Текст книги "Цейтнот"

Автор книги: Анар Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Нет, зачем так говорить? Она укол тебе сделала, лекарство дала, сбила давление…

– Врачиха мне сказала: сердце у вас хорошее. Наверное, говорит, просто понервничали…

Мать опять перебила:

– С чего это тебе нервничать? Ничего ведь такого не было… – Повернулась к сыну: – Накануне днем он спустился во двор, поболтал с Фейзуллой-киши… Вечером мы телевизор смотрели, спектакль телевизионный – «Тещу». Понравилось – и ему, и мне. Настроение у него было хорошее. Рано лег спать. Чего ему нервничать?

В груди у Фуада защемило. Подумал с сожалением, что за последние десять лет ни разу не провел вечер с родителями, днем, случалось, заскакивал. А что старики делают по вечерам, как коротают их – не представлял. Из слов, только что сказанных матерью, выходило, что телевизор был их единственной радостью, их единственным другом, единственным источником положительных эмоций в эти однообразные долгие вечерние часы.

Действительно, с чего бы это у отца могло подняться давление?

– Короче говоря, – сказал Курбан-киши, – все прошло. Сейчас чувствую себя нормально. Что у тебя? Как дома? Как на работе?

– Все хорошо, – пожал плечами Фуад.

Что он еще мог сказать отцу? В сущности, у них и раньше, когда Фуад был маленьким, учился в школе, затем – в институте, никогда не получалось «разговора по душам». К ним не располагал угрюмый, замкнутый характер отца. Мать была в некотором роде посредником, связующим звеном между ними. В ее отсутствие отец и сын могли часами молчать, не находя темы для разговора. Когда же появлялась мать, в комнате будто делалось светлее. Она старалась взбодрить, расшевелить их – шуткой, смешком, ласковым словом. «Ну что вы сидите как истуканы? – говорила она. – Не надоело молчать? Радио хоть включите! – Телевизора тогда у них еще не было. – В нарды сыграйте!» Доставала нарды, клала их на стол перед ними. Они с удовольствием играли. Оба любили эту игру. Однако не было случая, чтобы отец и сын сели играть по собственной инициативе.

Со временем их отношения несколько изменились. После того, как Фуад закончил институт, женился, стал отцом, словом, отделился от родителей не только, так сказать, физически, материально, но и духовно, они, отец и сын, несмотря на редкие встречи, стали чаще разговаривать. Правда, инициатором бесед всегда бывал Фуад. Характер отца не изменился: не заговори с ним – он будет сутками молчать. В последние же годы они опять отдалились друг от друга. Но теперь причина была иной: занятость Фуада. Сколько он мог уделить старикам времени? Полчаса, сорок минут в неделю. «Как дела, как живете?» – «Ничего, спасибо. Как ты?» – «Я – ничего. Что у вас еще хорошего?» – «Да так, все по-старому. Как дети?» – «Спасибо, здоровы. Что у вас еще новенького?» В таком вот духе.

Как только отец и сын касались какой-нибудь серьезной темы, тотчас возникал спор. Оба нервничали. Курбан-киши – явно, не таясь, Фуад – в душе, сдерживая себя.

На следующий день после того, как Курбана-киши уволили с работы, Фуад, выкроив время, пришел к родителям. На этот раз он пробыл у них около двух часов. Пришел, чтобы утешить отца, поддержать его в трудную минуту. Но их разговор мгновенно обострился. Слово за слово, Фуад, не желая того, разбередил рану отца. Сказал ему:

– Сам виноват, что тебя отстранили. У тебя трудный, крутой характер. Когда ты заупрямишься, никого не хочешь признавать. Не можешь найти общего языка с людьми. Ты резкий, грубый человек. Максималист.

Вначале Курбан-киши спокойно слушал сына. Молчание отца раздражало Фуада, и он разошелся не на шутку. Приводил факты, примеры, вспоминал судьбы разных людей. Когда он наконец сделал паузу, Курбан-киши горько усмехнулся и сказал:

– Смотри, как изменилась жизнь. Раньше отцы наставляли сыновей, говорили: будь сдержанным, покладистым, не горячись. Теперь наоборот – сын учит отца: помалкивай, держи язык за зубами, если даже считаешь нужным что-то сказать.

Фуад объяснил:

– Это потому, что я старше тебя, папа.

