Текст книги "Полукровка"

Автор книги: Алла Гореликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Ран залез в коробку, достал три плоских блестящих пакета. Пайки, с удивлением узнала я. Почему-то это узнавание радости не принесло. Словно с этими пайками у меня связано какое-то неприятное воспоминание. Неприятное… все равно, я дорого бы отдала за него! Ладно. Когда-нибудь… не сейчас, я не отошла еще от полученной встряски… но когда-нибудь я рискну. Мы поели молча.

После еды Ран обратился ко мне со странной церемонностью в голосе:

– Зико Альо Мралла, я виноват перед тобой. Я судил о тебе лишь по происхождению и презирал тебя из-за твоих родителей. Я был не прав. Ты заслуживаешь уважения, я говорю это при свидетеле и при свидетеле прошу твоего прощения.

– А что с моими родителями? – вскинулась я. – С ними что-то не так? Почему ты из-за них презирал меня?

– Твой отец был врагом моего народа, а твоя мать пошла за ним, отвергнув семью и клан. Если ты не помнишь, я могу сказать тебе и клянусь в своей честности – ты гордилась ими. Признаю, я возмущался этим. Я был не прав. Пожалуйста, прости меня, Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки.

Я встала:

– Мира Ран Шфархов, я не держу на тебя зла. Правда, я не помню, что было между нами раньше. Но я надеюсь, что бы ни было, это не помешает нам стать друзьями?

– Я клянусь тебе в своей дружбе, Зико Альо Мралла, – четко, как и положено воину, произнес Ран.

– Я клянусь тебе в своей дружбе, Мира Ран Шфархов, – вслед за ним повторила я.

– Илья Степаныч, чем она занимается у вас в поселке?

– Да ничем, – пожал плечами Степаныч. – Живет, и все. Где может, там и помогает.

– Альо, хочешь пожить у меня? – предложил Ран. – В качестве боевого друга. Я научу тебя боевому единоборству «четыре когтя». Не думаю, что ты о нем хотя бы слышала, а без него обучение бойца не может считаться законченным.

Я посмотрела на Степаныча. Он пожал плечами.

– Я принимаю предложение с благодарностью, Мира Ран Шфархов, – ответила я. – Однако хотелось бы знать, что я смогу дать тебе взамен.

– Тебя это так беспокоит? – хмыкнул Ран. – Ну хорошо, тогда поможешь сожрать побыстрее эту груду, – он кивнул на коробки. – А то, знаешь, держать в доме такой запас, обременительно. Столько места занимает.

– Извини, если я тебя обидела, Мира Ран Шфархов, – тихо сказала я.

– Я списываю это на твою дырявую память, – фыркнул Ран. – Ты могла забыть, что расчеты между друзьями оскорбительны.

Так я осталась у Рана. Сам он не сказал мне, чем занимается в городе, а я не стала спрашивать. Ран в первый же вечер начал учить меня боевому единоборству «четыре когтя», без которого, по его словам, воин-ханн не считается обученным до конца.

Каждый день Ран уходит – на час, два, а то и четыре, по-разному. Уж не знаю, рассчитывает ли он время своих отлучек, но ни разу я не управилась с заданиями раньше его возвращения. Тренировки выматывают меня, выжимают досуха, выкручивают непривычные мышцы. Но я не отлыниваю. Я хочу научиться.

По вечерам к Рану приходит Вайо. В первый мой вечер в городе, застав нас за едой, маленькая темно-рыжая ханночка так ожгла меня взглядом, что я поняла сразу и отчетливо: мира между нами не будет. Но Ран только фыркнул презрительно, а потом представил нас друг другу, соблюдая полный церемониал. Меня – как боевого друга, а ее – как свою девушку. Как ни странно, этого оказалось достаточно. Вайо помогла нам переставить коробки так, чтобы огородить мне уголок с лежанкой из тех же коробок. Потом Ран выгнал меня на улицу. На полчасика.

Так и повелось. Мы с Вайо почти и не общаемся. Темнеет, она приходит, и Ран выгоняет меня на улицу прорабатывать очередное замысловатое движение. И я прорабатываю, посмеиваясь над сладострастным мявом, для которого и стены из корабельных переборок оказались не помехой.

