Текст книги "Помпа"
Автор книги: Анастасия Перфильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Додумалась Юлька, додумалась, отчего Пётр так легко согласился взять её с собой...
Ох, недаром накануне вечером он приделывал к мотоциклу коляску!
Юлька успела разрядиться в пух и прах. Галя цапала свою картошку, а она, лихорадочно расшвыряв вещи в чемодане, надевала новый сарафан, меряла перед зеркалом соломенную шляпку... Пётр сказал, вода тёплая. Значит, надо купальный «ансамбль», полотенце... На ноги – полукеды, босоножки? Баба Катя, услышав, что Юлька бормочет сама с собой, заглянула в комнату:
– Собрался Петя-то...
Юлька порхнула во двор. Синее небо, гудящая от пчёл белая акация, розрвые от плодов черешни, зацветающий в палисаднике жасмин – всё торжествовало вместе с ней! Пётр спросил:
– В прицеп сядешь?
Ещё бы! Перед коляской мотоцикла сверкало стрекозиным крылом пластмассовое ветровое стекло. Юлька влезла в коляску на виду у всей улицы, как ей казалось, томно и грациозно. Баба Катя, тётя Дуся, Галя с цапкой на плече, как с ружьём, провожали у ограды. Юлька небрежно помахала им рукой. На тёти Дусино предупреждение: «Купаться станете, ты, Петя, глаз с неё не спускай!» – улыбнулась снисходительно. И они понеслись. Как тогда, с вокзала.
Пожалуй, лучше бы ей сидеть всё-таки на заднем сиденье, у всех на виду, а не в этой закрытой люльке.
Мотоцикл с шиком пролетел по деревне и остановился у дома с надписью: «Медпункт». Тотчас оттуда
выпорхнула, как минуту назад Юлька, чёрненькая девушка в ярком платье. Перебросив через плечо белую пляжную сумочку, она ловко вскочила с подножки на сиденье позади Петра, сверкнула улыбкой:
– Петруша, что же не познакомишь? Жанна! – и протянула Юльке руку.
Юлька невнятно пробормотала что-то.
Всю дорогу до города она сидела в коляске с застывшим лицом. Тёмные очки кой-что скрыли. Да и некому было следить, что за ними творится. Жанна – ну и имечко! – сидела рядом, тоненькая, прямая; только на поворотах слегка изгибалась да шёлковым платьем трепетала.
В городе остановились сперва возле универмага, потом зачем-то у хозяйственного магазина. В витринах блестели тазы, кастрюли... Пётр сказал:
– Юлька, мы тут с Жанной вещицу одну пошукаем. Пойдёшь с нами?
– Я посижу здесь,– холодно ответила она.
Нет уж, дудки, ОНА не станет с вами по магазинам «шукать»! Хотя в результате оказалась просто как бы сторожихой их мотоцикла. Не затем ли и взял её Пётр? Нелепая мысль застряла в голове у девчонки. Однако вскоре она приняла независимый вид. Расположилась в коляске удобно, облокотившись, отдыхая. Ей-то что, покупайте себе хоть корыто!
Вышли Пётр с Жанной, неся «вещицу». Та была запакована, увязана в порядочную картонную коробку с тёмными наклейками.
– Купили? – спросила Юлька надменно.
– Да. Помпу.
Нет, спрашивать, что это такое, не станет!
– Теперь—к морю. Успеем, Жанночка? Юлька, ты что-то вроде надулась?
–Я? И не думала.
Жанна опять сверкнула зубами, а Юлька чуть не хлюпнула носом.
Ладно. Море всё-таки будет. Остальное – да пропади оно пропадом!
Море, море, синее море!
Как тебя описать, какими словами про тебя рассказать? Ты и ласковое, ты и спокойное, ты и безмятежное, ты и грозное, когда беспощадные валы набегают на берег, словно беря его приступом, разбиваясь, волокут по дну шуршащую, бессильную гальку и снова бьют, бьют в громадные камни с грохотом, рёвом и воем...
Не было сейчас ни грохота, ни воя. Море лежало тихое, ясное; прозрачная вода плескалась у кромки тёмного песка, открывая глазам распластавшиеся, как щупальца, тёмные водоросли и замшелые камни.
Проехали почти весь пляж, усыпанный разноцветными телами курортников. Пётр гнал мотоцикл к неприметной бухточке, где «песок – золото и дно пологое, Юльке не страшно». Она было возмутилась. Но, подойдя к голубой от неба воде, что блестела и тёрлась о голые ступни, забыла всё на свете.
