Текст книги "На пороге Будущего"
Автор книги: Анастасия Петрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
28
Однажды Секретарь доложил, что начальник службы протокола настойчиво добивается встречи с царем. Занятость Алекоса была так велика, что мало кто из придворных имел возможность сразу получить аудиенцию или подойти к царю где-нибудь на территории дворца. Даже главный протоколист был вынужден три дня ожидать своей очереди, хотя именно он являлся ответственным за лиц, приближенных к государю.
Это был Пасесерт, тот, что раньше руководил дворцовой канцелярией. В толстой тетради, с которой он не расставался, были записаны сотни имен и должностей. Секретарь Энци подозвал его после заседания юристов, на котором обсуждались поправки к нескольким законам. В наполовину опустевшем кабинете было все еще шумно. Не разошедшиеся участники собрания и после его окончания продолжали разговор. Алекос все еще сидел в председательском кресле, подписывая бумаги, подаваемые младшим секретарем Бенио. Не взглянув на Пасесерта, он проворчал:
– Говорите быстрей, что опять не так?
– Я по поводу госпожи Евгении, государь, – послушавшись едва заметного знака, протоколист присел на соседний стул, раскрыл свой гроссбух.
– А что такое?
– Видите ли, она часто появляется рядом с вами, а ведь все места в вашем ближайшем окружении расписаны, и каждый раз, когда вы берете ее с собой на прогулку или приглашаете к столу, возникает путаница.
– Кто-то этим недоволен?
– Нет-нет, ваша воля! Однако я позволил себе предложить вариант решения всех недоразумений, вписав госпожу Евгению в ежедневный протокол. Извольте ознакомиться. В случае присутствия на мероприятиях она будет сидеть по левую руку от вас, и также слева будет ее место, если вы отправитесь из дворца. В случае, если она не принимает участия в мероприятиях, место по левую руку занимает по-прежнему второй распорядитель Мальрим, и все остальные соответственно сдвигаются.
Алекос бегло просмотрел таблицу и поставил под ней подпись.
– Вот кто мутит воду – Мальрим. Все ему мало. На голову бы мне залез, если б мог.
– Было бы крайне сложно его кем-то заменить, – осторожно сказал Пасесерт – тот, о ком они говорили, в нескольких шагах от них беседовал с верховным судьей Рос-Теоры.
– Ни в коем случае. Он расторопен и в этикете разбирается лучше всех. Жаль, что без этой сложной системы нам не справиться. С другой стороны, ваша работа ограждает меня от надоедливых просителей, – Алекос потрепал протоколиста по плечу, так что тот расцвел от удовольствия. – Сообщите об этом госпоже Евгении, да скажите заодно, чтобы была на приеме вечером. Сейчас островитяне? – обратился он к Энци. Тот кивнул. – Ну, пойдем.
Пасесерт вышел из Дома приемов и пересек двор, поднявшись на крыльцо дома царицы.
– Госпожа у Мерианов, – предупредил швейцар.
Пришлось садиться в паланкин и ехать по узким улочкам к дому, подаренному еще прежним царем Камакиму и Айнис Мериан. К счастью, носильщики заметили обеих женщин в беседке у фонтана. Пасесерт получил под таблицей подпись Евгении, пригласил ее на прием и оправился дальше по своим делам. Айнис тоже распрощалась, и Евгения пешком вернулась домой.
Через несколько часов она вступила в огромный зал Дома приемов, ярко освещенный и наполненный гудением сотен голосов. Волны теплого воздуха над головами гостей колыхали огни люстр, переносили по залу густые запахи цветов и духов. От накрытых столов к дверям сновали молчаливые слуги, сопровождаемые ароматом жареного мяса.
Она все еще не могла привыкнуть к тому, что ее появление неизменно привлекает всеобщее внимание. Не успела Евгения сделать нескольких шагов, как к ней устремились мужчины и женщины из тех, что сразу приняли ее, – все в богатых, переливающихся золотом одеждах. На фоне этого великолепия особенно выделялось ее темно-синее платье с глубоким декольте и открытыми плечами, плавно и гибко качающееся на бедрах, и украшения с рубинами в высоко уложенных волосах. Она взмахнула веером, тут же приковавшим взгляды всех дам. Ей даже стало немножко стыдно: пожалуй, это удар ниже пояса – использовать уловки соблазнительниц прошлых земных веков. Она знала, что уже на следующем приеме половина дам по ее примеру вооружится веерами самых разных форм и расцветок.
