Текст книги "На пороге Будущего"
Автор книги: Анастасия Петрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
25
Она очнулась от галдежа. Не меньше шести женщин окружили тахту, на которой она лежала без одежды. Раненное плечо болело, но не настолько сильно, чтобы мешать ей слушать. Не открывая глаз, Евгения постаралась оценить обстановку.
– Ты правильно поняла, сам царский врач придет?
– Я правильно поняла, придет царский врач.
– Что-то долго.
– Его же с постели подняли. Сейчас придет.
– Шарра, а ты зачем здесь?
– Меня Лела позвала.
– От нее пользы может быть больше, чем от врача!
– Да что она может, она из гарема не выходит, а здесь такая рана!
Евгения открыла глаза. Женщины сразу замолчали, глядя на нее с ожиданием и безо всякого страха. Над нею склонилось милое девичье лицо, темнобровое и темноглазое, но в ярких веснушках.
– Как вы себя чувствуете? Вам очень больно?
Политика молчания может принести плоды с мужчинами, но с женщинами она бесполезна. Евгения приподняла голову, и услужливые руки тут же подложили под нее еще одну подушку. Она попросила воды.
– Ты посмотри, какая худая, – вполголоса сказала пожилая женщина. У нее был голос, привыкший командовать, и суровый вид.
– Ничего, откормим, – отозвалась другая, с молодым лицом и седыми волосами.
– Идет, идет! – шепотом закричала девушка от двери.
Веснушчатая накинула на тело Евгении покрывало, оставив открытой раненую руку. Вошел врач, молодой, лет тридцати крус с открытым добрым лицом, неглядя нашарил позади себя стул.
– Где рана?
– Да вот же, – показала пожилая, – у вас перед глазами.
Он посмотрел на рану, поднял взгляд на пожилую женщину.
– Что вы мне показываете? Этому ранению дня два, не меньше, уже затягивается.
Веснушчатая сказала:
– Когда ее принесли полчаса назад, отсюда море крови вылилось.
– А других ран нет?
– Нет, – твердо сказала седая. – Только эта, и она свежая.
Врач еще раз наклонился над плечом, потрогал его пальцем.
– Хм. Очень странно.
– Олуди! – благоговейно сказала веснушчатая.
Врач посмотрел Евгении в глаза.
– Что ж, это объясняет, почему мой господин поручал мне лечить его товарищей, но никогда не подпускал к себе. При такой скорости регенерации медицинская помощь не требуется. Надо же! – он еще раз осмотрел плечо, которое заживало на глазах. – Если б кто рассказал такое, не поверил бы!
Евгения не выдержала и улыбнулась. Спохватившись, врач вскочил со стула и поклонился ей.
– Простите мою рассеянность, госпожа! Я счастлив приветствовать вас в Шурнапале! И, пользуясь случаем, хочу выразить вам свое восхищение. Пять лет назад я ездил в Ианту к коллегам и был поражен системой медицинских учреждений, которую вы создали. Это великолепно! Невероятно! Сколько пользы она принесла людям! А ваши ученые? Их открытия стали для всех нас светочем, указали путь, к которому нужно стремиться! Это настоящее…
Он осекся. Евгения закрыла лицо здоровой рукой, на которой отчетливо синели следы пальцев Алекоса, и заплакала, прошептав:
– Уйдите!
Женщины с возмущенным ворчанием повели врача к двери. Он извинялся, сильно смущенный.
– Промойте обеззараживающим раствором и наложите нетугую повязку, – успел посоветовать он, прежде чем его вытолкали из комнаты.
Успокоившись, Евгения повернула голову. Пожилая и седая женщины сидели на диване напротив, терпеливо ожидая, когда она перестанет плакать. Она подняла на них беспомощный взгляд.
– Дайте мне снотворного. Надо поспать, а я не смогу.
– Уже готово, – сказала седая и протянула ей чашку.
Осушив ее до дна, Евгения завернулась в покрывало и уснула прямо на узкой жесткой тахте посреди комнаты.
Утром веснушчатая Лела, старшая над служанками новой наложницы в царском гареме, подала Евгении халат и туфли и уговорила поесть.
