Текст книги "Ворон, каркни на счастье (СИ)"

Автор книги: Анастасия Разумовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Annotation

Моя мачеха всерьёз хотела меня отравить, а мой батюшка... Он мне не защитник. Я не хочу войны, я не хочу насилия, я не хочу злом отвечать на зло. Но я – единственная наследница земель моей матери. Если я умру – всё унаследует мой отец, а, значит, его жена. Но умирать я тоже не хочу. И я нашла забавный выход из положения: я притворилась сумасшедшей, меня сослали с нянюшкой в лесную глушь, и всё было хорошо... А потом...

В каком смысле – свадьба? За кого, простите, я замуж выхожу? За ворона? Это как?

Меня зовут Элис, Элиза. Больше всего на свете я люблю радоваться жизни и смеяться. Надо всем. Даже над тем, над чем смеяться нельзя. Мне кажется, когда ко мне придёт старушка-Смерть, мы славно с ней посмеёмся. А вот мой ворон даже улыбаться считает ниже своего достоинства. Но мы ещё посмотрим, кто кого рассмешит

Ворон, каркни на счастье

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Дополнение 1

Глава 18

Глава 19

Дополнение 2

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Дополнение 3

Глава 25

Дополнение 4

Глава 26

Дополнение 5

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Эпиложек 1. Ты мой лягух

Эпиложек 2. Любить и драться

Эпиложек 3. Гильом удивляется

Эпиложек 4. Зов океана

Эпиложек 5. Мечты о прогрессе

Эпиложек 6. На крыло

Эпиложек 7. Я тебя украду

Эпиложек 8. Весна в степи

Эпиложек 9. Тяф

Эпиложек 10. Завтра

Ворон, каркни на счастье

Глава 1

Идиотка, кочевник и герой

Я лежала на снегу и смотрела, как серебряные ветви тянутся в серое небо. Вот бы у меня были крылья! Вот бы распахнуть их и взлететь высоко-высоко! Выше облаков.

– Люди не летают, – говорил мне батюшка, когда я совсем ребёнком попробовала спрыгнуть с башни городской крепости.

Просто я верила, что если раскину руки, ветер меня непременно подхватит.

– Люди не летают, – вздыхала милая нянюшка, когда отец женился на мачехе и по её приказу меня заперли в комнатах нашего старинного каменного дома. – И тебе, моя голубка, отсюда лететь можно лишь головой вниз.

Головой вниз я не собиралась. Жизнь прекрасна! Даже если смотреть на неё сквозь ромбы оконных стёкол, даже если из всей жизни ты видишь одну лишь рыночную площадь, а веретено и иголки для вышивания искололи тебе все пальцы.

– А я вот полечу! – рассмеялась я, отмахиваясь от воспоминаний.

Распахнула руки и принялась размахивать ими. Сегодня небо выглядит как снег, а тогда почему бы снегу, пусть ненадолго, пусть только в одном моём воображении, не стать небом?

Гарм вскочил и залаял, запрыгал вокруг, а потом перевернулся и подставил пузико. Я швырнула в его морду снег, Гарм вскочил и обиженно затявкал.

– Ну прости, – я села и распахнула объятья. – Не дуйся, я пошутила.

Он простил не сразу, но уже несколько минут спустя, когда я прикрутила вязанку дров верёвками к санкам, а широкие лыжи к ботинкам и помчалась по собственной лыжне домой, Гарм гавкнул, схватил топор за рукоять и попытался побежать за мной, волоча за собой неподъёмную ношу. Я рассмеялась, вернулась, забрала топор, забросила его в санки, и мы помчались наперегонки. Пока солнышко не село.

Когда мы уже подлетали к одиноко стоящему лесному домику, Гарм вдруг насторожился, принял охотничью стойку, вытянув нос в одну сторону, а хвост – в другую. Я замерла. Осторожно выглянула из-за куста боярышника.

Маменька…

Чтоб её!

И принесла же нелёгкая! Я вернулась к саням, привела шапку, шубу и передник, насколько могла в беспорядок, взяла вязанку на плечи, свистнула Гарму – пёсик тотчас запрыгнул в санки – и потащилась домой, мыча что-то невнятное. Волосы падали на глаза, щекотали лоб и щёки, но я их не убирала, так, лохматой, намного лучше.