Подошел Кафур, предложил руку. При встречах с Евгенией он каждый раз умудрялся балансировать на тонкой грани между протокольной вежливостью и панибратством. Ей следовало бы ненавидеть его, свидетеля не одного ее позора. Но вместо того она с досадой признавалась себе, что именно благодаря этому излишнему знанию Кафур стал одним из немногих в Шурнапале, кому она может по-настоящему доверять.
– Проводите меня к Мерианам, – попросила она.
Его полные губы тронула усмешка.
– Жаль, что мы не встретились так мирно в день нашего знакомства, госпожа!
Камаким и Айнис беседовали с гостями-островитянами в глубине зала. Подруга приветствовала Евгению громким радостным возгласом, как будто они и не виделись всего несколько часов назад. Евгения поздоровалась с гостями, узнавая лица, встречавшиеся ей во время давних визитов в Иль-Бэр. Сегодняшний вечер был посвящен успешному окончанию переговоров между Алекосом и Джед-Аром, который по-прежнему входил в состав Славы Островов и приехал в Рос-Теору, чтобы покончить с дипломатическими разногласиями. Их двоих и ждали собравшиеся. Разговаривая, Евгения то и дело ощущала на себе тяжелые взгляды. Особенно усердствовала жена Кафура Никресая, которая исходила ядом, видя, как внимателен ее супруг к едва не убившей его женщине. Были здесь и другие дамы, испытывавшие к гостье Алекоса неприязнь. Все они считали царя в некотором роде своей собственностью и были возмущены тем, что он достался другой. Их злила ее красота, ее неяркое платье, за которое явно были плачены огромные деньги, ее веер, прическа и та простота, с которою она обращалась с их мужчинами и самим правителем. Алекос однажды сказал ей: «Если вдруг что-то тебе покажется, если кто-то будет тебя обижать, сразу же скажи мне». Конечно же, она ничего ему не говорила. Не дело мужчине вмешиваться в женские склоки, да она и не считала эту неприязнь опасной для себя, полагая, что время все расставит по местам.
Звонко пропели трубы: появился царь. Прием был неофициальным, и все остались на своих местах. Попросив Мальрима проводить своего гостя Джед-Ара к столу, Алекос прошел по залу, приветствуя знакомых и останавливаясь у некоторых кружков, чтобы сказать несколько слов. Подошел он и к Мерианам, кивнул мужчинам, поцеловал пальчики Айнис и предложил Евгении руку, приглашая к своему столу. Проходя меж расступившимися гостями, она слышала шепот за своей спиной. Никогда еще ей не приходилось испытывать подобного. Евгения начинала понимать, в чем для Айнис и подобных ей заключался смысл существования при дворе. И все же эта погоня за завистью казалась ей мелкой.
Будто угадав ее мысли, Алекос взглянул на нее и снова перевел взгляд туда, где ждал Джед-Ар. Островитянин сидел прямо напротив царя, так что Евгения оказалась отделена от него всего лишь метром богато накрытого стола. Осознавая двусмысленность своего присутствия здесь, она могла лишь, сухо улыбнувшись своему зятю, протянуть ему руку для поцелуя. Но ей было радостно видеть его. Он постарел, ухоженные волосы и борода поредели и потускнели. Когда-то она считала его очень умным и боялась его коварства, но теперь, рядом с Алекосом, Джед-Ар, как и все местные политики, казался ей несмышленышем. Алекос видел их насквозь, со всеми интригами и расчетами. Для этого ему необязательно было заглядывать к ним в души. Сколько таких людей он встречал за свою бесконечно долгую жизнь, сколько из них пытались его напугать или обмануть! Он знал все оттенки лжи и без зазрения совести использовал ее в своих интересах.