Отведенные ей покои были роскошны. Широкие окна выходили в сад. Евгения прислонилась к стеклянной двери, погладила лепестки цветов, выросших под окном гостиной. «Я не смогла отомстить за тебя, любимый. Я сражалась, как никогда, но он оказался сильней. Он сильнее меня. Он олуди». Еще пару недель назад поражение убило бы ее. Но, видно, столь сильным страданиям положен свой предел. Ей было жаль любимых людей, но ничуть не жаль себя. Она даже не могла почувствовать себя униженной, ведь Алекос победил честно. Ей осталось лишь сдержать свою клятву. Вот что заставляло ее принимать ухаживания служанок и отвечать на их вопросы – гордость. «Царица умерла в поединке, но гордость моя живет. Я принесла клятву и буду верна ей, сколько бы унижений это мне в дальнейшем ни принесло!»
Она предпочла бы никого не видеть, никому не быть обязанной жить, разговаривать, двигаться. Но суета огромного дворца не давала забыться ни на минуту. Лела и ее девушки болтали без умолку, и Евгения сама не заметила, как многое рассказала им о своей жизни в Киаре, привычках и вкусах. Они готовы были выполнить малейший ее каприз и в то же время ласково уговаривали ее делать то, что здесь, в гареме, было принято. Ни одна из них не относилась к высшему сословию; это были дочери людей, что на протяжении нескольких поколений прислуживали в Шурнапале. Авторитет иантийской олуди, как и царицы, значил для них не слишком много, к Евгении они относились с живым интересом, но без благоговения.
Евгения окончательно пришла в себя, когда Лела попросила ее присесть у зеркала.
– Господин в любой момент захочет вас увидеть, а вы непричесаны, и одежду мы вам еще не подобрали…
Сердце от неожиданности остановилось, а в следующую секунду забилось как сумасшедшее. Целые сутки она гнала от себя эту мысль, которая теперь произнесена вслух. Она – наложница, и этот ужасный человек, разрази его гром, может в любую минуту призвать ее к себе! «И вот тогда я точно умру!» – подумала она. Одна мысль о том, что Алекос к ней прикоснется, заставляла ее замирать от ярости и страха. И она не сможет ему отказать, не сможет сопротивляться – она же дала клятву! Ее ум лихорадочно рыскал в поисках выхода, но выход был только один: молчать. Покориться. Она отдала себя во власть врага и пообещала сносить его прихоти. Он победил в честном поединке, и теперь остается лишь терпеть…
Она закрыла лицо руками. Лела расчесывала ей волосы, пальцы перебирали длинные пряди, тянули, ласкали – Евгения уже забыла, как это приятно.
– Вы очень красивая. Но вам еще рано. Я попрошу госпожу Кардину передать господину, что вы не готовы. Нужно никак не меньше месяца, чтобы вы стали самой красивой из женщин гарема. Простите за грубость, но руки у вас как у крестьянки, лицо обгорело на солнце, да и худоба страшная. Масло для кожи, маски для лица, пинцет, ножницы, наряды – и вы будете лучше всех, обещаю!
Преодолев соблазн промолчать, Евгения решила хоть что-то разузнать… нет, не об Алекосе, – о гареме.
– Сколько наложниц здесь живет?
– Сейчас десять, – перехватив в зеркале удивленный взгляд, Лела энергично закивала. – Да, десять. При прежнем царе было около пятидесяти. Но господин Алекос, поселившись здесь, велел оставить только самых красивых, а остальных отдал в жены своим офицерам. И сейчас женщины тут часто меняются. Когда ему надоедает очередная, он выдает ее замуж за достойного человека и дает богатое приданое.
– Неожиданное поведение для такого мужчины, – пробормотала Евгения.
– Господин говорит, что предназначение красивой женщины – радовать мужа и растить детей, а не скучать в гареме человека, у которого все равно нет на нее времени.
– А у него есть дети?
Лела покачала головой.
– Вы совсем ничего не знаете! У великого царя нет детей. И никогда не было. Он же олуди.
– Но женщин он любит?
– Ой, слишком любит! – девушка рассмеялась, разрумянилась. – В гареме он редко бывает, потому ему и неважно, сколько здесь женщин, зато за его пределами развернулся вовсю! Думаю, в Шурнапале не осталось ни одной симпатичной дамы моложе пятидесяти, которая не побывала бы в его постели. И когда он только успевает, у него ведь так много дел!
