Текст книги "Последний из умных любовников"

Автор книги: Амнон Жаконт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Потом солдат сменила знакомая реклама: ссохшееся от обезвоживания яблоко, символизирующее Нью-Йорк, и надпись: «Береги яблоко, экономь воду». Нет, подумалось мне, все-таки я скорее часть этого яблока, а не тех солдат, что гоняются за арабскими мальчишками.

С этими мыслями я уснул. Проснулся уже за полночь. Дом был по-прежнему пуст и тих. Вообще-то в этом не было ничего необычного. Когда отец находился в отлучке (а так чаще всего и случалось), мать, как правило, пару раз в неделю отправлялась в город одна – то на выставки, то в кино на Манхэттене, то на распродажи, а иногда – к приятельницам на Лонг-Айленде или в Квинсе; к одной из них, самой богатой, она ездила даже в Нью-Рошель. Я давно уже привык сам согревать себе еду, закрывать дом и вообще справляться со всеми делами в одиночку.

Но на сей раз мне почему-то было не по себе. Уже чересчур поздно, а она все не возвращается. Я шатался по дому, не находя себе места. Включил телевизор, снова выключил, полистал новый номер журнала по искусству, из тех, что отец выписывал и читал в те редкие дни, когда бывал дома, взял колу из холодильника, поел мороженого и вымыл всю посуду, которая обнаружилась в раковине. Делать стало абсолютно нечего, и я решил выйти прогуляться.

Улица была пустынна, дома стояли, погруженные в темноту. Мне уже не в первый раз подумалось, что вышло бы гораздо удачней, поселись мы в не настолько шикарном районе – хоть какая-то жизнь происходила бы вокруг. Но мать всегда мечтала жить в собственной вилле. Интересно, как отцу это удалось? Впрочем, так уж у нас повелось: если мать чего-то очень хотела, она, как правило, всегда добивалась своего.

Меня ослепил свет фар. Машина вывернула из-за угла улицы, не замедляя движения, пересекла перекресток и тут же остановилась. Водитель погасил фары. В темноте ее трудно было разглядеть, к тому же налетел порыв ветра с дождем; я видел только, как задвигались «дворники» на лобовом стекле. Потом дверь со стороны водителя открылась, и в тусклом свете изнутри я увидел очертания двух голов, которые сблизились, отдалились и сблизились снова. Из машины вышла женщина. Машина тут же тронулась, а женщина быстро пошла по бетонной дорожке в сторону нашего дома. Машина обогнала ее, женщина послала вдогонку водителю воздушный поцелуй и ускорила шаг, на ходу роясь в сумочке в поисках ключей.

Ты, конечно, понял, кто это был. Я рванулся к дому кратчайшей дорогой. Когда она вошла, я уже был в постели, делая вид, что сплю. Но она даже не зашла проверить, дома ли я, а прямиком прошла на кухню и оттуда уже не выходила. Чем она там занималась? Я осторожно прокрался к кухонной двери. Она сидела спиной ко входу и что-то энергично писала в желтом блокноте.

Наутро, когда я встал, она еще спала. Я наскоро проделал все утренние процедуры, потихоньку вышел и быстро зашагал к автобусу. В библиотеке в этот день все было, как обычно, если не считать того факта, что мистер Кэй вообще не появился на работе. В обед кто-то сказал, что он болен. Миз Ярдли что-то проворчала себе под нос. Я подумал, что надо бы забрать слайд и, воспользовавшись каким-то предлогом, пробрался в коридор начальства. Но дверь в кабинет мистера Кэя оказалась запертой.

Вернувшись к своей стойке, я обнаружил там миз Ярдли, которая рылась в бланках заказов. Напротив нее стояла вчерашняя женщина. Сегодня она пришла в платье цвета хаки с глубоким вырезом. Волосы цвета меда были собраны в лошадиный хвост. Выглядела она куда более молодой и настолько изменившейся, что я сначала даже растерялся. Но она немедленно растопила лед.