Но сегодня об этом уже не следовало беспокоиться. Оба они всем своим видом давали понять, что переговоры окончены ко всеобщему удовлетворению. Джед-Ар встал, прося внимания, и гости за столами притихли, с интересом глядя на смуглого островитянина с его завитой бородой и синими ногтями.
– Господин мой великий царь! Друзья мои! Я счастлив сказать, что последняя беседа завершилась удачно и мы пришли к соглашению, которое, уверен, принесет пользу нашим странам. Отныне все запреты сняты, и порты Матагальпы и Мата-Хоруса открыты как для торговли, так и для дружеских визитов, как в прежние времена. Благодарю за это вашего господина, великого царя Алекоса, которого я отныне считаю своим другом. Поднимем же первый кубок за его мудрость!
Гости вскочили, грянули «ура». Дамы зааплодировали. Не успели все осушить первый кубок, как царь поднялся, чтобы сказать ответный тост. Вслушиваясь в низкий голос, вглядываясь в его лицо, Евгения удивлялась силе его обаяния. Теперь ей было понятно, почему все, и шедизцы, и крусы, пошли за ним и признали его величие. Влияние его на людей было гипнотическим, она ощущала это на себе и еще раз поразилась Халену, который сумел устоять перед олуди Алекосом, не поддался его чарам. Благодаря этому устояла и Ианта. Увы, благодаря этому их страна была теперь поставлена на колени, в то время как остальные процветали! Уже не в первый раз за эти три месяца Евгения задумалась над тем, что же принес Алекос в ее мир.
Ее вывел из задумчивости взгляд Джед-Ара. Алекос вскоре пересел за соседний стол, чтобы побеседовать с министрами, и они могли говорить спокойно.
– Нужно ли мне выразить тебе мое сожаление, или лучше поздравить тебя? – спросил он, оглядывая ее лицо.
– И то, и другое.
– Я не рискнул привезти жену, хотя она очень просилась. Она переживала за тебя, да и я тоже. Но теперь, – Джед-Ар наклонился вперед, и она тоже невольно приблизилась к нему, отодвинув мешающиеся тарелки и вилки, – теперь за твою жизнь можно быть спокойным. Я вижу, он хорошо к тебе относится… пока.
Он многозначительно замолчал, как всегда не говоря вслух, а лишь намекая на ее сомнительное положение. Евгения пожала плечами.
– Ты должен понимать, что я делаю лишь то, что он хочет. Он умеет поставить в безвыходное положение.
– Я это запомню. Но ты сражалась храбро, а о твоем муже у нас теперь складывают песни!
– Ваши воины тоже были молодцами под Рос-Теорой.
Обменявшись комплиментами, они ненадолго замолчали, не находя сразу тем для разговора. Евгения попросила рассказать о Сериаде и детях.
– Она очень волновалась за вас с Халеном, даже слегла после того, как стало известно о его гибели. Мы думали, что тебя взяли в плен. Я собрался уже ехать в Рос-Теору просить за тебя по-родственному.
– Ты в самом деле мог так поступить? – удивилась она, и впервые в ее душе шевельнулось что-то похожее на признательность к Джед-Ару.
– Сам не знаю. Возможно, я действительно пошел был на такую глупость ради жены, если бы не пришли известия, что ты скрылась в горах. Сериада места себе не находила, даже про детей забыла на какое-то время…
Евгении стало тепло на душе при мысли о том, что кто-то беспокоился о ней все то время, что она считала себя одинокой в горах. Здесь, при сотне свидетелей, она не могла ни обнять, ни даже взять за руку своего зятя и просто одарила его ласковой улыбкой.
– Нет, за тебя теперь переживать нечего, – сказал он. – Ты так красива, что даже этот жуткий человек ничего плохого тебе не сделает.
Через час, когда веселье было в разгаре и тосты за столами следовали один за другим, Евгения незаметно покинула зал. Было еще не очень поздно, и она не стала переодеваться, а села в смежной со спальней маленькой гостиной с томиком стихов матакрусского поэта прошлого века. Две девушки с лютней и флейтой устроились в уголке, третья запела. Не прошло еще часа, как появился Алекос, неслышно войдя через спальню. Девушки замолкли было, но он велел им продолжать.
