Текст книги "Помпа"
Автор книги: Анастасия Перфильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА~ТРИНАДЦАТАЯ
От Юльки – родителям.
«Дорогие мама и папа!
Только послала вам письмо и уже пишу ещё! У нас случилась новая беда. Теперь уже не коровья, а как раз наоборот. С тем важным делом П + Ю + Г + + Ш = ПОМПА!
Дорогой папочка! Ты хоть и электровозный инженер, а можешь нам помочь. Сейчас я нарисую схему, почему у нас всё-таки не работает помпа, хотя мы сделали, то есть в автопарке нам выточили замечательный клапан!
В общем, мы с Петром загнали в старую скважинную трубу новую трубу, диаметром один дюйм и с четвертью. Пётр привёз её с водохранилища на мотоцикле, а мы с Галкой и Шурцом отдирали шкуркой ржавчину, я все пальцы искровенила. Потом загнали её внутрь вместе с клапаном. Это просто такие две рогаточки и шарик от шарика и подшипника. Чтобы создавать ВАКУУМ – папочка, понимаешь? Потом присоединили к помпе. Её теперь Пётр установил на бетонной подставке напрочь, а бетон месила я. Хорошо. Включаем. Раньше, когда пробовали на холостом ходу и в зеркале, я дежурила с переноской и, когда Шурка сигналил, включала-выключала. А теперь мы подвесили провод через орех прямо к скважине. И Пётр сделал на стенке такое устройство, помпа включается сразу, надо только щелкануть. Щёлкаю почти всегда я. И вот, папочка, даже с клапаном никакого ВАКУУМА почему-то не получилось! То есть сначала-то он получился! И вода вдруг пошла– представляешь? Прямо захлестала из выхлопной трубы. Веером! И всех нас окатила вроде душа! Пётр закричал: «Тащите шланг!» Мы притащили. Пётр надел на выхлопную трубу и закричал: «Бегите на огород, лейте под огурцы!» Мы с Галкой потащили под огурцы. И вода страшно холодная, прямо зубы ломило, всё лилась и лилась. А потом вдруг помпа завыла как ненормальная, и всё кончилось. Совсем! Помпа начнёт выть, а вода не идёт. И так целых два вечера. Пришлось опять вытаскивать ту самую трубу один дюйм с четвертью с помощью рычага. И чистить клапан. В нём шаричек заело глиной чи илом. Теперь рисую схему:
Папочка!
Потом случилось самое страшное. Помпа сгорела!!! Пётр сказал: «Отвезу её в электрическую мастерскую на ремонт». Там всё проверили. Но Пётр сказал, что ему сказали, что одну детальку надо не чинить, а ставить совершенно новую. Иначе всё равно не будет на нашей скважине работать. А её нигде нету! Пётр уже два раза ездил на мотоцикле в город, и в городе нету, Папочка! Деталька называется «крылатка» или «крольчатка», к насосу «Днепр», стоимость 85 р. (рублей), это я всё запомнила. Умоляю тебя, папочка! Купи её в Москве в магазине, где продают насосы и разные электрические вещи. И пришли сюда авиамолнией! Умоляю!!
Я ничего Петру не сказала, чтобы сделать СЮРПРИЗ. Потому что он очень, очень убивается, потому что даже Галка его ругает, что всё равно ничего не выйдет, только деньги зря выбросил. А Пётр говорит: «Нет, выйдет». Конечно, он прав, правда, папочка и мамочка? Поэтому, пожалуйста, очень'прошу – скорее вышлите!
Ваша дочь Юлия Майорова.
У нас началась ЗАСУХА. Когда вы приедете в отпуск? Папочка, шли бандероль на моё собственное имя».
От Юлькиного отца – Юльке.
«Милая моя Юля!
Мы уже очень о тебе беспокоились и наконец-то получили сразу два твоих письма. Надеемся, что корова Дочка уже ходит в стадо и всё в порядке. Теперь о втором письме. Доченька, ты так сумбурно описала мне всю вашу «трагедию» с электронасосом, что я с трудом в ней разобрался. А разобравшись, отправился по магазинам и, кажется, всё-таки нашёл то, что нужно. Правда, пришлось даже твою «схему» показать специалисту-консультанту. Одновременно высылаю авиабандеролью то, что ты просила. Только это называется не «крольчатка», а «крыльчатка». Если ты не напутала в марке насоса, должна подойти. А вот в цене ты, безусловно, напутала: цена, разумеется, не восемьдесят пять рублей, а копейки.