Сдвинув брови, Евгения рассматривала свое отражение в зеркале. Она так давно не видела зеркал, что не могла бы сейчас сказать, красива она или нет. Похудела сильно, кожа огрубела, пальцы в заусенцах, ногти криво пострижены… Ну и что, говорила она себе, чем страшнее я буду, тем лучше!
Но даже перед врагом женщина не может предстать некрасивой!
– Наполни-ка ванну, Лела, – приказала она. – Начнем превращать эту страшную простолюдинку в достойную даму.
После обеда пришла госпожа Кардина – начальница гарема, та, что вчера командовала остальными. Это была крупная, худая, немолодая уже женщина, привыкшая повелевать, не слыша в ответ возражений. Но с Евгенией она заговорила вежливо, и Лела с удивлением услышала в ее голосе вопросительные интонации.
– Я видела сегодня Найшу, слугу господина, и говорила с ним о вас. Он передал, что о вас спрашивали. Покажитесь-ка мне.
Она бесцеремонно распахнула на Евгении халат.
– Ну, придется царю потерпеть. Скажу Найше, что вы не готовы. Вас хорошо устроили? Есть вопросы или претензии?
– Благодарю вас, нет.
– Я вам дала самых воспитанных служанок. Но если вдруг что – сразу обращайтесь ко мне. Как ваша рана?
– Зажила.
Кардина посмотрела на плечо, на котором не осталось никаких следов.
– Наконец-то счастье пришло и в гарем, – вздохнула она. – Говорят, господин лечит одним своим присутствием, но здесь он редко бывает. Вы благословенны, как и он, это сразу видно. То-то Шарра все рвется к вам.
– Кто это?
– Она вчера давала вам успокоительное – наша знахарка. Если велите, я прикажу ее к вам не пускать.
– Почему же? Я буду рада, если смогу принести здесь хоть какую-то пользу.
Кардина обошла комнаты, проверила все углы, в поисках пыли даже провела пальцем по поверхности статуэток. За что-то отчитала служанок. Свернувшись калачиком в мягком кресле у окна, Евгения внимательно следила за ней. Осторожные движения, как будто она опасается расплескать в себе воду, землистый цвет лица, мешки под глазами, глубокая морщина на переносице, словно женщина постоянно сдерживает боль…
– Подойдите-ка сюда, – велела Евгения.
Начальница гарема обернулась, насупилась было – не привыкла слышать приказания от наложниц, – но смолчала и подошла ближе.
– Лела, выйдите все! Вы мужественно переносите боль, – она смотрела куда-то сквозь Кардину, той казалось – изучала что-то на стене позади нее. – Опухоль уже слишком большая, не уверена, что смогу помочь…
Кардина как завороженная приблизилась вплотную. Евгения положила руку на ее живот, закрыла глаза.
– Слишком большая, – с сожалением повторила она. – Но попробуем…
Кардина всхлипнула, судорожно сжала протянутую руку.
– О госпожа моя! Вы действительно сможете мне помочь?!
– Я постараюсь.
Женщина упала на колени рядом с креслом и стала целовать руки Евгении. Та с трудом смогла успокоить ее рыдания. Кардина направилась к выходу, у дверей обернулась, вытирая лицо.
– Если что-то будет нужно, госпожа Евгения, зовите меня. Я для вас все сделаю.
* * *
Как и предсказывали женщины, царь не отличался терпением. На пятый день после того, как Евгения оказалась в Шурнапале, к ней зашел Найша – один из самых приближенных к царю слуг.
Евгения в своей уютной гостиной беседовала с Шаррой. На столе между ними лежал атлас лекарственных трав Матакруса. Начинало темнеть, и девушки зажгли лампы, скромно присели в сторонке. Раздался тихий стук в дверь, и на пороге возник невысокий миловидный юноша. Его костюму позавидовал бы любой дворцовый щеголь. Найша чуть наклонил спину в поклоне. Узкие томные глаза мельком оглянули Евгению. Он пробормотал:
– Прелестно, превосходно. Вы красавица. Завтра встаньте в шесть утра и приведите себя в порядок. Сильно не старайтесь, вы приглашены на завтрак. Я вас заберу. Лела, подготовь ее.
Лела кивнула. Найша ушел. Прошло несколько минут, прежде чем Евгения смогла пошевелиться. Шарра скромно опустила глаза. Девушки посмеивались.
– Не бойтесь так, он не кусается! – сказала одна.
– А я слышала, что кусается, – возразила Лела.