Море было огромное, бесконечное, сияющее. Лёгкий бриз нёс в лицо мельчайшие брызги. Гордо белел вдалеке величественный, хоть и размером со спичечный коробок, пассажирский теплоход. А ещё дальше, у города, таявшего в мареве под лысой горой, чернели ажурные башни – краны, словно хоботы доисторических чудовищ.
– Юля, хочешь, плавать поучу? Раздевайся же!
Это спрашивала Жанна. Она стояла рядом в голу-
бой шапочке, тёмно-синем полосатом купальнике, на стройных загорелых ногах васильковые, в тон шапочке, резиновые тапки.
Юлька ответила сухо:
– Сейчас.
Побрела к кустарнику, переоделась в «ансамбль». Жеманясь, отчасти потому, что горячий песок жёг ступни, прошагала к воде. Какая-то противная толстуха, стоя по колено в воде, ухая и по-поросячьи взвизгивая, бросала её на себя пригоршнями.
– Идём! – сказала Жанна.– Главное – не бояться. Ровно дышать.
Юлька кинулась в море, сжав зубы. Вода была-та-ки холодновата! Замолотила по ней... А Жанна вдруг очутилась впереди, гораздо глубже —нырнула, что ли? Подплыла, обхватила поперёк туловища сильными руками, стала командовать:
– Ноги согни! Та-ак. Вперёд! Вдох! Выдох..,
Какие тут «вдох-выдох»! Успеть бы молотить.., Юлька вырвалась, забарахталась.,, Пётр, стоя на валуне, прокричал со смехом:
– Да оставь ты её, Жанна! Пусть сама учится. Видишь, уже держится? Юлька, дальше того камня – ни шагу, слышишь?
– Эт-то ещё... поч-чему? – отфыркиваясь, просипела Юлька.
– Акула нос откусит!
– Ну и пускай. Акулы здесь не водятся.
Жанна тоже засмеялась. И вот... Вот цепкие руки
отпустили её. Юлька хлебнула солёной воды... А Жанна, которую спрыгнувший с валуна Пётр поманил к себе, окуная голубую шапочку в белую пену, уже оказалась возле него. И они поплыли прямо к солнцу, в морской простор, как два мелькающих поплавка.
Конечно же, Юлька сразу упёрлась ногами в дно. К счастью, оно было близко. Отдышалась. Высморкалась, вытряхнула из носа, ушей, изо рта горько-солёную воду. Было уже не холодно, а жарко. Неужели ОНИ даже не оглянутся? Нет. Поплавки словно растаяли. Юлька сделала по дну три неверных шага. Так, понятно! Бросили на произвол судьбы... Дно и впрямь пологое, иди себе как по паркету, воды до пояса. Ах, нет! Вот она выше, ещё выше... Юлька отпрянула. А чей-то приторно-ласковый голос сказал сзади:
– Девочка, да ведь мы с тобой, кажется, знакомы?
Так и есть!
Толстуха, кривя в улыбке оранжевые губы, протягивала с берега руку. Пронеслось в памяти: поезд, купе, худая старуха с перстнем и эта, липучая, со своими наставлениями.
– Привет,– сказала Юлька, чтобы отвязаться, и пошла по берегу.
Не тут-то было! Толстуха – за ней. Юлька легла на ракушечник, распластав руки. Хоть загореть вволю... Толстуха легла рядом. Щурясь, спросила:
– Хорошо купаться? Мне доктора не рекомендуют.
– Нормально, – процедила Юлька.
– Ты далеко отсюда устроилась? Это с тобой отдыхающие были?
– Мы живём в собственном доме в посёлке Изюмовка. Это мой родной двоюродный старший брат, Пётр Лукьяненко.
– О, в собственном! Я думала, тоже снимаете. Безумно дорогие в этом году цены! Тридцать рублей человеко-койка И питание так себе.,, А это где – Изюмовка?
– Тут, недалеко.
– И хорошо там?
– У нас великолепный фруктовый сад, масса фруктов. Большой дом, шесть комнат.
– Шесть? Положим, из фруктов сейчас только черешня!
– Шелковица поспела.
– Ну, кто её будет есть... Разве на кисель. А как у вас вообще с продуктами? Молоко дешёвое?
Юлька принялась вдохновенно врать.
