Текст книги "Помпа"
Автор книги: Анастасия Перфильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГЛАВА~ТРИНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Ссорились, мирились, опять ссорились. Почему? Да потому, что дружить по-настоящему вовсе не так просто! Особенно когда девочки совсем разные. Одна – гордая, горячая. Вторая– важная, как...
Впрочем, зачем рассказывать? Лучше прочитайте книгу и напишите, понравилась ли она вам. Наш адрес: Москва, А-47, ул. Горького, 43., Дом детской книги.
Рисунки Б. ВИНОКУРОВА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ах, Юлька, Юлька!..
Ты сидишь в купе скорого поезда Москва – Феодосия важная и торжественная. На тебе болотного цвета курточка (пол-Москвы носит этой весной такие курточки и пальто), брюки-эластик, модная фуфайка «водолазка». Из кармана куртки высовываются чёрные очки. Так хотелось надеть их сразу! Вид гораздо солидней, как у настоящей туристки... Но вместо солнца, будто назло, моросит отвратительный мелкий дождь.
На голове у тебя небрежно и гордо красуется берет, вокруг шеи повязан мамин пушистый шарф. Ты едешь впервые в жизни одна, без провожатых, в Крым – НА КУРОРТ, Была когда-то у моря шести-
летним младенцем с бабушкой и дедом, да разве это считается?
Сам завуч в школе разрешил твой незаконный отпуск за неделю до настоящих каникул. А из-за чего? Из-за катара верхних дыхательных путей и хронического тонзиллита. Вот молодцы, помогли! Кому же неохота в двенадцать с половиной лет одной отправиться на юг, в гости к неожиданно объявившейся двоюродной сестре?
Юльке немного стыдно. Вместо того чтобы на прощание пожалеть маму, хочется, чтобы та поскорее доцеловала и ушла. Папа отпроситься с работы не смог, провожает одна мама. Она повторяет сотый раз:
– Будь осторожна. Веди себя прилично. В море далеко не заходи. Пиши подробно...
Наконец всё.
Мама за окном беззвучно шевелит губами. Какая она маленькая среди других провожающих! Машет рукой... У Юльки вдруг запрыгали губы. Не хватает ещё зареветь, сраму не оберёшься! А поезд уже идёт на полный ход, плавно, бесшумно, и мамы больше нет, и улицы плывут вместе с автобусами, грузовиками...
– Попрошу билетики,– говорит сумрачная проводница, появляясь в купе, как туча.– Постельки всем надо?
Пассажирок, кроме Юльки, две: худая энергичная старуха в болонье (лет сто, наверно, а на тощем пальце'перстень!) и толстуха с оранжевыми губами. Не повезло, конечно. Возьмутся опекать – слышали все мамины «осторожно» и «не выходи на остановках».
Не выходить? И что, собственно, осторожно? Она из стекла, что ли, или тяжело больная? Ехать всего двадцать три часа, даже суток не натянуло. На вокзале должна встретить тётя Дуся. Ей ещё вчера дана подробная телеграмма: «Поезд такой-то, вагон такой. Юля выезжает такого-то, обязательно встречайте».
Деньги на дорожные расходы и на разные – десять рублей, разменянные на рубли и мелочь,– лежат себе уютненько в новом кошельке, кошелёк хранится в полосатой, с «молниями», дорожной сумке. Не какой-нибудь там хозяйственной, а именно дорожной.
Ба^аж, кроме сумки, такой: отцовский командировочный чемодан, на который Юлька успела налепить выменянные в школе переводные картинки и даже марку «Отель Бристоль». В чемодане купальный «ансамбль», роскошный свитер в зигзагах, малинового цвета бриджи, платья, сарафаны...
Едут в чемодане и подарки родственникам: тёплый, мохнатый шарф тёте Дусе, ленты и бусы новой сестре... Ракетки для бадминтона. Мыслимо ли не взять с собой бадминтон? Всё Черноморское побережье с утра до ночи режется в бадминтон.
И ещё рядом с чемоданом на верхней полке, укутанная сияющим целлофаном, едет ОНА. Она – это гитара. Сколько слов и стараний пришлось потратить Юльке, убеждая родителей, что без гитары поездка НА КУРОРТ невозможна!
Папа, обегав Москву, потому что вся молодёжь в столице гоняется сейчас за гитарами, достал её где-то на окраине. Под гитару в целлофан засунут самоучитель. Хотя Юлька-то считает, что он ей не очень нужен: с первого дня начала тренькать довольно сносно по слуху...
Входит проводница, сваливает на нижнюю полку одеяла, простыни. Тощая старуха начинает стелить. Толстая, посверлив Юльку глазками, спрашивает:
– Девочка, тебе, пожалуй, лучше на нижней? Свободна ведь...
– Нет, благодарю. Я на верхней.
– Правильно,– неожиданно вставляет тощая.– Тоже предпочитаю верх. Из окна виден мир. Что это у тебя за инструмент? Неужели гитара? Умеешь играть?
– Да. Немного.
Мрачная проводница пришла за деньгами. Кошелёк извлечён из сумки, рубль – из кошелька, Юлька искоса наблюдает, как тощая пассажирка, подставив лесенку, проворно карабкается наверх, ныряет под одеяло и, загородившись ладонью от мелькающего света – поезд катит по мосту,– мгновенно засыпает. Вот вам и «мир»!.. Худая рука с перстнем отваливается и висит в проходе, покачиваясь.
Юлька кое-как застилает свою полку. Матрац съезжает, одеяло ползёт вниз, подушку не впихнуть в наволочку – дома все постели всегда стелет мама,
– Ты её за углы, за углы хватай! – учит толстуха.
И вот Юлька тоже наверху.
Задвигает чемодан и гитару в ноги, ложится на живот, достаёт из сумки коробку любимого плавленого сыра, горсть конфет... Мама говорила: «Сперва будешь есть пирожки, доченька! Слышишь?» Но Юлька ест вперемежку сыр и конфеты. Сыр слепил челюсти – фу, гадость! Она прячет под подушку серебряную обёртку. Конфетные бумажки всегда вроде улик преступления, их туда же. А глаза... глаза впиваются в несущиеся за окном перелески, тёмные овраги, мокрые дачные платформы... Хорошо мчаться вдаль, в неизвестное!
Теперь, пока Юлька, объевшись конфет с сыром, убаюканная перестуком колёс, посапывая, спит на своей полке, можно рассказать, что же это за двоюродная у неё появилась сестра.
На самом деле она скорее четвероюродная. У Юлькиной мамы жила где-то на Севере двоюродная сестра. Долго не писала и вдруг...
«Дорогая Тонечка!
Хочу сообщить, что мы всей семьёй вот уже три года как перебрались на новое место жительства, к солнышку поближе. Так что будем рады видеть вас у себя в гостях. Галина наша вашей Юлечке ровесница. Надумаете – приезжайте. Хоть на всё лето, хоть как. Или присылайте Юлю. И будем очень рады...»
Дальше шёл подробный адрес, где живут, и поклоны, поклоны всем родным. Адрес был заманчивый: до моря недалеко, весна ранняя, в Москве май ещё холодный, здесь же всё в цвету; в Москве воздух от машин тяжкий, у них – лучший на побережье...
И когда Юлька, простудившись на катке, где начала учиться фигурному катанию, стала прихварывать, родители решились. Выпросили в школе, благо у дочки отметки неплохие, разрешение выехать ей весной пораньше и отправили свою единственную, ненаглядную к родичам в Крым. Всё ясно, правда?
* * *
Стройный загорелый молодой человек в белой тенниске стоял у голубого мотоцикла. На лбу у молодого человека, поднимая золотые волосы, темнели громадные выпуклые очки.
Лавина пассажиров двигалась с вокзала.
Молодой человек шарил глазами: как угадать? Вот девочка, накренившись под тяжестью корзины, идёт за старушкой – не она; вот две в платочках и
сарафанах – нет, местные. А вот, кажется, похожая...
В хвосте пассажиров уныло плелась рослая девочка в брюках, тёплой куртке, берете и чёрных очках, с чемоданом и полосатой сумкой в руках. За спиной у неё висела гитара в целлофане. Девочка останавливалась, беспомощно озиралась...
– Ты не Юля будешь? – крикнул молодой человек.
– Я... Юля!.. Я...– Из-под чёрных очков выползли две предательские слезы.
– Я аж с водохранилища за тобой еду! Мамочка не смогла, на червей её срочно перебросили. Насилу успел,– бодро пояснил молодой человек, отнимая у Юльки чемодан.– Понимаешь, к вагону бежать поздно, дай, думаю, здесь постерегу. Будем знакомы. Лукьяненко Пётр! – Он протянул ей загорелую руку.
Юлька уже успокоилась, повеселела. Главное, очень любопытные у него были очки!
– Юлия Майорова,– представилась и она.– Лукьяненко я знаю, это моя тётя.
Пока Пётр прилаживал к мотоциклу чемодан, Юлька, облегчённо отдуваясь, смотрела вокруг. Площадь у вокзала была сверкающей от солнца, шумела и гудела не хуже московской.
– Садись,– приказал Пётр.– Хорошо доехала? Отец с матерью здоровы?
– Здоровы. А... куда?
– Сзади. Умница, брюки надела.– Он сдвинул на глаза свои телескопы.– Домчим мигом. Не боишься? Бандура твоя не оборвётся?
«Бандура...» – подумала Юлька. Вслух же храбро проговорила:
– Гитара? Нет, не оборвётся. Домчим.
И они помчались. Вообще-то говоря, Пётр вёл мотоцикл в четверть силы: кто её знает, москвичку, ещё свалится без привычки...
Удивительно! Когда подъезжали к Феодосии, пассажиры, и Юлька с ними, льнули к окнам вагона, умиляясь:
«Море!.. Ах, глядите, море! Ой, волны!.. Ой, барашки! Ой, пароход!..»
А сейчас мотоцикл сворачивал, свернул куда-то с главной улицы, синяя сверкающая полоска моря исчезала, таяла, исчезла. Они с Петром, подскакивая, катили всё прочь, дальше и дальше.
– А в-вы... разве... не на море?
– Мамочка же писала... Ездить будем!..
Юлька согнулась, вцепилась изо всех сил руками
в белую тенниску. Пётр включил скорость. Да, мама читала в письме, что у Гали есть старший брат. Но чтобы такой замечательный!..
У-ух! Берет сорвало с головы, он улетел куда-то. Юлька взвизгнула. Мотоцикл смолк. Пётр принёс берет, нахлобучил ей на уши. Пока садился, она сдвинула опять на затылок, взбив чёлку,– пусть пропадёт, но уродовать себя не позволит.
Полёт продолжался.
Юлька не увидела вокруг ничего! Ни цветущих лиловых кустов багряника, особенно ярких на весеннем голубом небе, ни чёрной вспаханной земли вдоль шоссе, ни тонконогих, нарядных, как выпускницы, белых вишен – они выбегали и выбегали навстречу. Ни густо-синих загадочных гор вдали. Куда там смотреть!.. Удержаться бы за надёжной спиной брата, не потерять очки, не упустить опору деревянными ногами...
Приехали!
Ныли коленки, ныли скрюченные руки. Пустая, тихая, белая от полуденного солнца, лежала перед ними деревенская улица с хатёнками в красных черепитчатых крышах, словно в шапках. И у каждой палисадник с оградой. После шума мотоцикла в тишине проступили новые звуки: шум трактора, собачий лай, петушиная перекличка...
От ворот, над которыми нависло странно гудящее, в белых гроздьях дерево, отделилась девочка. Она была в коротком платьишке, высоко открывшем худенькие ноги.
Юлька с трудом слезла с мотоцикла. Девочка, вскрикнув, повисла на Петре. А глаза её, большие, тёмные, впились в Юльку испуганно, пытливо и радостно.
Пётр, энергично и нежно отстранив девочку, снимал с багажника чемодан. А девочка, отпустив его (не чемодан, Петра!), сказала прелестным грудным голосом, протянув Юльке тонкую смуглую руку:
– Галина.
Букву «А» она произнесла нараспев, а букву «Г» – как «X», так что получилось «Халина». И залилась румянцем вся – от худых, выпиравших из-под платьишка ключиц до маленьких аккуратных ушей.
Представим теперь Галину семью.
Отец – Фёдор Иванович Лукьяненко. Большой, усатый. Руки длинные и цепкие, как вилы. Плечи согнуты, точно боится, распрямившись, пробить потолок. Голос зычный, густой. Как и Галя, гласные произносит нараспев, а вместо «Г» всюду вворачивает «X».
Дядя Федя родом по отцу – украинец. Но давно уже, переезжая со стройки на стройку (по профессии
он тракторист, но и штукатур, плотник, печник – словом, золотые руки), растерял, сменял родную речь на бесчисленные говоры. А от милого родного остались лишь памятные словечки, вроде: трошки, -дюже, нема, чи що, о це дило...
Мать – Евдокия Петровна, для Юльки тётя Дуся. Женщина роста невысокого, но строгая, независимая. Терпеть не может миндальничать! Галя слушается тётю Дусю с первого слова. Даже Пётр побаивается матери и зовёт «мамочка» или «маманя». Когда-то в юности тётя Дуся жила с Юлькиной мамой в деревеньке под Рязанью. С тех пор исколесили Лукьянен-ки добрую половину Советского Союза. Но даже солнечный Крым, где осели как будто прочно, сейчас сменяла бы 0603440" на соловьиные и комариные рязанские берёзовые рощи. Соловьёв, правда, не занимать стать и в их теперешней Изюмовке!
Тётя Дуся встаёт раньше всех в доме. Доит и выгоняет корову, затопляет печь, поит телка, кормит поросёнка, откидывает творог... Месит крутое тесто на вареники, а уж когда пристало время лепить их, будит Галю – та учится во вторую смену в школе ближнего райцентра, куда то и дело шмыгает от Изюмовки бойкий автобусик, подбирая по дороге школьников. Они и за билеты не платят...
Галя любит лепить вареники из тугого теста, набивать их творогом, швырять в кипяток. А после ловить шумовкой и подавать на стол, вокруг которого уже сидят отец, мать, старая-престарая бабка, брат Пётр и ещё кто-то.
Галя без памяти любит Петра. В её глазах он самый умный, красивый и образованный не только в Изюмовке – по всему Крыму! Да, да, и не смейтесь, пожалуйста...
У Петра новый мотоцикл – Галке не терпится, чтобы брат купил, ну, пусть не «Москвича», хоть «Запорожца», только последней модели. У Петра всегда выстиранные и отглаженные её руками ковбойки, к выходному припасены цветные тенниски, есть вышитая красавица косоворотка. Пусть кто посмеет сказать, что Пётр плохо одет!
Галя любит, вернее, очень быстро полюбила в Изюмовке всё: белую их мазанку с маленькими окнами (от жары), большой сад, где растут персики, абрикосы, сливы, вишни, два ореха – один, малый, возле дома, где Лукьяненки обедают в жару, второй, громадный, внизу усадьбы.
Гале нравится выходить на улицу к колонке за водой. У колонки плещутся утята, крякают, суют головы в лужу-ручеёк. У колонки вечно толкутся девчонки и мальчишки. Ждут очереди, пересмеиваясь, сообщая новости.
Галя чувствует себя здесь начальницей – Пётр-то работает на водохранилище, откуда гонят в Изюмов-ку воду! Воды в этом году маловато. И Пётр поручил сестрёнке следить, чтобы никто на колонку шлангов для поливки огородов не цеплял, не то будет шланги срезать и «ховать», а нарушителей – штрафовать.
– Туго сейчас с водой,– степенно поясняет Галя товарищам.– Уж скорей бы канал подводили... Тогда воды будет – залейся!
А мальчишки и девчонки сами не дураки – никто средь бела дня шлангов цеплять не станет.
Баба Катя, если Галюха застрянет у колонки, выходит из дома, ковыляет по усыпанной щебнем дорожке к воротам и кричит неожиданно мощным, как у дяди Феди, голосом:
– Галю, опять сгинула? Бычок пить просит, кур
загонять пора, собака не кормлена, гуси огород щиплют...
– Иду, бабуся, иду!—отвечает Галина, продолжая спокойненько точить лясы.
Бабка Катя крикнет ещё разок и смолкает, упёршись в калитку сморщенной рукой. Знает, всё равно внучка притащит воду, лишь досыта наболтавшись с подружками. Дело молодое... Баба Катя – самое тихое, безобидное существо в большой семье Лукья-ненок. Так ли уж она велика? Отец, мать, бабка, Пётр и Галюха – пять человек. А шестого-то забыли? Этот шестой за всех пятерых жару даст. Шурка, Шурец-Оголец, как его зовут чаще,– младший Галкин братишка. Вот уж перец, заноза, ехидна, если не сказать хуже... Дядя Федя часто ворчит:
– Ремень по нём плачет!..
Тётя Дуся же только посмотрит строгими серыми глазами – Шурца и след простыл.
Вот в такую семью и приехала наша столичная гостья в эластичных брюках, горделивом берете, из-под которого лезет в глаза пышная чёлка, и в тёмных очках на вздёрнутом носу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Шурец-Оголец с первого дня невзлюбил её.
Ещё бы! Мать сразу отвела Юльке Лучшую комнату, где стоит телевизор. Изволь теперь спрашивать, словно командиршу, можно ли включать-выключать!.. А когда Шурец только разок подёргал струны висевшей над кроватью гитары, Галя швырнула его с порога, как котёнка.
Баба Катя то и дело потчует гостью ряженкой либо сливками, точно та телок двухнедельный. Отец, в первый же вечер усадил Юльку за стол, словно председательницу, и завёл:
– Ну, а жизнь в Москве-столицё, к примеру, хороша?
– Жизнь? Нормальная,– бойко отвечала Юлька.– Театры, музеи... Тьма интуристов. На стадионах катки из искусственного льда, В парках аттракционы...
– Культура!.. Тебе здесь у нас вроде скучно покажется.
– Почему же? Крым всесоюзный курорт.– Юлька порозовела,
– Мировой! Курортников – что гусей и утей,– прыснул Шурец, за что и схлопотал от примостившейся у двери Галки тумака.
– Да... Был я в сорок четвёртом проездом с фронта в Москве. Народищу!..
– Сейчас около десяти миллионов,– не моргнув, подхватила Юлька.– Часто в школу опаздываешь – улицу перейти невозможно. Машины, троллейбусы... Есть, правда, подземные тоннели. С лампами дневного света!
– Во заливает! – не выдержал Шурец.
Тётя Дуся сурово глянула на него.
– А скажи-ка, Юлечка,– вступила в разговор и она,– насчёт магазинов у вас как? Ситцев, обуви, промтоваров – вволю?
– Ситцы больше не в моде. Натуральные шелка,– с готовностью сообщила Юлька.
– Натуральные, поди, кусаются?
– Как то есть кусаются?
– Не всем по карману! – захохотал дядя Федя,
– Ну что вы...– Юлька мило улыбнулась.– Сейчас ведь ещё многие носят мини-юбки. Это недорого,
– Всё-то ты, я вижу, примечаешь, во всём разбираешься,– не то одобрительно, не то насмешливо сказала тётя Дуся.– А папа с мамой хорошо живут?
– Старики? Нормально.
– Какие уж они старики, зачем так обзывать! Хата наша тебе после городской квартиры – ничего?
– Нормальная, Комнат много, У москвичей теснее.
– Хата и верно просторная, хоть жильцов сели,– Тётя Дуся горделиво обмахнулась полотенцем.– Сами строились! Федя с Петрушей... Совхоз, ясно, материалу подкинул. Мы, бабы, только мазали.
– Как – мазали? – сморщила нос Юлька.
– По-здешнему. Чтобы глазу приятно было, чистенько. А вы с мамой в Кузьминках, на родине нашей, давно не бывали?
– Ездили как-то. По Оке. Метеором,– привирает Юлька, потому что до Кузьминок они добирались обыкновенным речным трамваем.– Метеор – это такой пароход на крыльях, Развивает скорость до ста километров в час.
– Не пароход, а теплоход,– усмехнулся Пётр, молча возившийся у окна с радиоприёмником.– Понимать должна разницу, не маленькая,
– Да, конечно, я оговорилась, теплоход! – поспешила исправиться Юлька.
– У нас в Кузьминках хорошо...– тиская в руках полотенце, задумчиво проговорила тётя Дуся.—Лес, река...
– Лес и на Агармыше – заблудишься! – взрывается Шурец.
– Там берёзок нету, сынок.
– Берёз в городском парке пять стволов насадили! – Это про райцентр, где учится Галя.
Галя да баба Катя в тот вечер молчали, будто сговорившись. И Пётр больше слова не вставил, хотя слушал внимательно.
Галку вообще с приездом москвички словно подменили. Ходит как по струнке, следит за сестрой насторожёнными глазами, а сама на день два платья меняет и волосы, по-новому причёсывает.
...Интересно, о чём это будут секретничать девчонки сегодня? То ходили друг за дружкой, как гусыни, а нынче с утра забрали Юлькину драгоценную гитару, бабкино одеяло, подушки и пошли в сад под большой орех.
Шурец духом обежал плетень, забрался на орех и притаился в его ветвях. Девочки устраивались внизу основательно. Постлав одеяло, взбив подушки, легли; Юлька положила на живот гитару и тихо затренькала. Солнце сквозь незагустевшую ореховую листву рябило им ноги и головы. Шурец сидел на развилке могучих веток, словно его и не было. Даже примолкший было соловей щёлкнул и засвистал бесстрашно, да кукушка за усадьбой снова пошла куковать в зарослях ажины.
– Транзистор удобней,—донёсся до Шурца Галин голос.– Повесил через плечо и ходи себе слушай.
– Устарел!—Это отвечает Юлька.—Теперь больше на гитарах принято.
– Сыграй что-нибудь, а?
Юлька садится. Прилаживает гитару, начинает не перебирать, а часто щипать струны.
– Ты петь можешь? «Чёрного кота» знаешь?
– Устарел. Я тебе лучше песенку одну английскую...
Мягкий звук гитары и тонкий Юлькин голос глушат шорох завозившегося в ветках Шурца: он отсидел ногу. Но Юльке уже надоело петь. Она кладёт гитару, ложится рядом с Галей. Девочки молчат, молчат, потом Юлька спрашивает:
– У вас кино поблизости где-нибудь есть?
– В клубе. Детский сеанс – пять копеек, взрослый – двадцать. Не то с Петром в город ездим,– быстро отвечает Галка.
– Купаться в море тоже ездите? Мотоциклом?
– Прямо! Грузовик по воскресеньям с колхозного двора возит.
– Терпеть не могу грузовики! Фырчат, рычат...
Опять помолчали.
– Ты Конан-Дойля читала? Я – в подлиннике. Моя школа ведь английская, показательная. К нам очень часто делегации иностранные приезжают.
– На что?
– Смотреть! Из класса выделяют... кто лучше говорит. Для встречи.
– Тебя выделяли?
– Конечно.
Снова замолчали. Будто воды глотнули.
– А мы немецкий учим. Ещё украинский,– тихо говорит Галя.
– Украинский не считается, это наш.
– А ты на коньках... по такому льду катаешься – искусственному, говорила? У нас зима не зима, а катков нема. Ой, всклад получилось! – Галя, повалившись в подушку, фыркнула. Юлька тоже.– Его откуда берут, этот лёд?
– Откуда? Заливают как-нибудь, наверно!
– Знаю. Химическим способом. У мороженщиц тоже бывает. Видала кусочки? Ещё дымок вьётся!
– Видала, конечно.
– А твист плясать ты умеешь?
– Умею.
– Покажи! – пружинкой вскочила Галя,
– Здесь нельзя – бугры.
Сквозь листву Шурец видит, как Юлька, не вставая, дрыгает вправо и влево ногой. Прицелясь, он сшибает с ветки ореховый зародыш, тот летит вниз и попадает ей по макушке.
–> Ай! – визжит Юлька как ужаленная.
– Да то ж птица.– Галя тянет сестру к одеялу,
– Нет! На ветке что-то большое, тёмное! – Юлькино поднятое лицо белеет от страха, и Шурец проворно лезет по сучьям кверху,
– Да то Шурка.
Галя мигом – раз! раз! – скидывает туфли; подтягиваясь за ветки, как обезьяна, карабкается на ореховый ствол.
– Сейчас мы его за рубаху... Ну погоди!
Шурец показывает язык. Юлька пробует тоже забраться на орех: подмётки скользят, срываются, жёсткая кора дерёт руки...
– А ну его! – спрыгивая на землю, говорит Галя.– Как дам по затылку, только слезет...
– Зачем он туда?
– Нехай подслушивает, жалко, что ли...– Галя спокойно ложится на одеяло, раскидывая руки.—А ты стихи любишь? У меня полная тетрадка списанная! И про войну, и как дружат. Про всякое.
– Покажешь? – Юлька уж и думать забыла о Шурце.
– А то нет! У нас бабка Катя здорово стихи складывает.
– Баба Катя?
– Ага! Слушай. С выражением читать или так?
– Конечно, с выражением.
– Это не бабы Катино, это списанное. Петруша из библиотеки журнал приносил.
Галя села. Скрестив на груди худые руки, выкатив чёрные глаза, начала деревянным голосом, всё убыстряя:
– «Тоненькая девочка, на ветру дрожа, смотрит недоверчиво с шестого этажа. Яростно, пугающе несётся на углу: «Галя Агармышева, я тебя люблю!» С неба листья осенью падают к ногам. Из окна доносится: «Что за хулиган!..» Окно предусмотрительно закрывает мать. Ах, что они, родители, могут понимать! Бегают, волнуются, запирают дверь. Налетает с улицы: «Галочка, поверь!» Только как довериться, мать кричит своё и с утра до вечера около неё. А внизу взывающе слышно на углу: «Галя Агармышева, я тебя люблю...»
Юлька сидела поражённая, приоткрыв рот, ковыряла машинально ореховый зародышек... Галя согнала с лица деревянное выражение.
– Руки, гляди, не отмоешь. Понравилось?
– Это про тебя? Про тебя?
– Да не про неё! – заорал вдруг в листве Шурец.– В стихе Галя Огарышева, а она на Агармыше-ву переложила. Будто про здешнюю писано!
– Вот как дам – погоди, слезешь,– так же спокойно пригрозила брату Галка.– Опять, анчибола, в тетрадку нос совал?
– Анчибола? – поперхнулась Юлька.
– Да мы так ругаемся понарошку.
Шурец, уже не таясь, приготовился махануть с ореха прямо на девчонок, как с огорода долетел голос бабы Кати:
– Галю! Воды в бочку не натаскала? Кур не загнала? В школу устрекочешь – кто делать будет?
– Пошли на колонку?
– Пошли. Скорей бы твоя практика кончилась. Меня в этом году, к счастью, освободили...– Юлька встала не очень охотно, повесила на плечо гитару.– А то бы мы с тобой в горы пошли! – У неё вдруг воинственно засверкали глаза.– Я уверена, здесь есть какие-нибудь развалины! Например, древнегреческие... Феодосия ведь когда-то...
– Знаю. По истории проходили.
– Сами вы древнегреческие! – закричал Шурец, лихо съезжая по шершавому ореховому стволу к разросшемуся у плетня лопуху величиной с зонтик.
Пока Галя, гремя, освобождала на кухне вёдра, Юлька скрылась к себе в комнату. Вышла – не только Галя, но и Шурец, примчавшийся следом, в голос ахнули. Чтобы идти на колонку, Юлька разрядилась: на нос нацепила очки, волосы стянула на макушке лентой – получилась чисто редька хвостом кверху; вместо сарафана влезла в бриджи с кофтёнкой без рукавов.
– Плечи солнцем пожжёшь,– поджимая губы, предупредила Галя.
– Я специальным кремом намазалась, мама купила. Хочу загореть до черноты. Тебе дать?
– Дай. А голова?
– И волосы пусть выгорают. До цвета соломы.
Галя грохнула ведром, сама перед калиткой сдёрнула с тёмной головы платок.
У колонки было как обычно. Только при виде Юльки, шествовавшей в малиновых бриджах и очках, девочки сразу сбились в кучу, мальчишки же сделали вид, что им и дела ни до чего нет,
Галя подставила под кран ведро. Тугая звонкая струя забила по дну, брызнула на Юлькины бриджи... И вдруг в мокрой чёрной пасти колонки что-то фыркнуло, застреляло, из крана плеснуло коричневой жижей. С шипением, будто из паровоза, выплюнулся пустой воздух.
– Воды нема! Перекрыли!.. А ну качни! Эх, мне ещё когда мать велела... Погоди, дай я! Пусти!..– загалдели ребята, толпясь у крана, дёргая рукоятку, не обращая больше на Юльку никакого внимания.
Вода не шла.
На правах начальницы Галка растолкала всех. Присела, дунула так в смолкший кран, что чуть не лопнули щёки. Подвигала рукоятку... Утка с утятами, заботливо крякая, постояла в луже, пока утята с писком не улеглись в ней.
– Перекрыли,– подтвердила Галя.– Авария на линии.
Но тут в конце улицы в облачке пыли застрекотало что-то.
– Петро едет! – звонко крикнула она.
Мгновенно, как вспугнутые воробьи, брызнули в
стороны ребята. Одни Галя с Юлькой остались с пустыми вёдрами. Но это был не Пётр, хотя треск его мотоцикла Галка узнала безошибочно.
Парень в грязной спецовке слез, подпёр мотоцикл, подошёл к тёмной, обросшей травой круглой крышке у колонки и по-хозяйски коротко приказал:
– Лом неси, живо!
Галя пронеслась к калитке, вернулась с чёрной железякой. Парень подковырнул крышку; кряхтя, полез в открывшийся под ней люк.
Юлька молча таращила глаза. Галя спросила деловито:
– Авария?
– Авария бы...– пробурчал парень, исчезая.
Девочки нагнулись над люком. Парня уже не было
видно, в глубине ворочалась только его спина.
– Воду перекрыли? – спросила Галя.
– Было бы что перекрывать...– глухо ответил люк.– Нема воды. Зима знаешь какая была!
– Зачем он туда полез, в дырку? – с недоумением спросила Юлька.
– Магистраль проверяет.
– Какую такую магистраль?
– Трубопровод. Ну, по какому вода к нам с водохранилища идёт!
Юлька сморщила лоб. Честно говоря, ей и в голову не приходило, что колонки не могут сами тянуть воду сквозь землю!
Парень вылез. Бросил наземь лом, обтёр лицо, завёл мотоцикл.
– Матери скажешь – Петра ночевать не ждите, вторую смену дежурить будет!..– крикнул и укатил, прыгая на ухабах.
– Обед, обед ему прихватили бы! – сердито послала вдогонку Галя.
Куда там! И парня и мотоцикл уже съело пыльное облако.
От домов, от оград к мёртвой колонке сразу потянулись ребята. Но Галя объяснила:
– Нема воды. Совсем! Зима знаете какая сухая была, без снега! – И повелительным кивком подзывая Юльку: – «Ночевать не ждите»!.. А есть ему треба? Мотоцикл Петрушин взять – можно, обед свезти– нельзя? «Воды нема»! Так сразу, без предупреждения и выключить? Почему, интересуюсь? Айда к дому! Сами на водохранилище слетаем, обед свезём.
Это был подходящий предлог.
Галке до смерти хотелось показать Юльке, а заодно и своим ребятам, что она имеет право в любую минуту выяснить причину такого «чрезвычайного происшествия», как отсутствие воды.
Быстро, ловко собрала она в кошёлку обед для Петра. Густой красный борщ со сметаной, миску жаренной целиком, похожей на орехи, картошки с мясом.
– Трубу в печке прикрой,– распоряжалась она между делом.– Баб Кать, мы Петруне обед свезём! Воду они что-то перекрыли...
– Обед? Добро, свезите. В школу-то на работу не припоздаешь? – Голова в тёмном платке высунулась из кухни.
– Я с водохранилища прямо. Юлька, портфель мой из залы неси!.. Ой, что я, мы ж на винограднике...
Юлька в недоумении стояла у печки: труба ведь на крыше? Подскочив, Галя двинула в стене заслонку, схватила кошёлку. И вот уж девочки зашагали под палящим солнцем по дороге. Юльке легко было смотреть в чёрные очки, Галя и так смотрела хоть бы что...
Обе не замечали, что позади, то прячась в тени палисадников, то перебегая от ограды к ограде, неотступно, как сыщик, крадётся любопытный проныра Шурец-Оголец.
Вот и остановка автобуса у длинного белого сарая. И сам автобус катится по сиреневому шоссе. Всего два дня назад привёз Пётр Юльку этим шоссе из города в Изюмовку. А сейчас она уже едет на его загадочное водохранилище. Какое оно? Что там делает Пётр? Почему должен дежурить даже ночью? Сто вопросов будоражили любопытство.
