Текст книги "Бизерта. Последняя стоянка"

Автор книги: Анастасия Ширинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Я хорошо помню тот вечер. Мы сидели с бабой Татой в ее комнате около кровати, в которой еще не так давно баба Муня, опираясь на множество подушек, составляла по вечерам меню с помощью Михаила Ивановича. Новые однотонные, светлые обои заменили старые, с цветами в больших медальонах. Занавески из толстого полотна с мелкими букетами роз были задернуты. В саду темнело… Баба Тата, поглощенная замысловатым узором вышивки и собственными невеселыми мыслями, молчала… Считалось, что вышиваю и я. Время как бы остановилось… Тогда потихоньку, не нарушая царящего оцепенения, я воткнула иголку в электрический провод настольной лампы. Неожиданность вспышки, ослепительная искра – мы обе вздрогнули, и все вернулось на свое место. Бабушка сделала мне замечание, и вышивание было изъято из образовательной программы.

Конечно, танцы были намного занимательнее рукоделия. Примостившись около рояля, я смотрела, как баба Тата танцует с Макаренем менуэт. Из-под пальцев Анны Георгиевны легко и беззаботно лились чистые звуки старинного французского танца с его многочисленными фигурами, плавными движениями и глубокими реверансами. Менуэт танцуется небольшими шагами – откуда и произошло его название.

Дети ничему не удивляются. Все вокруг нас рушилось, но для меня эта пара, танцующая менуэт в большом светлом зале, была и останется на всю жизнь очаровательной картиной из далекого прошлого. Позже я поняла, что это тоже пример человеческого достоинства: отказ быть обреченной жертвой не зависящих от нас обстоятельств! Все прекрасно сознавали окружающую опасность. Все были готовы, когда придет время, ее встретить. А пока жизнь текла своим чередом.

Только близкие знакомые и старые слуги присутствовали на крещении Шуры, как и мой маленький приятель Сережа со своими родителями. У его мамы была странная прическа, она много смеялась и старалась понравиться. Сережа от этого страдал. Они жили теперь в павильоне в парке, и мы часто виделись. Сережа – тихий и добрый мальчик. Так открылся для него волшебный мир «моего» Рубежного.

С приближением весны в парке появлялись ребятишки из деревни. Зная все ходы и выходы, они умели ускользать от Анны Петровны, которая ревностно стерегла фруктовые деревья. Однажды я тоже ускользнула с ними вместе на соседнюю гору, где росли в большом количестве ландыши. Наша прогулка заняла много времени. Мама начала беспокоиться. Я получила строгий выговор, который нашла вполне заслуженным, так как я прекрасно знала, что мне запрещено покидать парк.

Девочки из деревни, внучки Анны Петровны, а может, маленькие Адамовичи, приходили, не прячась, через главный подъезд. Мы знали друг друга уже давно и могли играть во фруктовом саду, так называемом «Круглом саду», где дядя Мирон выращивал редкие сорта фруктов, выписывая семена из Франции.

Однажды, когда мы были в нем одни с молодой девушкой Линой, которая нянчила Люшу, мы разделили с ней огромный персик: их было только два или три на дереве. Хотя я прекрасно понимала, что это тоже было запрещено.

Хотелось бы мне знать, когда была Пасха в том году… В апреле? Погода стояла прекрасная, и белая акация у входа в парк, под окнами столовой, была вся в цвету. Под акацией деревянная скамейка. Сидя рядышком, Сережа и я, мы не разговаривали. Пасха для православных – Праздников Праздник! Мы это переживали сердцем, переполненным светлой радостью, переживали вместе без всяких слов. Это была тихая радость, не лишенная грусти. Возможно, мы смутно чувствовали, что нам придется скоро расстаться. Несмотря на глубину и искренность переживаний, я не без удовольствия ощущала собственную красоту. На мне одето белое кружевное платье с широким голубым бантом, и, когда Сережа тихонько поцеловал прядь моих волос, мне показалось, что я окружена ореолом золотых кудрей.