Молока – залейся, свои коровы. («Ого!» – подняла брови толстуха.) Свои поросята, утки, куры, индюки, гуси, кролики, телята. (Толстуха поцокала языком.) Личная машина. Телевизор, приёмник, гитара. В саду сливы, груши, абрикосы. Вишен – завались. Два гигантских ореха. Личный водопровод – скважина. Душ. Баня. Огород. Своя собака, кот, котята. Кино. Детский сеанс – пятачок...
– Богато живёте,– вздохнула толстуха.– Всё у твоих родителей?
– У моего дяди и у моей тёти.
– Кто же они, интересуюсь?
– Тётя – знатный виноградарь. С переброской на червей.
– На червей? Гусениц тутовых, что ли?
– Нет. На виноградных.
– Да разве такие бывают?
– Встречаются.
– А дядя? (Эк, привязалась!)
– Дядя – знатный... В общем, на машинах. Печки тоже складывает.
– Печек много ль в деревне? С них не разбогатеешь...
– Они коровники. Клубы ещё...
– А, строитель! Тогда дело другое. Значит, Изюмовка недалеко? А ты, между прочим, можешь обгореть.– Толстуха перевалилась на бок и прикрылась полотенцем.
Юлька зорко всматривалась в сияющую морскую ширь. Из-за набежавшей волны вдруг возникли оба поплавка, вот уж заголубела шапочка Жанны. Они с Петром выбежали на берег, держась за руки, как дети.
– Юлька! – закричал Пётр.– Как, вволю накупалась? Вода не холодна? Я же за тобой присматривал всё время...
– Очень хорошо выкупалась.
– Собирайся, ехать пора. Да ты не спалилась ли? Покажи спину.– Он заботливо потрогал Юлькино сердито вздёрнутое плечо.
Через несколько минут за валунами у шоссе затарахтела «личная машина». Переодевшаяся Жанна села на сиденье. Юлька, для солидности пожав руку толстухе, которая очень пристально рассматривала Петра, полезла в прицеп. Пётр переставил зачем-то в него снятую с багажника покупку, так что пришлось держать ноги наискось. Было неудобно, но Юлька терпеливо и враждебно молчала.
Тронулись в обратный путь.
Уже в Изюмовке, когда проезжали медпункт, Жанна, спрыгнув на ходу, приветливо помахала Юльке рукой. А Пётр сказал:
– Юля, у меня к тебе просьба. Про ту помпу, что нынче в городе купили,– он кивнул на коробку в прицепе,'– никому ни гугу. Ни бате, ни тем более мамане. Если наладим, вроде бы подарок всем сделаем. По-городскому – сюрприз. Поняла? Приедем, к тебе под кровать её сховаем, с глаз долой. Договорились?
– Договорились. Сховаем,– повторила Юлька.
Всё, всё обидное, придуманное, что скопилось за сегодняшний день в её душе, точно тёплой волной смыло от этих слов Петра. Она была снова счастлива, горда, важна. Даже не задумываясь, что и почему поручал ей Пётр. Какая разница? Главное, он доверился ей, только ей! И велел никому из домашних не рассказывать.
Значит, у них с Петром теперь есть своя собственная, личная тайна!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Коробку с помпой «сховали» в горнице под Юлькину кровать так незаметно, что никто не видел – пока тётя Дуся с Галиной накрывали ужинать. Юлька задвинула коробку полосатой сумкой, отцовским чемоданом. Всё шито-крыто...
Она плохо спала эту ночь. Тёте Дусе пришлось мазать гусиным салом обожжённые плечи и спину, На следующее утро, улучив минуту, Юлька проверила, откинув подзор: сумка стояла как шлагбаум, чемодан – как часовой.
Перед уходом на работу тётя Дуся, как на грех, велела Гале вымыть полы. Юлька льстиво и настойчиво выпросила у сестры тряпку и развела возле своей кровати на половицах мутные подтёки – дома отродясь полы не мыла.
– Кто ж так моет, на карачках? Давай я!—фыркнула Галя.
– Нет. Сама,– пробормотала Юлька.
Не говорить никому ни слова? Даже Гале?
Тайна повисла у Юльки на кончике языка с той самой минуты, как Пётр укатил на водохранилище.
– Ты чего молчишь? Блинов переела? – спрашивала Галя.
– Я съела один блин. Мне нельзя много для фигурного катания.
– Тю, один! Принести ещё? До фигурного далеко. Баб Кать, Юльке блинцов охота!
– Да не хочу я, с ума сошла...
Юлька в смятении выбегала во двор, под орех, в курятник, где хохлились запертые, чтобы не клевали всходов, куры. Невинно смотреть в испытующие Галкины глаза было выше сил. Юлька истомилась, а Галя словно чуяла что-то...