Евгении не хотелось показывать им свое замешательство, но справиться с ним оказалось сложнее, чем с десятком головорезов. В эту минуту она искренне жалела, что согласилась на поединок. Уж лучше бы Алекос ее казнил!
Пришлось опять принять снотворного, иначе она не сомкнула бы глаз. Лела подняла ее скоро после рассвета. Евгения ожидала долгих приготовлений, но сборы оказались короткими. Волосы ей заплели в свободную косу и надели кружевную сорочку и шелковый желтый халат. Бормоча что-то под нос, Лела натерла кремом ногти, все еще не вернувшие красивую форму, и отступила, любуясь результатом своих трудов.
– Это все? – спросила Евгения.
– Утренний наряд, как обычно. Господин и сам еще не одет. Рановато, конечно, вам бы еще недельку-другую покушать как следует, а то одна кожа да кости! Ну, да ему ведь не прикажешь… Ступайте же!
Найша уже ждал у дверей, попросил ее сесть в паланкин. От дома, в котором жил царь, гарем отделялся садом. Извилистая аллея была обсажена невысокими деревьями, настолько густыми, что даже зимой переплетенные ветви скрывали тех, кто двигался по ней. Евгения вспомнила, что видела эту аллею из окон дома Джаваля, когда гостила здесь шесть лет назад, но тогда она и подумать не могла, что находится за ней.
Аллея привела в крохотный дворик, где за несколькими дверями скрывались ведущие в царский дом служебные коридоры. Быстрым шагом Найша вел ее по узким коридорам и лестницам. Наконец они вышли в один из залов на третьем этаже, где в этот ранний час никого не было. Найша тихо постучал в резную дверь. Алекос открыл, и провожатый с поклоном дематериализовался. Евгения вступила в кабинет.
– Проходи к столу.
Он тут же ушел на террасу и, перегнувшись через балюстраду, продолжал разговор с кем-то, стоявшим внизу на крыльце. Евгения замерла посреди зала.
Это был рабочий кабинет царя Джаваля. Она с трудом его узнала – вся мебель была другая. Обширный письменный стол завален бумагами и книгами. Вдоль стен выстроились высокие шкафы красного дерева. Пол покрывали мягкие, с густым ворсом ковры. С потолка спускались пышные золоченые люстры. Терраса отделялась от кабинета раздвижными стеклянными дверями, и на ней был накрыт на две персоны круглый столик. Евгения упала на стул.
Она помнила другой образ Алекоса – суровый воин, одетый по-солдатски просто. Орлиный профиль, мощные руки, которые едва не задушили ее. Сейчас это был хищник на покое, вальяжный, добродушный, но даже шелковый халат не уменьшал впечатления силы и агрессии, окружавших его видимым ей ореолом. Злобы в нем не было, как не было злорадства и ненависти, – только редкостная самоуверенность. Закончив разговор, он сел рядом, налил ей чаю. Казалось, его забавляет ее напряженный вид. Отламывая ложечкой кусочек пирожного, он со знакомой усмешкой спросил:
– Почему ты не сражалась тогда?
Не поднимая глаз, не давая понять, сколь оскорбительна для нее эта тема сейчас, Евгения ответила:
– Мой муж велел офицерам отвезти меня в горы. Это сделали насильно, я не хотела оставлять его.
– Шедизцы сказали бы, что он взял на себя роль судьбы…
– Что вы хотите сказать?
– Если бы ты оказалась тогда на поле боя, не пила бы здесь чай сейчас.
– Разве это не было бы лучше?
Он не ответил, рассматривая ее отстраненно и равнодушно, как картину, в то время, как все ее силы уходили на то, чтобы сдерживать дрожь. Она не смела поднять глаз и пристально рассматривала рисунок на своей чашке, крутя ее в руках, чтобы незаметно было, как эти руки трясутся. И все же она подскочила от неожиданности, когда Алекос резко отставил свою тарелку. Пристально посмотрев на нее, он сказал:
– Пойдем.
Как завороженная, она шла за ним в соседнюю комнату – спальню, где у дальней стены стояла широкая кровать. Она знала здесь каждый уголок, много дней провела она в этой комнате, выхаживая Джаваля. Но от того времени не осталось ничего. Когда-то полутемная, теперь комната была ярко освещена. Вместо старости и лекарств пахло мужчиной в расцвете лет – такой знакомый с юности запах! И еще пахло чем-то особенным – свежим дыханием иного света, мира олуди.
