный ученый и общественно-политический деятель Михаил Петрович Драгоманов.

А вот и гора над рекой, воспетая в стихах Якова Драгоманова:

 
Далеко видит взор с обрывистой горы,
Где ветхий монастырь убогою главою
Глядит на пышные окрестные ковры,
На прелесть дикую. Под этою горою
Кипит и пенится великолепный Псел,
Как мило вы над ним, дремучие дубравы,
Склонились с берегов! Но волны величавы,
Оставя вашу сень, плывут в зеленый дол
Искать других картин, искать и новой славы…
 

А позже на этой высокой горе будут собираться молодые энтузиасты литературного кружка «Плеяда», мечтать о счастье народа, о литературной славе своей родины. А сколько ярких вспышек поэтической мысли помнит эта гора…

НОВОГРАД-ВОЛЫНСКИЙ. ПОЕЗДКА В КИЕВ

Место службы – Новоград-Волынский, но Петр Косач все чаще и чаще приезжает в Киев. Дело в том, что товарищ по университету Михаил Драгоманов познакомил его со своей молоденькой сестрой. Ольгой, которая с одиннадцати лет обучалась в пансионате и после его окончания жила вместе с братом. Здесь и встретилась она со своим будущим супругом. А в следующем, 1866 году, сыграли свадьбу Ольги Драгомановой и Петра Косача.

Это была на редкость дружная семья, где с уважением относились к интересам и увлечениям друг друга. Ольга писала стихи и рассказы, публиковавшиеся преимущественно за границей. Позже она стала известной читателям и на родине под именем Олены Пчилки. Творчество ее никак не назовешь выдающимся, однако это было явление примечательное.

В Новоград-Волынском молодые Косачи поселились на Корецкой улице, а через два года переехали на Случанскую. Здесь и родилась 13 февраля (по старому стилю) 1871 года будущая великая поэтесса.

В своих воспоминаниях Олена Пчилка писала, что через два года семья сняла у польки пани Завадской целую усадьбу: «Это был лучший из домов звягельских, где мы, Косачи, жили: ведь у Завадских-то мы имели очень большой, хотя и одноэтажный дом, да к тому же роскошный сад, тоже очень большой… Сад был в какой-то степени запущен, но благодаря этому гулять здесь еще приятнее: вольготно в нем и фруктовым, и всяким прочим деревьям – липам, тополям. Да еще целые заросли сирени разных сортов, жасмин, цветы долголетние… Нашим малым детям было так хорошо в этой чудесной обители! Собственно, ради детей мы и снимали усадьбу у Завадских…»

Был у Леси брат Михаил (Миша, Михасъ) на полтора года старше ее. Всю жизнь их связывала сердечная дружба. До тринадцатилетнего возраста Михаила (пока он не уехал учиться) они были неразлучны: вместе играли, читали и учились. За это их дома в шутку называли общим именем – Мишелосие (Лесю до пяти лет звали Лосей). В 1875 году она самостоятельно прочла первую книгу – «Разговор о земных силах» Михаила Комарова, а на шестом году жизни научилась писать; уж очень ей хотелось вести переписку с родственниками, прежде всего с бабушкой.

…Ранним мартовским утром 1876 года со двора молодых Косачей выехала кибитка, повернула влево, а спустя несколько минут затарахтела по широкому ухабистому тракту, оставив позади Звягель (старое название Новоград-Волынского). Зима была на исходе, но дни еще коротки, и надо было спешить, чтобы засветло добраться до железной дороги – до Шепетовки полсотни верст.