– Почему не рассказываешь, как на море ездили? В городе долго были? Что делали? Покупали чего?
– Да нет как будто... На море съездили очень хорошо.
Про Жанну Юлька не утерпела, выложила всё. И как её у медпункта подобрали, и какие на ней купальник с тапками были, и как в море с Петром далеко плавали. Но тут Галюха повела себя иначе. Оборвала с жаром говорившую Юльку:
– Ты про Жанну поосторожней. Уплыли далеко, то да сё... Петрунька не любит, когда в его дела нос суют.
– Я не сую,– обиделась Юлька.– Противная она, эта Жанна.
– Сама хороша. Жанна Петруньке рубаху крестом вышила!
– Как – крестом?
– Мулине разноцветными. По канве. Видала моточки?
– Моточки я, конечно, видела. Всё равно противная.
– Затвердила сорока...
– А зачем она всё «Петруша» да «Петруша»? Смотреть неприятно.
– А ты не смотри. Сама о нём поменьше думай!– Галя вдруг вспыхнула и залилась, как маков цвет.
– Я? Что ты сказала? – Юлька готова была одновременно и сквозь землю провалиться, и на сестру с кулаками броситься.
А та безжалостно и бесстрашно, скрестив на груди тонкие руки (любимая её поза), сыпала и сыпала словами, точно булавками колола:
– Думаешь, я ничего не заметила? Вчера, когда умываться ему подавала, на что ковш у меня из рук выхватила? «Я сама, я лично...» – передразнила Галя так похоже, что Юлька прикусила губу.– И свитер свой попугайский в такую теплынь ни с того ни с сего нацепила. Похвалиться! Неправда, скажешь? Я всё приметила, всё! Меня не проведёшь!
Юльку кидало то в жар, то в холод. Углядела, глазастая! И про свитер – Юлька чуть не задохнулась в нём, и про ковш упомнила. «Попугайский свитер»... Юлька сказала наперекор, кривя рот:
– А вот и неправда. И не всё знаешь. Про Петра... И про меня.
– Небось вчерашнее что утаила? То-то как сонная муха бродишь.
– Не скажу.
– Ах так?
– Да, так.
– Ну и скрытничай! Подумаешь... Модница! Воображала! А ещё подруга, родная, из Москвы...—
Галя топнула босой ногой, выбежала с терраски, хлопнув дверью так, что та задребезжала.
Вот и повздорили они...
Юльке стало одиноко, грустно. Но самолюбие и тщеславие не позволили кинуться за сестрой.
Галка убежала на автобус—практика на винограднике ещё не кончилась. Юлька побродила в огороде, по усадьбе. Заглянула под орех. Там было прохладно, сумрачно. Дальше, к плетню и развороченной скважине, не пошла: побаивалась бычков, которых по-прежнему гоняли пастись в ИХ долину,– вдруг забредут к калитке?
Баба Катя полола в огороде морковь. Шурка куда-то убежал, дядя с тётей, как и Пётр, на работе. Все заняты, в доме пусто, в саду пусто, делать нечего.., Проверить опять, что ли, помпу?
Подстёгивало Юльку и любопытство. Что же за помпа такая? Для чего? Почему Пётр не «сховал» её где-нибудь в сарае за поленницами, а доверил ей? Зачем она Петру? И подарок для всех при чём?
Юлька решилась.
На цыпочках вернулась в свою комнату. Нетронутая все эти дни гитара привычно и спокойно висела над кроватью. Увидя в тёмном экране телевизора своё изображение, Юлька чуть не вскрикнула – дурочка, это же она сама! Всё тихо, только муха жужжит за тюлевой шторкой.
Подняв кружевной подзор, раздвинув чемодан и сумку, Юлька вытянула за верёвку коробку с наклейками. Села на коврик, стала читать наклейки. Компрессорный завод имени кого-то незнакомого в г. Днепропетровске – понятно; выпуск... года, №..., марка...– тоже понятно; «Не кантовать!» – слово незнакомое совершенно. Больше ничего в наклейках
разобрать нельзя... А на коробке зачем-то нарисованы красный зонтик и громадная рюмка.
А что, если развязать, приоткрыть, глянуть одним глазком? Коробка-то не запечатана! Юлька подёргала верёвку, та сползла легко.
Содержимое было явно не по размеру, гораздо меньше, и завёрнуто в промасленную бумагу. На дне лежала книжонка со штемпелем «дата продажи» (вчерашний день) и ценой – 85 руб. Ух ты, дорогонько! Где же Пётр взял деньги – тётя Дуся ведь не дала? Может, у Жанны?