Курбан-киши недоуменно пожал плечами:

– Я что-то не понял… Как это сын может быть старше отца?

– Да, старше. Возраст человека следует исчислять не количеством прожитых лет. У времени тоже есть свой возраст. Я старше тебя на одно поколение. Понимаешь? Я старше тебя, ибо в мой жизненный опыт входит и твой. Мне известен итог твоей жизни.

– Какая чушь! – засмеялся Курбан-киши. Долго молчал. Снова заговорил: – Я знаю одно: лицемеры, подхалимы, приспособленцы, двурушники существовали всегда и, видимо, долго еще будут существовать на земле, потому что и они плодятся, размножаются… Но кроме них на свете есть еще и наследники тех, кто не может лицемерить, приспосабливаться, хитрить. Во всяком случае, должны быть! – Курбан-киши пристально посмотрел в глаза Фуаду, добавил: – Я говорю о духовных наследниках.

Фуад не выдержал отцовского взгляда, отвел глаза. Тем не менее, выждав немного, возразил:

– Я говорю не о лицемерии. Речь не о приспособленцах и двурушниках. При чем здесь это? Но ведь, согласись, и упрямство, спесь, заносчивость тоже не помогают делу. Возьмем, к примеру, тебя… Новое здание школы было мечтой твоей жизни. Сколько сил приложил! Сколько здоровья потратил ради него! Другие не знают, но я-то знаю, как ты сражался за это новое здание. И вот первого сентября… кто-то другой… а ты…

– Видно, не судьба.

– Каждый из нас – хозяин своей судьбы. Тебе следовало быть немного благоразумнее, вот и все. Подумаешь, Гафур Ахмедли сказал тебе «ты»! Гафур Ахмедли – невежда, дурак, осел! Как можно было принести в жертву его невежеству свою судьбу, дело всей своей жизни?! Пропустил бы мимо ушей! Сделал бы вид, будто не слышишь…

– Но ведь слышал.

– Я сказал: будто! Будто ты ничего не слышишь. Будто ничего не произошло. Ты ведь понимаешь, о чем я. Словом, не придал бы значения. Но если уж его грубость задела тебя, ты бы тогда на собрании промолчал, а потом при случае нанес бы такой сокрушительный удар, что он до конца своих дней помнил бы тебя!

Фуад говорил, а Курбан-киши как-то странно и очень внимательно смотрел на сына, словно впервые видел его. Когда Фуад умолк, сказал с неожиданной для него кротостью:

– Не смог я, сынок… Проглотить не смог. – Помолчал, повторил: – Не смог.

– Зато, – сказал Фуад, – Гафур Ахмедли свел с тобой счеты. Как говорится, у медведя в запасе всегда есть хитрый номер…

Курбан-киши резко перебил сына:

– Зато… – Это слово он произнес, повторив интонацию Фуада. – Зато Гафур Ахмедли до конца своих дней никогда не скажет мне «ты».

На этом их разговор закончился, и они никогда больше не возвращались к этой теме.

И вот сегодня Курбан-киши вдруг спросил:

– Когда сдают здание? – Пояснил: – Я говорю про школу.

– До пятнадцатого августа комиссия должна принять.

– Ты пригляди там… чтобы не было тяп-ляп. Школьное оборудование я заказывал в Риге. С ним надо поосторожнее. Глаз нужен… а то… знаешь, как у нас… испортят, сломают что-нибудь…

Отец все еще жил мыслями о школе. Ничто не послужило ему уроком.

– Не беспокойся, – сказал Фуад.

Помолчали. Фуад взглянул на часы. Десять минут он еще мог посидеть.

– На днях звонил Гафур Ахмедли, – снова заговорил отец. Увидев, что Фуад удивлен, усмехнулся. – Интересовался моим самочувствием. Никак, тебя повышают, а? Спросил меня: «Курбан-муаллим, чем могу служить вам? Что надо?»

– И что ты ответил?

– Что я мог ответить?.. Сказал ему: с подлецами не разговариваю. И повесил трубку.

– Почему?

– Что значит – почему? Так мне захотелось, вот и все.

– Разве человек всегда делает то, что ему хочется?

– А разве человек всегда делает то, что от него хотят?

Фуад почувствовал, что отец раздражается. Замолчал, не стал спорить.

В комнату вошла мать со сковородкой в руке, поставила ее на стол.

– Извини, сынок… Знаю, ты спешишь… Что можно приготовить за десять минут? Съешь хоть яичницу. Замори червячка, подкрепись. Наверно, с утра ничего не ел. И мне будет спокойнее за тебя…

– Исключено, мама. Есть не буду, я сыт. Поел на банкете в аэропорту.

– Так ведь яичница… Ну хоть попробуй.

– Честное слово, не хочу.

Мать, огорченная, унесла сковородку из комнаты.

Фуад встал. И вдруг увидел на стене над кроватью отца большой фотопортрет Джейхуна и Первиза.

«Когда это они повесили?.. Или я просто раньше не замечал?»

К горлу его подступил ком, на глаза навернулись слезы. Неожиданно он почувствовал себя таким виноватым… Но перед кем? Перед отцом? Перед матерью? Перед детьми? Но в чем?

В чем он виноват перед ними?

«Странный, непонятный, запутанный мир человеческих отношений… – думал Фуад. И тут же мысленно возразил себе: – Разве странный? Разве непонятный? Столь уж запутанный? Извечная проблема – отцы и дети? А может, другая извечная проблема? Жизнь и мы? Мы, ее дети, делающие что-то чуть-чуть не так, наперекор ее – Жизни! – Порядку, ее Законам, ее Истине».

– Я должен идти, в семь у меня важное мероприятие, – сказал Фуад. – Завтра привезу к тебе врача из лечкомиссии.

– Зачем? Я уже хорошо себя чувствую.

Мать засуетилась:

– Я провожу Фуада и вернусь.

Курбан-киши желчно усмехнулся:

– Конечно, сам он дорогу не найдет.

Мать и сын вышли в галерею. Черкез-арвад зашептала:

– Он очень скучает по Джейхуну. Обожает его. Первиза тоже любит, но по Джейхуну прямо-таки с ума сходит. Только он строго-настрого наказал ничего не говорить вам… Пусть, говорит, внуки сами приходят, когда захотят. Я вчера позвонила вам от Анаханум, Рима обещала, что сегодня пришлет ребят. Да вот не пришли. Наверно, уроков много задают, поэтому… Не смогли…

Фуад кивнул:

– Да, мама, уроков много задают.

Они вышли на лестницу, спустились во двор. Фуад чувствовал: мать хочет еще что-то сказать ему, не решается.

Все-таки Черкез-арвад пересилила себя:

– Фуад, детка, да буду я твоей жертвой, не обижайся, пожалуйста, спросить хочу… Как там наш квартирный вопрос? Не слышно ничего?

Мать уже не раз заводила разговор об этом, просила сына помочь. И Фуад обещал: «Получите новую квартиру». На днях советовался с Шовкю. Тот сказал: «Поступай как знаешь, но если хочешь знать мое мнение, то я считаю: надо немного подождать. В данной ситуации это будет не очень хорошо. Недоброжелатели начнут писать во все инстанции: мол, Фуад Мехтиев злоупотребляет служебным положением, устроил квартиру своим родителям…»

Фуад сказал:

– Ты знаешь, мама, потерпите еще немного. Столько лет терпели… Что-нибудь придумаем.

– Хорошо, детка, хорошо. Как скажешь… Тебе виднее… – Они подошли к воротам. Мать снова заговорила: – Понимаешь, сынок, я-то ничего, могу терпеть… но вот… этот туалет… вечная вонь… прямо ужас какой-то! Отец твой – старый человек, инвалид войны… несколько раз за ночь встает… ковыляет вниз на своем протезе…

Фуад кивнул: дескать, все понимаю. Попрощался с матерью, вышел на улицу. Обратил внимание: на углу их дома, на тротуаре, стоит большой чугунный котел для варки кира.[4]4
  Кир – особая смесь из минеральной смолы, которой покрывают плоские крыши бакинских домов.


[Закрыть]

Не успел сделать и двух шагов, как услышал сзади голос матери:

– Фуад, детка!

Обернулся:

– Да, мама.

– Ради аллаха, извини! Память у меня дырявая стала. Когда ты пришел, все думала… что-то я должна была сказать тебе… Сейчас вот вспомнила. Помоги мне, пожалуйста… Надо поменять воду в аквариуме. Одна я не смогу… А Курбан, сам видишь, слег… Давай это сделаем вместе. Извини, что утруждаю тебя…

Фуад посмотрел на часы.

– Клянусь, мама, спешу. Очень важное мероприятие. Завтра пришлю Касума, он поможет тебе.

– Да?.. Ну, хорошо… Иди, сынок. Смотри не опоздай. Да буду я твоей жертвой… А то я боюсь – подохнут рыбки… Ты ведь знаешь, для отца они – все. Поцелуй за нас Джейхуна и Первиза.

Глава двенадцатая

Дом культуры железнодорожников, где открывалась выставка «Баку сегодня и завтра», находился в пяти минутах ходьбы от дома родителей.

Текст выступления, написанный Михаилом Моисеевичем по его, Фуада, тезисам, лежал в кармане. Но он решил: «Буду говорить без бумажки. Так эффектнее».

Вначале маленький экскурс в прошлое, в историю города, затем… Почувствовал, что не может сосредоточиться. Другие мысли лезли в голову. Но он не беспокоился. У него был солидный опыт в подобного рода выступлениях. Фуад знал: как только начнется церемония открытия, он превратится в натянутую – и настроенную! – струну. Мысль начнет работать четко, ясно.

Вот и Дом культуры. На часах – без шести минут семь. Но как странно! Ни толпы, ни гостей, ни машин, ни работников милиции.

Человек с красной повязкой на руке, стоявший у входа, узнал Фуада:

– Салам, товарищ Мехтиев! Добро пожаловать! Вы – первый. Только рановато. Или вам не сказали? Маленькое изменение. В восемь открытие. Перенесли на час.

Фуад немного смутился, улыбнулся дежурному:

– Да, да, сейчас вспомнил. И секретарша вчера говорила, и начальник предупреждал. А я-то… Да, заработались мы. Ну, ничего, погуляю часок, подышу воздухом.

Он направился по улице в сторону центра.

Проходя мимо закусочной, ощутил запах горячих кутабов.[5]5
  Кутабы – пирожки из тонко раскатанного теста с начинкой.


[Закрыть] «Напрасно я отказался от маминой яичницы», – с сожалением подумал Фуад.

Что он, в сущности, ел на банкете? Так, перекусил чуть-чуть. Воробей и тот не насытился бы! Поехать домой поужинать? Далеко. Не успеет вернуться к восьми. К родителям опять пойти? Но он отверг этот вариант. Как-то несолидно получится: раз в месяц бывает у стариков, и вдруг спустя полчаса после того, как ушел, снова появляется… В чем дело?.. Да вот, пришел есть яичницу. Ах, ах!..

Подумал: а не заглянуть ли в эту закусочную? Кто его здесь знает – в этом районе? Зайдет, заморит червячка. Когда-то тут подавали вкуснейшие кутабы. Лет пятнадцать назад…

Фуад вошел в закусочную. Маленькая, тесная. Полно народу. Накурено. Вряд ли здесь он встретит кого-либо из своих знакомых. Люди его круга, как и он сам, не ходят в подобные забегаловки.

В углу освободился столик. Он сел за него. Стол являл собой живописный беспорядок: скомканные бумажные салфетки, тарелки с остатками еды, куски хлеба, пустая водочная бутылка, пепельница, полная окурков.

Подошел официант, убрал стол, перевернул обратной стороной скатерть. Вопросительно посмотрел на Фуада:

– Так, слушаю.

– Что у вас есть?

– Кутабы с мясом, с зеленью…

– По пять тех и других. Закуску какую-нибудь.

– Ясно. Пить что будете? Водка, коньяк, вино?

– Бутылочку боржоми.

– Боржоми нет. «Бадамлы».

– Давай. Только побыстрее, я спешу.

– Хорошо.

Официант принес сыр, кресс-салат, редиску, огурец, бутылку «Бадамлы», а немного погодя – две тарелки с кутабами.

Неплохие были кутабы.

За соседними столиками громко разговаривали, смеялись, произносили тосты:

– …Сказать, почему я пью за тебя?.. Слушай сюда… Я пью за тебя потому, что ты – мужчина! Ты – человек! Железный парень, во!.. Агабала тоже мужчина… Разве нет?.. Но я пью лично за тебя, потому что ты – мировой парень, ты – мужчина…

– …Когда брат Тофика вернулся из армии, он все рассказал мне… Он клялся, что видел своими глазами…

– …Нет, ты слышишь?.. Я пью за тебя потому, что ты – мужчина. Муж-чи-на! А мужчина должен быть человеком… Агабала тоже мужчина, но ты, кроме того, еще и мировой парень… Поэтому я пью лично за твое здоровье… Или ты думаешь, Надир пьян?.. Клянусь вот этим хлебом, нет… Я и Агабале сказал: Талят – мужчина…

– …Нет, ты скажи мне… Погоди, погоди, ты мне сначала скажи… После каждого гласного звука должен идти согласный звук или нет?.. У каждой розы должен быть свой соловей или нет?.. У каждой чашки должно быть блюдце или нет?.. Ты понял меня?.. Я тебя спрашиваю… После гласного звука идет согласный звук или нет?..

– Говорят, Кеннеди не умер… Жив, только сбежал в Израиль и живет там тайком. Жена с детьми тоже недавно перебрались к нему…

– Как же так?.. Ведь жена Кеннеди вышла замуж за армянина…

– Не за армянина, за грека… Грек окочурился… Ты понял?.. Нет, ты сечешь, какие делишки там у них творятся?.. У них там ничего просто так не делается…

– …Да не пойдет мне впрок этот кусок хлеба, если я лгу!.. Я ломаного гроша не дам за машину, которую взял Фазиль. Фазиля обдурили…

– …Он говорит, что видел все своими глазами… Надир тоже там был… Он поклялся в присутствии нескольких человек…

– …Я почему пью за тебя, Талят, знаешь?.. Потом, может, ты скажешь, что ты был нужен мне, что у меня было дело к тебе… Да?.. Слушай сюда, клянусь могилой двенадцати имамов, никакого дела у меня к тебе нет! Я пью за тебя потому, что ты мужчина, ты – человек… Клянусь Кораном, я говорю правду!

Это был в полном смысле слова хаос фраз, мыслей, звуков.

Фуад ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся. В самом деле: сидевший за столиком у двери пожилой мужчина в папахе пристально смотрел на него. Их взгляды встретились. Фуад опять склонился над тарелкой. «Вот черт, неужели знакомый?! А может, просто пьяный?.. Еще привяжется. Впрочем, вид у него степенный. На пьяного не похож. Значит, знакомый… Вот некстати…»

Ему захотелось поскорее уйти отсюда. Нехотя доедая кутабы, он снова обернулся: человек в папахе продолжал смотреть на него. Кажется, даже улыбался. Да, он улыбался, глядя на Фуада. Больше того, кивнул головой, приветствуя. Фуаду пришлось ответить на приветствие. Мужчина в папахе встал, подошел к его столику.

– Ты, кажется, не узнаешь меня, сосед? – Он уселся напротив Фуада.

Фуад скис: «Что меня сюда занесло?»

– Я говорю, ты, кажется, не узнаешь меня, сынок? Алиаббас я, кирщик[6]6
  Кирщик – человек, заливающий крыши киром.


[Закрыть] Алиаббас.

Фуад напряг память. Да, действительно, жил на их улице такой человек – кирщик Алиаббас.

– Не сын ли ты Курбана-муаллима, племянник?

– Да.

– Я живу через два дома от вашего. Ваш-то дом хорошо знаю, столько раз покрывал его.

И тут Фуад окончательно вспомнил этого человека. Часто он с мальчишками, забравшись на крышу дома, наблюдал за работой Алиаббаса-киши. Даже ощутил запах кипящего кира. Вспомнил брата его, Ага-Рзу. Ага-Рза был сверстником Фуада. Играли на улице в чижа, лапту, кости, чехарду, прятки.

– Как поживаешь, дядя Алиаббас?

– Спасибо, понемножку. Конечно, в руках уже нет прежней силы, и глаза хуже видят, но ведь узнал тебя, а? Смотрю – знакомое лицо. Думаю, нет, с этим человеком я где-то встречался. А ты, оказывается… вон… сосед, сын Курбана-муаллима.

– И я тебя сразу же узнал, как только ты подошел, дядя Алиаббас. Ты по-прежнему… крыши покрываешь? – Фуад вспомнил о чугунном котле возле дома родителей. Спросил: – Тот котел, что там, на улице, твой?

– А чей же еще? Мой, сосед, мой. – Очевидно, он забыл имя Фуада. – Ты что-то редко бываешь в наших краях…

– Да так уж получается.

– Дети у тебя есть, племянник?

– Два сына.

– Да хранит их аллах!

– Да хранит аллах и твоих детей! Как поживает Ага-Рза?

Алиаббас как-то сразу сник, помрачнел. Долго молчал, наконец сказал:

– Сосед, разве ты не знаешь, что Ага-Рза уже пять лет как умер. И ты тоже был на его похоронах, вместе с Курбаном-муаллимом. И на поминках вы были… в Ясамале.[7]7
  Ясамал – один из районов Баку.


[Закрыть] Там Ага-Рзе за год до этого квартиру дали.

Фуад смутился, покраснел. Вспомнил: действительно, ходил с отцом на похороны и на поминки Ага-Рзы. Вспомнил даже, как говорил слова соболезнования Алиаббасу: «Пусть это будет вашим последним горем…» Ясно, его сбило то, что поминки были в Ясамале. В том Прошлом, что хранила память Фуада, Ага-Рза продолжал жить как друг его детства, сверстник, мальчишка с их улицы. Жена Алиаббаса – Гюльсюм-хала варила дома сахар и делала из него «красные петушки» на палочках, которые Ага-Рза продавал на углу. Как правило, он предварительно облизывал эти «красные петушки», отчего они становились блестящими, аппетитными, приобретали «товарный вид». Иногда он предлагал полизать «петушки» и Фуаду. Черкез-арвад, узнав об этом, отругала сына: «Не смей никогда этого делать! Красные петушки – отрава, в них краска. Тот, кто ест эту дрянь, обязательно заболеет». На деньги, вырученные за эти «петушки», они с Ага-Рзой ходили в кино. Посмотрели столько замечательных кинофильмов – «Индийская гробница», «Багдадский вор», «Тарзан»…

Да, сверстник Фуада, друг детства Ага-Рза остался навеки живым в его Прошлом. Потом они много лет не виделись. А тот Ага-Рза, что умер в Ясамале, на чьи похороны и поминки он с отцом ходил, – то был совсем другой человек. Его тоже звали Ага-Рзой, но он, Фуад, не знал его, никогда до этого не видел. Отец настоял, и он пошел. «Нехорошо, неудобно, – объяснил Курбан-киши. – Как-никак Алиаббас наш сосед, живем на одной улице, здороваемся. Да и ты с Ага-Рзой дружил в детстве. Прошу тебя, выкрой время – сходим».

Дома в Ясамале так похожи один на другой. Дворы этих домов тоже похожи один на другой. В одном из таких дворов бы сооружен вместительный шатер из брезента, столь похожий на все прочие поминальные шатры, в каких приходилось сидеть и пить чай Фуаду… Одни и те же слова соболезнования…

– Извини, дядя Алиаббас, я хотел спросить, как поживает семья покойного?

– Спасибо, сынок, ничего.

Может, он опять не то сказал? Может, у Ага-Рзы вовсе не было семьи, бедняга умер холостяком? Надо потом узнать у родителей.

Алиаббас встал, начал прощаться. В голосе его было столько тепла. Затем он подошел к буфетчику, рассчитался и вышел из закусочной.

Фуад подозвал официанта, спросил:

– Сколько с меня?

– Ничего, за вас заплатили, – официант кивнул в сторону буфетчика.

Выйдя на улицу, Фуад подумал, что получилось не очень хорошо: кирщик Алиаббас рассчитался за него; выходит, он, Фуад, как бы оказался гостем этого трудяги-старика. Потом… как это он забыл про смерть Ага-Рзы? Да, очень нехорошо получилось!

Однако все это надо немедленно забыть, выбросить из головы. Он должен думать только об одном – о предстоящем выступлении на открытии выставки. Было без пятнадцати восемь.

Итак, с чего же он начнет?.. Ага, небольшой экскурс в историю… Затем…

Фуад повернул направо, за угол. Пройдя немного, остановился. Увидел: не в ту сторону свернул. Ничего, и здесь можно выйти к Дому культуры железнодорожников. Он шел мимо сквера. И вдруг… Фуад узнал этот сквер. В ночь накануне своей свадьбы он шел этой же улицей. Было за полночь, это он хорошо помнил. Шел от Румийи. Проходя мимо сквера, услышал шум борьбы, затем увидел трех или четырех парней, которые затаскивали в машину кого-то. Это был «Москвич». Несчастный сопротивлялся, молил о пощаде.

В памяти Фуада всплыло:

«– Ради бога, Наджаф, заклинаю тебя Меккой, не убивайте меня! Клянусь могилой отца, я сделал глупость! Я – глупец, дурак! Зачем я это сделал?! Ах, зачем я это сделал?!

– Сука! Акпер загремел из-за тебя! Думаешь, ему хорошо там сейчас?!»

Помнится, он хотел броситься на помощь. Кажется, даже сделал уже шаг, другой в сторону «Москвича», но… испугался, попятился назад, в тень, прижался к двери какого-то подъезда с аркой. Господи, как он боялся, что его увидят! Ведь он был свидетелем происходящего. Единственным свидетелем преступления! Единственным, кто видел… Единственным, кто мог бы… Нет! Нет! Нет! Ничего он не мог бы! Не мог! Ни-че-го! Попробуй он тогда вмешаться – в ход пошли бы ножи. Вместо одного трупа было бы два! Их обоих затолкали бы в машину, а там… Каспий хранит много нераскрытых тайн. Потому-то он и не кинулся на помощь! Это было бессмысленно. Потому и испугался. Это же естественно. Каждый бы испугался на его месте. Никто не кинулся бы!

Вот и подъезд – да, да, тот самый! – к двери которого он тогда прижимался спиной, хотел слиться с ней, врасти в нее. Стоя здесь, он так отчетливо, так достоверно – так жутко отчетливо, так кошмарно достоверно! – увидел свое Будущее, свою смерть, похороны, кончину родителей, свадьбу Румийи (не с ним, с другим!), их медовый месяц в «России» (не с ним, не с ним!) и многое другое… Так реально все это увидел, что ему захотелось – ах как захотелось! – обмануть, перехитрить, изменить свою судьбу, это свое печальное Будущее!

И ведь удалось! В самый последний момент он свернул с пути, которым шел, которым должен был идти. Свернул на тропу, которая вывела его к другому Будущему, к тому, в котором он живет сейчас…

Странно… Очень странная мысль… Выходит, наше Будущее имеет несколько различных вариантов?! И от нас зависит, какой из них избрать?! Так?.. Но… как же тогда…

Нет, сейчас у него нет времени, нет возможности досконально разбираться в этом вопросе! Потом, после!

В ту ночь, в ту далекую ночь, как только машина тронулась, вернее, сорвалась с места, обреченный человек все-таки закричал. Громко закричал. Этот истошный крик до сих пор стоит в ушах Фуада.

А что было потом?..

«Москвич» умчался.

Он вышел из укрытия, глянул по сторонам и быстро пошел в сторону дома. Почти побежал. Их двор-колодец был погружен во тьму. Он поднялся по лестнице, вошел в галерею, затем в комнату. Отец и мать спали. Он не стал зажигать свет, чтобы не беспокоить их. В темноте задел ногой высокую деревянную подставку, на которой стоял аквариум. Аквариум грохнулся на пол и разбился. Большинство рыбок погибло. В зарплату отец купил себе новый аквариум. И рыбок подкупил, взамен погибших…

«Напрасно я пошел в закусочную, – подумал Фуад. – Целый час был в моем распоряжении. Надо было вернуться к старикам, помочь матери сменить воду в аквариуме…»

Он опять свернул за угол. До Дома культуры железнодорожников оставалось метров сто. Теперь здесь все было честь честью: перед входом толпились люди, на тротуаре – работники милиции, на проезжей части улицы – два офицера ГАИ, здесь, на перекрестке, – еще один. Подъезжали, отъезжали машины – белые, оранжевые, голубые, зеленые, вишневые, черные.

«Да, надо было вернуться… – билась в сознании Фуада мысль. – Что сейчас у отца осталось в жизни, кроме этого аквариума? Надо было…»

Он вдруг остановился. Другая мысль пришла ему в голову. Совсем другая! Неожиданно другая!

«Действительно, а что будет, если я…» – Но он тотчас отверг эту странную мысль.

Опять пошел. И опять остановился.

«А может, все-таки?..»

Времени на раздумье у Фуада почти не было. До открытия выставки оставались считанные минуты.

1977