– Твой зять не такой дурак, как могло бы показаться, – сказал он, вытягивая ноги в кресле рядом и заглядывая в ее книгу. – Мягко стелет, да жестко спать. Я хотел вырвать у него разрешение на строительство колоний на северо-западном берегу, где никто не бывает кроме их собственных мореплавателей. Он мило улыбался, но продолжал твердить, что такое важное решение может принять только Слава Островов в полном составе.
– А обаять их всех на расстоянии ты не сможешь, и они вряд ли захотят сюда наведаться, – согласилась Евгения. – Зачем тебе колонии в тех диких местах?
– Там растения, каких у нас нет, а главное – залежи железа и других металлов. Чем продираться туда через Фараду и Элиус, намного дешевле будет укрепиться на побережье. Но по священному договору островитяне считают его своим!
– Что же ты намерен делать?
– Боюсь, что у меня еще очень много времени впереди, – произнес он медленно. – Возможно, умрут поколения, а я все еще буду править здесь. За такой срок я успею сделать все, что только пожелается, даже изменить священные договоры. Пока же выбор у меня небольшой. Продолжать давить на власти Островов, чтобы получить послабления для моего флота, либо искать подход к дикарям.
– Так ты не собираешься нападать на Острова?
Алекос засмеялся, погладил ее по бедру.
– А ты ждешь, что я буду бросаться на все, что сопротивляется?
– Ты мог бы блокировать их со всех сторон, лишить продовольствия и через год-два собрать урожай.
– Какая кровожадность, госпожа Евгения! А ведь там живут ваши родственники!
– Я просто рассуждаю. Конечно же, я не хочу, чтобы такое случилось.
– Нет, – сказал он твердо. – Мои военачальники тоже хотели бы пойти на Мата-Хорус за сказочными богатствами. Но у нас пока нет флота для такой операции, да и вообще выгоднее торговать с ними, чем воевать. А вот бояться – пусть боятся.
– У них прекрасные ученые и инженеры. Уверена, очень скоро у них тоже появятся пушки, шары и другие твои изобретения.
– Да! – воскликнул Алекос. – Ты совершенно права. На это я и рассчитываю. Война вынуждает прогресс ускоряться. Через пятьдесят лет мы с тобой не узнаем этот мир. Все будет по-другому!
Она покачала головой.
– Не понимаю тебя. Зачем прогресс, когда мир и так у твоих ног? Ты обладаешь волшебной силой. Почему же не хочешь ею пользоваться?
– Да ведь и ты используешь ее едва ли на десятую часть. Умеешь ли ты останавливать сердце? Часами плавать под водой? Поднимать предметы взглядом? Мыслью приказывать людям и животным?
Она перебила:
– А ты – можешь?
– Когда-то я умел все это. Первые сто пятьдесят лет жизни я потратил на то, чтобы познать свое тело и научиться им управлять. Подумай, наш разум заперт во плоти, но даже над нею человек не властен. Его одолевают болезни и старость, он не способен ни отрастить утраченную конечность, ни даже укротить голодный желудок. А мог бы, если б захотел! Я захотел и научился тому, о чем другие не смеют и мечтать.
– Как собака на сене: и сам не пользуешься, и не даешь другим. Ведь ты можешь поделиться этим знанием с людьми, дать им здоровье… дать совсем другую жизнь!
Алекос покачал головой.
– Это путь одиночек. Подумай, что будет с обществом, когда каждый начнет летать куда вздумается и менять обличья! Если не будет смерти и боли, то не станет и страха. Как тогда управлять людьми?
– Люди обретут свободу! – воскликнула Евгения.
Он посмотрел на нее со снисходительной усмешкой.
– Удивительно, как в тебе уживаются деспотичный консерватизм и неестественная для правительницы демократичность. Очень по-женски. Не пора ли определиться?
– Я на стороне людей!
– Теперь ты можешь себе это позволить, – согласился он. – Хорошо, будешь моим голосом совести. У меня его никогда не было, вдруг окажется полезен.