Первый этап я прошла за семнадцать дней.

По этому поводу мы закатили небольшую пирушку на троих. Ран назвал меня способной ученицей, я его – хорошим учителем. Вайо, мурлыкнув, приняла сторону Рана. После чего мы сошлись на том, что почти круглосуточные занятия должны давать эффект независимо от степени способностей («ученика», – сказала я; «учителя», – сказал Ран; на этом мы дружно сочли за лучшее закрыть тему).

Мы славно посидели. И Ран не стал портить мне настроение, делясь дурными предчувствиями. Оставил их на утро.

А утром устроил первый спарринг.

Конечно, я растерялась, запуталась… в общем, опозорилась. Но Ран только фыркнул в ответ на мои самоуничижительные комментарии. Фыркнул и заявил:

– Время спаррингов приходит после второго этапа. Я просто хотел показать тебе, как это выглядит. Мне нравится, что ты не жалуешься. Первый этап самый быстрый, но физически очень тяжелый. Скажу честно, я временами ныл. Хотя у меня он занял тридцать восемь дней, так что сама прикинь, насколько мне было легче.

– Хочешь сказать, специально так гнал? – подначила его я. – Проверить меня на излом?

– Я боюсь не успеть, – серьезно ответил Ран. – Здесь перед нами целая жизнь без всякой спешки, но кончиться она может в любую минуту.

– Сколько ты даешь мне на второй этап? – спросила я.

– Семьдесят дней, как положено, – хмуро ответил Раи. – Второй этап – это техника. База. Залог успеха, если хочешь.

– Хорошо, – согласилась я. – Давай начнем.

И мы начали.

И продолжали, продолжали, продолжали. Техника… она мне ночами сниться стала, эта техника! Выжимает силы досуха… почему Ран сказал, что первый этап тяжелее? Сейчас мне хуже. Временами хочется не плакать даже, а выть… зато некогда думать о посторонних вещах, и это хорошо. Потому что к «посторонним вещам» мы с Раном отнесли разговоры о прошлом. Разговоры, за которые неведомые мне Повелители могут проучить так же, как за вопрос «кто я?», заданный Рану в первый день нашего здешнего знакомства.

Я знаю, кто я – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. А больше? Лучше об этом не задумываться. «Пусть прах из праха, пусть никто, пусть пыль под ногами, – шепчу я мысленно, прорабатывая очередной проход. – Пусть. Прах из праха, пыль под ногами, никто – ладно. Только не мешайте. Я должна пройти эти четыре этапа. Успеть. Научиться».

Я сдаю зачет за второй этап на шестьдесят третий день. Могла бы двумя днями раньше, но Ран запропал куда-то. Ушел «на часок»… мы с Вайо изволновались. Мы всю ночь сидим, прижавшись друг к другу, на его койке, пьем молоко (сливки давно кончились) и слушаем ночь. Ночи здесь тихие – любой свет стоит затрат, и беспомощные в темноте люди спят. Ран так и не появляется. Утром Вайо шепчет, чуть не плача:

– Мне идти надо…

Я накормила ее завтраком, проводила чуть-чуть. Обняла:

– Не волнуйся, Вайо. Рано волноваться.

Вернулась. И весь день прорабатывала обратные проходы.

«Два этапа – не четыре, – сказал как-то Ран. – После второго этапа ты не победишь бойца-ханна даже случайно. Но с кем угодно другим справишься. По крайней мере, здесь».

Он приходит глубокой ночью. Мы с Вайо спим, прямо сидя, и он ласково фыркает:

– Могли бы устроиться поудобнее!

– Тогда ты мог не разбудить нас. – Сонная Вайо сердито шипит. – Мы так тебя ждали, Ран.

– Дождались? Спите уж… девчонки.

Я убрела на свои коробки и вырубилась, и никакой мяв не разбудил бы меня. Но мява не случилось. Ран уложил Вайо на свою койку, а сам лег на полу. А утром сказал:

– Не приходи сегодня. А завтра… пожалуй, я сам за тобой зайду, если все обойдется.

– Что-то случилось? – испугалась Вайо.

– Нет. Но может. Пойдем, провожу тебя.

Вернувшись, Ран ехидно интересуется, готова ли я к зачету.