На обложке имелся снимок – какая-то странная круглая штуковина с трубочками. И заглавие: «Электронасос «Днепр».
Это было понятно! Значит, помпа – обыкновенный электронасос и уложена просто в коробку от телевизора или радиоприёмника.
Юлька думала, морща нос: помпа, разумеется, нужна, чтобы качать воду. Откуда? Не из водохранилища же? Тогда, может, из этой, как её... скважины, которую хочет восстанавливать Пётр? Пожалуй, да.
Юлька была разочарована. Не так уж это интересно!
Она закрыла коробку, натянула верёвку, залезла под кровать и поставила всё на место – сумку, чемодан. Вылезла, отряхнулась. Чем же заняться ещё? Ага, можно почитать Галкины стихи... Даже лучше, пока её нет. Прятали-то от Шурца в письменный стол под учебники вместе, она знает куда.
Юлька смело порылась в столе, отыскала тетрадку. Повесила на шею снятую со стены гитару и ушла под большой орех. О помпе она больше и не вспоминала.
Забралась на нижнюю развилку ореха, стала
тренькать струнами, листая тетрадку. Та была замусоленная, видно много раз читанная. На обложке старательным почерком выписано название: «Моя девушка». Это вам не какая-нибудь помпа! Юлька перевесила гитару, села удобнее и погрузилась в чтение,
Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл,—
Любимую, на руки взяв осторожно,
На облако я усадил.
Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Тыс облака, сверху, нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!..
Ой, до чего здорово, до чего хорошо! А вот ещё одно замечательное, поразительное стихотворение. Молодец Галюха, что списывала такие!..
Гордым легче. Гордые не плачут
Ни от ран, ни от душевной боли.
На чужих дорогах о любви, как нищие, не молят...
Тут что-то не совсем складно, но это неважно!
Широко раскрылены их плечи.
Не грызёт их зависти короста.
Это правда. Гордым в жизни легче,
Только гордым сделаться не просто!
Зато на следующей новые изумительные слова:
Робкой поступью зорька ранняя Пробирается над плетнём,
Будто девушка со свидания Возвращается в отчий дом.
Юлька так расчувствовалась, что не заметила, как мимо большого ореха пронёсся кто-то к их дому, потом обратно к задней калитке и скрылся за плетнём.
...Остаток этого дня прошёл просто и неприметно.
Пётр заехал пообедать – подавала ему баба Катя, Юлька подглядывала в дверь. За порогом Пётр, вытирая губы платком, спросил её как сообщницу:
– Ну, сестрёнка, порядок у нас с тобой?
Юлька покраснела, побледнела и выдавила:
– Да!
– Нынче я занят. Завтра будешь мне работать помогать? – и подмигнул как заговорщик.
– Буду,– ответила Юлька.
Вечером Пётр домой не вернулся. Прислал записку, что опять остаётся дежурить вторую смену. Галя же вернулась со своего виноградника как ни в чём не бывало. Только очень уж топала, грохала, гремела в кухне мисками и кастрюлями. И Юлька поняла: у Гали характерец ой-ой-ой! Затаилась, копит что-то против неё. Ну и пусть. Всё-таки она загрустила, примолкла. Дядя Федя за ужином обеспокоился:
– Ты, племяш, случаем, не приболела? Со вчерашнего-то...
– Почему со вчерашнего? – испугалась Юлька.
– Солнце шуток не шутит. Как бы нам за тебя от отца с матерью не попало, что без себя к морю пустили.
– Что вы! Что вы! – Юлька сделала вид, что она ничуточки не вялая, наоборот, бодра чрезвычайно.
Баба Катя на всякий случай заставила выпить медку; тётя Дуся приложилась ко лбу губами и сказала:
– Нет, не горячая.
Один Шурец смотрел ехидно, да Галка всё поджимала губы и отводила глаза.
А на другой день...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Это случилось в полдень.
Утром Юльке было некогда – тётя Дуся задала им с Галей «план»: доцапать картошку и, как дадут воду, полить в огороде перчики; не дадут – натаскать с кринички. Почему на этот раз и Юльке? Потому, что Галя с обидой ответила матери:
– Всё мне да мне работа? А Юльке?
– Юлечка гостья,– сказала тётя Дуся. И вдруг, подумав: – А и то! Вместе цапайте да поливайте.