Действительно, «мимолетное виденье»! Волосы мои были скорее прямые, и обычно я совсем не обращала внимания на свою наружность. Но в этот радужный пасхальный день я видела себя златокудрой феей «очарованного края»…

Вероятно, вокруг нас говорили о возможности перемен. Никто ничего точно не знал, но ходили разные слухи. Достоверно было только то, что сопротивление разгоралось на Кавказе. Впоследствии стало известно, что с начала 1919 года Генеральный штаб главнокомандующего А. И. Деникина подготовил поход на Москву. Добровольческая армия успешно продвигалась на север. Новороссийск был отобран у красных. Следует ли приписывать этим успехам усиление террора? Или был он логичным последствием установления репрессивной системы и распространения ее по всей стране? Как бы то ни было, привлекательная идея «светлого будущего» требовала жертв: чтобы «построить новый мир», разрушалась старая Россия. Все, кто нес в себе ее культуру, мораль, религию, были приговорены.

Видный чекист Лацис в «Красном терроре» 1 ноября 1918 года объяснял смысл и сущность террора: «Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».

Так началось планомерное истребление тысячелетней русской культуры. Миллионы людей, которые хранили в себе это наследие, или физически уничтожались, или принуждались покинуть родину. Запад получил в подарок лучших представителей аристократии и ученого мира, в то время как в России самые устои народной культуры оказались подорваны.

Крестьянство, несущее традиции земли, и церковь, тесно связанная с событиями жизни народа, объявлялись контрреволюционными организациями. Трудно, конечно, винить рубежанского священника – его, кажется, звали отец Герасим – в презрении к народу: сам крестьянский сын, он был беднее многих. Но он открыто бранил «воинствующих безбожников» за их бесчинства. Тогда у него произвели обыск и «нашли» заранее подложенную книгу «Протоколы сионских мудрецов». Его обвинили в антисемитизме, и он погиб истинно мученической смертью: прежде чем расстрелять, его таскали по деревне с выколотыми глазами.

Об этом я узнала много позже, тогда я не заметила его отсутствия, но трагедию, которую переживали Лебедевы, было невозможно от меня скрыть. Директора стекольной фабрики «увели» неизвестно куда. Мама и бабушка помогали его жене в многочисленных попытках разузнать, где он. Однажды, когда она уехала в Харьков в надежде его увидеть, оба их сына прибежали к нам, и я помню, как мальчики плакали: они только что узнали, что их отец лежит недалеко в каком-то сарае, забросанный сеном, с пулей в затылке.

* * *

К октябрю 1919 года Добровольческая армия завладела всем Крымом и немного позже Украиной. Область в 810 тысяч квадратных верст, заселенная 42 миллионами жителей и расстилающаяся до линии Воронеж – Орел – Чернигов – Киев – Одесса, находилась в руках правительства Юга России. Борьба за Донецкий бассейн началась в первых числах мая.

Мы ждали. Фронт приближался. Как-то утром, когда мама пошла на соседнее поле выкапывать спаржу, она оказалась в центре перестрелки. Пули летали над ее головой… Вскоре появились небольшие группы разведчиков. «Проникали» осторожно, как мне запомнилось. Это совсем не было похоже на триумфальное шествие, которое мы с Сережей ожидали. Вдруг я увидела группу людей в парке, совсем близко, несколько человек…

Большой дом и павильон в парке ожили. Все комнаты были заняты, палатки стояли во дворе. Люди нуждались в отдыхе, но они не задерживались и быстро уходили. Это был отборный полк под командованием генерала Маркова. Увы! Как не похожи на «марковцев» часто бывали те, кто оставался в тылу.

Папа приехал за нами. Дорога к югу была свободна, и мы могли ехать в Новороссийск, где возрождался тяжело пострадавший флот. Корабли приводились в порядок. Труднее было подобрать экипажи из вольноопределяющихся студентов, казаков и всякого сорта людей, часто не имевших ничего общего с морем. Денег, материала тоже не хватало. Но та весна 1919 года казалась всем полной надежд!