Глядя ей в глаза, Алекос снял с нее халат. Евгения зажмурилась. Зайдя ей за спину, он осторожно провел рукой по онемевшему плечу. Кожа покрылась мурашками, когда она почувствовала его губы на своей шее. Он спустил с плеч рукава сорочки, и та упала на ковер. Алекос рывком поднял Евгению на руки и опустил на кровать. Она позволяла ласкать себя и лишь все сильней сжимала, комкала рукой покрывало. Но когда он склонился над ней, ее охватила паника. Она пыталась подчиниться ему, но тело сопротивлялось. Она уперлась руками ему в грудь, лицо исказилось. Он перехватил руки и шепнул прямо в приоткрытые губы:
– Расслабься. Я не хочу причинять тебе боль. Дыши глубже… Закрой глаза!
Она подчинилась, но тело еще долго содрогалось в ужасе. И все же он был настроен и в этом бою с первого раза одержать победу. Когда, очень нескоро, они наконец откатились друг от друга, она уже почти смеялась. Она с трудом сдержала улыбку, когда он сказал:
– Ну что ж, для первого раза неплохо.
Когда он начал одеваться, Евгения приподнялась было за своим халатом. Алекос остановил ее:
– Нет-нет, не двигайся! Я хочу показать тебе дворец, – вдруг объявил он. – Через час жду тебя на главном крыльце.
Алекос ушел. Через несколько минут появился Найша. Евгения медленно одевалась, не отвечая на его вопросы, да она и не слышала их.
– Господин сказал, чтобы через час вы были на крыльце, – напомнил он. – У нас мало времени, вам ведь еще надо переодеться и покушать! Я видел, вы совсем ничего не съели за завтраком!
Сас спустя она шагала рядом с Алекосом по улицам дворца. Следом шли ее девушки и его секретари и адъютанты – все как в старые добрые времена. Но она вспоминала прежний Шурнапал и не могла не признать, что теперь дворец стал еще прекраснее. Ослепительно белые стены домов оттенялись зеленеющими кустарниками, уже распускавшими розовые, голубые и сиреневые цветы. В прозрачной воде синих и желтых бассейнов плескались крохотные рыбки, а разлитый в воздухе щебет птиц напоминал девичье пение. Золотые купола сверкали так, что больно было смотреть. Вдоль тротуаров появились изящные кованые фонари, скамьи и беседки, шпили башен украсились замысловатыми флюгерами. А над дворцом, на небольшой высоте, парил огромный темно-серый воздушный шар, с которого дозорный оглядывал город.
– Ты бывала здесь прежде?
– Бывала. Помню, дворец показался мне сказочно красивым. Но теперь он… еще прекраснее!
В прежнее посещение Шурнапала Евгения видела лишь покои царя и царицы и всего несколько раз выходила на улицы. Тогда у нее не было ни времени, ни желания осматривать дворец. «Зато теперь времени с избытком», – подумала она.
Став хозяином Рос-Теоры, Алекос расселил два прилегающих к Шурнапалу квартала и расположил на их месте военный городок. Здесь же появились конюшни, кузни и разнообразные мастерские, потребовавшиеся обновленному дворцу. Сейчас он вел Евгению к конюшням, где в отдельном помещении стояли его собственные лошади и те, которых запрягали в кареты самых знатных особ.
Войдя в прохладный полумрак, она с наслаждением вдохнула запах, забытый за проведенные в горах годы, и повернулась к первому же коню, тянувшему к ней морду. Но Алекос поманил ее дальше. Ступая по усыпанному соломой земляному полу, Евгения издалека увидела в одном из денников светлый силуэт. У нее застучало сердце. Она сама не заметила, как подбежала и распахнула дверь, за которой ее ждал Ланселот.
Алекос молча смотрел, как она шепчет ласковые слова, прижавшись лицом к шее коня. Тот довольно фыркал, обнюхивал волосы хозяйки, вздергивал голову, так что она повисала на нем, не в силах разнять рук. Она повернула к Алекосу мокрое от слез, счастливое лицо.
– Он почти никому не дается. Конюхам пришлось звать меня, чтобы его почистить. Придется тебе самой выезжать его, я при всем желании не смогу этого делать, – сказал он.