Перед домом четвёрка огненно-рыжих коней, запряжённых в лакированную карету, топтала пористый снег. Рядом скучал кучер: подбрасывал и ловил шишку.

– Привет, красотка! – крикнул мне. – А не легче дрова вести на санках, а собаке самой бежать?

– Мэ-э, – отозвалась я.

Прошла в дровяник, бросила дрова на пол. Надеюсь, маменька уберётся как можно быстрее. Ну, раз кучер стоит и ждёт её. Как уедет, сразу вернусь и разложу поленницу. Гарм нырнул под юбку. Его любовь к гостям была сродни моей.

Мы поднялись по скрипучим ступенькам, я открыла дверь, прошла через тёмную прихожую и оказалась в натопленной комнате. Маменька сидела за накрытым столом, пила чай из голубой фарфоровой чашечки, которую всегда возила с собой, и делала вид, что слушает нянюшку. Но тотчас посмотрела на меня.

– Здравствуй, Элис. Как поживаешь, дитя моё?

– Мэ-э, – прогундела я, прямо в ботинках прошла по скрипучему полу, потыкала маменьку в плечико грязным пальцем. – Мэ-мэ-э…

– Не касайся меня, милая, это шёлк, ты понятия не имеешь, сколько он…

У неё в ушах прыгали серёжки-груши, переливаясь аквамариновым блеском. Такая тоненькая шейка, такое изящное ушко. Я схватила пятернёй серёжку и потянула на себя. Маменька взвизгнула, подалась за мной, вцепившись в запястье.

– Ма-а-а, – выдохнула я восторженно.

– Уберите от меня идиотку!

М-да. В этот раз её выдержки хватило ненадолго.

– Лиззи, детка, – заволновалась нянечка, – отпусти, это не твоё. Фу, не трогай…

Но я не обращала внимания на сердечную. И на гостью, которой буквально пришлось стать на колени, чтобы мой восторг не порвал её розовую нежную мочку. Я с упорством ребёнка тянула на себя блестящую игрушку.

– А смотри что у меня есть! Лисонька, погляди: пряничек.

Я обернулась, выпустила маменькино ухо (та тотчас свалилась на пол) и, идиотски хохоча, подошла к нянюшке, схватила глазированный пряник и стала пихать его в рот. Пряник не лез. Я начала давиться, слёзы потекли из глаз. Нянюшка потянула мою руку, забрала пряник, разломила и накормила меня прямо так, с рук.

– Омерзительное зрелище, – выдохнула маменька, поднимаясь. – Ну, всё. Собирай её и поехали. Какое счастье, что мне недолго осталось всё это терпеть!

В смысле недолго? Я чуть не обернулась вопросительно, но усилием воли смогла себя сдержать: я же идиотка бессмысленная. Что она имеет в виду? И – куда поехали? Вот уже год, как я жила в забытом богом – ну не знаю им или не им, но людьми-то точно – месте, и вроде бы обо мне тоже все должны были уже забыть и…

– Пойдём, пойдём, девонька, – нянюшка принялась поправлять на мне одежду, а затем и вовсе кутать в шерстяной платок. – Счастье тебя ждёт великое. Нежданное. Негаданное. Вспомнил о тебе Господь и Дева Пречистая…

Меня вывели из дома, попытались запихнуть в экипаж. Э-э! Мы так не договаривались. Я расставила руки-ноги и отчаянно замычала. Не для того я целый год строила идиотку! Не надо меня никуда везти, мне и тут…

Гарп вынырнул из-под моих юбок и громко, заливисто залаял.

– Перестаньте, – процедила маменька, подходя следом. – Не пихайте сумасшедшую в мою карету.

Впервые была с ней согласна.

– Привяжите её к облучку, авось не упадёт. Скажи ей, Христина, что если мы по её милости задержимся, то быть ей биту.

– Госпожа, – взмолилась нянюшка, голос её дрогнул, – так ведь… не поймёт она, умом-то тронулась, речей человеческих не понимает совсем, ровно ребёночек двухлетний.

– Это её проблемы, – холодно бросила матушка, залезла в карету, кучер аккуратно закрыл дверцу.

Сволочь!

Быть битой мне не хотелось. Однажды, когда я была ребёнком, я притащила в дом лягушку, малахитово-зелёную, восхитительно-красивую. Зверюшка сбежала от моей назойливости, и, по несчастью, спряталась у матушки в будуаре. И к ещё большему прискорбию обнаружила её не я, а маменька. Лягушке повезло – она всего лишь вылетела в окно, а мне дали десять хлёстких розог. И папенька, как всегда, принял сторону жены, а не дочери.