Доченька! Мама очень о тебе беспокоится. Ты должна написать нам не только про такие ЧП, как болезнь Дочки или аварии с помпой. Прошу тебя, напиши подробно о своём житье-бытье. И не откладывая. Возможно, я получу отпуск в конце месяца, тогда мы с мамой сразу к вам приедем. А пока что ждём обстоятельного отчёта. Целую тебя. Всем передавай привет.
Твой отец».
От Юльки – родителям.
«Золотые мои мама и папа!
Вот теперь я могу уже написать вам всё про наше житьё-бытьё. Папочка, целую тебя миллион раз! Сто миллионов раз!! Мы были просто в отчаянии. И вдруг... Папочка и мамочка, у нас почта по понедельникам не ходит. Но я так волновалась, что сбегала к главной почтарше; у неё есть дочка, она работала с нашей Галей на винограднике, я их всех учила танцевать твист. Я попросила Верку: если придёт бандероль на моё имя, ты попроси маму не приносить её к нам, только скажи мне, я сама сбегаю. И вот Верка прибегает даже в понедельник и говорит: «Юля, тебе из Москвы бандеролька вечером пришла!» Мы побежали к её маме, стали просить, и она для МЕНЯ открыла почту. Написала на бланке «личность известная» и выдала. Представляете? У меня сердце чуть не выскочило! Я принесла эту коробку, а в ней ваша посылочка с «кр». Ну, я Петру за обедом ничего не стала говорить, а вечером тихонько подхожу и показываю. Он как обрадуется! Уже было темно, но мы взяли фонарь «летучая мышь» и пошли в сарай с Галей и Шуркой. Там Пётр стал всё проверять и смотреть, а на другой день рано-рано, весь дом ещё спал, мы с Петром поехали на мотоцикле к нему на водохранилище. Помпочка лежала в электромастерской. Там ещё никого не было. Но Пётр велел разбудить самого главного монтёра, и они при мне всё налаживали, ставили на место. И Пётр сказал: «Юля, я ТЕБЕ очень благодарен!!! И твоему папе!! Вода для нас—ДРАГОЦЕННОСТЬ». Обратно повезла помпу я, Пётр нас только до автобуса довёз и посадил. Потому что он боялся, вдруг его днём как-нибудь отпустят, лучше пускай ОНА будет ждать дома (это я уговорила!). ОНА довольно тяжёлая, мы завернули ЕЁ в мешок. Но Галя как раз ехала на том автобусе последний раз с виноградника – их практика наконец кончилась,– и мы вместе дотащили ЕЁ домой. Спрятали под мою кровать (как раньше). А потом к вечеру приехал Пётр. Мамочка и папочка! Что было!!
Сначала мы помпу отнесли к скважине. И установили. Втроём. Шурке Пётр велел караулить на огороде и кричать, когда польётся вода. Мамочка и папочка! Тётя Дуся, дядя Федя и баба Катя очень убивались, что в огороде всё погорит, потому что воды нема. Разве с кринички натаскаешься? А мы все стоим, как на параде. Пётр сказал: «Юля, включай!» Я щёлкнула. Даже опомниться не успели, помпочка как завоет, только не по-страшному, а по-здоровому. И Шурец орёт как сумасшедший: «Пошла! Пошла»...
Больше не могу писать, Галя зовёт. Вдруг опять что-нибудь с помпой случилось? Завтра допишу.
Юля».
Юлька не дописала письма и завтра. Послала его так, как есть.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Запылённый голубой автобус остановился у развилки шоссе и виноградного столбика с надписью: «Изюмовка».
Автобус был не местный, а рейсовый, линялые занавески порхали в окнах. Из двери вышли две пассажирки, явные курортницы: одна толстая, с красным зонтиком, в платье с громадными оранжевыми цветами; вторая худущая, седоволосая, в сарафане-раз-махайке и широкополой шляпе с кисточками. У толстухи висела на руке сумка-саквояж, у худущей ничего не висело.
Народу на остановке не было. Солнце щедро поливало жаром. Против шоссе, у длинного белого строения без окон, играли в городки ребятишки. Какие это были городки! Просто чурбаки с кривыми палками... Однако ребята играли азартно, со смаком, стреляли чурбаками звонко, даже на шоссе отдавалось.
Пассажирки, переждав несущиеся грузовики, пересекли шоссе, и толстуха спросила мальчонку, целящегося биткой в «бабушку в окошке»:
– Ты, случайно, не знаешь, где в вашей деревне находится дом Лукояненко или Луконенко?