Мы снова путешествовали в товарном вагоне, но на этот раз с удобством: бабушка с Анной Георгиевной сами вымыли весь вагон. Когда кто-то заметил, что уборкой могли бы заняться солдаты, баба Тата ответила, что не их дело в походе терять на это время.

Удивительно, я совсем не помню, что мы ели, на чем спали и сколько длилось путешествие, но я четко вижу в товарном вагоне легкий, маленький столик и на нем букет роз, который в течение еще нескольких дней напоминал нам светлые дни Рубежного…

Глава X
Черное море

О Новороссийске у меня осталось одно-единственное воспоминание: ветер! Ветер исключительной силы, метущий улицы, запруженные беженцами. И еще чувство одиночества: мы никого здесь не знали, а папа все время отсутствовал. Экипаж, который ему удалось подобрать, ремонтировал миноносец «Жаркий». Изобретательный и все умеющий делать, папа работал со всеми сменами, которые менялись. Ему повезло найти хорошего инженера-механика – Бунчак-Калинского – и хорошего боцмана – Демиана Логиновича Чмеля.

Лейтенанты Николай Ланге и Юковский, мичмана Филаев и Хович, гардемарины Дросси и Цветков, студенты Купреев и Терещенко составили сплоченный командный состав. Потом Сергей Терещенко, под псевдонимом «Димитрий Новик», опишет в книге на французском языке «Les Chevaliers Mendiants» («Нищие рыцари») эпопею Белой армии. Он вспоминал папу с большим уважением и теплотой. Терещенко писал о своем бывшем командире: «Он был абсолютно равнодушен к производимому им впечатлению. Его совсем не трогало, кто что мог сказать за его спиной, а за спиной подшутить над ним было не трудно! Надо признаться, что его твердая вера не была лишена некоторого суеверия и простоты. Никогда, например, не выходил он в море в понедельник. Понедельник, всякий это знает, – тяжелый день. Адмирал, как видно, этого не знал. Если приказ, случалось, выпадал на понедельник, Манштейн находил неотложную починку машин, длившуюся до полночи, и во вторник 01 минута он был в полном распоряжении адмирала на все, что угодно. Никогда не приходило ему в голову, что кто-нибудь мог подсмеиваться над таким здравым поверьем и что кто-то мог заподозрить его в данном случае в недостатке дисциплины.

Дисциплина! Он умел ее добиваться тоном, не терпящим возражения, и это авторитетное и сухое обращение не позволяло офицерам и матросам полюбить его с первого раза. Зато потом, узнав его ближе, они наверстывали потерянное время, ценя его доброту, храбрость и великодушие. И, что ничему не мешало, он мог быть при случае очень веселым и полным юмора собеседником».

В штабе очень хорошо знали папино упорство. Об этом есть и у Терещенко: «Его не надо было водить по кабинетам. Он умел открывать двери сам и находить нужного человека, кто бы он ни был. Привычка смотреть людям в глаза не позволяла ему считать звезды и орлы на погонах».

Прежде всего папа был моряк. Его не часто видели на суше. Если он и появлялся в штабе, то исключительно для надобностей корабля или его экипажа. Конечно, не могло быть и речи о решении каких-нибудь личных вопросов: «Для этого существует администрация, пускай она ими и занимается!»

В ходе Гражданской войны послужные списки не велись. Производства, награды, кто мог за этим уследить?! Папу поздравляли с производством в старшие лейтенанты, когда ему уже следовало быть капитаном 2 ранга. Весь его экипаж после боевой кампании награждался «Георгием», за исключением его самого. А он только цитировал Лескова: «Почему сие важно в-пятых?»