Я готова. Но все же спрашиваю сначала, чего он опасается и почему.

– Извини, Зико Альо Мралла, – отвечает Ран. – Между друзьями не должно быть недоговоренностей, но это не только моя тайна. И вот еще что, Альо. Если что случится со мной, не вздумай идти в ханнский лагерь. Там тебе не место. Оставайся здесь или возвращайся к Илье Степанычу.

Я выцелила ему в морду проходом «звездопад», он уклонился, ответил мне «весенней стремниной»… в общем, мы увлеклись, и к разговору этому Ран вернулся только вечером – после зачета, еще двух спаррингов и роскошного ужина. Мне не слишком нравятся его намеки на скорые неприятности, но все же он заставил меня пообещать, что не стану соваться голым носом в пекло.

– Если на то не будет воли Повелителей, – усмехаюсь я.

Ему не понравилась моя шутка. Совсем не понравилась. Он вздыбил шерсть и скрежетнул зубами, и глаза его сощурились в злобные щелочки. Он спросил:

– Ты хочешь прожить жизнь прахом под ногами Повелителей? Хочешь быть счастлива, исполняя их волю?

– Моя жизнь давно кончилась, – тихо ответила я. – Когда ты не помнишь себя – разве это жизнь? Ран, как ты думаешь, почему они не убили меня? Разве не лучше было бы умереть, чем жить никем?

– Я думаю, именно поэтому, – медленно, словно через силу, выговорил Ран. – Они наслаждаются нашим унижением.

– Откуда ты знаешь?

– Помню. Почему, думаешь, я не рассказываю тебе, как сюда попал? Мне не то что говорить, даже вспоминать об этом тошно. Тошно, стыдно… кажется, легче умереть, чем помнить! И как раз поэтому…

– И поэтому ты помнишь, – закончила я его мысль. – Ран, но тогда получается…

– Хватит, Альо! А то договоримся до беды. Разговоры не стоят риска.

Он прав, конечно. И разговоры, и мысли… риска стоят только дела. Я решительно выкидываю из головы рождающееся понимание.

Ночь проходит в кошмарах. Я то и дело просыпаюсь, ворочаюсь… и засыпаю вновь только для того, чтобы снова погрузиться в беспросветную жуть. И хотя поутру не могу вспомнить ни кусочка этих снов, ощущение липкой безнадежности, мешавшей сопротивляться ужасу ночью, остается. Я вскидываюсь от каждого шороха и словно жду чего-то. Сосредоточиться на занятиях не получается, голова пустая и тяжелая, мутная, а в мышцы словно накачали тягучий полурасплавленный металл, он застывает, горит миллионами острых иголочек, и тяжелеет, тяжелеет…

В конце концов Ран высмеял меня и предложил прогуляться.

Сколько я у него живу, в город не выходила ни разу. Не то чтобы он запретил мне или хоть намекнул… просто не хотелось. Но теперь я почему-то обрадовалась.

Мы шли вдоль ряда одинаковых домиков-кают, и Ран все больше хмурился.

– Тихо очень, – пояснил он, заметив мое недоумение. – Время самое шумное.

Навстречу нам вывернул из-за угла проповедник. Тот самый, что приходил в поселок. Вывернул, чуть не врезавшись в меня, покачнулся, отступил на шаг, став посреди прохода. Комбез продран на коленях, в волосах – пыль и трава. И разит застарелым потом.

– Ага! – обрадовался непонятно чему. – Ханны!

Мы остановились. В самом деле, не отпихивать же…

– Что такое? – с ледяной любезностью осведомился Ран.

– Ни-че-го! – проповедник тоненько хихикнул. – Убивай, чего уж.

– Чего ради? – спокойно спросил Ран.

– Все мы в воле Повелителей. Я не должен был бежать. Убивай, я готов.

– Я не готов, – буркнул Ран. – Иди своей дорогой, человек.

– Я остался один, – развел руками проповедник. – Ваши убили всех. Всю Охмурёжку. Куда мне идти…

– Куда хочешь, – огрызнулся Ран. – Я вашу Охмурёжку не трогал. Идем, Альо.

Он взял меня за руку, протиснулся мимо проповедника и ускорил шаг.