– Лукьяненко? Это которых? – Битка звонко выбила «бабку».– Тётки Марьи? Хромого Николая?
– У которых живёт московская девочка. Лет тринадцати.
– А-а, Помпа!
– Что? – не поняла толстуха.
– Вам Помпу?
– Какую помпу? Девочку зовут Юля!
– Ступайте огородами, сельмаг пройдёте, ихний дом с антенной. Шуре-ец! – завопил мальчонка.– Твою спрашивают!
– Помпу,—подтвердил второй игрок, целясь биткой.
За стеной, где падала косая тень, на земле лежал, оказывается, ещё игрок. Он вскочил, подбежал, уставился на толстуху.
– Вы из Москвы, что ль, тоже? Здравствуйте.
– Здравствуй, дружок. Из Москвы, что ль,– ответила худая приезжая, с интересом изучая спалённое солнцем лицо Шурца.
– Витька, Солома, за мной! – распорядился тот.
Городки были брошены к стене. Трое поводырей
двинулись было к дороге, что вилась среди огородов с побуревшей картошкой и высоченным цветущим луком, но Шурец крикнул:
– Обождите маленько! – вернулся к белому строению, проворно влез на лестницу под крышу и заорал: – Г алина!
Дверь белого строения распахнулась. Появилась тоненькая смуглая девочка. Обеими руками она обнимала большую охапку зелёных веток и выглядывала из них, как из кустарника.
– Чего шумишь?
– Юльку-Помпу гражданки шукают.
– Ну и веди. У меня черви проснулись голодные!
Дверь захлопнулась.
– Любопытно,– сказала худая приезжая, когда все зашагали под нестерпимым солнцем дальше. – Черви проснулись, да ещё голодные. А почему вы так странно зовёте свою родственницу – Помпа?
Мальчишки переглянулись и захихикали. Толстуха дышала шумно, зонтик над её головой раскачивался, как воздушный шар.
– Нет. Мне здесь не нравится абсолютно,– сказала она, утирая платком мокрый лоб и губы с расползшейся помадой.– Самая обычная деревня. Далеко от моря. Вряд ли имеется комфорт. Ни курортников, да и вообще людей не видно...
Перед ними лежала пустая, тихая деревенская улица. Зной иссушил её. Ни одно деревце не шевелило сонной листвой, ни акации, ни тополя у оград и ослепительно белых или голубых от синьки домов. Ни одного жителя не было даже вдали, лишь жёлтое облако таяло за проехавшей машиной, да куры купались в пыли, да у водопроводной колонки с недовольным писком бродили в поисках лужи встревоженные утки.
– А мне как раз нравится. Люблю тишину и покой,– сказала худущая.– Сиреневые горы на горизонте очень колоритны. И эти белые мазанки с красными крышами... Так вы мне не ответили: почему же зовёте девочку Помпой?
Мальчишки опять захихикали.
– Во наша хата! – сказал Шурец, ткнув пальцем на дом с палисадником, над которым, словно тушью по синему небу выведенная, торчала высоченная антенна.
– Ах, значит, это твой дом! – обрадовалась толстуха.– А твои родители, надеюсь, дома? О, на работе? Даже в воскресенье? Но правда, что у вас есть прекрасные свободные комнаты? И что держите свою корову, поросят? И машина есть, чтобы возить жильцов к морю?
Шурец посмотрел на толстуху с удивлением, брыкнул ногой и помчался к воротам. Товарищи его поотстали.
– Дали маху, кажется,– сказала толстуха, бурно дыша.– Я всю жизнь слишком доверчива...
А худущая повторила:
– Нет, по-моему, совсем неплохо.
«Гражданки» проследовали к воротам, вошли в калитку. За оградой был дом как дом. Приземистый, с низкими окнами, с небольшой выбеленной терраской. И сад как сад. Вишни торчат строем, ягоды уже наливаются краснотой. Низкорослые кривые яблоньки, побелённые снизу... Груши свесили помертвелые листья. Под деревьями густо засажено картошкой. Кучи песка, торфа, заботливо покрытого соломой навоза... Дорожка усыпана щебнем, хрустит под ногами. А бани никакой не видно. И душа, и колодца... Не говоря о гараже. Дали маху, словом! Цветочки жалкие под окнами – ноготки, цинии. Розы, правда, есть, так себе, жёлтенькие... Промахнулись!..
