Текст книги "Бизерта. Последняя стоянка"

Автор книги: Анастасия Ширинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Мы путешествовали вокруг мира у меня в столовой. На большой географической карте, покрывавшей часть стены, мы отмечали страны света, куда нас приводили занимающие нас вопросы. Они чувствовали себя исследователями новых земель, и, возможно, что тогда уже зародилась у них любовь к широким пространствам, открытым просторам, воздуху и морю. Они улетели на самолете одни, две маленьких фигурки в сахарских курточках, с большими ковбойскими шляпами.

Через неделю Таня мне писала, что нашла в их комнате куриные кости – чтобы точить доисторические стрелы, гвозди, ржавые винты, всевозможные пуговицы, которые они собирали. Балкон их был завален досками, кусками картона, соломой – чтобы строить плот и плыть в Амазонию.

Глава XIX
Восьмидесятые годы

Письмо

Я получила второе письмо от Бориса Конюса, когда мне было около семидесяти лет. Я никогда не забывала его первое письмо, в котором он, казалось, прощался навсегда с девушкой в голубом на фоне синего неба и моря. Письмо Бориса от 3 июля 1980 года обращено к девушке 16 лет, которую он знал в Бизерте 20-х годов, когда сам был совсем молодым, – и с силой молодости воссоздает он картины давно прошедших лет:

«Ваше письмо подняло во мне столько солнца, столько моря, столько Вас самих! Естественно, не мог я никогда забыть ни Вашего дома, ни Вас, ни родителей Ваших…

Я бы так счастлив был узнать снова Вас, о Вас Как сложилась жизнь Ваша? Куда привела она Вас? К каким выводам?

Вы – хотя Вы бабушка – так еще молоды! Мне 75 лет. Я жить кончаю. С грустью и тоской. Я тоскую по земле, по траве, по ветру, по дождям и по солнцу. Прощаюсь!

Я был в России. В глубине, под спудом, она та же. Но какие страшные раны, изуродована…

Горе в том, что каждая минута – следствие предыдущей минуты и предисловие следующей. Все сделали нашими собственными руками…

…Я хорошо помню мать Вашу и отца Вашего. Как-то очень подробно. Тихость и ласку Вашей матери, ее улыбку и Вашего отца чудные повадки.

Ваш дом был светлый дом.

Обнимаю Вас крепко. Ваш старый Борис».

Как живо возвращались воспоминания молодости! Эта способность все принимать всерьез, во всем находить глубокий смысл, всего ожидать от будущего!

Отбыв воинскую повинность в Бизерте, Борис возвращался в Париж. Вся жизнь была перед ним, и он не сомневался в своих возможностях. Цитирую Юлия Цезаря: «Мне уже 16 лет, а еще ничего не сделано для бессмертия!»

Нам тоже казалось, что мы все можем сделать. Радужные юношеские надежды на будущее! Стоит ли подводить итоги в старости?

В декабре 1980 года, поздравляя меня с праздниками, Пьер Паскье и его жена Мишель сообщили мне о своем желании приехать весной в Бизерту и, прибавляли они, уговорить Бориса с женой приехать с ними.

Какая необыкновенная новость! Так ясно был еще у меня перед глазами высокий молодой человек со светлым взглядом, который прощался с нами навсегда, больше чем полвека тому назад.

Видел ли он меня такой же, как в те годы, с туго заплетенными косами, в плохо, мною самой, сшитом голубом платьице?

Рассказывая в кругу друзей об этой действительно долгожданной встрече, я уловила полный сомнения взгляд одного из присутствующих. В нем так ярко читалась невысказанная мысль, что я могла с улыбкой безошибочно ответить:

– Нет, разочарования не будет!

В субботу, 4 апреля 1981 года, в толпе приезжих в аэропорту Туниса я не узнала бы Бориса, если бы он не был с Паскье. Но как только я увидела его светлые веселые глаза, услышала его совсем молодой голос, я поняла, что передо мной все тот же Борис.

Время ушло далеко назад. Всю неделю стояла исключительная погода. С балкона отеля взгляд охватывал всю бухту, залитую солнцем.

Бизерта не обманула наших надежд.

Мы проводили много времени с нашими гостями: воскресная служба в нашей церкви, прогулки, обеды и чаи. Мы даже гуляли на молу. С трогательным старанием Борис пытался припомнить давно забытые места.