Я позволила посадить себя на облучок позади кареты, туда, где обычно крепились дорожные сундуки. Кучер крепко-накрепко меня привязал. Ногой откинул несчастного Гарма (тот отлетел в сугроб), прошёл вперёд. Карета дёрнулась. Свистнул кнут.

Пёсик выскочил из снега. Тявкнул и бросился вдогонку.

– Иди домой, – прошептала я.

Но он мчал, ветер развевал висячие ушки. Носик чернел среди светлой шерсти моего болона (я принципиально никогда не называла Гарма болонкой). О Боже, нет! Нет, малыш, беги назад!

– Домой! – крикнула я в ужасе, когда мы уже мчались по сельской дороге.

Только бы матушка не услышала, только бы стук колёс заглушил!

Ну куда ты⁈ Куда? Ты же не догонишь! У тебя же такие короткие ножки… Гарм! Нет!

Он и правда отставал, всё сильнее и сильнее, но по решимости на его мордашке я понимала: Гарм так и продолжит бежать, даже когда мы уедем далеко-далеко, и где-то по дороге замёрзнет, упадёт на снег и… Слёзы побежали по моим щекам.

– Гарм! Фу! Гарм, нельзя!

Я орала, как сумасшедшая. Попыталась спрыгнуть, но верёвки не дали. Принялась биться в путах, заколотила в стенку кареты затылком. Экипаж замедлился, а потом остановился.

– Мадам?

Кучер неспешно подошёл, открыл дверцу.

– Посмотри, что там идиотка делает, – недовольно проговорила маменька. – Если дурит, дай ей попробовать кнута. Послал же Бог на мою голову…

Мужик захлопнул дверцу и прошёл ко мне.

– Не дури, слышь, ты!

Внимательно оглядел мои верёвки. Я задыхалась. Надо сказать, надо признаться. Да, они сейчас поймут, что я не немая идиотка, могу говорить, и всё равно я должна сказать, что… просить, если надо – умолять. Но горло внезапно пересохло, я захрипела, закашлялась морозным воздухом.

– Из-за тебя вон мадам гневается, – недовольно проворчал кучер. – Смотри у меня, будешь шалить… Я-те пошалю!

Дёрнувшись, я попыталась схватить его за руку, привлечь внимание, но тот вдруг размахнулся и ударил кнутом. Я вскрикнула. Больно не было: удар притушили шерстяные платки и шуба, только кончик кнута рассёк подбородок, но…

– Вот и не шали, – изрёк мужчина и пошёл вперёд.

Я открыла рот, чтобы окликнуть его, как вдруг кто-то маленький и пушистый прыгнул и ткнулся в меня чёрным носиком, а затем зарылся в мои бесчисленные тёплые платки, нырнул взмокшим дрожащим тельцем под шубу и свернулся на животе, дрожа.

Всё же догнал…

Мы ехали долго, несколько часов, и, мне кажется, я бы околела от холода, если бы горячий пёсик не согревал мой живот. Лес закончился и начались заснеженные горы. Их было видно хорошо даже тогда, когда землю укутал мрак ночи, упав с неба, словно занавес в театре. Но благодаря полной луне и снежному покрову было довольно светло. Вскоре я перестала чувствовать ноги, а вот верёвки с каждым часом ощущались всё сильнее, и это несмотря на свитер, шубу и шерстяной платок. Руки тоже занемели. От тряски меня начало тошнить.

Когда карета, наконец, остановилась, и кучер, развязав, снял меня и поставил на ноги, я упала, и меня тотчас вывернуло наизнанку. Ноги не держали совсем.

– Отдай её Маргарет, – велела маменька выходя. – Пусть умоют её и там… причешут, что ли. Не хочу опозориться завтра. Конечно, свадьба – дело решённое, но всё же… Что о нас подумают соседи? И гости?

Сва… что?

Кучер грубо сграбастал меня за шиворот и потащил в помещение, я едва успела подхватить под шубой Гарма.