* * *
Ещё задолго до того, как из скважины с помощью многострадальной помпы забила наконец долгожданная вода, соседские ребятишки окрестили Юльку Помпой. И за дело.
Во-первых, Юлька с горделивым хвастовством разнесла по соседям:
– У нас на усадьбе скоро заработает собственная помпа, будет качать воду из собственной скважины.
Во-вторых, не замедлила сообщить, что это именно она отправила в столицу «на консультацию» схему установки помпы для высылки очень важной детали, без которой помпа – ничто.
В-третьих, разгласила, что только ей, Юльке, доверит Пётр включать и выключать помпу, следить, чтобы не перегрелась,– словом, руководить поливкой.
Короче, Юлька так распетушилась, так много и с таким чувством превосходства рассказывала встреч-ным-поперечным о себе и о помпе, что соседские ребята и окрестили её так. А давно известно, меткие прозвища прилипают прочно.
Пётр почти безвыходно помогал исправлять аварию на водохранилище; тётя Дуся с утра до ночи, даже в воскресенье, опыляла виноградники; дядя Федя с бригадой трактористов тоже с утра до ночи вспахивал каменистую землю под новые виноградники; Галюшку в числе школьников-активистов «бросили» на шелкопряда... Самой работоспособной на усадьбе Лукьяненок оставалась Юлька. Старенькая баба Катя и малолетний Шурец разве шли в счёт?
На следующее утро после запуска помпы Пётр сказал:
– Сестрёнка! На тебя одну надежда. Сегодня будешь наш огород поливать. А уж дальше... Справишься? Вот тебе часы.– Он надел на Юлькину руку свои, большие, с широким ремнём.– Время засекай. Перцы нехай по колено в боде плавают, под каждый рядок минут десять лей. Под огурцы тоже. Шурца на помощь, гоняй его без жалости. Словом, действуй пока у нас на усадьбе самостоятельно. Кстати и помпу проверим! Но попусту воду не трать, она на вес золота...
Тётя Дуся, дядя Федя, Галка, Пётр скоро разо-
шлись по делам. И Юлька оказалась в первый же день полновластной владычицей воды.
Попусту воду не тратить? Да она и не будет попусту! Готова весь огород, весь сад залить, лишь бы отличиться... >
– Юлька! К тебе из Москвы приехали!..
– Из Москвы? Ко мне?
– Ага. Две.
– Не ври, пожалуйста.
– Я не вру! Тётки. Одна – во. Другая – как цапля.
Шурец, держи шланг. Где они?
– Возле кучи навозной.
– Под перчики надо ещё семь с половиной минут, я время засекла. Дам знак – переложишь под помидоры.
– Дай часы – переложу!
– Анчибола, выполняй!
– Есть выполнять. Помпа аме...
– Сам дурак.
Юлька развернулась, хотела влепить ему затрещину, но юркий Шурец вильнул за яблоню. Вот, явились-таки!.. Принесла нелёгкая, да ещё в такой день. Дура, дура, наболтала тогда на пляже...
Всё же не спеша, стараясь побороть волнение, Юлька пошла к дому. Кошмар, на что похожа! Сарафан вымок, «редькин хвост» болтается на тесёмке, ленты растеряла, на босоножках по сто кило глины, руки – страшно смотреть.
Однако встретила она москвичек с отменным достоинством:
– Здравствуйте, Очень рада. Извините меня, я в таком виде... Поливкой огорода и сада руковожу– понимаете? Садитесь, пожалуйста! (Хотя, кроме навозной кучи, вблизи ничего не было.) – И обернувшись:– Баба Катя, будьте так любезны, дайте ряженки или молока. Ко мне из Москвы гости!
Услыхала баба Катя просьбу, нет ли – неизвестно. Юлька провела под малый орех толстуху с приятельницей. (Вовсе та была не приятельницей! Просто случайно поселились в городе у моря под одной крышей, где в комнатушках и коридорчиках было битком набито курортников.) Под орехом стоял стол с выгоревшей добела клеёнкой и две врытые в землю скамейки.
– И здесь недурно! Недурственно,– как бы про себя заметила худая гостья.– Какой необыкновенной мощи ствол! – Она с восхищением погладила его.
– У нас ещё больше орех есть. Там, внизу! – Юлька помахала рукой.
Толстуха лишь отдувалась, работая платком.
– Холодного бы... выпить... неплохо...– пропыхтела она.