Евгения насупилась, но Алекос, не обращая на это внимания, продолжил:
– Ты с удовольствием рассказываешь о своем времени. О машинах, вытеснивших ручной труд. Об огромных судах, перевозящих тысячи пассажиров. О самолетах и космических кораблях, об энергии атомов… Но есть ли в этом удивительном мире люди, подобные нам с тобой? Многие ли исцеляют одним взглядом? Многие ли видят прошлое и будущее? Сколько человек заглядывало за занавес, что скрывает тайны неба?
– Единицы, в лучшем случае, если такие вообще там есть, – признала она.
– Значит, я прав. Я иду верным путем. Люди – это только люди. Нельзя им всем стать олуди. Но можно взять у природы все, что получится, и подняться над нею. Нам нужны ровные дороги, удобные дома, в которых есть свет и горячая вода, безопасные улицы. Нам нужны машины, технологии, новые знания. Они поднимут людей быстрее и выше, чем небесные духи, которые снисходят к одному из миллиарда.
– Но…
В дверь постучали. Одна из девушек пошла открывать, пошепталась там с кем-то и подошла к Евгении с каким-то известием. Та провела рукой по лицу, будто просыпаясь от сна, и попросила:
– Прости меня, мой господин, и позволь мне уйти.
Алекос поднял брови.
– Куда на ночь глядя?
– В гарнизон, к одному из твоих офицеров. У его жены начались роды, они будут сложными, а я обещала ей помощь. Она может умереть, если меня не будет рядом.
Он кивнул, и Евгения, взяв с комода свою сумку с лекарствами, вышла вместе с Лелой и еще двумя девушками. Алекос подозвал третью.
– И часто госпожа Евгения посещает больных?
– Она принимает их в гареме, мой господин.
– Беременных?
– И беременных, и больных. После того, как она вылечила от рака госпожу Кардину, к ней очереди выстраиваются. Ее все очень любят, мой господин.
Он покачал головой, пошел к себе, в рассеянности захватив книжку, которую читала Евгения. Надо же, он много раз говорил с Кардиной, но не додумался увидеть, что она больна, хотя мог бы увидеть и помочь. А Евгения поняла сразу, чуткая, как большинство женщин. Он вспомнил систему здравоохранения, созданную ею в Ианте. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы по такому же образцу строить работу в других странах. Знает ли она об этом? Вряд ли. Она слишком горда, чтобы интересоваться делами теперь, когда от ее власти ничего не осталось. Но она продолжает помогать людям – делать то единственное, что еще может. Да, она не сдается. Несколько часов назад Алекос наблюдал обращенные к олуди Евгении взгляды: половина собравшихся в зале людей смотрела на нее с восторженной любовью, а вторая половина – с плохо скрытой враждебностью. Этим вполне хватало царя, всех затмевавшего собой, и им не нравилось, что появился еще один человек, столь же харизматичный. «Она сумеет за себя постоять», – сказал себе Алекос. Сменил праздничный костюм на домашний и прошел в кабинет.
Последние ночи он писал работу об электричестве, имея целью изложить свои знания об этой практически не используемой в Матагальпе силе и привлечь к ее покорению новых последователей. В своей лаборатории на берегу Гетты он получил постоянный ток и раздумывал над его практическим применением. Из рассказов Евгении он знал, что электричество может использоваться в быту и для связи; но от его экспериментов до электролампы было пока как от примитивного плота – парома через ручей до огромного, сложнейшего моста, что по его велению должен был в скором времени перекинуться через широкую реку. Создать проект грандиозного сооружения было несложно по сравнению с трудностями, возникающими на каждом шагу в работе с новой энергией. Не хватало материалов, не хватало знаний, а главное – помощников. Благодаря интуиции и опыту Алекоса эта работа продвигалась достаточно быстро, и все же он испытывал настоятельную потребность в команде специалистов. Рядом с ним трудились трое ученых-крусов. Это были одаренные и смелые люди, на лету подхватывавшие его идеи, но их было всего трое, в то время как масштаб работы требовал больше.