– Что за Охмурёжка? – спросила я.

– Пустырь на западной окраине. Собирается там шваль всякая. Травку жгут, балдеют. Отбросы. Туда им и дорога. Ладно, хоть понятно, почему тихо. Все попрятались.

– Мне страшно, Ран, – признаюсь я. – Будто… будто кто-то чужой смотрит сквозь меня!

Ран крепче стискивает мою руку:

– Не обращай внимания, Альо. Все равно ты с этим не справишься.

– С чем «с этим»? – возопила я. Ран фыркнул:

– Не ори. У тебя только два пути – перетерпеть или сойти с ума. В любом случае кричать незачем.

Он вдруг поворачивает в какой-то закоулок и выдает такой мяв, что у меня секунд на десять закладывает уши. Зов-требование первой срочности…

– Вайо? – спрашиваю я.

Мой вопрос остается без ответа. Зачем отвечать, когда сама Вайо выскочила к нам, прильнула к Рану и заплакала.

– Что случилось? Вайо?

– Я боюсь! Что-то страшное надвигается, я чувствую! Ран, я ночь не спала! Мне тяжело дышать!

– Собирайся. Мы выведем тебя из города.

– Зачем?

– Наши вырезали Охмурёжку. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь. Пойдешь в лагерь.

– А ты? Ран, а ты?!

– Ты слышала, что я сказал? Собирайся!

Тихо всхлипывая, Вайо нырнула обратно в дом. Ей не понадобилось много времени на сборы. Но за те минуты, что мы ее ждали, на нас опять выбрел проповедник. Он вцепился в Рана и заорал:

– Все мы в воле Повелителей! Слышишь, ты, зверина? Все! Почему ты не выполнил их волю? Почему ты не убиваешь меня? Если ханны убивают людей – ты тоже должен! Пока люди не начнут убивать вас!

Ран молча оттолкнул его. И как раз в этот момент в наш закоулок свернули еще двое. Один – худущий, блеклый до желтизны, бритый наголо. Тусклый весь какой-то, от глаз до свободной безрукавки поверх комбеза (так одеваются ремонтники в доках, вдруг вспоминаю я). И второй – его одежда мне незнакома (или, может, я ее не помню?); но… четкие, выверенные движения, жесткая линия губ… да и вообще… по совокупности примет, пришла мне в голову чужая чья-то фраза… так вот, по совокупности примет он может быть только военным. Причем скорее командиром, чем простым бойцом. В него-то и врезался проповедник.

– Что за развлечения? – рявкнул военный.

Ран не снизошел до ответа. Зато ответил проповедник, будь он неладен!

– Ханны убивали всю ночь, – пропел он, воздев к небу длинный палец. – Но теперь они не хотят убивать. Выходит, наша очередь? А, ханн? Выходит, Повелители уже перетасовали колоду? И пришла пора нам убивать вас?

Вайо выскочила к нам как ошпаренная. Она слышала, поняла я. Еще бы! Вопли этого психа наверняка слышны достаточно далеко, чтобы сюда сбежалась толпа людей. Сбежалась и начала нас убивать!

– Они убивали? – спросил военный. Да, командир, невпопад подумала я, и высокого ранга.

– Сходите на Охмурёжку, – истерически расхохотавшись, предложил проповедник. – Сходите. Полюбуйтесь. Рыжие бестии умеют резать беззащитных!

Следующий миг растягивается почти на вечность. Тощий выхватывает из-под безрукавки пистолет. Ран толкает Вайо вбок и прыгает, на лету выпуская когти. Да, рыжие бестии умеют убивать, отрешенно думаю я. Выстрел уходит в небо: нажимая курок, тощий, по сути, уже мертв. С разорванным животом не очень-то постреляешь. Военный кидается к пистолету, но Ран успевает первым. Крик и выстрел сливаются друг с другом и с собственным эхом. Ран хватает Вайо за руку, вопит:

– Ходу! Бегом!

И время сжимается снова.

– Быстро ты управился, – выдохнула я. И дернула следом со всей мочи.