– Сейчас принесу! Ив ю плиз – одну минутку... (Хоть предлог нашёлся увильнуть, привести себя в порядок!)
Пошептавшись в доме с бабой Катей, Юлька отправила старушку под орех с кринкой и стаканами, сама бросилась переодеваться. Вернулась она уже в бриджах, в кофточке, с причёсанным «хвостом». Села на скамейку в непринуждённой позе, нога на ногу. Гостьи с удовольствием пили молоко.
– Чудесно,– сказала худая.– Точно в другой климат из жары попали! Такая прохлада! Тень и пятна, пятна света... А что это у вас гудит?
– Помпа,– любезно пояснила Юлька.– Работает.
– О, помпа? Как же она работает?
– Нормально. Одно ведро наливается за пятнадцать секунд. Следовательно, двадцать вёдер составит триста секунд, делим на шестьдесят, получается пять ми... Ах, извините! Я же засекла время... Александр!– завопила Юлька, вскакивая.– Перекладывай, пора!..
– Переложил давно-о! – донеслось из глубины сада.
Шурец, разумеется, бессовестно врал: в эту самую минуту, прижав пальцем струю, он окатывал себя прохладными брызгами, повизгивая от удовольствия.
– Занятно,– улыбнулась худая москвичка.– Это кто же там, твой помощник?
– Да. Но разве он...
– А можно пройтись по саду? И посмотреть вашу помпу?
– Ив ю плиз...
Знают ли приезжие гостьи по-английски?
Худая усмехнулась. Толстуха проговорила:
– Я лучше здесь в тени посижу,– и налила второй стакан молока.
Юлька повела любопытную гостью по усадьбе вниз. Дорогой вздыхала, как это нередко делала дома, в Москве, мама:
– Ах, столько забот! Вся усадьба – на мне. В смысле поливки. Усадьба – двадцать две сотки. Сотка – ноль-ноль одна сотая гектара. Гектар – сто на сто метров...
– И всё ты одна? Успеваешь?
Юлька скромно потупилась, но вдруг сделала страшные глаза:
– Шурка! Опять купался? Морока мне с тобой!..
Мокрый, сияющий, облепленный трусами и майкой, Шурец шмыгнул со шлангом за вишню. Спустились к скважине. Юлька сделала вид, что решает очень важное: хмурила брови, слушала, спустилась по лесенке в колодец (Пётр приделал к стене маленькую, в три ступеньки, лестницу), потрогала мерно гудящую помпочку. И, словно сочтя возможным, отставив при этом мизинец со сломанным чёрным ногтем, выключила её. Щёлк!
– Эгей! Воды нема!..– почти сразу донёсся ответный вопль Шурца.
– Боюсь, перегреется,– не реагируя на вопль и
вылезая наверх, сказала Юлька.– Объявляю перерыв.
Гостья слушала и смотрела на всё с большим интересом. Вдруг попросила:
– Знаешь что? Постой вот так несколько минут– хорошо? Можешь? Я сделаю набросок...
Она вытащила из кармана блокнот, карандаш и принялась быстро черкать в нём что-то.
– А вы... Вы кто, писатель? Художница? – просияла Юлька, на всякий случай выпячивая грудь и отставив ногу.
– Ну вот, так я и знала... Стой просто, свободно!
– А мне можно посмотреть?
– Да не на что пока. Моментальный набросок...– Едва уловимыми движениями гостья трогала, тушевала что-то, изредка цепко взглядывая на Юльку.– Так... Так... Скажи, тебя прозвали в деревне Помпой из-за неё? (Она показала карандашом.)
– Не считаю нужным обращать внимание на глупые детские выходки,– отчеканила Юлька.
– Ого! Да ты, оказывается, с норовом...
122
Гостья скинула шляпу. Тряхнула седой, коротко остриженной головой, обвела прищуренными, вовсе не старыми глазами долинку за плетнём, почти пересохший ручей с плавающими утками, блестящий глазок кринички за ним, ближние холмы в рыжеватых зарослях шиповника и дальние горы в синем мареве...
– Знаешь что? Мне здесь у вас определённо нравится. Гораздо больше, чем в городе среди асфальта,– сказала она.– Как ты думаешь, нельзя ли будет снять в вашем доме комнату?
– Снять? Комнату? – машинально повторила Юлька. Она растерялась, но только на мгновение: вдруг сразу припомнились брошенные когда-то тётей Дусей слова: «Дом большой, хоть жильцов сели». А что, если?..– Безусловно,– довольно уверенно проговорила Юлька. Она и выражения такого никогда в жизни не употребляла, но отступать было уже поздно.
– Отлично. Цена не имеет значения, было бы тихо и чисто. Жаль, что твоих дяди с тётей нет. Они будут согласны, ты в этом уверена?
– Безусловно,—как заводная, повторила Юлька.
– Тогда я сделаю так: сегодня вернусь со своей компаньонкой в город, а на той неделе переберусь в Изюмовку. В крайнем случае, найду ещё где-нибудь... Вещей у меня мало. А на комнату можно будет сейчас взглянуть?
– Безусловно,– уже автоматически сказала Юлька.
Деревянными ногами прошествовала она с приезжей гостьей обратно по усадьбе, дорогой отдав Шурке приказ о перерыве поливки. Оттуда – в дом.
Баба Катя не без тревоги и удивления смотрела, как Юлька показывает зачем-то гостям хату, свою
комнату, с несколько смущённым, но деловым нцрм тренькает на гитаре...
Потом обе москвички, с Юлькой во главе, прошли к калитке. Шурец догнал Юльку, та сунула ему под нос часы:
– Тридцать минут. До полного охлаждения.
Баба Катя проковыляла к калитке. Внимательно следила, как трое идут по дороге к автобусной остановке.
В саду и на огороде было тихо – помпа молчала. Неистово щебетали в черешнях, абрикосах и сливах обжоры скворцы. Шурец, словно солнце и не палило вовсю, подбрасывал босой ступнёй сам в себя камень, ловил его, кидал снова и распевал лихую бессмысленную песню:
Эх, вода, вода, водичка,
Ой, холодная водя!
Юлька-Помпа, командирша
Провалилась б ты куда...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
– Уй-уй-уй!..– простонала Галюха. – Наделала ты делов...
– А что? Ничего особенного.
– Мама с батей отродясь комнат чужим не сдавали! И задаток приняла?
– Как – задаток? Какой? Зачем?
– Деньги брала?
Девочки сидели на громадной куче свежесрезанных веток шелковицы, привезённых грузовиком и сваленных под навес возле сарая с червями – тутовым шелкопрядом, на которых «бросили» Галию. Червями гусениц шелкопряда и Изюмовке называли для краткости.
– Брала, спрашиваю, деньги, горе моё?
Сильной смуглой рукой Галя привычно и быстро отбирала ветки, а сама глаза-черносливины таращила на Юльку всё больше.
– Она сказала: «Ценя меня нс интересует». Можно даже хоть... сто рублей запросить. Подумаешь! Говорила: «Мне здесь очень, очень нравится...»
– С ума сошла! Кто ж такие деньги за комнату дерет?
– Я не деру, она сама предлагает! Ну, восемьдесят пять. Хотя бы помпу окупить – понимаешь?
Водой же будет пользоваться?
– С ума сошла! Водой пользоваться... Какую же комнату показывала? Боковушку? Залу?
– Просто дом показала и всё. Мою прекрасно можно отдать! А я с тобой на раскладушке, на сеннике... Где угодно!
– А когда переехать сулилась?
– Сказала, на той неделе.
– Уй-уй-уй!..– снова застонала Галюха.
Юлька молчала. Даже отсюда, из-под навеса, было слышно, как за стенкой шуршат черви. Обедают. Лопают эту самую шелковицу, будь они неладны. Шесть суток подряд лопают, сутки спят... Тёплый, парной воздух струился из приоткрытой двери, черви жили в чудовищной жаре и влажности.
Галя подцепила большую охапку веток. Глядя из-за них на Юльку, прошептала:
– Ступай, я ещё не скоро. Покормлю – за свежими ветками поедем. Чего ж теперь делать? У Жанны, может, спросить? Она одна в двух комнатах возле медпункта живёт. Чи у бабушки Авдотьи?
– Зачем это у Жанны? Вот ещё! И потом, она ведь ХУДОЖНИЦА. Всех же нас перерисует! Меня сразу, мой личный портрет сделала. Моментальный набросок. Представляешь? Петра, например, цветными краска-ми в очках возле мотоцикла! Или нас с тобой... В обнимку! Дядю Федю и тётей Дусей. Бабу Катю.
– Дядя Федя с тётей Дусей тебя разрисуют...
Зелёные ветки с Галюхой внутри исчезли за дверью. Юльки брезгливо съёжилась: к её ноге по земляному полу подбирался противный белый, в зазубринках, червяк, вроде голой гусеницы. Он выгибался, складывался.
– Топнуть ногой, раздавить его...
– Да ты что? Нельзя! – Галя высунулась, бережно подцепила червя веткой, утащила в сарай.
Так же брезгливо кривя губы, Юлька встала.
С минуту смотрела на ползавших за остеклённой стеной по листьям и между ними безобразных гусениц – некоторые уже заматывались в коконы – и вышла на солнце.
Вот тебе и награда за старание! Думала – удивит Галю. Думала – похвалу от дяди с тёткой заработает. Пользу ведь хотела принести! Сама согласна спать хоть в сарае. Пётр спит же на раскладушке под вишней? И она может, например, под орехом. Даже очень хорошо! Ночи тёплые. Чёрное звёздное небо. Всходит бледный таинственный лунный серп... Юлька, Юлька, сумасбродка ты бестолковая! Что натворила?
Полчаса назад всё было как будто превосходно. Юлька командовала помпой, Шуркой, приезжими москвичками, домом – целым миром.
А сейчас, сумрачная, еле плелась пыльной дорогой. Вошла в сад, где ждал Шурец с поливкой. Да провались она сквозь землю, эта поливка! Куда как интересно – льёшь и льёшь без конца воду из грязного, тяжёлом, скользит шланга под ненасытные перцы с огурцами, ворочаешься по колено в грязи.
А зачем? Дли иго, что ли, приезжала? Хорош курорт!..
Всё-таки, взглянув на часы Петра, уютно и прочно обнимавшие руку, Юлька опомнилась. Хозяйственно окликнула Шурца, беззастенчиво валявшегося на раскладушке под старой вишней:
– Перерыв окончен. Начинаем,– и пошла деловой, скрывавшей замешательство походочкой снова включать свою знаменитую помпу.
Да, помпа очень быстро стала если не знаменитой, то известной уже почти всем соседям Лукьяне-нок!
Потому что засуха – жестокий, неумолимый враг. Особенно когда чёрные водопроводные колонки, по которым драгоценную влагу гонят в деревню с водохранилища, стоят на улице чуть не полные сутки мёртвыми и лишь на час-другой оживают, собирая вокруг себя длинные очереди с вёдрами, лейками, бидонами.
Ручей пересох. Криничка хоть и бьёт исправно из-под скалы, да возле неё тоже весь день, с утра до тем* ноты, народ: утром ребятишки, к вечеру взрослые, вернувшиеся с полей, с виноградников...
А небо синее, безжалостное. Ни облака, ни тучки. Солнце жжёт, как огненный шар, истомлённую землю. Трещины рвут, кромсают её всё глубже. Свёртывается в садах поблёкшая листва. И нет надежды на дождь, на грозу —июнь такой выдался! В Изюмовке стар и мал знают: появится на горизонте лёгкое облачко, начнёт расти, глядишь, уже словно стадо белоснежных овечек на бирюзовом поле... Но если эти облака с моря, а не из-за гор, дождя не будет!
Горы тонут в сиянии, и небо за ними чистое-чистое, с утра нежно-розовое, позже голубое, или густо-синее, или золотое от солнца, а к закату – сиреневое, оранжевое, красноватое, предвещающее ветер, но не дождь. Нет, не дождь!
Где ж её взять, воду? Уровень водохранилища стремительно падает, нет ему пополнения. Надо беречь, надо рассчитывать каждый кубометр...
Воды, воды, воды! Пить хочет нагревшаяся земля, пить хочет!..
* * *
– Юлька, вы огород уже полили?
– Я полила. Теперь сад начну поливать.
– Сад? Юля, когда кончишь, дашь огурцы трошки напоить, а?
– У нас же сад очень большой! Абрикосы ждут. И персики. И малина.
– Абрикосы ведь бесполивные!
– А у нас поливные. Мне Пётр ничего не говорил... И не велел никому воду давать!
Две соседские девочки-двойняшки, Клаша и Маша, старательно, с натугой волокут с кринички вёдра к своему дому. А к дому прямиком не пройдёшь – он на той стороне улицы,– надо проулком, в обход, далеконько. Клаша и Маша девочки деликатные: нет чтобы попроситься пройти через Юлькину усадьбу.
Сёстры одинакового роста, носят одинаковые платья, волосы вяжут одинаковыми крендельками. Юльке, сидящей на кирпичном бортике скважины, издали кажется: это у неё, наверно, в глазах от переутомления сдвоилось. Ах, ах, уморилась, бедняжка, из сил выбилась! Говорил же ей Пётр: «На одну тебя теперь надежда», А самое главное: «Вода для НАС – драгоценность!»
– Юлечка, никак, сад поливаешь?
– Угу.
– Жарко, мочи нет!
– Жарковато.
– Галина-то где?
– На червях.
– Юлька, вечером, как управишься, за наш плетень шлангу протянешь? Я хоть бы десяток вёдер на помидорки слила.
– Мне Пётр велел... под каждый персик двести вёдер дать! Двести вёдер по пятнадцать секунд получается триста, то есть три тысячи, делим на шестьдесят...– Результат Юлька проглатывает.– Всю ночь буду лить.
– А спать когда?
– Успею и поспать. Помпа работает бесперебойно.
– Энергию, может, жалеешь, говори уж прямо!
– Как – энергию? Нам самим вода нужна! Пётр говорил, на меня вся надежда, а вода – золото. И никому не велел...
– Помпа ты и есть...
Последние слова сказаны за плетнём довольно громко, и рассерженная Юлька посылает вдогонку соседской девочке, которая несёт с кринички коромысло с двумя вёдрами, а третье в руке:
– Мне ещё крыжовник Петруша велел поливать – слышишь?
– Крыжовник без воды проживёт. Не мог тебе такого Пётр велеть!—доносится в ответ.
– Юля, Юлька, ой как складно помпа поёт! Юля, вот если бы на ваши шланги наши нацепить, ох, и мой огород полили бы! Юлечка, а?
Это кричит дочка почтарши, Верка, прибегавшая с известием о полученной на Юлькино имя бандероли. Верке, помощнице и сообщнице в некоторой степени, Юлька отвечает благосклонно:
– Хорошо. Вечером переговорю с Петром. Может быть, и разрешит. Ты зайди завтра... часов в двенадцать.
– Ой, Юлька! Кто же в полдён огороды поливает? Землю хуже солнцем стянет.
– Я поливаю, у меня же не стягивает.
– Так ты много воды льёшь, вволю!
– В общем, если не хочешь, не приходи. Дело твоё.
Верка молчит, молчит, вдруг выпаливает:
– У, жадоба! А ещё москвичка! – и со всех ног припускает к криничке.
– Мне не понятен деревенский диалект,– высокомерно изрекает Юлька, хотя всё отлично поняла, а слово «диалект», слышанное где-то, ввернула от обиды.
Старушка идёт в гору от кринички. Тащит не ведро– бидон. В другой руке бутыль на верёвочке. Останавливается у плетня, долго глядит на скважину, слушает гудение помпы, изучает Юльку. Наконец шамкает:
– Час добрый! Хороша водица из-под земли? Чище энтой... с хранилища. Фильтры в ём, хлоры, а с землёй-матушкой не сравняться! Много ль твой мотор качать начал?
– Одно ведро за пятнадцать секунд.– Юлька, бесстыдница, и вполоборота не повернулась к старушке.
– Ваш огород теперь оживеет. Заиграет! Дождика бы...
Ушла старая, не попрощалась. Впрочем, она и не здоровалась? Юльке же невдомёк самой сказать, как это принято: «Здравствуйте или до свиданья, бабушка Авдотья!..» – а ведь отлично знает, что её все так величают...
– Юлька, иди шланг перетягивать! Хлеб в магазин привезли, баб Катя меня посылаает!..– орёт с усадьбы Шурец.
Приложив палец ко лбу (мимо плетня от кринички идут другие соседки с вёдрами), Юлька делает вид, что соображает и решает очень важное. Время и помпе отдыхать, можно сделать перерыв. Щёлк – помпа выключена! Громче стали голоса у кринички. Юлька, не торопясь, поднимается по усадьбе Лукьяненок. Помпу оставила спокойно. Вчера и на ночь её не уносили, не отсоединяли. Только прикрыли колодец скважины старым шифером. Пётр сухо сказал Юльке, когда та заволновалась, не пропадёт ли помпа ночью:
– В Изюмовке воров нет,– и не совсем понятную фразу:—Проверим, и ночами для пользы поработает.
Юлька бегло смотрит на часы. Скоро шесть. К закату все вернутся с работы. Под ложечкой засосало: вспомнилась самовольно предложенная художнице-москвичке комната. Да, может, и не приедет вовсе, не приняла Юлькины слова-то всерьёз? Как бы Галка не проболталась... А вообще, в чём дело, прямая же выгода! И всё-таки...