Перчик, зелёная невысокая, словно кусты-лили-путы, рассада, ужасно много пил воды, чтоб ему сгинуть! Галя с Юлькой по молчаливому и враждебному уговору разделились, Юлька буркнула, что будет таскать воду.
– Вёдра в чулане, коромысло в курнике,– насмешливо отозвалась Галюха.
Коромысла Юлька никакого не взяла. Взяла ведро и лениво поплелась к колонке, где караулили воду соседские ребята, на них посмотрела враждебно. Воду ещё не давали. Помахивая ведром, она двинулась через свою усадьбу к криничке, небрежно напевая, словно ей и дела до Гали не было. Галка яростно орудовала цапкой, точно врага била. И тоже пела. Юлька – московскую песенку про «Ладони больших голубых площадей», Галя – про «Чёрные брови, карие очи».
У кринички, благо в то утро бычков почему-то не пасли, Юлька, зачерпнув треть ведра, села отдохнуть. На обратном пути постояла у скважины. Колодец был по-прежнему завален мусором, обломками бетона... Потом поволокла ведро к окаянному перчику,
– Ты бы ещё на доне принесла! – фыркнула Галя, успевшая перекочевать с картошки тоже на перчик.
=– На каком доне?
– Дно видать!
– Сколько хотела, столько и принесла,»—отрезала Юлька.
Галя молча отправилась в чулан. И не успела Юлька опомниться, уже тащила с кринички, раскачивая коромыслом, полные вёдра.-
Перчики пили жадно. Вода уходила и уходила в потрескавшуюся землю. Галка натаскала вёдер двенадцать, Юлька, если сложить вместе,– насилу три. Тоном хозяйки Галина приказала:
– Те два рядка сама польёшь. Мне на виноградник время,
Юлька не ответила, тоже была с характером,
Галя уехала. Ветер стих, птицы смолкли. Почерневшая от ягод шелковица, даже большой орех стояли не шелохнувшись. Юлька села под сливу – солнце жгло нещадно. Стало скучно. Гусениц, что ли, половить? Видела, как это делал Пётр: обойдя сад, приметил на стволах, в сучьях, точно серой паутиной заплетённые скопища будущих гусениц. Где пониже, прикрыв сорванным лопухом, просто давил их – нет уж, извините, ОНА так не станет, гадость страшная! – где повыше, поджигал керосиновой тряпкой на палке.
Юлька поплелась в сарай. Вместо палки взяла цапку, обмотала валявшейся тряпицей, сунула в бачок с керосином. Ну и вонища! Может, не стоит? Да и спичек нету. Ага, Пётр, когда курит, прячет их под бочку с водой...
Спотыкаясь о картофельную ботву, высоко держа черневшую копотью горящую цапку, Юлька побежала к сливам. Сейчас попадётесь, голубчики, не всех вас Пётр высмотрел! Так и есть: на сером стволе, высоко в развилке, прилепилась белёсая паутина. Юлька привстала, нацелилась...
– Ай!.. Фу!.. Ой!..
Цапка полетела в одну сторону, она – в другую. Обгоревшие личинки дождём сыпались на голову, за шиворот.
– Ой!.. Ах!.. Ой!..– Юлька вертелась на месте, отряхиваясь.
– Донюшка, ты что? Зачем в жару по солнцу бегаешь? Кваску холодного иди попей...– позвала с крыльца баба Катя.
Пнув ногой догоравшую тряпку, Юлька зашлёпала в дом. Там было прохладней, чем под орехом,– маленькие окна, прикрытые ставнями, не пускали солнца. В комнате было приятно, свежо.
Баба Катя принесла запотевший графин. Юлька напилась так, что раздуло живот и застреляло в носу. Вспомнила неполитые перчики – какая уж тут работа! Плюхнулась на кровать. Вздрогнув, отозвалась струнами гитара. И вдруг что-то словно толкнуло: край кружевного подзора был странно вздёрнут. Юлька спрыгнула, присела...
Полосатая сумка-шлагбаум стояла по-старому, но отцовский чемодан был сдвинут. А за ним... За ним в душной темноте... зияла чёрная пустота! Никакой коробки с наклейками, доверенной на хранение, под кроватью больше не было!
Юлька щипнула себя за руку – не помогло; хлопнула по носу – никакого впечатления. Распихала сумку вправо, чемодан влево – за ними было по-прежнему пусто. Она закрутилась по комнате. Выбежала на терраску, заглянула в спальню к тёте Дусе... Промчалась для чего-то в сарай к поленнице, в курник... Потом вернулась медленно к себе в комнату, села на половичок у кровати и тихо, протяжно завыла.