Однажды поздно ночью, одеваясь, чтобы идти в лабораторию, он продолжал весело смеяться с Евгенией, фантазировавшей, как через два-три года в Шурнапале вспыхнут желтые электрические фонари, а из Рос-Теоры в Этаку отправится первый поезд. Эти фантазии будоражили Алекоса, они были как вызов, от которого он не хотел уклоняться. Но, заметил он, для воплощения этих идей нужен коллектив профессионалов, нужны сподвижники. «Собери ученых, брось клич по всем странам, чтобы съехались пообщаться друг с другом, обменяться опытом, – предложила Евгения и произнесла незнакомое слово «конгресс». – Кто знает, может быть, где-то одиночки делают то же, что и ты, или кто-то уже пытался проводить подобные опыты, но отчаявшись бросил». Через минуту она забыла свои слова и опустила голову на подушку, но Алекос продолжал раздумывать об этом. Идея с конгрессом была хороша. Он поручил Мальриму найти толкового человека, который смог бы успешно организовать подобное мероприятие. Мальрим такого нашел – молодого сотрудника дворцовой канцелярии по имени Тирнен, известного и уже надоевшего товарищам своей неуемной активностью. Он с энтузиазмом взялся за дело и обещал, что начальная подготовка к мероприятию будет завершена не позднее последнего месяца осени. Именно для конгресса Алекос и писал труд о своих экспериментах, упоминая параллельно сделанные им в ходе этих опытов открытия в химии.
На рассвете он заглянул в спальню Евгении. Она еще не вернулась. В двухместном паланкине Алекос отправился в гарнизон. Солдаты жили в казармах, вытянувшихся длинными рядами параллельно стене дворца, а для офицеров были построены небольшие двухэтажные домики. Начальник царской гвардии Олес уже выяснил, о каком офицере шла речь, и провел носильщиков прямо к нужному дому. Не успел царь ступить на землю, как в дверях второго этажа появилась Евгения. Постояла вверху лестницы, приложив ладонь к виску, и стала медленно спускаться. На ней было все то же, уже помятое синее платье, обнаженная рука не отрывалась от перил, будто она боялась упасть. Темные распущенные волосы вспыхнули красным в первых лучах летнего солнца. Утомленным жестом она отвела их со лба, подняла голову, увидела Алекоса. Следом за Евгенией спускались ее девушки, такие же усталые и бледные. Он помог ей сесть в паланкин. Она упала на сиденье, голова бессильно запрокинулась.
– Так плохо? – спросил он.
– Плохо. Но я это сделала. Могу собой гордиться, – сказала она сухим серым голосом, глядя на улицу.
– В чем дело? О чем ты думаешь?
Она долго молчала, будто ей стоило большого труда разлепить губы.
– Я думаю о том, правильно ли поступила.
– Разве помощь человеку – это не то, что ты считаешь своим призванием? – спросил Алекос серьезно.
Она стала говорить, все так же глядя в сторону.
– Ночью я раздумывала о том, что ты сказал вчера, и вдруг поняла, что этот ребенок не должен был выжить. Если б не я, он не дожил бы до этого дня, а если б и дожил, то умер вскоре после рождения. Его мать тоже должна была умереть. Теперь они будут жить и родят еще детей, таких же хилых и больных, а те родят еще… Природа беспощадна к слабым, она их быстро убивает, но я – я их спасаю. В Ианте сотни и сотни людей благодаря мне живут и передают свои болезни следующим поколениям. Это ли – та помощь, которая действительно нужна? – она повернула голову, взглянула ему в лицо усталыми глазами. – Ты говоришь, через пятьдесят лет мир будет не узнать. Я была в том мире, к которому ты стремишься. В нем миллиарды людей, миллионы преступлений, тысячи болезней, о которых здесь и не слышали, и тысячи способов уйти от жизни в туман собственного бреда. Отсутствие трудностей делает людей слабыми. Лишения, опасности, тяжелые условия жизни закаляют и придают стойкости. Поэтому, помогая одному, я лишаю достойного будущего многих других. Да и ты стремишься к тому же – хочешь отнять у людей собственные ноги и дать взамен костыли. Сколько их было в том моем мире, этих костылей, самых разных, самых сложных, но они только лишают умения стоять самостоятельно…
Носильщики остановились у северных ворот.