Ланселот переступил крепкими ногами, ухватил губами ее руку, будто боялся, что она уйдет.
– У меня больше никого нет, – сказала Евгения, с нежностью глядя в глаза друга.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она решилась наконец отступить от любимого коня. Алекос ушел, и Евгения была благодарна ему за это. Ей не хотелось выходить из полумрака конюшни на свет дня. И еще долго она простояла рядом с Ланселотом, разговаривая с ним, обещая, что теперь его опять, как в прежние времена, ждут внимание и почет.
По пути в гарем Евгения с удовлетворением ответила на несколько поклонов и пожеланий доброго дня. Крусы и шедизцы, занимающие разные должности при дворе, и их супруги провожали ее внимательными взглядами. Коль великий царь столь ясно выразил отношение к своему бывшему врагу, его приближенным оставалось лишь подчиниться. Евгения поняла, что Алекос не собирается мстить и унижать ее, и последняя тяжесть упала с плеч. Быть может, это лишь уловка с его стороны? Протянув ей сегодня руку, завтра, чтобы было больнее, он ее оттолкнет. Но, поразмыслив, она решила, что такого не случится. Что бы ни говорили об Алекосе, какими бы эпитетами ни награждали – варвар, беспощадный и коварный убийца, – его никогда не обвиняли в мелочности. Оказав ей уважение, он поднял ее над остальными наложницами. И все же, напомнила она себе, не стоит забывать, что здесь она – не царица и даже не гостья, а фактически рабыня, пусть и с привилегиями.
Она была еще не готова анализировать последние события и строить планы на будущее. Слишком привыкла жить одним днем, когда важно лишь то, что рядом: верные друзья, привычное оружие, знакомый как пять пальцев лес. Необходимость обживаться на новом месте, общаться с незнакомыми людьми, которые скорее всего ее не любят, обдумывать каждый шаг вызывала в душе Евгении уныние. Она умела, когда требовалось, действовать быстро, не раздумывая, на инстинктах, но сейчас чувствовала, что спешить не нужно. Тень гарема даст ей время оглядеться, понять, кто ей друг, а кто враг, и выстроить правильную линию поведения.
Но – Алекос? Как и раньше, каждая мысль о нем вызывала бурю эмоций. Ей пришлось честно признаться самой себе, что после сегодняшнего утра она уже не может питать к нему ненависти. Евгения попыталась сказать себе то, что твердила каждый день в течение этих полутора лет: «Этот человек убил Халена. Своей рукой он убил моего мужа и царя. Он лишил народ Ианты властелина, а меня обрек на вечную печаль и унижение. Пока он жив, я не найду покоя…» Но слова, столь долго поддерживавшие в ней гнев, на этот раз упали в пустоту. Словно бы опять перед нею выросла стена, сгустился туман и, сделав очередной шаг, она еще раз вступила в новую жизнь, в которой прежние правила ничего не значили. Четырнадцать лет назад из ничего она стала олуди, а теперь другой бог, выбив из ее руки меч, низвергнул ее обратно в ничто. Евгения давно не сомневалась, что Алекос – олуди. Никогда прежде в этом мире не встречались сразу двое небесных избранников. Значит ли это, что она отныне – не олуди? Но сила ее не покинула, она по-прежнему видит и слышит!
Что ж, даже сомнение в собственной божественности ее уже не волнует. Пускай Алекос отнял то, что та ей дала: царскую власть и любимого мужа, – но он не покушался на ее гордость. А ведь именно гордость, чувство собственного достоинства и составляли весь ее багаж в тот день, когда она появилась в Ианте, у Вечного камня. Он и не сможет лишить ее самоуважения. А если попытается – жизнь в ее руках, и она без сожаления покинет этот мир, в котором для нее ничего не осталось. И все же ей хотелось думать о нем справедливо. Она еще раз представила его лицо: твердое, словно вырезанное из камня, с глубоко посаженными глазами, прямыми линиями бровей и отстраненной улыбкой, как у статуй древнеегипетских фараонов. Лицо истинного царя, доказавшего свою силу всему миру и потому имевшего право на легкую усмешку. Он вел ее по дворцу, задавал вопросы, он вернул ей единственного друга – Ланселота, – но одновременно не переставал думать о чем-то еще. Евгения вдруг осознала, что все это время считала, будто для Алекоса нет мысли важнее, чем о том, как схватить ее. Ведь сама она ни о чем кроме него не могла думать. А он, за шесть лет ставший из никому не известного варварского вождя властелином всей Матагальпы, теперь был вынужден охватывать своим взором сотни вещей и явлений. Иантийская царица с ее горсткой мятежников была для него не больше, чем крохотная заноза в пальце. Просто удивительно, что он не отмахнулся от меня, как от вытащенной занозы, подумала она.