– Привет, – поздоровалась она со мной, как с давним приятелем. – Вижу, что задала вам большую работу…

– А где, позволительно спросить, вчерашний заказ? – ворчливо обратилась ко мне миз Ярдли.

– Внизу. – Я протянул руку к полке.

Та сама выхватила листок заказа и вручила его женщине.

– Вот ваш заказ. Книги вам выдадут во втором зале, в окне номер пять.

Взяв листок, женщина кивнула на прощанье и маленькими мягкими шагами пошла в зал. Я следил за ней, пока та не исчезла в дверях, и тотчас поплатился за это. Миз Ярдли недовольно произнесла:

– Мистер Левин, если вы готовы уделить несколько минут своим прямым обязанностям, у меня есть для вас важное поручение…

«Важное поручение» свелось к изгнанию в подвальный склад, где пришлось провести несколько часов, пакуя и отправляя заказы по списку «Музыка по почте». Потом в зале каталогов началась обычная толчея, и миз Ярдли велела вызвать меня обратно. Проходя через читальный зал, я снова увидел вчерашнюю женщину, которая сидела в окружении кучи книг, задумчиво крутя рукой «лошадиный хвост».

На сей раз я постарался удрать ровно в шесть, пока на меня не успели навалить какое-нибудь новое задание. Мать я застал за возней в саду – та сажала какие-то цветы. Она подняла голову и улыбнулась.

– Все в порядке? – спросил я, подставляя щеку для поцелуя.

– Почему бы нет? – ответила она вопросом на вопрос.

И действительно, почему бы нет? На дорожке, ведущей в гараж, стояла ее машина, уже отремонтированная, с вставленным новым стеклом, а на столе в кухне я нашел записку: «Звонила Деби, говорит, что звонила еще вчера, но никто не ответил».

Я протянул было руку к телефону, но тут взгляд упал на веер «памяток», прикрепленных над холодильником, и в глаза бросилась еще одна записка: «„Сирена Атлантики“, второй причал, 4 сентября».

Я склонился к окну, чтобы позвать мать, но она и так уже возвращалась в дом.

– Это все тот тест, – заявила она, заметив мое недоумение. – Представь себе, я выиграла круиз. После обеда звонили из фирмы.

Я пожал плечами. У меня не было сомнений, что ее решение неправильно, и скорость, с которой откликнулась фирма, только усилила мои подозрения. Что-то тут было нечисто. Но поразмыслить над этим не пришлось – снизу раздался знакомый автомобильный гудок. Выглянув в окно, я увидел, что отец машет рукой из своей машины. Рядом с ним сидела пожилая женщина.

– Тетя Ида, – сказала мать. – Только этого нам сейчас не хватало.

И побежала вниз по лестнице.

Тетрадь третья

Интересно, знал ли ты, что появление тетки было связано с тобой, вернее – с праздничным событием, которое ты собирался организовать у себя в синагоге и которое я умудрился испортить всего несколько часов назад? Всю дорогу от машины до гостиной тетя Ида бурно благодарила отца за то, что он привез ее из Чикаго и теперь ей не придется все осенние праздники скучать в полном одиночестве. Усевшись в гостиной, она, по своему обыкновению, тотчас пустилась в бесконечные воспоминания о своем покойном муже Марвине и всей их совместной жизни, начиная с того дня, как они открыли свое первое фотоателье. Но тут всех нас – мать, отца и меня – сразу же, как ветром, унесли подальше от тети Иды «неотложные дела».

Отец, устремившись в кухню, выудил откуда-то жареную куриную ногу и впился в нее зубами.

– Умираю с голоду, – пояснил он, – всю дорогу от Чикаго не останавливался ни разу, если не считать нескольких минут на бензоколонке, когда Иде понадобилось в туалет…

– Привез на мою голову, – ворчала мать. – Что я теперь буду с ней делать? Ты просто подлизываешься к своим родственникам.

– Всего лишь пытаюсь вести себя по-человечески, – оправдывался отец, которому удалось наконец проглотить вожделенный кусок курицы. Но мать уже не могла остановиться.

– … а все ради того, чтобы как-нибудь ввинтиться в их бизнес или урвать долю наследства.

Тут я вошел в кухню – как всегда не вовремя, потому что между родителями явно назревала ссора. Мать следила за мной напряженным взглядом, явно опасаясь, как бы я не сболтнул чего лишнего. Не успел я придумать, каким способом намекнуть ей, что нет никаких причин для беспокойства, как она поспешила отослать меня обратно к тете Иде.

Тетка уже суетилась в гостиной, «наводя порядок» в ящиках стола и шкафа. «Здесь обязательно должны храниться работы Марвина, – бормотала она себе под нос, – не может быть, чтобы их здесь не было. Следовало бы разложить их по альбомам, а еще лучше – организовать выставку…» Завидев меня, она тут же принялась рассказывать длиннющую душещипательную историю о том, как в 1938 году Марвин сфотографировал какого-то симпатичного пса и получил за работу полтора доллара, а сорок лет спустя эту же фотографию ей собирались продать уже за тысячу, пока не вмешался один ее хороший знакомый, директор банка, и благодаря ему… Я шел вслед за ней, по очереди закрывая выдвинутые ящики. Один никак не желал закрываться до конца. Выдвинув его до отказа, я запустил руку поглубже и нащупал проволочную спираль, на которой крепились тетрадные страницы. Это был желтый блокнот матери.

Тетка, стоя ко мне спиной, продолжала рыться в ящиках, одновременно повествуя о том, как директор банка позвонил владельцу того замечательного собачьего портрета и уговорил его продать ей фотографию всего за сто долларов. Я торопливо открыл блокнот. Судя по обрывкам бумаги на спирали, из него выдрали немало страниц. Но мать, видимо, сильно нажимала при письме – на первой, пустой странице остались довольно четко различимые отпечатки букв. Однако прочесть я ничего не успел – отец позвал меня из кухни.

Затолкав блокнот за шкаф, я побежал к нему. Он указал в окно на безупречно отремонтированную, сияющую новым глянцем машину матери и спросил, что случилось.

– Да вот, было тут одно столкновение… – промямлил я, косясь на мать, которая как раз в эту минуту вошла в кухню из сада.

– По твоей вине, что ли?

– Он совершенно невиноват, – неожиданно вмешалась мать из-за моей спины и, прежде чем я успел пуститься в объяснения, добавила: – Нас стукнули на стоянке, в «Дели».

Я удивленно взглянул на нее. Отец почуял неладное. Он переводил взгляд с меня на мать и обратно.

Ощущение было пренеприятное. Меня спас телефонный звонок. Подняв трубку, отец извинился и перешел в спальню, где стоял другой телефон. Мы с матерью остались вдвоем.

– Спасибо, – сказал я вполголоса, – но в этом не было необходимости…

Она не ответила.

Я пошел к себе и бросился на кровать. Телефон на моем столе тихонько забренчал – видимо, отец кончил предыдущий разговор и сразу же стал куда-то названивать. Мне вдруг захотелось узнать, о чем он говорит. Что-то уж слишком много непонятного происходило вокруг. Просто даже удивительно, каким образом среди всех прочих желаний – есть, пить, хорошо выглядеть, во всем преуспевать и быть любимым – у меня до сих пор не пробуждалась эта элементарная потребность: знать.

Я помнил, что отец – профессионал в своем деле, поэтому прежде чем поднять трубку, предпринял определенные предосторожности: отключил телефон, прижал пальцем клавишу и только затем поднял трубку и одновременно отпустил клавишу.

Отец говорил с кем-то о полете в Лос-Анджелес через Лас-Вегас, настаивая при этом, чтобы промежуток времени между приземлением в Лас-Вегасе и пересадкой на Лос-Анджелес занял не более двадцати минут – получаса. Женский голос ответил, что есть всего одна такая возможность: вылететь завтра из Нью-Йорка в Бостон, а уже из Бостона в Лас-Вегас, – тогда из Лас-Вегаса полчаса спустя можно перехватить рейс на Лос-Анджелес. Видимо, этот вариант отца устраивал: он заказал билет для некого господина по имени Дженкинс и положил трубку. Я нажал на клавишу одновременно с ним. Не отпуская ее, я прислушивался к очередной серии позвякиваний, недоумевая, почему этому Дженкинсу, кем бы он ни был, всенепременно надо провести в Лас-Вегасе никак не более получаса. Может, он какой-то особо везучий игрок, которому ничего не стоит загрести в столь короткое время миллион долларов при игре в рулетку, а может, – один из тех богатых американских евреев, с которыми отец встречается в самых разных городах страны, уговаривая их жертвовать Израилю произведения искусства, старинные книги или просто деньги?