И действительно, как хлопотать о себе самом, когда устои всего государства рушатся! Беспорядок царил везде. В своих мемуарах главнокомандующий Белой армией генерал Деникин очень сурово отзывался о происходившем на флоте в те годы: «Нигде не было такого разногласия, нигде это смутное время не оставило более глубоких ран, чем в морских кругах».

Деникин тем не менее сам признает, что плохо знал эти круги, и ограничивается описанием положения вещей, не ища ему объяснений. Что оставалось от Черноморского флота? После массового убийства офицеров, после упорных попыток – со стороны революционного правительства в Москве, а также немцев и даже наших союзников – затопить корабли или вывести их из строя возродить морскую мощь было не легко.

Но, несмотря на трудности, усилия моряков быстро увенчались успехом. Если в начале 1919 года Белый флот состоял из трех действующих судов: подводной лодки «Тюлень» под командой капитана 2 ранга В. В. Погорецкого, ледокола «Полезный» под командой капитана 2 ранга С. И. Медведева и канонерки «К-15» под командой старшего лейтенанта А. А. Остолопова, то уже в начале 1920 года на Севастопольском рейде в полной исправности стоял довольно сильный боевой флот во главе с дредноутом «Генерал Алексеев». Черноморско-Азовский флот успешно выполнял все оперативные задания, поставленные ему главнокомандующим: операции под Николаевом, Херсоном, Очаковом, Одессой, Геническом…

Кроме защиты всего Крымского побережья флот обеспечивал снабжение портов из Константинополя. Когда армия оказалась запертой в Крыму, надеяться на выход без помощи десантных операций было невозможно. Наконец, когда пришлось эвакуировать Крым, флот спас тысячи человеческих жизней. Генерал Деникин говорит о разногласии в морских кругах. Но моряки руководствовались одинаковыми принципами и целями, и только в выборе средств могли быть разногласия. А часто у них не было выбора: моряк живет со своим кораблем, а кораблям необходимы порты! Владение же портами от них не зависело. Да и как выбирать, когда каждый выбор был вопросом чести?!

В июне 1918 года в Новороссийске моряки решали, топить ли корабли или идти в Севастополь, занятый немцами? Все уже знали, что Советское правительство, приказывая топить корабли, преследует цель истребления флота. Возвращение же в Севастополь противоречило военным традициям. А если немцы не сдержат данного слова и заберут корабли? Мнения разделялись. Не раз стояли моряки перед трудными решениями, и, увы, часто их принуждали к этому союзники. Прибытие союзной эскадры в Севастополь после ухода немцев оставило горькое воспоминание.

Первым в октябре появился английский легкий крейсер «CANTERBURY» в сопровождении миноносцев. Это были разведчики. Немного позже прибыла вся союзная эскадра. Пострадавшее население ждало ее с нетерпением, как манны небесной! Все думали, что союзники вспомнят пролитую вместе кровь, жертвы миллионов людей за общее дело. Наивное население ошибалось!

Союзники сразу же захватили все суда, прогнав русских офицеров. Даже греки, которые во время войны ничем не помогли, забрали почему-то два миноносца. Из всего русского флота остались только подводные лодки, но русские моряки так определенно выразили намерение их затопить, что англичане и французы оставили их в покое. Англичане, дабы выполнить приказы свыше, ограничились порчей некоторых маловажных частей машин.

Когда французы захотели забрать «Тюлень», они встретили такое сопротивление, что им пришлось от этого отказаться. Все офицеры были готовы энергично сопротивляться такому недостойному поведению, но приказы шли от Главного командования Вооруженных сил Юга России, которое нуждалось в помощи союзников.

Весной 1919 года, благодаря успехам Белой армии, весь Кавказ и Крым были освобождены, и флот мог покинуть Новороссийск и вернуться в Севастополь. Летом мы переехали туда, но, прежде чем покинуть Новороссийск, о котором у меня в памяти остались только ветер и дома, пустые и холодные, как казармы, я, как это бывает только в сказках, очутилась с бабушкой в Геленджике.

Как всегда, помню только день приезда. Отъезда не было… Как будто какая-то часть меня осталась навсегда в этом маленьком приморском городке, последней ступени беззаботного детства.

Остались красочные, удивительно точные картины. Открытый экипаж, бабушка вся в белом, с большим кружевным зонтиком, и рядом с ней притихшая от полноты счастья, очарованная девочка. Экипаж катится в горы через серебристые ручьи по забавным деревянным мостикам. Белая дача с большой верандой, где за столом вокруг самовара собирается семья, как в далекие, куда-то исчезнувшие времена. Веселая группа детей каждое утро спускается на пляж по извилистым, заросшим зеленью тропинкам – увлекательное приключение, от которого немного замирает сердце: не выскочит ли кабан из кустарников, не нападут ли «зеленые», которые прячутся в горах?! Как на фотографиях, отдельные, без всякой связи картины…

Глава XI
Севастополь: 1919–1920 годы

Последние годы на Родине. Увижу ли я когда-нибудь этот город, узнаю ли я Корабельную сторону? Может быть, морские флигели все еще выходят на широкую набережную, которая ведет к открытой площади с почерневшим памятником адмиралу Лазареву.

Когда летом 1919 года мы добрались до Севастополя, нас поместили в один из этих флигелей. Квартира была большая, почти пустая, с самой необходимой обстановкой, и в ней уже жила одна семья. С наплывом беженцев квартирный вопрос обострился. Так началась наша «беженская» жизнь. Мы не стали еще «чужими на земле», так как оставались на русской земле, но мы были уже не совсем «у себя». Черноморцы вернулись в свои уютные дома, к своим близким, к своим привычкам. Балтийцы прибыли с севера, уже все потеряв.

К счастью, мы встретили Раденов, которые, так же как мы, жили в одном из флигелей. Снова мы виделись со Славой каждый день, но наша детская компания увеличилась. В семье, занимавшей с нами квартиру, было шесть человек детей. Один из них – Павел, прозванный Пушкой, – маленький толстячок с живыми глазами и богатым на выдумки умом, был заводилой в нашем детском кругу, где я, единственная девочка, занимала особое положение. Недалеко от памятника Лазареву соорудили «гигантские шаги», и мы бегали вокруг мачты, держась за кольца и отрываясь от земли на натянутых веревках. Мне казалось, что я летаю выше мачты, выше домов, но я и виду не подавала, что боюсь.

Пушка держал нас в курсе самых потрясающих событий, которые мама часто старалась от меня скрыть. Так, однажды, она ужаснулась, найдя всех моих кукол повешенными Пушкиными стараниями. Выяснилось, что он с братьями видел повешенных за разбой грабителей. Их водил отец «с поучительной целью» показать, «как кончают подлецы». И в то же время их отец, унтер-офицер флота, был очень порядочным и даже чувствительным человеком.

Его жена Ульяна Федоровна, небольшая, сухонькая женщина, работала не покладая рук, чтобы накормить и одеть семью, что было нелегко в те тяжелые времена. Мама это поняла сразу, как только мы приехали. Она случайно увидела, как Ульяна Федоровна разглядывает на свету детскую курточку. Желая ей помочь, мама выяснила, что бедная женщина собирается ее продать и хочет удостовериться, что она не дырявая…

Лето 1919 года кончалось. Осень принесла плохие вести. Добровольческая армия после взятия Орла начала отступать. Чрезмерная растянутость фронта, гибель военачальников, существование банд, которые в зависимости от положения дел переходили из одного лагеря в другой, раздоры между донскими и кубанскими казаками и, наконец, разложение тыла, обессиленного пятью годами войны и беспорядков, – все это объясняет последующие потери.

В марте 1920 года был оставлен Кавказ. Крым, связанный с континентом узким перешейком, оставался последним оплотом Белой армии. Генерал Врангель заменил генерала Деникина во главе Вооруженных сил Юга России. Петр Николаевич Врангель пользовался большим уважением в военных кругах. С присущей ему энергией, несмотря на, казалось бы, непреодолимые трудности, он укрепился в Крыму, поднял армию и бросил ее в бой весной 1920 года. Но сколько времени мог еще держаться Крым, оторванный от остальной страны, без всяких средств к существованию? Рассчитывать на союзников было бесполезно.

Кто из самых проницательных политиков мог когда-нибудь предвидеть будущее хоть на несколько лет вперед? Сколько лет понадобилось подписавшим Версальский мир, Мюнхенские и Ялтинские договоры, чтобы призадуматься над их последствиями? В том 1920 году Россия отпевала свою вековую культуру. Зарождалось тоталитарное государство – пример, который найдет много последователей в XX веке…

…В Севастополе не думали о будущем. Жили настоящим, но угроза эвакуации чувствовалась. После эвакуации Одессы в январе и Новороссийска в марте встал вопрос о возможной сдаче Севастополя. Если Красная Армия займет Перекоп, Крым сразу будет взят. Командование это, конечно, понимало, и теперь известно, что оно своевременно выработало план эвакуации армии, флота и учреждений из Крыма в Константинополь.

Слухи об этом ходили, и я помню, что Серафима Павловна Раден как-то спросила меня: придется ли нам уезжать? Она верила в мой «пророческий дар» с тех пор, как однажды в Ревеле я заявила против всякой очевидности, что папа, который только что вышел в море, вернется этой ночью, что и случилось к общему удивлению. Феномен телепатии или просто случайность? Никогда с тех пор я ничего больше не «предсказывала» и даже очень осторожно отношусь к предчувствиям окружающих.

1920 год был особенно тяжелым для Севастополя. Госпитали переполнены ранеными и больными, не хватало средств, чтобы бороться с эпидемиями: холерой, сыпным и брюшным тифом…

Морские флигели находились на полпути между госпиталем и кладбищем, и похоронные процессии проходили перед нашими окнами.

Неразрешенным вопросом был наплыв беженцев. Где поселить столько людей? Мы уступили одну из комнат сестре моей крестной тети Анны. Я видела ее в первый раз: красивая особа, «цветущая», с белой кожей и жемчугом вокруг шеи. Ее звали Неонила. Ее муж – темный костюм, жилет, галстук и котелок – имел какое-то отношение к министерству юстиции и остался для меня навсегда связан с моим представлением о Керенском. Бездетная пара, казавшаяся вполне удовлетворенной друг другом…

Я бы не запомнила этих людей, если бы не удивившее всех нас их поведение в тяжелую для нас минуту. Папа, как и во время войны на Балтике, всегда был в море. Кинбурнский отряд, в состав которого входил «Жаркий», участвовал в боях с августа 1919 года. Как оказался он случайно дома, когда мама заболела?! Он никогда не интересовался медициной, не имел никакого опыта, и тем не менее именно он, как сказал доктор, не дал маме умереть.

Все свелось у него к одной мысли: как заставить сердце продолжать биться. Растирая маму жесткой щеткой, все время давая ей пить, он удержал уходившую жизнь до появления доктора. Я не могу утверждать, что это наилучший способ бороться с холерой, но папа в те решающие минуты спас маму; она в этом уверена.

Когда кризис прошел, мама была так слаба, что казалось, у нее нет больше сил дышать. Днем и ночью папа и сиделка по очереди дежурили у ее кровати. Было очевидно, что переполненный госпиталь не мог ей предоставить такого внимательного ухода. Но мама, как только смогла говорить, попросила, чтобы ее перевезли в больницу: она боялась за детей, думала о многочисленной семье соседей.

Она хотела с нами попрощаться. Нам разрешили только подойти к открытой двери комнаты, где пол все время мыли карболкой. Не в силах поднять руки, мама пыталась нас благословить. Она прощалась навсегда. Первый раз в жизни я, с отчаянием, полностью осознала это безвозвратное «навсегда».