Зачем он оставил ее при себе? Хотел унизить, не иначе, шепнуло уязвленное самолюбие. Правительница некогда славной державы, сломленная, насильно приведенная на ложе нового царя, – это должно произвести впечатление на завоеванные страны и особенно на иантийцев. Это кара изощреннее, чем казнь. Но, может быть, все проще? Он любит красивых женщин, и Евгения для него – лишь трофей. Ему нет дела до ее переживаний, он вообще не задумывается, что это для нее значит – быть наложницей.
Евгения почувствовала, что краснеет. Это ужасно, это предает все, что составляло смысл ее жизни, но это следует признать: она хочет, чтобы Алекос прикоснулся к ней еще раз. «Он убил Халена!» – снова попыталась она напомнить себе, но вместо привычной злобы по телу в который уже раз за сегодня пробежала волна возбуждения. Она вспомнила его голос, запах, прикосновения – эти воспоминания пьянили, кружили голову. Она помнила каждое свое и его движение, и то, что несколько часов назад едва не лишило ее сознания, сейчас рождало томление, лихорадочное стремление пережить эти минуты еще раз. Только вчера она думала, что ее тело больше не способно к любви. После смерти Халена ни разу ни во сне, ни наяву она не испытала желания, и сама мысль о прикосновении к мужчине казалась ей отвратительной. Близость с Алекосом потрясла ее. Она вспомнила, как одеревенели мышцы, как ее колотило от страха. Он говорил, что не хочет делать ей больно, но застывшее тело приняло его с болью и запаниковало еще сильней. И вдруг она осознала, что все самое страшное уже случилось, и почувствовала жар его кожи, его дыхание на своей щеке, увидела, как красивы ласкающие ее руки. Тело вспомнило движения и рождаемое ими возбуждение, которое оно когда-то так любило, и Евгения ощутила знакомое наслаждение. Прежде ей не приходилось сопротивляться ему, ведь у нее был только один мужчина, любимый и любящий. Теперь она и хотела бы воспротивиться, но не смогла. Она стыдилась своего удовольствия и упивалась им.
А потом все кончилось, и она обнаружила, что Алекос уже поднялся с кровати и одевается. Ей пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить, где она находится и что нужно делать дальше. И вот она опять в комнатах гарема, а в зеркале напротив – женщина с горящим лицом, пунцовыми губами и вздымающейся в тревоге грудью. Тело уже разбужено, и она знает, что укротить его теперь невозможно. Она все это уже переживала раньше. Когда-то Хален подарил ей мир любовных наслаждений. Вместе они сделали его богаче, открыли бесчисленное множество игр, которые дарят радость, заставляют поверить, что только ради них и стоит жить. Сегодня другой мужчина не пытался играть с ней – он просто осмотрел ее тело и удовлетворил свои потребности. Но в нем была та же способность, что в ее муже, – способность отдаваться любви с такой же страстью, как битве или спору, от которого зависит вся жизнь. Увидев себя в зеркале, она поняла, что прежней Евгении, вдовы Халена, больше нет. Прежняя Евгения должна умереть прямо сейчас, иначе она потеряет себя.
Она оглянулась в поисках ножа, ножниц, чего угодно, что могло бы лишить ее жизни и предотвратить бесславное будущее. Но растерянно опустила руки: ей не хотелось умирать. Непонятно в какой именно момент, но она уже совершила повторно тот шаг в неизвестность, что когда-то привел ее из российского лета 2016 года к Вечному камню. Ей придется еще раз начать все заново.
Евгения вернулась к зеркалу, внимательно всмотрелась в свое отражение. Что ж, даже у столь сомнительной ситуации она сумеет найти положительные стороны. Например, теперь наконец можно одеваться так, как ей нравится, и пусть только кто-нибудь посмеет ей помешать! По комнатам разнесся звонкий и мягкий голос царицы, которым она когда-то, в другой жизни, призывала своих подруг:
– Лела! Позови ко мне лучших дворцовых портных!