Леся видела, как кучер время от времени взмахивал кнутом, и тогда копыта мелькали быстрее. Она пристально всматривалась в серую ленту дороги, теряющуюся где-то там, вдали, среди проталин побуревшего снега, – ведь ей впервые предстоит такой дальний путь. Правда, когда-то Леся побывала в Киеве, но это было так давно и была она тогда такая маленькая, что ничего уже и не помнит. Киев знаком ей по рисункам в очень толстой и тяжелой книге, которая лежит на столике в маминой комнате. Михася, старшего брата, больше всего восхищает колокольня Печерской лавры: высокая – облака задевает. И еще солнечные часы во дворе Киево-Могилянской академии на Подоле…

А Лесю привлекает другое – тот рисунок, где изображен глинистый, желтовато-белый крутой обрыв, сверху – толстенные развесистые дубы, а внизу – широкий синий Днепр, должно быть в сто раз шире Случи, которая протекает сразу за их усадьбой. Как лебеди, плывут по Днепру кораблики под белыми парусами, распятыми на высоких мачтах…

Леся часто разглядывала на картинке и большой красный дом с колоннами. Здесь учились когда-то ее отец и дядя Михаил. Дядя сам потом обучал в этом университете взрослых, которых зовут студентами. Раскрывая альбом в этом месте, Леся долго всматривалась в картинку, словно ждала: вот-вот на этих широких ступеньках появится высокая; статная фигура ее дяди.

Но с ним случилось что-то недоброе. Из-за этого мама грустит, даже приболела немного. Леся слышала, как однажды в разговоре она сказала: «Надо свезти детей в Киев. Пусть поживут некоторое время у Михаила, ведь скоро разлука…»

Леся ничего не поняла тогда, как не понимает и сейчас. Но ей было радостно и немного тревожно: ее взбудоражила эта первая дальняя поездка. Она вспомнила дочь дяди Михаила – Лидочку, которая в прошлом году целое лето гостила у них. Весело и хорошо было играть с Лидой: она старше Леси почти на пять лет, но никогда не обижала свою сестричку. Правда, порою подтрунивала над Лесиным ласковым характером, говорила, что ее маленькая сестричка чересчур «послушный ребенок», умница и чистюля.

Сидит, бывало, семья за обедом, а под окном откуда ни возьмись шарманщик. Дети как ошпаренные, забыв обо всем на свете, из-за стола – и на улицу… В другой раз общий любимец – лохматый пес по имени Дюк стащит булку, снова поднимается страшный шум: дети принимаются гоняться за ним. Одна Леся тихонько сидит за столом и, только закончив обедать, отважится выбежать во двор, чтобы присоединиться к буйной ватаге.

В играх, построенных по неимоверно исковерканным, как это могут делать только дети, сюжетам «Илиады» и «Одиссеи», Лесе чаще всего приходилось бывать Андромахой. Ей почему-то очень нравилось необычное слово – Андромаха… Есть в этом имени что-то таинственное и печальное.

Но самыми интересными были дальние прогулки. После завтрака в горенку заходил дядька кучер и, посоветовавшись с мамой, торжественно объявлял, куда и в котором часу предполагается выезд. В назначенное время у свежевыкрашенного, сверкающего желто-голубыми красками крыльца останавливалась повозка. На почетном месте, выстланном сеном и покрытом ковром, усаживались тетя Саша и гостившая у них приятельница Ольги Петровны по гимназии Анна Ивановна Судовщикова. Между ними – на правах самой маленькой – Леся. На дне повозки устраивались Михась и Шура – дочь Судовщиковой. Лиде же, как старшей среди детей, позволяли садиться на облучок, рядом с кучером. Когда наконец все удобно рассядутся, кучер легонько трогал поводья, и повозка выкатывалась на проселочную дорогу по опушке леса вдоль Случи. Лица путешественников сияли от радости. Вот только страшновато было съезжать с крутой горы у хутора деда Евмена. Зато потом… Потом они встречались с самим дедом, который вел их в сад, где стояли пчелиные ульи, угощал душистым сладким медом. Леся улыбнулась, вспомнив, как однажды на них с Лидочкой налетели дедовы пчелы. Лида тогда заплакала от боли, а она смогла удержаться и очень этим гордилась.