Единственный пасмурный день мы провели у моих друзей Демеестер, в их вилле на берегу озера. Я жалела, что Борис не смог поехать, я была так уверена, что все будет ему по душе: множество желтых тюльпанов в саду, насыщенная влагой зелень огорода, серое в этот день и в тумане кажущееся беспредельным озеро и даже порывы ветра, проникающего из-под задернутых занавесок в уютную гостиную.

Было уже темно, когда мы вернулись. Борис ждал нас один на веранде…

Суббота 11 апреля. Они уехали с трудом. В последнюю минуту невозможно было открыть дверцы и багажник нанятого ими автомобиля. Пришлось обратиться за помощью к обедающим в ресторане отеля.

– Видите, – сказал Борис, – Бизерта не хочет нас отпускать.

Старость не печальна для тех, кто умеет иногда взглянуть на жизнь молодыми глазами. Встреча в Бизерте воскресила далекое прошлое, и диалог, начатый шестьдесят лет тому назад, возобновился, несмотря на долгий перерыв – на этот раз с чувством полного доверия.

Письма Бориса, обыкновенно очень короткие, часто отдельные мысли на почтовых открытках, которые он как-то обозвал нелепыми, продолжали нить его внутреннего монолога. Иногда это очень живое воспоминание детства, как незабываемые каникулы у бабушки в России: «Когда я слышу кукушку, я слышу нашу деревню. Мы к бабушке ездили в деревню. Полустанок. Деревянные доски. Никого, кроме нас. И я все слышу. Наши шаги по доскам и шум легкий огромных берез. Радовались весеннему ветру. Я слышу все деревенские запахи. И сирени, и жасмина, и тины двух прудов внизу, и запах нагретой солнцем лодки на привязи».

Иногда горечь сожалений: «Я не сумел сберечь что-то самое чистое, самое дорогое, самое ценное, что каждому предлагается беречь и нести до конца, когда на землю рождаешься».

Я не видела Бориса ни старым, ни грустным. Его простота, его любовь ко всему живому, веселые искры в глазах, умение всему радоваться меня обманули. Я не поняла, что он серьезно болен.

«Мне будет 83 года в декабре, а я все жив. Дух, кажется, живой, ну а тело мало-помалу снашивается временем. Интересы меняются. Невольно всматриваюсь в бесконечное будущее с бесконечными надеждами».

Это было его прощальное письмо.

Долгая дорога к надежде

В конце 70 – начале 80-х годов в Бизерте появились семьи, в которых «даже дети» говорили по-русски.

Некоторые из моих бывших учеников – тунисцы, кончившие университет в Союзе, пришли представить мне своих русских жен. Две семейные пары, приехавшие из Союза, работали в Бизертском госпитале. Очень быстро завязались дружеские отношения: нормальные – с русско-тунисскими семьями, более осторожные – с русскими.

Знакомство со мной могло им повредить: уезжающим работать за границу давались инструкции избегать сношений с жителями страны, кем бы они ни были, а тем паче с эмигрантскими кругами – «чтобы не было провокации»!

Но, как писал Борис, Россия под спудом оставалась все та же. Олег и Зина пришли первыми, и нам не потребовалось много времени, чтобы установить искренние отношения.

С приездом новых специалистов из России круг знакомых расширился, тем более что происходящие события позволяли надеяться на относительную либерализацию. Только никто еще точно не знал, насколько она была реальна, даже в 1987 году.

Годами советские люди, работающие за границей, знали, что за ними следят и что их контракт, на который возлагалось столько надежд, зависит от этой постоянной слежки. Достаточно было доноса, чтобы он был прерван и уже никогда больше не возобновлен. Этим объясняется недоверие друг к другу между малознакомыми людьми.

Не раз приходилось мне видеть, как некоторые уходят черным ходом, когда у порога появляются новые гости. И если даже мне было обидно за них, я понимала, что они все еще зависели от того твердого аппарата, методы которого нелегко изменить за короткий срок. В какой степени политические события на уровне правительства могли сказаться на повседневной жизни?

Я перечитываю мои записки того периода и вспоминаю вопросы, которые мои друзья себе задавали.

«16 февраля 1987 г.

Радио и телевидение говорят о важном международном конгрессе в Москве, где присутствовал А. Сахаров, который аплодировал Горбачеву, говорившему о демократии и о прекращении военных действий в Афганистане».

Но что изменилось в их личной жизни? Смогут ли они приходить ко мне, не боясь последствий? Смогут ли они свободно путешествовать, как поляки, болгары и чехи? Смогут ли они писать семьям в Россию по почте, не передавая письма через посольство? Советские женщины, жены тунисцев, смогут ли они ездить домой к родителям, не хлопоча месяцами о визе для въезда в родную страну?

Ответы на эти вопросы будут приходить постепенно. А для меня лично с 1987 года началась новая жизнь.

В феврале появились первые журналисты, посланные ко мне советским Культурным центром. Это было мое первое интервью. Впоследствии будет много других: о послереволюционных годах и о приходе эскадры в Бизерту – событиях, почти совсем неизвестных в России.

Общение с приезжающими из России становилось все легче и легче. Юрий и Лариса Богдановы привели ко мне Володю и Тоню; эти последние познакомили меня с Аркадием и Таней. Все они стали для меня больше чем просто друзья.

В мае 1988 года группа писателей и историков с уважением и симпатией расспрашивала меня об отъезде из России. Совершенно случайно в это время в Тунисе был представитель Женевского комитета по делам беженцев. Он заметил тот интерес, который проявляют ко мне мои соотечественники, и предложил мне то, о чем я не могла и мечтать:

– Хотите, я помогу вам посетить Россию?

Ги Прим объяснил мне, что, несмотря на мой беженский паспорт, существует возможность получить от тунисского министерства внутренних дел специальное разрешение на поездку в Россию. Такое разрешение уже не раз выдавалось в Европе беженцам. Для меня приоткрывалась дверь, которой я уже не дам закрыться.

11 ноября 1988 года Ги Прим известил меня – чудесный подарок ко дню Ангела! – что первые шаги в этом отношении им уже предприняты в октябре во время встречи главного комиссара Женевского комитета по делам беженцев с министром иностранных дел и премьер-министром Туниса, которые очень благожелательно отнеслись к моей просьбе. Вопрос в принципе решился.

Таким образом, в декабре Ги Прим мог послать министру внутренних дел прошение выдать мне временный паспорт для поездки в Советский Союз.

Несмотря на то, что я хорошо знала по опыту все административные сложности, я начала верить в возможность путешествия при поддержке моих многочисленных друзей – и тунисских, и русских.

Первый раз в жизни я чувствовала также поддержку со стороны официальных представителей моей страны: посольства, консульства, Культурного центра. Главную роль сыграли, конечно, культурные связи между Союзом и Тунисом.

После наших дружеских бесед с Сергеем Владимировичем Ждановым, кандидатом экономических наук, доцентом МГИМО, в «Советской культуре» от 11 марта 1989 года появилась его статья «Сквозь пелену времен».

В этой длинной статье он описывает, как покидали мы Крым и как дошли до африканской земли. Автор старается осветить темные пятна нашей истории, открыть читателям далекую, неизвестную им эпоху, которую он сам открыл случайно, пораженный неожиданной картиной: в мусульманской стране, среди африканских пальм – православные церкви.

В новогодних пожеланиях Сергей Владимирович писал мне: «Вас знают теперь на Родине; тысячи людей вас любят и уважают».

Нет, мои соотечественники меня не знали! Во мне они любили наше общее прошлое. Они были мне благодарны за то, что я его знала, любила и хранила. И эту благодарность они мне выражали в трогательных письмах со всех концов Великой Руси.

В течение долгих лет официальная советская пропаганда называла эмигрантов «предателями Родины», и советским гражданам было опасно иметь родственников за границей.

Сколько перемен в 1989 году? Доцент МГИМО имел возможность написать в советской газете: «Почему в конце концов доныне жив нелепейший стереотип, будто тысячи русских людей, которые по разным причинам оказались на чужбине, за тысячи километров от Отечества, любят его меньше, чем мы… Увиденное и услышанное мною в далеком Тунисе говорит об обратном».

Мне не хватало времени отвечать на все письма! Чаще всего поиски родственников, потерянных с 1920 года, были затруднительны. Иногда, наоборот, меня ждал приятный сюрприз. Так, например, я получила письмо из Москвы: В. К. Рыков спрашивал меня без особой надежды, как он признавался, не знала ли я его дядю, Ивана Сергеевича Рыкова, и его дочку Валю.

Довольно было телефонного звонка в Женеву, и Валя, которая думала, что она одна на свете, обрела многочисленную семью.

Меня очень тронуло письмо, дошедшее до меня через католическую общину святого Августина в Аннабе. Александр Сергеевич Гутан искал членов своей семьи. Так я узнала, что у Веры Августовны Гутан остался в России младший сын Сергей, о котором она не имела никаких сведений.

Мне писал ее внук с надеждой узнать что-нибудь о семье, о бабушке, о тете Оле, любовь к которым была передана ему еще в детстве.

Я смогла ответить на все его вопросы обстоятельным письмом. Мы с Верой Августовной и Ольгой Рудольфовной до конца существования эскадры жили вместе на «Георгии», а потом на улочке Табарка, в трудных беженских условиях.

Глубокое волнение, с которым он меня благодарил, было самым дорогим памятником для их одиноких могил: «Вы знаете, что я не думал найти в живых старших из моих близких; но у них могли быть дети, которые еще живут, еще ждут…

Читая Ваше письмо, я представлял, что вхожу в комнату, где за эти долгие годы ожидания мне была обещана встреча. Но комната была пуста, и мне сказали – их больше нет!

И все же несмотря на все, Ваше письмо принесло мне горькую, мучительную радость узнать от Вас правду, чувствуя Вашу доброту и дружбу, узнать, как достойна была их жизнь и смерть…»

Каждый день новые письма приносили мне самые неожиданные новости. Организации моряков из Минска, Одессы, Центральной Азии интересовались моими скромными архивами об истории флота, собирались приехать ремонтировать церковь в Бизерте.

Молодой Игорь из Киева с увлечением писал о своих коллекциях: он собирал все, что касалось старой русской армии.

Все ждали ответа с нетерпением. Марки на конвертах – где они только их находили! – были подобраны мне на радость: портреты наших знаменитых адмиралов.

Я получала подарки, чаще всего прекрасно изданные альбомы русских художников.

Я не имела еще ответа от тунисских властей, не знала, смогу ли я поехать в Россию, но Россия сама доходила до меня, с каждым днем все ближе и ближе.

И уже с такой силой чувствовался этот неудержимый порыв, что я перестала сомневаться в успехе. Чудо не может совершиться наполовину, а я жила теперь в мире чудес!

Мои родители не дожили до этого времени, и ради них я должна вернуться туда, где они когда-то были молодыми.

Впервые за семьдесят лет получила я известия и от семьи деда Манштейна. Сам Сергей Андреевич скончался в начале 30-х годов, но младший его сын жил еще, и повидать папиного брата тоже было для меня чудом. Мне писала его дочь, писал также двоюродный брат Сережа, все приглашали, ждали встречи.

А однажды передо мной появилось Рубежное! Маленькая точка, обведенная профессором Ждановым на географической карте.

Город Рубежное? Вырос ли он на месте старой усадьбы? Так начались терпеливые поиски моего потерянного царства.

По запомнившимся мне маминым указаниям, Таня и Аркадий нашли точное место на старой карте, на границе Харьковской и Екатеринославской губерний, совсем на берегу Донца.

– Напишите директору краеведческого музея, – предложили они.

Так зародилась мысль и установилась связь, и прошлое сплелось с настоящим.

Один из жителей Лисичанска помнил поместье Насветевичей. Его племянница в Тунисе знала меня. До нее дошло письмо, которое она не замедлила мне передать:

«Уважаемая Наталья Борисовна!

От коллектива Лисичанского краеведческого музея с большой просьбой обращается к Вам научный сотрудник музея Блидченко Светлана Олеговна.

Мы были рады узнать о нашей соотечественнице и землячке Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской, хотели бы связаться с ней, попросить поделиться воспоминаниями, материалами о человеке, чьим именем названа одна из станций нашего города.

Вы, наверное, знаете, что разъезд Насветевич был открыт 1 февраля 1905 года; в настоящее время это одна из железнодорожных станций нашего города. На месте бывшего дома Насветевичей в 60-х годах построена 4-этажная школа № 5, в которой обучается 753 учащихся.

Просим передать Анастасии Александровне путеводитель по Лисичанску, надеемся, что ей будет интересно узнать о настоящем родного города. Будем рады ответить на вопросы, интересующие Анастасию Александровну, и получить от нее любые материалы, о которых она сочтет возможным нам рассказать.

В ближайшие год-два музей переезжает в новое, специально построенное для него помещение, и надеемся, что введение в экспозицию материалов, связанных с семьей Насветевич, будет интересно для посетителей музея…

Надеемся на Вашу помощь, уважаемая Наталья Борисовна.

С. О. Блидченко».

Интересующие меня вопросы! Мне хотелось все знать! Почему мне пишут о городе? Ведь усадьба – это была деревня: барский дом со службами, парк, река, лес и поля… Может, у семьи был дом в Лисичанске? Но я никогда об этом не слышала.

Я послала в музей длинное письмо, копии документов, обещала восстановить фотографии. Одна из моих новых подруг, милая Наталия Петровна, смогла реставрировать старинные выцветшие портреты. Я сама собиралась отвезти их в Лисичанск.

Я хотела также, чтобы Светлана Олеговна не беспокоилась. Если мы с Таней сможем приехать, мы удовольствуемся самым скромным приютом на один-два дня. Я не собиралась в туристическую поездку! В чем я могла быть «разочарована»?

Я прекрасно понимала, что белый дом с колоннами жил только на столетней фотографии, что цемент фабрик мог засыпать аллеи парка и что белая пена химических заводов, вероятно, замутила блеск Донца.

Но то, что было в прошлом и что для меня еще живо, этого никто не может изменить! Я примирилась даже с тем, что встреч не будет; что кто-то скажет мне: «Никого больше нет». И в то же время жили в душе слова моих внуков, что «может быть еще там, в России». И сама Россия казалась мне доступнее.

Второе письмо Светланы вернуло нас в настоящее. Оказывается, местоположение усадьбы стало частью теперешнего Лисичанска. Город, разрастаясь вдоль Донца, включил в себя то, что оставалось от поместья. Промышленный городок Рубежное невдалеке, но его фабрики не угроза «моему» Рубежному. Еще не все вымерло.

Конечно, на месте белого дома стоит большое здание в несколько этажей, но это школа. Часть старого парка уцелела и превращена в детский сад. Тропа, засаженная деревцами и кустарником, спускается к станции Насветевич.

Страна – это прежде всего люди! Живы еще старожилы, которые многое помнят. Живет еще столетняя учительница, которая преподавала с мамой на фабрике в 1918–1919 годах и которая вспоминает маму с большой теплотой. Светлана взялась за дело очень энергично: я уже знаю, где мы будем приняты, какие самые удобные способы сообщения с Москвой.

Не забывала она и историю края: от нее я узнала, что поместье было основано в 1750 году. Так впервые я познакомилась с предком Рашковичем. За 200 лет сколько поколений? Понемногу я буду узнавать их и видеть, как общими усилиями превращалась голая степь в цветущий край.

Я знала теперь, что есть на свете кусочек земли, где я никогда не буду чужой, что бы не писали мне в паспорте!

А пока надо было ждать. Год кончался, а я не получила еще ответа. Я переживала с моими соотечественниками события в России и чувствовала полную поддержку со стороны ее представителей. Особая симпатия связывала меня с морским атташе Анатолием Емельяновичем Ессиным: я не забуду его искреннюю доброту ко мне.

Несколько раз в бизертский порт заходило учебное судно «Перекоп». Снова была я на борту русского корабля, и курсанты, которые плавали еще под красным флагом, могли услышать мой рассказ о том, как на этом месте в 1924 году спускали бело-синий Андреевский стяг.

Мы знали, что скоро Военно-морской флот России будет праздновать свое 300-летие. Я вспоминала папу в Ревеле, глядя на молодого морского офицера. Оживленные лица курсантов, их желание помочь церкви – все это так напоминало мне кадетов и гардемарин бизертского Морского корпуса 20-х годов.

Художник из Морской академии Сережа Пен прислал мне позже акварели с изображением «Георгия» и «Жаркого», а также фотографию своей большой картины «Наваринская битва», где Андреевский стяг развевается над каравеллами.