Телефон потренькал тринадцать раз: это означало звонок за границу. Я отпустил клавишу.

Отец сообщал кому-то данные рейса.

– Под каким именем? – спросил мужской голос на другом конце провода.

– Вы меня и так узнаете.

– Имя! – настаивал собеседник. – Я не собираюсь бегать и искать вас по всему аэропорту. Я попрошу, чтобы вас вызвали по радио.

– Дженкинс, – бросил отец и, не прощаясь, оборвал разговор.

Через минуту он уже набирал очередной номер. Там долго никто не подходил к телефону…

– Общество по культурному обмену, – прозвучал наконец голос секретарши.

– Мистер Шапиро, – откликнулся отец. Сначала я даже не понял, то ли этот Шапиро – человек, с которым отец хочет поговорить, то ли он сам назвался одним из каких-то неведомых мне имен, наподобие Дженкинса.

В трубке раздался тоненький писк, потом кто-то произнес:

– Шапиро.

– Мы условились о встрече, – сказал отец.

Шапиро помолчал. Потом спросил:

– Вегас?

– Вегас, – подтвердил отец.

– А счастливое число?

– Шесть тысяч восемьсот двадцать семь.

– Вы думаете… – Шапиро замолчал, явно подбирая слова, – … что вам удастся дойти до этого числа?

– Надеюсь. Если не с первой попытки, так со второй. Никак не больше.

– Желаю удачи! – Шапиро попрощался и повесил трубку.

Всем, кто знает отца, прекрасно известно, что тот ни разу в жизни не купил ни одного лотерейного билета. О каком же «счастливом числе» они говорили? И тут я вспомнил, где видел это число. Конечно, в той надписи на загадочном слайде: «Агитатор; чертеж номер 1205 из 6827 листов».

Мне сразу полегчало. Если этот «агитатор» относился к теневой стороне отцовской деятельности, то, по крайней мере, тут все было в порядке. Именно так она всегда и выглядела, его жизнь, начиная с самых первых моих детских воспоминаний: с одной стороны, официальные приемы в честь того или иного деятеля культуры, открытия выставок, концерты для сбора пожертвований и кинофестивали, а с другой – вечное шушуканье по телефону, разъезды, наглухо запертые портфели и связки ключей от неизвестно где расположенных замков.

На протяжении вечера отец несколько раз вяло пытался завязать со мной разговор, но потом улегся на кровать с толстым иллюстрированным журналом в руках и сразу же задремал. Мать резала на кухне овощи для супа. Приготовив себе стакан какао, я сел за стол напротив нее.

– Ты сегодня не собираешься спать? – спросила она.

– Скоро пойду, – ответил я.

Мать отправилась стелить постель для тети Иды, а я продолжал размышлять о лжи, на которую она сегодня пошла ради меня, – насчет машины и того случая в туннеле Линкольна. Неужели угрозы неизвестного «попутчика», который вломился ко мне в машину в туннеле, каким-то образом связаны с тем, как она в последнее время проводит свои вечера?.. Из спальни доносился храп отца. Еще вчера я намеревался обо всем ему рассказать, но сегодняшнее поведение матери полностью исключало такую возможность.

Что ее заставило меня выгораживать? Скрывались ли за этим лишь благие намерения? Мне случалось видеть ее сердитой, грустной, усталой, взволнованной, я не раз бывал свидетелем того, как она сглаживает острые углы и представляет то или иное дело в удобном для нее свете, но никогда прежде мне не доводилось ловить ее на прямой лжи, как в последние дни. Где-то в уголке сознания мерцало точное определение ее нынешнего состояния. Пришлось основательно напрячься, чтобы поймать подходящее слово. Загнанная. Именно так. Она выглядела, как человек, загнанный в угол.

Я поставил стакан на стол, рядом с цветной брошюрой «Общества правильного питания», мельком припомнил их тест и снова удивился, что они сочли верным ответ типа «фрукт – сладкий». Но меня тут же отвлекла другая мысль. А что, если инцидент в туннеле Линкольна не был ошибкой? Что, если матери действительно что-то угрожает? Может быть, она и турпоездку выиграла не случайно и за этим стоит некий далеко идущий злодейский замысел, никоим образом не зависящий от правильности ее ответа на тест? Может быть, на нее готовится покушение – как раз во время путешествия на корабле, в открытом море, где ее никто не сможет защитить?

Был только один способ разрешить эти сомнения, и я отправился в гостиную, за спрятанным там желтым блокнотом. Запершись с ним в туалете, где мне никто не мог помешать, я стал вглядываться в отпечатавшиеся на чистом листе очертания букв. Лампочка в туалете была слабая – как ни напрягал глаза, прочесть ничего не удавалось. Я порылся на полке, под зеркалом, где стояли мамины косметические принадлежности, попробовал заштриховать страницу карандашом для ресниц, но в результате только безнадежно замазал первые пять слов. Попробовал помадой – тоже ничего не получилось. И тут на помощь пришла розовая пудра – припорошив ею страницу, я сумел почти без труда прочесть написанное.

Это было письмо, обращенное к кому-то, чье имя пропало под карандашом для ресниц. Чтобы на следующее утро все это не показалось каким-нибудь видением или бредом, я сбегал к себе в комнату за бумагой и карандашом. Вот отрывок, который удалось разобрать и записать. Он хранится у меня по сей день:

«…ты можешь отрицать сколько угодно, но я чувствую, что промежутки (…) становятся длиннее, а часы эти – случайные, краденые. Есть в тебе некое нетерпение – оно передается мне почти сразу: (…)ение возникающее из-за твоего нетерпения. Именно поэтому на меня нападает временами излишняя разговорчивость, смешливость, (…) вещей. Лишь бы не молчать, лишь бы избежать безвкусицы. И тогда, после мучительного марафона телефонных звонков по поводу очередной встречи, обескураженная самой встречей и обуреваемая чувством вины из-за Рони, который сидит дома и ждет, (…) я разражаюсь рыданиями. Тут-то ты и проявляешься в полной мере: ты держишь мою голову в своих теплых ладонях, смотришь в (…) глаза и прикасаешься ко мне так (…) умеешь только ты: нежно, понятливо, а главное – умно. Но это помогает только чуть-чуть, (…) мы оба вполне взрослые люди и понимаем, что происходит на самом деле: несмотря на все отрицания, попытки что-то скрыть, обещания и клятвы – ты наверняка уходишь. Это уже не первый раз, но именно теперь почему-то больнее всего, (…) есть в тебе нечто неуловимое – какой-то талант любви, благодаря которому ты становишься по-настоящему умным любовником, настолько чудесным и умным, что никого подобного тебе (…) нигде и никогда. (…) из твоей машины на темную улицу, я хотела побыстрее добежать домой. Я понимала, что должна быть сильной, должна быть внутренне готовой к дальнейшему развитию событий. „Прощай, мой умный любовник, – думала я в ритме шагов, – последний из умных любовников, уходящий безвозвратно…“»

Продолжения не было. То ли письмо осталось недописанным, то ли дописывалось уже в другом блокноте.

Сначала я страшно рассердился: из-за отца, который носится по всей Америке, чтобы заработать нам на жизнь, из-за дома, который вдруг стал казаться мне чужим и неуютным, да и из-за самого себя – ведь мне постоянно одиноко, она почти не бывает дома. Но гнев тут же схлынул, оставив после себя ощущение неожиданного открытия: я вдруг осознал, что мамина сущность не ограничивается лишь всем тем домашним, уютным, защищенным и теплым, которое я привык в ней видеть; я увидел в ней женщину, в чем-то сокровенном похожую на тех девчонок, что попадались мне ежедневно в библиотеке, где они сидели, низко склонившись над столом, а я, словно нечаянно, заглядывал им в декольте, на улицах, где они щеголяли в ультракоротких тугих мини-юбках, в автобусах, где садились рядом со мной, тщательно заботясь, как бы не коснуться меня бедром. Что-то вдруг сблизило мою маму с Деби, и с Линдой, которая была у меня до Деби, и с толстой соседской Лизой, и еще с кой-какими более или менее легкодоступными девчонками, с которыми приходилось иметь дело от случая к случаю.

Это открытие вызвало во мне леденящий страх, и одновременно – какое-то гадливое любопытство. Голова моя раскалывалась. Я быстро сунул блокнот на прежнее место, за ящики письменного стола, а переписанную страницу спрятал за шкафом под обоями – там, где они немного отстали от стены. Но, и забравшись в постель, я еще долго ворочался и никак не мог заснуть…

Утром вчерашние события и ощущения показались мне какими-то расплывчатыми, далекими. Отец все так же спал с журналом в руках, беспробудным сном человека, уставшего от постоянных разъездов. Мать снова возилась в подвале. Захватив из шкафа пряник и яблоко, я потихонечку смылся.

По дороге опять попалась на глаза брошюра «Общества правильного питания» – на сей раз, правда, в мусорном ведре, в гараже. Я достал ее оттуда, сложил пополам и сунул в карман. Интересно, показала она отцу страницу с текстом конкурсной загадки или ограничилась сообщением о выигрыше. Тут мне пришла в голову идея – предложить отцу купить еще один билет, чтобы сопровождать мать в предстоящем ей путешествии. Мысль о возможном покушении снова всплыла в памяти и больше не оставляла всю дорогу.

В библиотеке меня уже ждали. К счастью, то была не злобная миз Ярдли, а обладательница заплатанных джинсов, мисс Доггарти. Впрочем, сегодня она пришла в широкой юбке и улыбалась мне во весь рот. «Ну, что на этот раз?» – спросил я несколько грубовато.

Она наклонилась поближе, обдав меня облаком свежего утреннего аромата, и сказала таким дружелюбным тоном, как будто мы с ней старые друзья: «Слушай, тут есть одна книга, которую обязательно надо достать, ну, просто необходимо…» Из дальнейшего разговора выяснилось, что, несмотря на магистерскую степень по химии, полученную в Стэнфордском университете, работу по специальности ей найти трудно. Поэтому сейчас она временно занимается тем, что разыскивает статьи и другие печатные материалы для фирмы, предоставляющей подобные услуги научным учреждениям и отдельным ученым. И вот сегодня ей заказали какую-то книгу, а получить ее можно, только заполнив довольно сложный бланк и заверив его вдобавок тремя подписями. Тут же выяснилось, что мисс Доггарти ни о каком бланке, разумеется, не позаботилась, поэтому пришлось все оформлять самому. Миз Ярдли подписала не глядя – она с головой ушла в свежий номер Publishers Weekly Review, доставленный ей прямо в руки десять минут назад. В отделе безопасности тоже никаких проблем не возникло. Но третью подпись должен был поставить мистер Кэй.

Я поднялся на третий этаж и заглянул в полуоткрытую дверь. Мистер Кэй был, конечно, занят – погружен в чтение каких-то документов, да к тому же еще явно плохо себя чувствовал: воротник рубашки расстегнут, галстук распущен, темные круги под глазами, на лбу – мелкие капли пота. Я не посмел ему мешать, да и не хотелось после вчерашнего показаться чересчур надоедливым. Я бесшумно, на цыпочках, удалился.

Мисс Доггарти ждала меня в зале каталогов. Я объяснил ей, в чем загвоздка. «Его кабинет на третьем этаже. Вы подождите несколько минут, а потом загляните к нему сами…»

Что-то ее в этом смутило. Она закусила нижнюю губу.

– А сам ты хорошо его знаешь? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.

– Ну конечно! – воскликнул я. – Он будет рад помочь…

Но она уже передумала. Сложила бланк, поблагодарила, будто я сделал ей какое-то особое одолжение, и исчезла в читальном зале.

И все-таки было во всем этом что-то странное. А возможно, просто показалось, кто знает? В любом случае я решил за ней понаблюдать. Она сидела за столом в окружении кучи книг, и руки ее так и летали, распределяя закладки по нужным страницам. Но вся динамика внешности мисс Доггарти выдавала, что мысли ее блуждают где-то в другом месте. Тонкие губы то напрягались, то изгибались в улыбке, энергичное лицо светилось какой-то скрытой решимостью. Она показалась мне еще красивее, чем прежде.

Внезапно она поднялась и, подхватив стопку книг, пошла в направлении копировальной машины. Там была очередь. Мисс Доггарти немного постояла, потом положила книги на соседний стол и, стремительно развернувшись, быстро двинулась в сторону коридора, соединявшего читальный зал с книгохранилищем.

Я бросился за ней. Пройдя по коридору, открыл массивную дверь с табличкой «Книгохранилище. Посторонним вход воспрещен» и, завернув за угол, тут же увидел ее. Стоя ко мне спиной, она держала в руках что-то прямоугольное. Кусок картона. А может, конверт? В слабом свете, падавшем из другого конца коридора, трудно было разглядеть. Я напряженно ждал, пока она повернется ко мне лицом. Но тут она сделала что-то совершенно неожиданное. Слегка присев, прихватила руками края юбки и подняла ее выше бедер. Ее ноги еще хранили юную упругость, и в то же время была в них некая элегантная зрелая женственность. Скульптурно вылепленная попка просвечивала сквозь обтягивающие полупрозрачные трусики, напоминая о мраморных статуях в музее Метрополитен. Охваченный какой-то экстатической слабостью, я следил за каждым ее движением: вот она сует в трусики, спереди, тот самый твердый прямоугольный предмет, который прежде держала в руках; вот отпускает юбку, которая легко опадает вниз и плавно облегает поразившие мое воображение бедра; а вот теперь аккуратно оправляет юбку и возвращается к служебному входу, откуда вошла. Когда она проходила мимо моего укрытия, я замер на месте, затаив дыхание. Потом подождал чуть-чуть и вышел следом за ней.

Сдав книги на хранение, она собрала вещи и заторопилась к выходу. Охранник не спеша проверил содержимое ее сумки – нет ли там ворованных книг? На мгновение меня позабавила мысль – подойти к нему и шепнуть: «В трусах поищи, в трусах». Но то была лишь минутная шалость. В любом случае речь шла не о книге, а кроме того, библиотека прекрасно справлялась с такими проблемами и без моей помощи. Я вернулся к работе, но никак не мог сосредоточиться; подсмотренная сцена снова и снова разыгрывалась у меня перед глазами. Я пытался понять, что именно так меня возбудило: крохотные полупрозрачные трусики, ровный загар ее ног, завершающихся округлой мраморной белизной? А может быть, просто таинственная атмосфера самого книгохранилища, с его замшелым запахом и сумеречным освещением?

Я думал об украденном ею предмете. Что это могло быть? Вырванные страницы? Обложка книги? Но у нее не приняли бы на хранение книгу без обложки. А может, какой-нибудь документ? Но зачем прятать его в трусы? Какой документ мог угрожать ей такими уж серьезными неприятностями, если бы охранник его обнаружил?

Я вспомнил о ее нежелании иметь дело с мистером Кэем. Теперь это становилось еще подозрительней. Предмет, который она пронесла под юбкой, вполне мог оказаться ее персональной тайной (я вспомнил, понятное дело, о желтом блокноте матери). Тогда причина ее поспешного ухода, сразу после нашего разговора о подписи, могла быть связана и с мистером Кэем лично. Я подумал, не рассказать ли ему о мисс Доггарти и какова вероятность того, что он просто-напросто отмахнется от моего рассказа. Потом спросил себя, как случилось, что на протяжении семнадцати лет жизни у меня не возникало сомнений в том, что величайшие тайны мира связаны именно со мной, а вот за последнюю неделю довелось обнаружить так много чужих секретов.

В конце концов, как пишут в книгах, все решил случай. Рабочий день близился к концу, и все, кроме меня, были чем-то очень заняты. Необходимо было срочно подписать какие-то бумаги у мистера Кэя, и я вызвался это сделать. Постучав, я приоткрыл дверь, и он пригласил меня войти. В этот раз он выглядел несколько лучше. Хотя под глазами висели все те же темные мешки, но взгляд был оживлен, и глаза блестели.

– Завтра у меня будет для тебя ответ, – сообщил он, указывая мне на стул. Я положил перед ним бумаги и сел.

– Это не так уж важно, – попробовал я отвлечь его от истории с «агитатором», поскольку теперь уже понимал, что здесь замешана некая важная тайна, связанная с отцовской работой. – Наверняка какая-нибудь стиральная машина, ничего интересного…

– Я совсем в этом не уверен, – сказал он задумчиво. Похоже, мой слайд вызвал у Кэя реакцию посильнее обыкновенного желания объяснить мне смысл таинственного чертежа на нем. Я чувствовал, что нельзя уходить из кабинета, пока не выясню, что это за реакция и чем она вызвана.

– Сколько лет вы здесь, в Штатах? – спросил он вдруг, переходя на иврит.

– Шесть, – ответил я по-английски. – Раньше мы были в Южной Африке.

– По линии министерства иностранных дел? – упорно продолжал он на иврите.

– Что-то вроде того, – ответил я неохотно. Иврит считался моим родным языком лишь формально. На самом-то деле я его никогда не учил и конечно же никак не мог усвоить от матери: та блестяще владела румынским, французским и английским, но на иврите не была способна написать самую простенькую записку без отцовской помощи.

Мистер Кэй вынул из ящика стола прозрачную коробочку, достал из нее какую-то синюю таблетку, положил на язык и запил минеральной водой из стакана. Несколько минут мы сидели молча. Я все искал повод заполучить обратно слайд, не показывая при этом, до чего сильно я в нем заинтересован. Чтобы как-то прервать молчание, я стал рассказывать ему о конкурсной загадке.

Дослушав до конца, он задумался, обхватив лицо длинными, очень худыми пальцами. Потом произнес:

– Лимон – фрукт. Мед – пища. Кислое – не сладкое.

– Вы уверены?

Подумав еще с минуту, он твердо сказал: «Это единственное решение» – и встал, давая понять, что мне пора уходить. В дверях он пропустил меня вперед: «Я, пожалуй, пойду с тобой, а то, не ровен час, миссис Ярдли снова устроит тебе выволочку…» Он шел неровным тяжелым шагом – может быть, от боли, а может – от нетерпения. Я с трудом догнал его у входа в зал каталогов. Положив мне руку на плечо, он бросил в сторону миз Ярдли: «С ним все в порядке, он был у меня».

Но библиотеку и так уже закрывали, и миз Ярдли было все равно – она спешила домой. Я последовал за ней, не переставая удивляться, до чего легко мистер Кэй справился с загадкой. Больше всего поражала его уверенность: «Это единственное решение». И вдруг я понял, что нужно сделать. Почему раньше не приходило в голову ничего подобного?!

Я отправился прямиком на автовокзал. Там, достав из кармана брошюру «Общества правильного питания», я подошел к окошку справочного. Оказалось, что главная контора «Общества» находится в Ньюарке и автобус туда отходит каждые пятнадцать минут. Через полтора часа я уже достиг намеченной цели.

Контора размещалась в большом белом деревянном доме на набережной. Все окна были освещены. На клумбе перед домом красовалась на двух подпорках широченная вывеска: «Общество правильного питания и сохранения фигуры – офис и склад». Толкнув входную дверь, я снова подумал о мистере Кэе: теперь уже не было уверенности, что он правильно решил загадку; возможно, мы оба ошиблись в равной мере. Что ни говори, далеко не всякий фрукт сладок.