Несколько раз взрослые брали с собой на охоту детей. Отправлялись на рассвете: одни – лошадьми, другие – на лодках по Случи. На опушке дубового леса, у крутого поворота реки, разбивали лагерь. Взрослые уходили в лес, и оттуда доносился лай собак, звуки выстрелов. Дети же охотились за грибами и ягодами. А Леся тем временем плела веночки из лесных цветов, вместе с мамой и Лидочкой училась петь народные украинские песни. Чаще волынские: «Виступцем тихо йду», «Пociю я рожу, поставлю сторожу», «Бувайте здоровi, шляхи та дороги» и другие…

Так Леся и не заметила, что проехали уже полдороги – переправились через речку Смолку и остановились у какой-то хаты – то ли корчмы, то ли почтовой станции, – одиноко приютившейся у дороги.

На следующий день после обеда шепетовский почтовый поезд приближался к Киеву. Вот за окном промелькнул разъезд Пост-Волынский, Косачи начали готовиться к выходу. Не успели Михась и Леся сойти с подножки вагона, как оказались в крепких объятиях своего дяди. Драгоманов поздоровался со старшими и обратился к маленьким Косачам:

– Расскажите мне, Мишелосие, понравился ли вам железный конь?

– А мы больше уж не Мишелосие, – с обидой в голосе возразил Михась. – Мы разделились на имена: теперь нет Лоси, а есть Леся, и я не Миша, а Михась…

– Отчего же вдруг?

– На рождество у нас гостил мальчишка, который очень гордился своим рыжим хромым жеребенком, а мальчишка выговорить «лоша»[1]1
  Лоша (укр.) – жеребенок.


[Закрыть] не мог и говорил «лося»… Очень это сердило Лесю, и она упросила маму, чтобы ее называли по-настоящему…

Во время этого рассказа Леся чувствовала себя как-то неуверенно и, только увидев, что дядя Михаил приветливо улыбается, поняла, что он одобряет ее. И уже без тени смущения начала рассматривать дядю: стройный, высокий, с длинными темно-русыми волосами и такими же усами и бородой, он оживленно о чем-то говорил с мамой.

Поднялись на виадук, соединяющий платформу, привокзальные улицы и площадь. Отсюда, сверху, открылась великолепная панорама. Наверное, каждый, кто впервые видел Киев с этой точки, на всю жизнь запомнил его. Яркое весеннее солнце не спеша клонилось к горизонту. Косые лучи ласкали золотые церковные и монастырские купола, плотным кольцом окаймлявшие город. Тысячи окон ослепляли отраженными лучами – яркими снопами света, сливавшимися в одно огненное небесное море над древним городом. Пораженные этим зрелищем, все остановились, будучи не в силах оторваться от него, вырваться из плена нахлынувших чувств…

Спустя несколько минут лошади звонко цокали копытами по незнакомым улицам. Но Леся ничего не видела и не слышала, перед нею до сих пор буйствовал пожар, полыхало багряное марево. Все вокруг казалось багряным, даже воздух. То, что она увидела с высоты виадука, затмило, стерло давнишнее представление о городе по картинкам маминой книги.

Драгоманов снимал квартиру в районе нового Киева на улице Кузнечной, 36 (ныне ул. Горького). Это была небольшая пристройка из четырех комнат. В одной поместили старших гостей, в другой, где жила Лидочка, – детей. Светлица осталась для друзей и знакомых, которые сейчас, накануне отъезда Драгоманова за границу, приходили очень часто. Хозяевам достался кабинет Михаила Петровича.

ВО ДВОРЕ ЖИТЕЦКИХ. НАРОДНАЯ ПЕДАГОГИКА

_ Этот приезд в Киев принес Лесе много нового. Взрослые предоставили детям полную свободу, и ребята целыми днями бродили по усадьбе. В Киеве было так же просторно и вольготно, как дома. Вокруг сады и левады. Товарищей же намного больше, чем в Новоград-Волынском. Дети очень любили бывать у Житедких, на Мариино-Благовещенской, 55. Украшение их усадьбы – беседка с фигурным парапетов и резными карнизами, из-под которых свисала плетеная решетка.