– Ты об чём? Обидел кто?
Жёсткая сморщенная рука бабы Кати поворотила Юлькино мокрое лицо. Старушка нагнулась, обтёрла его фартуком, стала гладить волосы.
– Ай горе какое?
– Баба Катя! – Юлька вскочила; нос у неё вспух, губы растянулись, как щель в почтовом ящике.– Ко мне сюда... никто... утром не заходил? Или... пока мы с Галей... на огороде?
– Кому бы? Федя с Дусей спозаранок в совхоз ушли.
– А... а Шурец?
– Тю! Чуть рассвело, с пацанами на Агармыш утёк. Стряслось что?
– Нет, ничего. Что же делать? Ведь Пётр мне, лично мне... Баба Катя, я к нему пойду!..
– Куда ж в полдён? Погоди, жар спадет.
– Нет, я пойду!
Она быстро повязала волосы валявшейся Галиной косынкой, влезла зачем-то в полукеды, схватила очки...
– Надолго ль бежишь?
Ответить Юлька не успела. Вылетела с терраски за калитку. Хлоп! Уж и на улице не стало её видно...
В автобусе перед остановкой увидела себя в зеркале водителя. Несчастное огородное чучело – только скворцов пугать! «Редькин хвост» задрал косынку, не лицо – морда в грязных подтёках.
Спрыгнув с подножки автобуса, Юлька забежала, за куст багряника. Сорвала косынку, перевязала
«хвост». И быстро зашагала по дороге к белой, гремящей рупором конторе водохранилища.
Мимо проехал самосвал с цементом, обдал пылью. Умыться, что ли, где-нибудь?.. Вблизи темнела колонка. Вода из неё не шла, но капала. Юлька набрала горсть, выпила, обмыла лицо, точнее, размазала грязь.
– Мне к Лукьяненко Петру Фёдоровичу. По личному неотложному делу.– Она старалась говорить солидно, всё равно получался какой-то писк.
– На совещании,– не поднимая головы, отозвалась секретарша.
– Оно... долго будет?
– Часа два.– Схватив папку с бумагами, секретарша метнулась к двери, за которой гудели-спорили грубые голоса.
Из двери почти сразу выскочил Пётр.
– Ну? – спросил торопливо.– Говори скорее, что надо.
За ним в проёме двигались среди сизого дыма мрачные лица.
– По...– облизнув сухие губы, сказала Юлька.
– Что?
– Пом...
– Да будешь говорить толком? Занят я, поняла?
– Помпа... пропомпа...– залепетала Юлька. От страха у неё затряслись коленки, а язык стал деревянным.
– Какая ещё промпа? Ах, да не мешайся ты тут! Дома расскажешь. У нас авария ко всему, понятно? Марш домой сейчас же!..
– Лукьяненко, сводки давай! – крикнули из табачного дыма.
И Пётр исчез в нём, хлопнув дверью.
Теперь у Юльки тряслись, ходили ходуном и коленки и губы. Она подхватила очки – и ходу. Прочь! Бегом... Услышала, как вслед снова хлопнула дверь; секретарша крикнула что-то – не обернулась. Пожилой рабочий шёл к конторе – чуть не сбила его.
Пётр, к которому она примчалась поделиться ИХ общей бедой – бедой, из-за которой лила слёзы, посмел бросить: «Не мешайся тут!» Не мешаться? Никогда в жизни она нигде не мешалась и не будет мешаться... Да ещё: «Марш домой!» Как... как всё равно солдату!
Юлька была возмущена. Пошла тише. Очнулась возле автобусной остановки. Не той, к которой приехала, а у следующей. Остановка называлась «Золотое Поле». Поля никакого не было. Справа, и слева, и кругом зеленели виноградники.
Юлька решилась.
Галя, Галюшка! Немедленно, сию же минуту найти её, рассказать обо всём, спросить совета... Обождав, пока пронесётся вереница ревущих грузовиков, она помчалась под палящим солнцем без очков, без косынки к низким рядам виноградника, расчерченного на полосы бетонными столбиками, похожими издали на карандаши.
* * *
Бригадир ребят-школьников, по прозвищу Иван-Муха, потому что он был вот такого росточка, отдыхал у груды велосипедов, сунув голову под виноградную плеть – больше совать было некуда.