Дом моего батюшки находился в славном городе, который назывался Маленьким замком. По сути, это был пригород Бремена, столицы Родопсии. Здесь были узкие улочки с затхлым воздухом, иногда разгоняемым ветром с гор, двухэтажные или даже трёхэтажные дома, порой ужасно узкие, в два-три окна и дверь шириной. Они смыкались стенами и кровлями нависали над брусчаткой (или просто утрамбованной каменистой землёй). В иных местах балки крыш соприкасались друг с другом. Но мой отец служил комендантом города, и наш дом фасадом выходил на круглую рыночную площадь. Он был сложен из разноцветного кирпича, и красивый ступенчатый щипец гордо вздымался над окрестными домами, словно ступенька на небо. Год назад мой отец был таким же: гордым, вельможным, разноцветным. А потом… Потом в город приехал принц Дезирэ с отрядом подонков. Младший сын короля устроил ночную облаву. Не знаю уж, кого он искал и о чём разговаривал с моим отцом, только после той беседы папа спал с лица, стал вянуть и заболел настолько сильно, что почти не выходил из комнаты. Новый король – Гильом – не лишил его звания коменданта, но… оно стало скорее почётным, чем реальным.

Меня протащили сразу в ванную комнату флигеля, с чёрного хода, через внутренний двор. Тут же располагалась и постирочная. Это был просторный зал, пол которого устлан каменными плитами, стены покрыты кафелем, а в низкие полукруглые окна даже днём с трудом попадал свет. Меня посадили на скамью вдоль стены и забыли почти на час. Очень быстро меня начало клонить в сон. Гарм выскользнул из-под шубы и куда-то убежал, а я сидела и таращилась, стараясь только держать глаза закрытыми и не уснуть. Мимо бегали служанки с вёдрами, наливали воду в баки на низкой печи, она дымилась, нагреваясь. От пара я кашляла. Было холодно, сыро и зябко. Наконец, когда всё было готово, и из баков воду перелили во вместительный деревянный таз, служанки вспомнили и обо мне.

Две из них – тощая Рози и крупная великанша Маргарет – подошли ко мне и принялись раздевать, не очень-то аккуратно. А я ведь помнила их такими, какие они были десять лет назад: добрыми и весёлыми. Мне было двенадцать, и комнатные девушки любили играть со мной в куклы, с удовольствием слушали, как я читаю сказки, заплетали мои волосы в косы, и даже покупали мне леденцы и ленточки. Но едва в доме появилась мачеха, всё изменилось. С каждым годом – да что там! – с каждым днём служанки становились всё злее и грубее. Я пыталась снова вызвать их любовь подарками и лакомствами, но они забирали их и продолжали зло подшучивать надо мной, дёргать волосы, расчёсывая, доносить обо всех моих оплошностях и резко огрызаться.

Вот и сейчас это были две незнакомые мне женщины. Они буквально срывали с меня одежду. Ногой отбросили шубку, сорвали платья, штаны, блузу и принялись расплетать косу, безжалостно дёргая волосы. Я терпела молча, зажмурившись, чтобы не заплакать.

– Да она облёваная! – вдруг взвизгнула Рози. – Фу, какая гадость! И за что нам такое наказание!

– Скажи спасибо, хоть не обоссанная, – густо расхохоталась Маргарет.

Она как раз стянула с меня кальсоны и грубо пихнула в плечо:

– Давай, забирайся, идиотка. Будем тебя мыть.

Вода была очень горячей, я невольно вскрикнула и отдёрнулась. Маргарет пихнула меня, нажала на голову, заставив погрузиться. Я забарахталась, вынырнула, закашляла.

– А вот бы и совсем утопла.

– Рози, ты чё несёшь⁈

Действительно. Я почувствовала невольную благодарность к великанше.

– Потом поди докажи, что не ты утопила. Нет уж. Пусть её женишок себе забирает и там хошь што, хошь топит, хошь душит.

Грязь с меня буквально отдирали мочалками. Хотя я и была почти чистой, но они всё равно тёрли с усилием. Потом кое-как вытерли, натянули длинную рубаху, замотали волосы в полотенце. Маргарет обула меня в деревянные башмаки, Рози схватила за руку и потащила через грязный двор, прямо по холоду в дом. Помоечная находилась во внутреннем флигеле, а моя комната – в главном здании. Но я почти не успела замёрзнуть – наш дворик не был велик.

Моя комната встретила меня холодом – никто заранее не растопил круглую изразцовую печку в углу, никто не просушил постель, не налил в кувшин воды, даже окно не вымыл.

– Спи и никому не мешай, – прошипела Рози.

– Мэ-э? – печально уточнила я.

«Дура, я целый день ничего не ела!» – значило грустное мычание.

– Стала совсем идиоткой, – фыркнула девица и захлопнула дверь.

Понятно. Поесть мне не дадут.

Я подошла к печке, положила на её округлый кирпичный бок ладони. Она только-только начинала нагреваться, и вскоре меня начала колотить дрожь. Я оглянулась на кровать. Интересно, если сейчас зарыться в одеяла, то станет теплее? Или, наоборот, мокрые волосы намочат постель, и потом… А ещё Гарм. Он сможет пробраться ко мне в комнату? И вообще, помнит ли мой дружок, где она? Ко мне малыш попал, когда был ещё совсем кутёнком, только-только открывшим глазки. Это было почти полтора года назад, а год назад я уже оставила отчий дом. Помнит ли Гарм где моя комната?

Вдруг не найдёт?

Часы на ратуше пробили полночь. Должно быть, все в доме спят уже, и все двери закрыты. А вдруг Гарм остался на улице? Нет, малыша надо спасать.

Я решительно распахнула дверь и двинулась к лестнице парадного хода, с надеждой вслушиваясь в тишину. И внезапно услышала звуки клавесина и чей-то смех. И приглушённое пение. У нас гости? Так поздно?

– Гарм, – тихонько позвала я.

Но вряд ли пёсик был здесь. Вероятнее, он остался в хозяйственном флигеле, а то и вообще мёрз во дворе. Сердце сжалось от страха. Я спустилась на первый этаж, где находились парадные комнаты: зал для танцев, гостиная с клавесином и трапезная. Тут же была и оружейная – предмет гордости моих деда и отца. Раньше зала для танцев не было: если маме очень хотелось потанцевать, слуги просто расставляли мебель по краям трапезной, и гости танцевали прямо так, а старинные доспехи, мечи, алебарды, арбалеты и плюмбаты занимали обе залы. Но с появлением мачехи всё изменилось.

Сейчас из гостиной до меня доносился весёлый женский смех, чей-то низкий голос, музыка и какой-то топот. Танцуют? Но ведь далеко за полночь. И потом… отец же очень болен, ему же нельзя ложиться поздно.

Я осторожно подошла к неплотно закрытым дверям и тихонько заглянула в щель.

Зал был ярко освещён множеством свечей. Я увидела какую-то даму, которая активно прыгала вокруг невидимого мне кавалера и тонко, немного визгливо смеялась. Услышала голос маменьки, но не поняла, что та говорила. Всё это было странно, очень-очень странно. Но вряд ли там был Гарм.

Я попятилась, встав на цыпочки, чтобы меня точно не услышали. Напрасно вообще я сюда спустилась. А затем бросилась к чёрной лестнице. И с размаху вмазалась во что-то твёрдое. В кого-то. Твёрдого.

Меня придержали. А полотенце на моей голове – нет. И оно свалилось, выпуская мокрые пряди волос.

Ой, мамочки! Я врезалась в мужчину. Высокого, сильного, в какой-то странной одежде: в чёрном парчовом камзоле, сверкающем серебром, с широким поясом, зашнурованным на боку серебристыми лентами. В тёмных штанах, не шоссах. Неширокие, но и не узкие штанины, ничем не подвязанные, были без буфов. В сапогах, плотно обнимающих ногу, словно кожаные носки.

И тут я сообразила, что смотрю куда-то не туда, и подняла взгляд.

Сероватое в полутьме лицо, скуластое, с раскосыми глазами. Восточными глазами, словно приподнятыми к вискам. Тонкая полоска усов над резко очерченными губами, похожими на клюв. Тонкий прямой нос, словно сломанный горбинкой у самой переносицы. Широкие брови, похожие крылья лука. И волосы. Чёрные и длинные, до плеч.

Кочевник!

Я попятилась. Откуда в Родопсии кочевники из восточных степей? И вот этот конкретный… Полотенце предательски развязалось, но я успела схватить его края обеими руками и прижать к груди, с трудом удерживая в ней рвущийся наружу визг.

Гарм великолепный, отважный, злой и могучий, настоящий волчара

Глава 2

О толстушках и легендах

В мгновение ока в уме промелькнул десяток вариантов, от того, что Родопсия была захвачена варварами, пока ничего не подозревающая я наслаждалась уединением лесов, до начала вторжения диких орд прямо в эту ночь.

Варвар оглядел меня с головы до ног, задержался взглядом на месте, где заканчивалось полотенце, на груди, на ключице, прицокнул и ухмыльнулся. Блеснул оскал белоснежных зубов. Ну, знаете ли! Я вспыхнула. Вжалась в стенку. Сердце заколотилось о рёбра. Мне показалось, я слышу, как оно вопит: «выпустите меня отсюда!»

– Будь ты в моей спальне, – заметил мужчина, продолжая ухмыляться и чуть прицокивая, – я сцёл бы это очень милым подарком. Но или ты ошиблась дорогой, или…?

– Вряд ли такой подарок вас порадует! – брякнула я, чувствуя, как краснеют щёки.

Ой. Я что-то не то сказала, кажется. Пришлось добавить:

– Вы будете очень любезны, если дадите мне пройти.

Или варвары не понимают вежливости? У каждого народа ведь свои обычаи. Может, на кочевников надо орать и бить кастрюлями по ушам, например? Дикарь встал так, чтобы точно заслонить проход, расставил ноги пошире, а большие пальцы рук засунул под пояс. Наклонил голову набок.

– Поторгуемся?

Ну точно, не понимает. Новый взрыв смеха донёсся из дверей гостиной, а я поняла, что… Ох. Теперь есть человек, знающий, что Элис фон Бувэ, единственная наследница коменданта Маленького замка, вполне владеет связной речью и… и, мне кажется, или уже поздно изображать перед ним идиотку?

Печаль.

Но есть и хорошая новость: он явно не захватчик, а гость. Захватчик наверняка схватил бы меня за волосы и потащил. Куда-нибудь. Я оглянулась на высокие двери из красного дерева. Набрала в грудь побольше воздуха и предупредила:

– Завизжу.

– Давай. Там пятеро мужцин, им будет интересно увидеть твою красоту.

– Спасибо, конечно, за комплимент…

– Женская грудь прекрасна, а у тебя она есцё и имеется в достатке.

Мерзавец! Я почувствовала, как горят мои уши.

– Вообще-то, я в полоте…

Одним неуловимым движением он вдруг сдёрнул с меня защитную ткань. Я взвизгнула, попыталась перехватить, вцепиться в холстину и внезапно оказалась прижатой спиной к его телу. Кожаная перчатка легла мне на грудь. Я постаралась не думать о том, что там в перчатке и, чувствуя, как нежной кожи ягодиц коснулась грубая парча, попыталась отодвинуться, присев и прогнувшись.

– Всё даже лучше, цем я предполагал, – хрипло шепнул мужчина мне на ухо. – Так что, повизжим? Уверен, понравится всем.

– Что тебе нужно?

Это было очень невежливо, признаюсь. Но сам виноват. Тут бы и ангел рассердился.

– Ну вот и умница. Поцелуй, для нацала. А там посмотрим.

– Отпусти меня и верни полотенце, – медленно и чётко произнесла я.

Ну не совсем же варвар идиот? Мужчина тихо рассмеялся. За дверями завизжали скрипки.

– И зацем мне это делать, когда меня и так всё устраивает?

– Затем, – я вздохнула, – если я завизжу, то буду опозорена, здесь ты прав, ничего не могу сказать. Вот только по обычаям нашей страны тебе придётся на мне жениться. Ты готов к таким жертвам?

Его руки – одна, сжимающая мою грудь, другая расположившаяся чуть ниже – изрядно смущали меня, но… я ведь безмозглая идиотка, какой с меня-то спрос? И потом, что там маменька про свадьбу говорила? И если всё решено, то не всё ли мне равно – за кого замуж выходить? А вернее – не выходить. Мои щёки пылали, ушам тоже было жарко, но, как говорится: всегда лучше атаковать, чем защищаться. Не помню, правда, чьи это слова.

– Женитьца? – задумчиво переспросил кочевник. – Это интересно.

– Не думаю. Представляете, возвращаетесь вы со службы – ну или откуда там возвращаются дикари? – домой, а дома вас ждёт разгневанная жена со скалкой, в рваной юбке, с двумя кричащими младенцами на руках, с немытыми волосами и прокисшим говяжьим супом…

– А скалку цем она держит?

– Как чем? Рукой, ладонью, пальцами…

– Третьей рукой?

Что? А, в этом смысле… Меня несло. У меня вообще странная реакция на паршивые ситуации. При любом раскладе, смех – это святое… Мачеху эта моя особенность всегда бесила. А я, мне кажется, даже восходя на эшафот, буду умирать от смеха при виде красных колпаков.

– У каждой уважающей себя женщины должна быть третья рука, – уверенно заявила я, – иначе ей не справиться с бытом. Просто мы скрываем её от мужчин.

И осторожно потянула на себя спасительное полотенце. Кочевник внезапно разжал пальцы и выпустил и полотно, и меня. Я отскочила и живо завернулась. К моему счастью, это было очень-очень просторное полотенце. Почти платье. Ну или камиза: от подмышек и ниже колен.

– Пожалуй, вы правы. Женитца мне рановато, да и не люблю я толстушек, – съязвило варварское ничтожество.

Я – не толстушка. Ну, может, чуть пухленькая, но… Такова моя конституция. Это мачехе хорошо: она может провести за пиршественным столом три часа и встать из-за него такой же тощей, как и была. А мне стоит съесть один лишний пончик – и всё, животик безжалостно округляется. И приходится потом колоть дрова, бегать с санками или тащить чугунки мыться на речку, чтобы хоть как-то вернуть талию снова на место. И ведь это я ещё постройнела! Когда была отроковицей, всё было намного-намного хуже, и маменька ласково звала меня хомячком, а тётушка со стороны отца любила потискать мои толстые щёчки…

– Ну и зря, – брякнула я раньше, чем успела подумать. – Мы очень выгодны в хозяйстве. С нами не холодно и всегда мягко. Да, мы, конечно, любим поесть, зато всё простим за одно лишь пирожное. А ещё мы тёплые. Но сейчас разрешите мне пройти, а то вдруг кто-то выйдет и придётся вам всё ж таки жениться на некрасивой толстушке.

Я растянула губы в улыбке, невольно оскалившись, и решительно направилась прочь, закинув край полотенца на плечо на манер античного цезаря.

Мужчина проводил меня задумчивым взглядом (я лопатками чувствую такие вещи). Ну и пусть. Медленно свернув на лестницу, я бросилась к себе в комнату. Лихорадочно натянула две юбки, какую-то блузу, снова закрутила всё ещё мокрые волосы, сунула ноги в деревянные сабо и побежала во внутренний двор.

– Гарм! – закричала отчаянным шёпотом. – Гарм!

Ну где же ты, мой единственный защитник⁈

Тревога за несчастного пёсика напрочь вышибла из меня мысли о происшествии в коридоре. Если бы шла война, то я бы точно услышала крики за стенами, а если, например, город захвачен, то зачем нервничать сейчас?

Двор был весь продырявлен тёмными ранами луж, каждая из которых дробила луну. Под подошвами чавкал разомлевший снег. И тут вдруг слева от меня, ближе к двери в кухонный подвал, раздался визг, потом – пронзительный лай. Я бросилась туда. И увидела за лестницей прыгающий грязно-белый комочек. Гарм!

В углу визжала крыса, а мой герой скакал перед ней и звонко лаял. Я умилилась, а затем решительно подошла, подхватила грозного пса под брюшко и потащила домой. Гарм извивался и рычал, пытаясь вернуться к оставленной вражине, а потом, когда мы уже поднимались по грязной лестнице, просто глухо ворчал и бил по руке хвостиком. Да мой же ты боевой пёс!

Я прокралась на кухню, нашла половину запечённой курицы, кусок сыра и даже недопитую бутылку вина, сгрудила всё на поднос и, зажав локтем всё ещё недовольного Гарма, вернулась в комнату. Поставила поднос прямо на постель, туда же – пёсика, вернулась, плотно закрыла дверь (задвижки, увы, на моей комнате не было), а затем запрыгнула на кровать, притянула еду.

– Приятного аппетита, – кивнула сотрапезнику. – Твоё здоровье!

Глотнула вина, отломила другу половину несколько пересушенной курицы и положила перед чёрным носиком. Гарм уже успокоился, и хвостик его чуть подёргивал кончиком в предвкушении.

– За жениха!

– Тяф.

– Надеюсь, он в здравом рассудке и завтра, увидев меня во всей красе, сам откажется от дурной затеи. Нет, не говори ничего о приданом. Не такое уж оно и большое, чтобы согласиться жениться на идиотке. М-м… петушок всё же. Молодой, но привкус… В сливочно-чесночном соусе был бы лучше, не находишь?

Гарм смачно захрустел косточкой. Минут через пятнадцать… кажется, я внезапно поняла: надо откровенно поговорить с отцом. Нет, я, конечно, не рассчитывала на помощь человека, всерьёз верящего, что каждую ночь в его спальню входят, распевая «Ave Maria» мыши со свечами в лапках и колпаками между ушей, но, может, он всё-таки хотя бы объяснит, каким браком мне грозит маменька.

На этот раз я оделась основательнее, даже о чепце на голову не забыла.

Гости всё ещё праздновали. Звуки музыки стали визгливее и громче. Смех – тоже. Веселящихся было слышно даже в просторной спальне отца, закрытой от общества двойными дверями. Папа сидел на кровати, в ночном колпаке, натянув одеяло по самые глаза, и испуганно смотрел на меня. У меня сердце сжалось.

– Привет, – мягко сказала я, подошла и переставила горящую свечу с пола у самой кровати на стол. – Ты как?

У меня была очень красивая мама, златоволосая, черноглазая, но – увы. Я пошла в отца. И пышной плотью – тоже. И хотя сейчас он был лыс, но тёмная щетина на лице, уже превращающаяся в бороду, свидетельствовала: мы родственники.

– Мыши! – простонал папа.

– Ну вот, я здесь. Пока я здесь, мышей нет.

Он хлюпнул носом и немного расслабился. Я села рядом, отодвинув с простыни бумажные цветочки.

– Пап, это я, Элис.

– Элис, – прошептала папа, из его круглого глаза выкатилась слезинка и заблестела на дряблой щеке. – Элис, не уходи. Мыши, они идут. Они скребутся в стенах…

– Не ухожу, не бойся. Я могу каждую ночь сидеть с тобой. Но ты же хочешь отдать меня замуж? Тогда муж увезёт меня далеко-далеко…

– Сессиль хочет, – возразил папа жалобно.

– Ну понятно. Раз Сессиль хочет…

Я вздохнула. Слово мачехи в нашем доме – закон. Даже странно, что один и тот же мужчина может быть грубым и властным с одной женщиной и подобострастным с другой. Рядом с безответной и кроткой первой женой фон Бувэ был совсем другим человеком. Мне вдруг стало досадно.

– Ну раз так, то муж увезёт меня, и никто не придёт и не отгонит от тебя благочестивых крыс, – почти со злорадством выдала я.

Фу, Элис… Что это на тебя нашло? Я закусила губу, сдерживая обиду.

– Если бы Жаннет родила мне сына, подобного бы не получилось, – проворчал отец.

Я скрипнула зубами. Что ж ты таких требований Сессиль не предъявляешь, пап⁈ Почему только моя мама должна была рожать одного младенца за другим, пока последняя из них – я – окончательно не подорвала её хрупкое здоровье⁈ А ведь доктор говорил… Неужели всё дело в том, что мачеха на двадцать лет тебя младше? Или это из-за характера? Уж кто-кто, а Сессиль себя в обиду не даст.

– И за кого меня выдают? – уточнила я холодно.

– Государственные интересы, – проворчал комендант, расправляя плечи и приосаниваясь. – Ты станешь женой во́рона.

– Кого?

Я поперхнулась.

– Во́рона.

Ну понятно. А венчание наше пропоют крысы со свечками. Я вздохнула. Не самая умная идея – разговаривать с человеком, который уже год как из комнаты не выходит.

– Хочешь вина? Оно отпугивает крыс, клянусь. Ну тех из них, кто излишне благочестив…

Внезапно папенька вцепился в мою руку. Губы его затряслись.

– Он ищет Его Высочества Мариона, – прошептал родитель жарко. – Все говорят, что он сдох, но это не так, я его знаю. Он не сдохнет, пока не отыщет Мариона, поверь мне. Ты должна, слышишь? Должна! Найти Мариона и…

– Да-да, конечно, – мягко отозвалась я и попыталась освободиться.

Но отец только сильнее стиснул моё запястье. Эдак батюшка мне кость переломит!

– Ты не понимаешь… все будут погибать, пока он ищет… и крысы, пока он ищет… Найди Мариона и передай ему… Он должен… Я знаю, где скрывается средний принц. Марион в Монфории, понимаешь? У Спящей красавицы. Там, другого места и быть не может!