– Мы поговорим вечером. Отдыхай, – сказал Алекос, выходя.
В воротах его ждала коляска. Евгения махнула рукой – носильщики зашагали к ее дому.
Она поела и поспала, сходила в баню и потом просто лежала на диванчике в гостиной, с конфетницей в одной руке и книгой в другой. Алекос пришел еще до ужина, удивив ее: ей не часто приходилось видеть его у себя два дня подряд. В одиночестве она обошлась бы без ужина, но теперь пошла вместе с ним в столовую, заново отделанную в золотистых и светло-зеленых тонах, с веселыми занавесками там, где при Райхане мрачно свисали в постоянном желто-красном свете ламп тяжелые шторы.
– Вот что я хочу тебе сказать, Эви, – заговорил Алекос после ужина, когда они еще сидели за столом, допивая остатки мятного ликера. – Ты слишком серьезно ко всему относишься. Стоило ли всю ночь возиться с этой женщиной? Тем более, что ты не была уверена, достойна ли она этого. Могу предположить, что если б она действительно была достойна, ты вытащила бы ее с того света, даже если б пришлось самой измучиться до полусмерти. Догадываюсь, что ты во все вкладываешь столько сил. Я помню, какой увидел тебя впервые, – мне давно не приходилось встречать человека на таком пределе душевного истощения.
Евгения растерянно смотрела на него, не зная, что сказать.
– Для чего же дан мне этот дар, если я не стану использовать его по назначению? – спросила она наконец.
– Что ты можешь знать о его назначении? Тебе всего тридцать лет. Ты учишься очень быстро, не могу это не признать, – сам я в тридцать лет и не догадывался, на что способен. Но ведь это только начало, – он откинулся на высокую спинку стула, пристально взглянул на нее. – Еще столько всего тебе предстоит постичь – возможность мыслью управлять тысячами людей, летать подобно птицам, видеть сокрытое! И вместо того, чтобы развивать свои способности, ты наизнос работаешь ради людей, которые этого не стоят. Когда Кафур сказал мне, что ты жива, – вспомнил он, – я попытался найти тебя и нашел спящей в лесу. Я заглянул в тебя и увидел одну лишь боль. Нужно больше ценить себя, Эви. Не ты для мира – мир для тебя!
Она взглянула на него все с той же болью – неужели он думает, она так мало любила своих близких, что могла не горевать по ним? И сказала другое:
– Но я умела летать. Это случилось давно, еще лет семь назад. У меня неплохо получалось – я летала над Киарой и над полями… Но решила, что это плохо сочетается с… с тем, в чем ты меня сейчас упрекаешь, и отказалась от полетов.
Алекос едва не поперхнулся ликером.
– О небо! – воскликнул он, поднимая к потолку глаза и руки. – Зачем ты столь щедро одарило эту женщину, которая вытирает о твой дар ноги? Ты дало драгоценность ребенку, а он закинул ее подальше и забыл о ней! Эви, когда я понял, что могу полететь, я десять лет ничем больше не занимался, ни о чем не мог думать, пока не облетел все континенты, не поднялся так высоко, что солнце и холод прожгли мне мясо до костей! Вот женщины, – продолжал он, силясь улыбнуться, видимо, пораженный до глубины души. – Может отправиться куда пожелает, открыть себе мир до самых дальних пределов – а вместо этого сидит в горах, оплакивая несколько лет своей бескрайней жизни…
– Это моя жизнь, не твоя, – сказала она звенящим голосом, уже со слезами на глазах. – У меня был муж и царь – это было все для меня. Вся моя жизнь была в служении Ианте, и с твоим приходом она окончилась. Куда я могла уйти от Ианты?
– Ну конечно, тебе же с первого дня твердили, что олуди приходят ради того, чтобы вытирать носы иантийцам. Эта страна – лишь часть мира, крохотная часть, и весь он лежит перед тобой, только протяни руку! Ты же много раз говорила мне о том, как хочешь увидеть неведомые земли. Значит, ты и сама понимаешь, что твоя судьба не прикована к Ианте.