Единственный, кто торопил с отъездом, кто настаивал на опасности заразы, кто объяснял, что только госпиталь может спасти больную, – это был такой корректный, такой интеллигентный муж тети Неонилы. И тогда, в какую-то секунду, маленькая, скромная Ульяна Федоровна выросла у всех на глазах. Упершись ногами и руками в косяки дверей, заграждая всем своим телом выход из комнаты, она заявила с силой, которой никто от нее не ожидал, что она не позволит увезти Зою Николаевну в госпиталь.

Дорогая Ульяна Федоровна! Светлая память о ней живет в моем сердце еще и по сей день!

Ее вмешательство было настолько убедительно, что даже мама перестала беспокоиться. Холерой в доме, кроме мамы, больше никто не заболел, но немного позже муж тети Неонилы заболел тифом. Никто не отправлял его в госпиталь, его выходили у нас дома.

* * *

Из всех приморских городов Ялта оставила во мне самое солнечное, самое живое воспоминание, хотя первая встреча была совсем не веселой. Во время перехода Севастополь – Ялта на небольшом пассажирском пароходе, мы не спали всю ночь, и, когда утром мама собирала вещи, Люша упрашивала ее позволить ей «еще поспать вот на этом кусочке бумажки». У меня очень сильно болела голова, а каково было маме, недавно перенесшей холеру, с тремя детьми, из которых младшей Шуре всего 18 месяцев!

К счастью, дядя Володя ждал нас на пристани, и мгновенно все переменилось. Доктор Владимир Сорокин был специалист по легочным болезням. Его мать, тетя Паша, являлась сестрой маминого отца.

После пустых казенных квартир мы снова очутились в семейной обстановке: домик с садом на маленькой спокойной улице, заросшей зеленью. У дяди Володи было двое детей, Борис и Нина, старше меня, но я их только мельком увидела по приезду, так как почти сразу же слегла на несколько недель с брюшным тифом.

Бедный дядя Володя! У него и своих больных было достаточно. Его природная доброта выработала в нем спокойное чувство ответственности, и больные его очень любили. Я долго болела и, кроме мучительной головной боли, ничего не помню. Когда я в первый раз встала и увидела себя в зеркале, то сама себя не узнала: маленький скелет с бритой головой! Невозможно и думать об обратном путешествии. Пришлось продолжить наше пребывание в Ялте, что позволило нам лучше познакомиться с городом.

Ялта тогда еще не потеряла оживленной прелести чеховских времен. «Дама с собачкой» не удивила бы никого в этой, казалось, беззаботной толпе гуляющих вдоль берега или купающихся в море людей. Белый мрамор Ливадии, голубизна неба и моря остались во мне ярким и сказочным воспоминанием. Окрестности Ялты очень живописны. В горных татарских аулах можно услышать фантастические рассказы из истории Крыма, который был покорен Екатериной II в 1783 году. Крым – «Керим» – означает «щедрый», так называли его потомки Чингис-хана, Гиреи, – правящая династия с 1427 года. Где теперь эти Гиреи?

Полвека спустя я узнала, что княжна Султан-Гирей, баронесса Жомини, живет в Женеве. Эмигрировали и другие старые татарские родовитые семьи.

Барон Нольде в своей книге «Образование Русской империи» упоминает о влиятельности рода Ширинских: «Первая фамилия в ханстве Крымском, имевшая исключительное право перед всеми крымскими фамилиями, вступать в брак с дочерьми ханов крымских». От них – князья Ширинские-Шихматовы, которые появились в Москве в конце XV века при Иване III (1462–1505 гг.). Эти фамилии – в старинных русских родах много татарской крови – эмигрировали. Но другие? Горцы, земледельцы, торговцы, ремесленники, которые в течение 150 лет мирно жили с русским населением, а также с итальянцами, греками, турками, обосновавшимися в Крыму с потемкинских времен?

Часть этого населения погибнет после Второй мировой войны под гнетом сталинских репрессий, остальные будут высланы из Крыма. Смогут ли они когда-нибудь забыть страну отцов?

Хрущев объявит Крым частью Украины.

* * *

Вернувшись в Севастополь, мы сразу почувствовали близость фронта: много военных, еще больше беженцев, чем раньше.

Бабушка вернулась с Кипра. Почему и как попала она туда, я до сих пор так и не узнала. Она привезла мне гранаты, которые я увидела в первый раз. Ей пришлось расстаться с Тусиком, так как собак на пароход не брали, и она оставила его в знакомой английской семье. Она уже придумывала, как его снова забрать, а пока мы утешались тем, что «англичане любят животных».

Папин брат Сережа Манштейн зашел попрощаться: молодой, озабоченный, он очень торопился. Его кавалерийский полк уходил к Перекопу. Лето кончалось неспокойно, в какой-то неуверенности, но повседневная жизнь текла своим чередом.

Сентябрь – бархатная осень в Крыму; обыкновенно погода стоит хорошая. Мы играли во дворе, но я была слишком слаба, чтобы бегать на «гигантских шагах». Люша и Шура болели коклюшем и так исхудали, что на них страшно смотреть. Я садилась возле дома с Бусей, и сразу маленькая серенькая курочка прибегала к нам. Мне ее подарили, когда она была еще цыпленком, и я очень ее любила. Я больше не считала, как в Рубежном, что курицы не понимают, что они делают… Маленькая «серенькая» была очень ласковая, очень тихая, я это видела по ее глазам.

Иногда мальчишки подсаживались к нам, и Пушка рассказывал страшные истории. Мы не ходили в школу, не умели ни читать, ни писать, и, признаться, мало об этом беспокоились. Большинство учебных заведений закрылось, и ученики 15–16 лет поступали во флот.

К счастью, 17 октября 1919 года Севастопольский Морской корпус открыл свои двери. Его огромные здания, которые возвышались над Северной бухтой и постройка которых не была еще закончена, пустовали с момента перевода в 1917 году учеников в Петроград. Капитан II ранга В. В. Берг был назначен «администратором» этих покинутых зданий. Посвятив свою жизнь воспитанию юношества, он не мог примириться с таким бесцельным бездействием. Положение было тем более серьезно, что 24 февраля 1918 года, по приказу Троцкого, закрыли Петроградский Морской корпус. Становилось очевидным, что если за короткий срок не будет обеспечено воспитание офицеров флота, то флот останется без возобновления личного состава – жизненный вопрос для будущего.

Создание во время Гражданской войны Морского училища было дело нелегкое, энергии нескольких человек оказалось недостаточно. Но их поддерживали многие, потому что верили в возрождение России даже осенью 1919 года, даже в октябре 1920 года.

Старший лейтенант Н. Н. Машуков, после встречи со своим бывшим преподавателем в Петербурге, капитаном II ранга В. В. Бергом, принялся за дело. Адмирал А. М. Герасимов, морской министр при Деникине, дал все полномочия Машукову: «Делайте, что нужно, как можно лучше, ибо вы над этим вопросом больше всех думали». Кредиты были отпущены, работы по постройке начались.

Одной из самых важных задач был выбор преданных делу основных сотрудников. Некоторые преподаватели были штатские: Дембовский, Матвеев и Кнорринг, который описал корпус в книге «Сфаят». Капитаны II ранга Александров, Кольнер и Берг назначались соответственно преподавателями высшей математики, артиллерии и навигации.

Генерал-лейтенант Оглоблинский, «бог девиации», преподавал астрономию в гардемаринских классах; он был исключительный педагог, спокойный, точный, уважающий свое дело и уважающий учеников. Придет день, когда уже на африканской земле он станет обучать детей. Я очень горда, что была его ученицей. С ним математика была доступна каждому, и мне казалось, что нет предмета более ясного и простого.