Солнце все больше торопило весну, и снег быстро таял, очищая все закоулки усадьбы и образуя множество веселых, звонких ручейков. В конце концов они сливались в один, и именно здесь, у «настоящей реки», ежедневно торчали «мореплаватели»: они управляли «кораблями разных стран», отправлявшимися в огромный «океан», разлившийся у соседней усадьбы. Здесь прилаживались мачты и паруса, и корабли, гонимые легким весенним ветерком, уплывали невесть куда, в неведомые дали.

Не менее привлекательными были и качели под старым, кряжистым орехом. Здесь рождалась дружба маленьких Косачей с их ровесниками Житецкими – Гнатком, Павликом, Тарасом, Богданом.

В первый день знакомства Лесе запомнился один курьезный случай. Все дети сидели под орехом и рассматривали картинки в какой-то старой книге. Затем начали состязаться в декламации: по очереди становились на качели (это было своеобразное поощрение «артисту»), раскачивались и громко читали стихи или пели песни. Леся выразительно прочла басню Глебова «Былина», Лида Драгоманова спела игривую песенку на немецком языке, которую она выучила, путешествуя вместе с родителями за границей.

Гнатко выступал первым и теперь вдруг засомневался в своем успехе. Недолго думая он снова забрался на качели и, явно гордясь тем, что недавно выучил молитву «Верую», запел: «Чаю воскресения мертвых…» Проходивший мимо Михаил Петрович остановился и, сдерживая шутливые интонации, сурово предложил певцу:

– Если хочешь чаю, пошел бы в дом и попросил у матери…

Леся слышала, как после дядя упрекал Гнаткова отца за то, что тот учит детей молитвам, воспитывает их в религиозном духе. Вот так когда-то и мать Лесина выговаривала няне за то, что она засоряет детям головы поповскими предрассудками. Хотя Леся и понятия не имела, что это такое, «поповские предрассудки», но ей и в самом деле не нравились тягучие, монотонные изложения житий святых отцов и затворников печерских.

Другое дело – различные истории, легенды, воспоминания, которые слышала Леся от своей матери! Все это из жизни, и все очень интересно, иногда смешно и остроумно, а иногда жутковато и грустно. Правда, здесь, в Киеве, мама находилась обычно в обществе взрослых, которые чаще всего собирались у Лысенко или Старицких. Лишь изредка, когда ей слегка нездоровилось, оставалась дома с детьми. Усаживались вместе на диван и перебирали предания старины. В народных легендах и сказках, в воспоминаниях из истории рода Косачей Ольга Петровна усматривала огромное воспитательное значение.

Ольга Петровна была молода, умна, образованна. Она успела побывать во многих странах Европы и всегда, где только уместно было, выделяла, подчеркивала в своих рассказах стремление народов к свободе, к борьбе за лучшую жизнь простого люда. Ольга Петровна следовала демократическим традициям и в собственной жизни, а систему воспитания строила на основе многовековой народной традиции, не чуждаясь, разумеется, и достижений научной мысли. Она считала: первоначальное обучение детей нужно вести на родном языке, надо воспитывать на обычаях и традициях своего народа. Она сознавала, что при отсутствии школ и книг это задача не из легких, ее осуществление нельзя пустить на самотек.

И в конце концов время подтвердило правильность методов воспитания Ольги Петровны Косач. Она вырастила шестерых детей (двух сыновей и четырех дочерей) честными, полезными обществу гражданами. Не случайно Ольга Петровна частенько любила говорить о том, что ее неизменная мечта – «перелить свою душу и помыслы» в сердца детей.

Подруга Леси – Людмила Старицкая-Черняховская – подчеркивала преимущество воспитания в семье Косачей: «Как дети, которые обучались не в гимназии, а дома, Леся и Михаил были значительно серьезнее и образованнее, нежели мы. Отличались они и языком, и одеждой… Все свидетельствовало о высшем уровне Лесиного образования и вообще о высшем настрое ее души. В то время, кажется, Лесе еще не было 12 лет. Но и в этом возрасте Леся и Михаил были вполне сознательными и убежденными патриотами. Интеллигентная и глубоко убежденная мать умела влиять на души своих детей».