Он повел ее к креслу, стоявшему между окон. Евгения устроилась на его коленях, прижалась к груди, и густой голос загудел ей в ухо:
– Давай представим, что я остался на Земле, чему я сам был бы очень рад. И ты жила бы в мире и покое в своей Ианте, лечила людей, привечала художников, радовала всех своею красотой и мудростью. Твой муж мирно почил бы в своем замке в седой старости, успев задолго до того передать бразды правления сыну. Тот еще прислушивался бы к твоим советам, но его жена и дочери посматривали бы на тебя косо, как многие наши дамы сейчас. Ведь несмотря на годы ты осталась бы такой же молодой и красивой, и с опытом твоя сила – а красота это тоже сила, я вижу это глядя на таких как ты и Айнис – только росла бы. Лет через пятьдесят-семьдесят тебя из зависти и страха прогнали бы из любимой страны. Или, может быть, тебе самой все настолько к тому времени прискучило, что ты с радостью ушла бы сама. Или, предположим и такое, ты взяла бы власть в свои руки и стала еще одним Процеро. Какой из этих вариантов ты сама себе готовила, будучи царицей?
– Я не задумывала так далеко, – сказала она. – Не была уверена, что проживу очень долго. И потом, я рассчитывала развивать свои способности, только позже. А тогда у меня было слишком много обязанностей, и развлечений, и Хален… Мне не хотелось все это оставлять, а пришлось бы оставить.
– Пожалуй, я слишком требователен. Пройдя через все это, мне теперь кажется, что это было легко и быстро, но на самом деле не так, – задумчиво произнес он. – Ты действовала по-женски неспеша и осмотрительно, тогда как я рвался в бой, то и дело расшибая лоб. Что ж, все правильно. Я никому не был ничем обязан, а на тебе с самого начала лежала большая ответственность. Тут еще и любовь, и простое человеческое счастье… Да, не стоит тебя судить. Ты все делала правильно. Могу лишь пожалеть, что не появился тут позже, не дал тебе времени…
Она снизу вверх посмотрела на его тяжелый подбородок, на глаза, устремленные в неведомые дали.
– А как ты попал сюда? Так же как я, через туман? Где и как это случилось?
Он ответил не сразу, и голос его изменился, став глуше и тише.
– Я был тогда в замке на горе, который сам построил, один. Вокруг на сотни стадий простирались горы, и никто не мешал мне работать. Себе в помощники я похитил нескольких человек из дальнего селения, приручил их и заставил исполнять черную работу. Они считали меня богом, вроде Зевса-громовержца, – в моих опытах постоянно что-то блистало и взрывалось… Бывало, я месяцами не раскрывал рта, а рабы исполняли мои мысленные приказы. Я был счастлив тогда.
Алекос замолчал, притянул Евгению еще ближе. Она положила руку на его мерно вздымающуюся, твердую как камень грудь.
– Однажды ночью в моем окне возник свет. Свет, от которого я давно отвык, будто звезда приблизилась к замку. Я увидел в комнате их и ощутил забытый восторг, как в детстве, когда они еще были ко мне добры.
– Кто – они?
– Те, кому многие тысячелетия молятся люди, забывая и искажая их подлинный облик. Ты не видала их? Очень высокие, много выше нас, дивные… Они смотрят мудрыми глазами и молчат, а ты слышишь их голоса внутри. Они разговаривали со мной, как я со своими рабами. Они сказали, что я в своей гордыне перешел все пределы, отведенные человеку на этой земле, и покусился на тайны, которые еще надолго должны остаться недоступны его пониманию. Поэтому, сказали они, было решено, что я продолжу свое дело в другом месте. Именно так сказали, не больше, не меньше. И вызвали туман. Я провалился в тот мир, который ты называешь иным, а очнулся от холода и воя волков, посреди заснеженной степи… Я пытался согреться, но внутри не было энергии. Хотел подняться в воздух, но не смог… Не почуял даже людей, что шли ко мне целый час по открытой равнине.