Рядом с велосипедами стояли два огромных блестящих на солнце бидона с водой, только что привезённые с совхозного двора. Бригадир давно разбил ребят на участки, дал задания, как вдруг увидел бредущую между рядами винограда, как по зеленому коридору, девчонку. Она держала в руке очки, спотыкалась, лицо у неё было багровое, злое и растерянное.
– Ай, ай, ай! – закричал Иван-Муха.– Опозданьице? С которого классу?
– Я... ни с которого.
– Школьница? Все вкалывают, а она...
– Школьница, тольйо не ваша. Из Москвы. Мне очень нужна Лукьяненко. Она фи... хиллоксеру где-то собирает.
– Здравствуйте! Да тебя с вертолёта, может, скинули, гостья дорогая? Наше вам! У меня Лукья-ненок полбригады. Тебе которую?
– Галю.
– И Галь не меньше пяти. С которого колхозу?
– Изюмовка.
– Родители кем работают? Ну, батька?
– На гульдозере, кажется...
Иван-Муха сел и захохотал в голос.
– Ай, уморила, москвичка! Запарилась ты, бачу. Не на гульдозере – на бульдозере. Пить будешь?
Юлька только губы облизнула. Иван-Муха откинул крышку бидона, зачерпнул воды. Никогда в жизни Юлька не пила ничего вкуснее...
– Пошли Лукьяненку твою шукать,– сказал бригадир, беря кружку.
Они тронулись вдоль виноградника.
Вы когда-нибудь видели, как цветёт виноград? Неприметным, жёлтым пушком на малюсеньких будущих гроздьях... Юлька не видела. А сейчас и не смотрела, изнывала от жары.
– Скажите, пожалуйста,– спросила, громко отдуваясь,– у вас водятся... пуф-пуф-пуф... виноградные... пуф-пуф... черви?
Иван-Муха снова захохотал:
– На кой, извиняюсь, они нам треба?
– Только филлоксера... пуф-пуф?
– И от филлоксеры уберегаемся. Не то все здешние гектары огнём бы спалили. Школьники на то и проверяют.. Придём – побачишь.
Где-то близко раскатился смех, с шумом пронеслось:
– Бригадир!.. Муха идёт! Девчата, Муха!..
– От балабоны! С глаз уйду, зараз лясы точить станут. Практиканты, много ль прошли? – крикнул он начальственным тоном.
– Восемь рядов, дядя Ваня! Жарко дюже!..
Юлька увидела: между бетонными столбиками тянется проволока. Виноградные побеги цепляются за неё светлыми завитыми усиками, ползут в бесконечное зелёное поле. А между рядами, присев, нагнувшись, стоя, возятся, копошатся человек десять мальчишек и девочек. Подрывают землю, утаптывают, разглядывают что-то, кладут у лозы листок с камнем... И земля вся в мелких и крупных камнях – как только виноград из-под них лезет?
– Слухайте меня! – крикнул Иван-Муха.– Лукьяненко в вашей бригаде кто буде?
Три головы разом оторвались от работы.
– Я Лукьяненко! И я! Я!..
– Галины серед вас нема? С Изюмовки.
– Она на том квадрате! Здесь шестой «Б»! – закричали дружно в ответ.
– Значит, так...– Иван-Муха хлопнул Юльку по плечу.– Тебе на тот квадрат.– Он показал коротким пальцем вправо.– Цыбуля! Доставишь москвичку. Время зачту...
При этих словах все головы, склонившиеся над виноградными плетьми, поднялись, блестящие любопытные глаза уставились на Юльку. Она приосанилась. Забыла сразу, зачем бежала сюда из конторы как полоумная. Вскинула голову и каким-то неестественным голосом спросила:
– Разрешите мне посмотреть, как проверяют виноград на филлоксеру?
Кто-то из ребят фыркнул. Но Юлька не оробела. Очки очутились на носу, «редькин хвост», даром что съехал набок, вздёрнулся.
– Пожалуйста!
Девчушка, раза в два меньше Юльки, подошла, протянула на ладошке маленькую чёрную лупу и витой червяком, мохнатый виноградный корешок. Юлька догадалась: скинув очки, пристроила у глаза лупу, стала всматриваться. Корешок стремительно вырос, покрылся волосами какими-то... Заодно Юлька увидела и свой ноготь. Страх какой! Серый, в трещинах, а под ним как всё равно вспаханная дорога – грязь...
– Благодарю вас. Фэнк ю вэри матч,– сказала Юлька, возвращая лупу.
Кругом засмеялись. Но тут вперевалку вышел Цыбуля, крепыш с добела выгоревшими волосами, бровями и ресницами. Сказал равнодушно:
