Текст книги "А не как Лёнька! (СИ)"

Автор книги: Анастасия Енодина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

15

Майский был искренне рад оказаться дома.

– Ну и денёк! – выдохнул Саша, заваливаясь на кровать, которая так с утра и осталась не застеленной.

Лёнька бы мне весь мозг проел, если б я так оставила свою постель. А Сашке – красота!

Он потёр ладонями только что умытое холодной водой лицо. Парень его даже не вытирал полотенцем, оставив так высыхать – явно хотел попытаться прийти в себя и, может, даже в итоге перестать нас видеть.

Лёнька уселся на полу у батареи, пользуясь тем, что холод металла не раздражал.

– Надо было тебе развлекаться там: потанцевать, с людьми пообщаться. – Заметил он. – Может, новые знакомства полезные бы заимел. Свадьбы для того и нужны…. – Он поймал на себе мой пристальный взгляд и оправдался: – Ну, гостям, я имею в виду. Близким молодых и самим брачующимся, ясен пень, свадьба нужна не для этого.

Саша принялся расстёгивать рубашку, желая поскорее отправиться в душ, а потом спать. Видимо, плескать ледяную воду себе в лицо ему понравилось, но хотелось освежиться ещё больше и смыть с себя всю странную энергетику сегодняшнего дня.

Я наблюдала за тем, как пальцы расстёгивают пуговицы одну за одной, и как Лёнькина рубашка с закатанными рукавами летит на мою кровать, где и так уже столько всякого шмота, что, кажется, вот-вот всё сползёт лавиной на пол.

– Тут девушка вообще-то, – недовольно напомнил Лёня, когда Саша остался в одних джинсах, но уже потянулся к пуговице на них.

– А я никого не держу, – ответил Саша. – Я вам помог, вы мне типа тоже. Так что всё! Хотите – оставайтесь, не нравится – я не держу. Вещи ваши могу по адресу отвезти, если скажете, куда. Так что, извините, но я пришёл домой после трудного дня. Мне надо в душ.

И он стянул с себя джинсы и остался в боксерах.

Я оглядела его – красив! Вот объективно красив. Хоть я и любовалась Богданом, но это совсем другое. Здесь мне нравился человек полностью: и по внутренним и по внешним характеристикам. Нравился совсем не так, как нравятся актёры и герои фильмов или книг, а по-настоящему, по-человечески…

– Слушай, ты сам нас пригласил, – напомнил Лёня. – Так что веди себя прилично!

– Да забей, – отмахнулась я, обращаясь к Саше. – Реально пофиг. Можешь хоть голым тут ходить – это сейчас твоя хата.

Сыроежкин был со мной в корне не согласен и потому зыркнул строго и сердито. Видимо, опасался, что Сашка послушает меня и станет разгуливать по квартире вообще без одежды.

Но Майский всё же обладал некой внутренней интеллигентностью, так что просто выудил из горы на моей кровати тёмно-синий халат и направился в ванную.

– Хватит так пялиться на него, – попросил Лёнька. – Бесит. Ты ещё сходи спинку предложи потереть.

Я состроила ему рожицу в ответ, и мы отвернулись друг от друга.

Хотелось спросить, чего Лёнька-то попёрся сюда. Вернее, чего Лёнька не стал меня отговаривать и спорить, как обычно…

Но ответ я нашла сама и быстро: рядом с Сашей мы были живыми, и потому уходить от него не хотели мы оба, хоть Сыроежкина и бесил мой явный интерес к Майскому.

Я пошла к подоконнику и уселась на него, а Лёнька остался сидеть на полу.

До нас донёсся шум воды – Саша включил душ на полную и пытался прийти в себя.

– Странный тип, – прокомментировал Лёнька.

– Почему это? – спросила я так, словно слово «странный» было оскорбительным и могло обидеть Сашу.

– Ну, не боится нас… Не пытается изгнать, не думает, что он с ума сошёл… – пожал плечами ничего не понимающий Лёнька. – Как будто даже рад нам. Это как-то ненормально.

А ведь и правда: он как будто рад нам. Как будто ему всю жизнь не хватало вот такой странной, но весёлой компании, которая будет всюду рядом и всегда разрядит обстановку, хоть зачастую и втянет в глупые ситуации.

Если так, то это очень печально…

Я отшутилась:

– Может, он всю жизнь мечтал о собаке. А мы ведь лучше собаки? – подражая Карлсону, спросила я.

– Ну да, – кивнул Лёня, прикинув, что мы действительно намного лучше четвероногих друзей. – С нами не надо гулять, да и не едим мы… Мы клёвые, если так подумать.

– Вот! – согласилась я. – Мы клёвые, и Саша это сразу понял. Очень сообразительный чувак.

«И, наверно, очень одинокий», – мысленно добавила я. Потому что другого логичного объяснения его отношению к нам я не могла найти.

Он вернулся из ванной спустя часа пол. Забрался под одеяло и сел на кровати, разглядывая нас.

– Хм… – произнёс он задумчиво после минутного созерцания нас. – Всё ещё вижу вас…

– Потому что мы всё ещё тут, – ответил Лёня и посмотрел на меня так, словно это исключительно из-за меня мы до сих пор тут.

– Кстати, почему? – поинтересовался Саша. – Ну, я понимаю, что сейчас я сам вас позвал, но… Вам-то это нахрена? Вы чего домой не идёте? – спросил он, уже прищуриваясь подозрительно и разглядывая нас так пристально, что снова стало не по себе. – Родители ваши в другом городе, что ли, живут?

– Нет, не в другом, – ответил Лёнька, подивившись вопросу и посмотрев на меня растерянно: он не очень улавливал связь вопросов.

– А чего тогда квартиру снимали? – продолжал пытаться понять нас Майский.

– Ждём, пока наши в новостройке доделают. – Ответил Лёня. – Вот, отдельно решили жить от родителей… Скинулись и нашли самую дешёвую однушку, на пару месяцев, пока недостатки в новых устранят, и можно будет их принять. Мы не единственные дети в своих семьях, так что как раз комнаты свои освободили… Вроде всем хорошо.

Но это всё было не то, что интересовало нашего собеседника.

– Так и почему не идёте домой? – повторил вопрос Саша, и мы с Лёней хмуро переглянулись.

Отвечать ни один из нас не хотел, потому что при одном упоминании о доме и семье настроение падало, и в душе разливалась противная чёрная липкая пустота, которая бывает лишь, когда теряешь что-то очень дорогое и прекрасное. Это мерзкое чувство возникло в самый первый день, когда мы увидели заплаканные глаза родственников, а потом притащились домой, но оказалось, что никак не можем связаться с близкими людьми. Они были так близко – совсем рядом, но в тоже время ужасно далеко от нас. Не расстояние и не плохие отношения разделяли нас, а нечто куда более непреодолимое. И оттого общение с Сашей казалось чудом, которое нельзя упустить.

Вдруг, завтра мы придём к нему, а он уже утратит возможность видеть и слышать нас!Ну уж нет. Я (и, кажется, Лёня в душе тоже) были готовы просидеть здесь вечность, лишь бы ощущать себя живыми и настоящими. Хотя бы с одним человеком…

Молчание затягивалось, и Саша тактично не стал продолжать расспросы. Он поднялся с кровати и пошёл на кухню. Поставил чайник на электрическую плиту и встал у окна, задумчиво глядя в ночь, которая так и не стала до конца тёмной.

Мы с Лёнькой тоже пришли на кухню, обдумывая сегодняшний день и вспоминая его в подробностях. Меня столько всего за сегодня впечатлило: сперва то, что Саша может нас чувствовать, потом, как он лихо разобрался с Егором, и в довершении всего эта загадочная история с Машей и Богданом…

– Интересно, Егор понял, что мы приходили призраками? – спросила я. – Ну, просто ты говорил так, словно мы просто приходили, а вот если б сказал, что призраками – он бы поверил?

Это был не праздный вопрос. Я хотела узнать, легко ли, по мнению Саши, поверить в призраков? Ибо сам-то он как-то легко поверил…

– Я не знаток тонкого мира, – начал Саша, закуривая и выдыхая дым в форточку под недовольным взглядом Лёньки, который всегда был за здоровый образ жизни. – Но, мне кажется, что те, кто нечист на руку, боятся призраков больше, чем нормальные люди. Поэтому ваш Егор перепугался вашего появления в любом случае. И в призраков бы тоже легко поверил. Потому что такие люди подсознательно всё равно всегда ждут возмездия.

Интересно… То есть, раз нечистые на руку легче верят в призраков, то и Саша не чист на руку? Или у него другая причина в нас легко верить?

Я смотрела на задумчивого парня, любовалась тем, как он прикрывает глаза, в которые норовил попасть едкий дым, и думала о том, что начинаю завидовать его Маше и жалеть, что он, как сказал ей по телефону «не такой», так что точно не бросит ту, которую считает своей. То есть, её. То есть, не меня.

Мой печальный вздох не понравился Лёньке, который и так еле сдерживался от не менее едких, чем табачный дым, комментариев.

– Ты не мог бы не курить в нашей квартире, – попросил парень. – У нас долгосрочная аренда, так что мы сюда ещё вернёмся. Не хочу, чтобы всё провоняло дешёвым табаком.

– Я вообще-то дорогие сигареты курю… – посмотрев на дым всё также задумчиво, ответил Саша.

Причём ответил так, словно это был достойный контраргумент. Я усмехнулась:

– Это вряд ли что-то меняет, чувак. Лёнька не выносит это вот всё, – и я для наглядности обвела рукой кухню, которая тоже была довольно захламлена новым жильцом. А потом ещё и припомнила состояние моей кровати, чтобы было понятно, что не только курение бесит моего друга, но и в целом образ жизни нового квартиранта.

Саша посмотрел на него с интересом и, поскольку у него уже был настрой на философские разговоры, спросил:

– И как тебе это помогло? Я курю, могу выпить и не раскладываю одежду по полочкам, предварительно погладив…

– И разложив по цветам, – ехидно добавила я, покосившись на злющего Лёньку. Всегда бесила его тяга к идеальному порядку!

Мы с Сашей переглянулись и он, тепло улыбнувшись мне, продолжил, соглашаясь со мной, но сохраняя дипломатичность:

– … и разложив по цветам. Возможно… Сам не видел, не знаю. Шкаф был пуст.

– Откуда тогда про глаженье знаешь? – хитро прищурилась я.

– Это было предсказуемо, я просто угадал, – ответил Саша. – В общем, чем всё это помогло, если я сейчас сижу здесь, у окна и считаюсь живым, а ты находишься на границе миров и не знаешь, вернёшься ли назад?

Это было очень грустно слышать, но и очень правильно. По тону Саши было легко понять: он не хочет обидеть, он просто обращает внимание Лёньки на то, что не обязательно вести идеально правильную жизнь и упорядочивать всё вокруг. Надо ловить момент жизни, и если хочется покурить в открытую форточку, то это необходимо сделать.

Лёнька же, к моему удивлению, продолжил быть умным и находчивым, ответив гордо:

– Ты верно сказал: «считаюсь живым». Может, я в сто раз живее тебя? Да, я временно не материален, но зато у меня есть потрясающая девушка, здоровье, принципы и… Знаешь, в единственный раз, когда я решил напиться и пустить всё на самотёк, это ничем хорошим не закончилось. Это закончилось, собственно, тем, что мы с Дариной теперь в коме…

Лично я бы на месте Саши сейчас обиделась и парировала тем, что, очевидно, Лёнька неудачник, раз его единственный прожитый не по правилам день привёл к таким последствиям, в то время, как многие так всю жизнь проводят и ничего. Но Саша ничего подобного не сказал, и я не могла понять, подумал ли. Хотелось верить, что хотя бы подумал, но тактично промолчал. И теперь затушил сигарету о пепельницу и отставил в сторону, на подоконник.

Надо заметить, пепельница на подоконнике рядом с моей розово-сиреневой вазочкой для цветов смотрелась инородно и некрасиво, так что я даже нахмурилась, но ничего не сказала.

Всё-таки, сейчас это его дом, так что навязывать свои правила некрасиво.

– Ладно, я спать пойду, – сказал Саша, докурив и направляясь в ванную. – Вы, ребят, можете оставаться, сколько угодно, только не будите меня… как сегодня…

И он посмотрел на меня с улыбкой, а я в ответ смутилась от того, что вспомнила, как напугала его с утра своим неадекватным интересом к его бороде.

– Нам тоже пора, – кашлянув, заявил Лёнька и обратился ко мне на ухо: – Мы же не останемся здесь на ночь – это уже перебор!

Да, сегодня многое перебор, так что на ночь оставаться, наверно, не стоит. Надо отправиться в палату и хорошенько всё обдумать… хоть при этом мы и рискуем потерять Сашу и, как следствие, единственную связь с миром живых…

16

– Надо было остаться у него! – бубнила я, когда мы брели по ночной улице. – Но ты бы мне тогда весь мозг выел…

– Да там уже выедать, походу, нечего, – буркнул не склонный к оскорблениям Лёня. – Дай человеку поспать спокойно.

– Он разрешил нам остаться, надо было воспользоваться, – сетовала я, с каждым шагом отдаляясь от этого чудесного парня.

Лёнька косился на меня, как на полоумную, а я всё больше была не уверена в правильности нашего ухода.

– Он разрешил нам остаться только потому, что никак не смог бы этому помешать, – со знанием дела парировал Лёня. – И решил для самого себя сделать вид, будто это его решение – позволить призракам переночевать у него дома. Типичное поведение некоторых типов личностей при безвыходной ситуации – сделать вид, что она устраивает.

Тут он мог оказаться прав. Таких, как мы, просто так не выгонишь, даже если можешь ощущать.

Дальше мы шли молча, потому что вопросы, которые занимали меня, точно не заинтересовали бы Сыроежкина. Например, он бы точно не стал сейчас думать о всех наших новых знакомых. Были проблемы и поважнее. Вернее, всего одна: как выйти из комы… Это был столь сложный вопрос, что мы оба даже не знали, с чего начинать поиск ответа, но я знала, что Лёнька сейчас думает именно об этом.

В душе он всё-таки боец, так что пойдёт на всё, чтобы исправить наше странное положение. Не стоило мешать ему генерировать гениальный план.

Наш путь лежал почти через весь город, так что времени было полно. Городской транспорт уже не ходил, а добираться на попутках в нашем положении одновременно и сложно, и просто. Сложно тем, что не спросить, куда машина намерена следовать, но просто, поскольку бояться неадекватных водителей не надо, да и платить тоже не надо. В общем, всё было бы идеально, если бы точно знать, какая машина куда едет.

– Надо было попросить Сашу заказать курьера скакой-нибудь хренью до больницы, – бубнил Лёнька, которого частенько отличные идеи посещали слишком поздно.

С курьером идея была хороша, но и правда пришла слишком поздно – нам было одинаково далеко идти, что назад к Саше, что в больницу.

Путь из больницы до своей съёмной квартиры мы отыскали вообще с горем пополам. Потому что так привыкли пользоваться навигатором, что найти дорогу без него, да ещё и без возможности спросить подсказки у прохожих – это оказалось чрезвычайно сложно.

Хорошо, что обратно мы уже более-менее ориентировались, и потому не переругивались, решая, куда лучше свернуть, не спорили и не останавливались чуть ли не на каждом перекрёстке. Плюс ноги не уставали, и нам некуда было спешить – мы могли идти хоть всю ночь, и потому шли медленно, разглядывая ночной город.

– Пойдём в закрытые дворы в центре? – предложил Лёнька. – Ну, всякие там прикольные мистические дворики и подъезды, которые так просто не посетишь. Знаешь, сколько всего интересного есть!

– Знаю, – ответила я. – Но не хочу. Ещё станем свидетелями какого-нибудь преступления, а предотвратить не сможет. И страдай потом всю жизнь. Нафиг надо!

Лёнька призадумался. Становиться беспомощным свидетелем преступлений не хотелось, и потому он кивнул:

– Да, ты права, – согласился он. – У меня дядя Гоша, который в полиции работает, никогда не даёт забыть, что преступность не дремлет.

Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Я отлично помнила его дядю Гошу, который и правда любил оглашать статистику тяжких преступлений за дни своего дежурства. Так что даже я благодаря ему знала, что город не безопасен, а уж как хорошо это знал Лёнька, можно было судить по его вечным курсам боевой подготовки. К уличным дракам мой друг был готов с детства, но тот же дядя Гоша научил его, что гораздо круче уничтожать противника словом, а не кулаками. Так что в драке Лёньку я никогда не видела.

Мы продолжили путь молча, лишь иногда озвучивая приходящие в голову идеи насчёт того, как нам провести время и как вернуться к нормальной жизни.

Здание больницы нам удалось отыскать довольно легко, да и свои палаты – тоже. В моей было почти темно, а вот в Лёнькиной горел свет, что показалось нам обоим странным, так что мы переглянулись, и Лёня спросил:

– Чего там, как думаешь?

Явно он не горел желанием заходить в палату и встречаться с неизвестностью.

Свет в палате в такое время и правда был подозрительным. Словно произошло что-то важное и срочное.

– Чёрт, а если я умираю? – посмотрел на меня Лёнька с тревогой. – Ну, иначе зачем там свет в такое время? Явно что-то со мной происходит…

Я подняла вверх указательный палец, призывая парня заткнуться и прислушаться к звукам из палаты. Лёнька замер, и я тоже. Мы оба обратились в слух, но это ничуть не помогло понять, что происходит, поскольку в палате царила тишина и спокойствие.

– Видишь, всё нормально, – улыбнулась я Сыроежкину. – Было б не нормально, сейчас бы там кипиш творился…

– Может, он и творится! – продолжил нервничать друг. – Может, меня уже и вовсе нет в этой палате! Перевезли куда-нибудь, а в спешке забыли свет погасить!

Вот этого я испугалась больше, чем он. Посмотрела на парня с нескрываемым страхом: как же я без него! Если он сейчас уйдёт в любой из миров, я останусь одна… Саша – не в счёт. Мы приносим ему слишком много проблем, так что в любой момент он может всё хорошенько обдумать и прийти к выводу, что меня надо прогнать…

Нет, нет, нет, я не могу потерять Лёньку.

Сама не заметила, как вцепилась в его руку. Лишь когда ногти начали болеть, обратила внимание на то, что делаю.

– Прости, – поспешно извинилась я, отпуская его и глядя на красные следы от моих ногтей.

– Да не, прикольно, – признался Лёнька.

– Мазохист чёртов, – буркнула я, улыбаясь и глядя на друга сквозь слёзы: мысль о потере Сыроежкина больно сдавливала горло.

– Правда прикольно, – не смутился Лёня. – Давно не было никаких толком тактильных ощущений…

Это точно. Все ощущения, которые мы испытывали, казались какими-то нереальными и второстепенными: если мы видели ветер, то словно вспоминали, что должны чувствовать при ветре, и вроде даже чувствовали.

В обычной жизни мы редко обращаем внимание на подобные мелочи, как ощущение земли под ногами, ветра, холода и тепла. Если всё это в норме и не приносит дискомфорта, то никто не обращает внимания на повседневные мелочи. Так и мы с Лёней – мы просто существовали в странном междумирье, ходили, что-то чувствовали, но не ярко… И вот теперь мои впившиеся в кожу Лёньки ногти порадовали его тем, что напомнили о том, каково это – что-то чувствовать.

Мы выдохнули, пытаясь прекратить паниковать.

– Ладно, надо войти, – вздохнул Лёня и подошёл к двери, запросто проходя сквозь неё.

Разве так можно? Идти в опасную неизвестность, даже не попрощавшись? Не признавшись друг другу в вечной дружбе, не сказав чего-то доброго, тёплого и милого на всякий случай: вдруг скоро конец нашему блужданию по этому миру?

Эх, Лёнька!

Пока я медлила и не решалась, из двери высунулась его рука и поманила меня за собой.

Хоть и не видела Лёнькиного лица, но смекнула, что ничего страшного в палате он не узрел. Кроме того, он пока не собирается умирать или воскресать. Значит, я могла войти…

Вдохнув и медленно выдохнув, я решительно шагнула в закрытую дверь.

17

Едва перед моим взором полотно двери сменилось на обстановку палаты, как я замерла. Даже не уверена, что вообще пересекла дверь, а не стояла теперь, наполовину из неё торча.

– Охренеть… – только и смогла пробормотать я, не веря своим глазам.

– И я про тоже, – поддержал Лёнька, который также не смог уйти далеко от двери, как и я, застыв от удивления. Но он-то хотя бы точно находился в палате, а не в двери, как, возможно, находилась я.

Исключительно эти мысли заставили меня сделать шаг вперёд и обернуться, чтобы удостовериться, что дверь действительно осталась позади.

– Что думаешь? – спросил у меня Сыроежкин с такой трогательной наивностью, что я даже задумалась над ответом, не решившись сходу ответить честно: «Понятия не имею».

Мы оба смотрели на девушку, что сидела подле Лёнькиной койки и, наверно, до этого читала какую-то книгу, но сейчас роман лежал на её коленях закрытый, а обложка указывала на его фэнтезийное содержание. Девушка сидела в пол оборота, так что обложку мы видеть могли, а вот лицо гостьи – пока нет.

– Хм…– решила разрядить обстановку, поскольку девушка в палате – это странно, но не страшно и вроде как даже не опасно. – Вспоминай, Сыроежкин, всех своих пассий и определяй, кто это! И вообще: как ты мог? – иронично подняв вверх брови, воззрилась я на него деланно укоризненно. – Я ревную. Хоть я и всегда опровергала, что я твоя девушка, но ты ж сам считал себя моим парнем. Так и кто это тогда?

– Да ну тебя, – махнул рукой друг, которого и правда заинтересовала эта загадочная гостья. – Может, это… – Он ненадолго задумался, медленно обходя девушку, чтобы заглянуть в её лицо, потому что со спины вообще было не понять, кто это. Явно не кто-то близкий – близких легко узнать и по походке, и по покатости плеч, и по осанке… Лёнька бы точно узнал её, если б она была для него значима. – Может, медсестра? – предположил он. – Интерн! Точно! Следит за показаниями, а в перерывах книгу читает. На ней халат белый, видишь?

Халат и правда был белый, но явно не её размера. Словно она напялила чужой.

– Это халат на здорового дядьку, – сообщила я Лёньке, который, как любитель порядка и стиля, должен был заметить это первый.

– Может, им такие только и выдают. Или какой на складе остался, – парировал Сыроежкин. – Ты что, не знаешь, как у нас всё хреново работает в бюджетных организациях? Вот выдали такой – придётся либо за свои покупать, либо перешивать. А у неё до этого ещё руки, может, не дошли.

Звучало убедительно. Особенно для меня: я с сотрудниками, как выразился Лёня, бюджетных организаций не общалась так тесно, чтобы знать, как им там сейчас форму выдают. Но почему, если она медсестра и следит за аппаратурой, то около меня такой нет? Ладно, на это может быть масса причин…

Но я поняла одно: Сыроежкин болтает, чтобы потянуть время. Он просто боится посмотреть девушке в лицо и узнать, кто же это.

Решив не разоблачать его, я просто тоже пошла к гостье, чтобы опередить Лёньку и первой узнать личность девушки. Всё-таки мы с этим парнем давно дружим, так что я знаю почти всех, кто может знать его.

Страннно, я думала, Лёня бросится мне наперерез, желая опередить, но нет. Он подождал, пока я посмотрю в миловидное усталое лицо гостьи, и спросил:

– Ну что?

– Охренеть… – пожала плечами я, повторяя своё изначальное мнение о происходящем.

Лёнька заинтересовался и поспешно добрался до меня.Я тактично отступила к стене, словно позволяла ребятам побыть наедине и без моего участия выяснить что-то важное и личное.

– Это ж Ира… – не веря своим глазам, пробормотал Лёнька, заглядывая в лицо девушке, а потом позвал меня так громко, что, кажется, Ира даже ощутила лёгкой ветерок на своей щеке. – Даринка, смотри, это ж Ирина Истомина! – поражаясь неожиданной встрече, недоумевал мой друг. – Помнишь её? Она со второго курса на другую специальность ушла!

Кинув взгляд на сгорбленную фигурку девушки, что сидела на стуле возле Лёнькиной койки, я подумала, что она сидит тут давно. Мы шатались по району, занимаясь всякой ерундой, а Ира Истомина всё это время сидела здесь, не сводя глаз с белобрысого бывшего одногруппника.

– Хм… – я обошла её вокруг, чтобы рассмотреть со всех сторон и убедиться, что это и правда она. – Интересно…

Я помнила её плохо, хоть и девчонок у нас на потоке было мало. Вообще, люди, с которыми я не общаюсь тесно, обычно оказываются за пределами моего восприятия. Словно никогда не попадают в фокус внимания, и потому остаются в памяти какими-то неясными силуэтами или даже образами. Ира, например, вообще осталась размытым серым пятном – я не помнила о ней ничего особенного, кроме того, что да, какая-то там Ирина Истомина числилась в нашей группе, а потом перестала, перейдя на другую специальность. Я бы и этого не запомнила, но её фамилия начиналась на букву «И», а моя на «К», и потому я отлично помнила, что при перекличке я сразу после Иры. Была. Да второго курса. Потом пришлось ориентироваться на Костю Иванова.

– Что она тут делает? – продолжал вопрошать Лёнька, словно ко всем прочим своим недостаткам ещё был и непроходимо туп.

– Ну, что она тут делает – это как раз понятно: ты ей, видимо, нравился. Ну, в смысле, ты и сейчас ей нравишься, очевидно… – я задумалась, силясь припомнить все события того года. – Я даже думаю, она перешла на другую специальность из-за того, что ты бегал по всему универу и орал, что я твоя девушка. Мы тогда с тобой как раз «съехались», вот она и свалила… – я наблюдала за тем, как лицо друга недоумённо вытягивается от моих слов, а на лбу пролегают морщинки, выдающие бурную мозговую деятельность: он пытался вспомнить и сопоставить факты. – Чувак, ты что, вообще не замечал? – сочувственно спросила я, замечая, что новость огорошила его. – Блин, ну когда на тебя кто-то западает, это ж всегда заметно! Я бы лично заметила, что нравлюсь тебе, даже если б ты не трындел на каждом углу про наши якобы отношения.

Лёня посмотрел на меня с укором, а потом на Иру с некой нежностью. Мне показалось, я уже вижу образы, которые рисует ему его воображение. Прикидывает, небось, как бы было, если б они с Ирой стали парой…

Вообще, это довольно странно: чтобы кто-то так сильно полюбил Сыроежкина… Сомнительно…Да и вообще: как можно влюбиться в Лёньку? Блондины с голубыми глазами считаются смазливыми и милыми, но мне они никогда такими не казались. По большей части потому, что вызывали стойкие ассоциации с Лёней.

Посмотрела на одухотворённого друга и решила, что не стоит ему обнадёживаться раньше времени. То, что это Ира Истомина ещё не отменяет того, что она может быть медсестрой или интерном, следящим за оборудованием ради какого-то эксперимента или потому, что прибор может быть несправен.

– Как её вообще сюда пустили, вот что интересно, – сменила тему я, поскольку отношения, которых и не было, меня мало интересовали.

Парень воззрился на меня так, словно я сморозила какую-то чушь, причём лично его оскорбившую. Мол, уж ради встречи с ним-то девушка легко нашла способ попасть в закрытую на ночь больницу, да ещё в палату…

– Что? – легко выдержала его взгляд я. – Кем она назвалась, что ей разрешили прийти и торчать тут полдня?

Про «полдня» было не точно, но звучало весомо.

– Ты просто завидуешь, что у тебя никто по полдня не торчит, – парировал Лёня.

– Я просто переживаю за нашу безопасность, – ответила я с достоинством, приосанившись и поправив волосы с умным видом. – Мало ли, кто придёт и отключит тут всю аппаратуру. Это явно очень легко сделать.

Сыроежкин скептически смотрел на меня, а я для важности даже надула губы: чтобы он видел, что я на полном серьёзе: не дело, что у нас с ним не палаты, а проходной двор!

Мой друг прищурился, подходя ко мне ближе:

– У тебя есть враги? Которые придут отключать аппаратуру? Даринка, я чего-то о тебе не знаю? – неожиданно Лёнькино настроение улучшилось, глаза загорелись, и он принялся шутить.

– Ты и о себе-то многого не знаешь, не то, что обо мне, – усмехнулась я. – Вон, очевидного не замечал, а теперь светишься, словно тебе в любви признались!

– Так и признались, – пожал плечами довольный Лёнька, которому очень льстило, что Ира, уйдя из нашей группы, не только не забыла его, но и разыскала и была рядом в трудную минуту. – Она любит меня, это ж теперь ясно! И про халат сошлось: не её он. Она его где-то подхватила и надела, чтобы только ко мне проникнуть. Или ты думаешь, она реально пришла аппаратуру отключить?

– Я б на её месте пришла отключить, – на полном серьёзе ответила я. Если б меня угораздило влюбиться втакого типа, как он, то точно умом бы я не блистала и пришла уничтожить такого твердолобого занудного типа.

Нашу милую дружескую перепалку прервали звуки шагов по коридору. Мы по привычке замерли, словно нас могли увидеть или услышать. Мы даже отошли к стеночке, чтобы сквозь нас не ходили, а то это не очень приятно и служит лишним напоминанием о нашем незавидном положении.

Шаги замерли около нашей двери, а потом дёрнулась ручка, и в палату вошёл крупный мужчина: высокий и крепкий, от появления такого палата сразу показалась мне маленькой, а лежащий на койке Лёнька – просто тощим мальчишкой.Походка вошедшего была какой-то тяжёлой, но уверенной и спокойной, и оттого в нём чувствовалась какая-то мощная сила. Он вошёл в палату в ослепительно белом халате и с бейджиком, подошёл к Ирине и, соответственно, к нам, а потом устало вздохнул, привлекая внимание даже не обернувшейся на него девушки.

– Завотделения, – прокомментировал Лёнька, который в силу своего занудства читал бейджики у всех подряд, даже у кассиров в гипермаркетах. – Истомин Валентин Васильевич… Это ж выходит…

Мы переглянулись, а потом оба начали рассматривать пришедшего врача на предмет его похожести с Ирой.

– Отец, наверно, – пробормотал Лёнька, всматриваясь в его лицо.

И тут Валентин Васильевич напугал нас: перевёл взгляд точно на Лёньку и, кажется, даже в глаза ему посмотрел в течение нескольких секунд. Мне стало не по себе, даже как-то жутко, словно это не Истомин узрел призрака, а я.

Не знаю, могла ли у меня стынуть кровь в жилах, но поощущениям мороз по коже пошёл. Неужели этот колоритный врач видит нас?

Лёнька под этим взглядом замер и нервно сглотнул, не зная, как вести себя. Этот мужик – не Сашка, с ним не будет так просто и легко, словно всю жизнь знакомы.

Но потом, после этого долгого пристального взгляда, Истомин моргнул и посмотрел на Иру, которая подняла на него печальный взгляд и тихо спросила:

– Папа звонил, да? Просит выгнать меня?

Спросила так, что у меня внутри всё сжалось от сострадания. Девушка и правда переживала… Наверно, просидела бы здесь ещё полночи, до самого утра.

Я перевела взгляд на Лёньку, который стоял и, как завороженный смотрел на Иру, которая восхищала его всё больше и больше, и за этим любованием и восхищением он не понимал, насколько всё трагично и грустно.

– Значит, не отец. – Пробормотал он, разглядывая Истомина. – Кто тогда?

– Муж. Или младший брат. – Мрачно пошутила я, но шутка не показалась смешной ни мне, ни Лёньке.

Истомин смотрел на девушку с сочувствием, но явно за рабочий день он устал немало, а ещё предстояло дежурство, так что искать какие-то особенно точные и убедительные слова он не стал. Кроме того, мне показалось, что все такие слова уже давно сказаны, но не возымели должного эффекта.

– Ириш, тебе домой надо. – Спокойный голос завотделением не настаивал, но и не терпел возражений. Таким и должен быть голос у сильных людей, которые точно знают, что они правы. – Я такси вызвал уже.

Ира подняла на него взгляд чистых голубых глаз, которые походили на глаза Лёньки и Богдана, но показались мне какими-то особенно умными, не такими, как у ребят. Верно говорят, что глаза – зеркало души. Душа у Истоминой была, видимо, красивой.