Нам повезло. Мы выбрались из города живыми и невредимыми. В одном месте навстречу выплеснулась толпа – но после первого же выстрела на поражение замешкалась, и мы проскочили. Мне, правда, пришлось окорябать морду одному чересчур быстрому. Проход «степной ураган» – в полуразвороте на бегу. Не зря училась. Двух пострадавших людям хватило; они послали нам вслед пару проклятий, и только. Хорошо, что у них не оказалось оружия!

В другом месте, почти у последних домов, откуда уже видна степь, в нас швырнули топливную трубу. С крыши. И если бы улица тут не расширялась… Быстрая ханнская реакция выручает, когда есть куда отшатнуться. Здесь – есть. Мы шарахаемся вбок, и Ран хрипит:

– Быстрее!

Куда уж быстрее…

По счастью, бежать остается всего ничего…

Так думала я – и ошибалась. Вылетев из города в степь, Ран и не подумал притормозить. Мы побежали дальше по жухлой траве, еще быстрее, неподвластным ни одной расе, кроме ханнов, кошачьим скоком… воздух сух и холоден, бурая пыль взлетает из-под ног – нет, из-под лап! – и щекочет нос, и неправильное, нелепое ощущение дикости и свободы: чуточку стыдно, чуточку весело, и очень-очень странно. Так, наверное, почувствовал бы себя солидный, взрослый и степенный человек, вздумав влезть на дерево и покачаться на самой верхушке.

– Хорошо! – крикнула вдруг Вайо. – В городе и не замечаешь, что приходит время охоты!

– Ты не заметила? – наигранно изумился Ран. – В городе пришло время охоты на нас! Туда, – он свернул влево, и через пару минут мы съехали на дно небольшого овражка.

– Я ведь не то хотела сказать! – Вайо, кажется, даже обиделась. – Ты вдохни, ведь как дома!

– Вайо, – тихо сказал Ран, – не надо о доме. Я тебя прошу.

– Ты ведь не вернешься в город? – быстро спросила Вайо.

– Я похож на идиота? Мы проводим Альо к людям в поселок. Если ее там примут, я пойду с тобой к нашим.

– А если нет? Альо, а почему это ты идешь к людям?

– Потому что так надо, – оборвал подругу Ран. – Хватит болтать. Я знаю, что делаю. Отдохнули? Вперед.

– Ран, я помню дорогу, – сказала я. – Вам не обязательно идти со мной.

– Я посмотрю, как тебя встретят. Если плохо, пойдем в другое место. Девчонки, мы в боевых условиях. Захлопните пасти.

Ханны быстрее людей. А если разрешат себе опуститься на четыре лапы – намного быстрее. Путь до поселка занял у нас совсем немного времени. Когда из степи выросли холмики домов, мы встряхнулись и поднялись на ноги. Ран построжел, а мы с Вайо опасливо переглянулись. Но в поселке оказалось тихо и спокойно. Навстречу нам попался Саня Хохол, он поздоровался вполне дружелюбно и спросил, в гости я или вернулась.

– Как получится, – ответила я.

– Оставайся, – предложил подошедший следом за Саней Алан. – Зимой скучно. Мы все друг друга как облупленных знаем, так что свежее лицо придется кстати. Здравствуй, Мира Ран Шфархов.

– Здравствуй, Алан. Илья Степаныч где?

– У себя как будто был.

– Девчонки, подождите здесь. Мне поговорить надо.

– Хорошо, Ран, – прошептала Вайо.

Я видела, ей не по себе. Она глядела вслед Рану, ухватившись за мою руку в поисках опоры. Я хотела было успокоить ее, но тут подбежала Яся.

Она обняла меня. Она сказала:

– Альо, я так рада!

И я поняла, что хочу остаться.

9. Драконья чешуйка

Я легла спать.

Ничто не предвещало беды. Я просто легла спать, как привыкла уже, под навесом возле дома Алана, закопавшись в сено. Мы поболтали с Ясей, как всегда по вечерам, и я закрыла глаза, ожидая воспоминаний – после разговоров с Ясей я почти всегда что-нибудь вспоминаю. Пусть какую-нибудь мелочь, ничего не значащую картинку, фразу, обрывок разговора – но вспоминаю.

Ничто не предвещало беды…

Я просыпаюсь от страшного сна, так мне кажется. Меня держат, жесткие чужие ладони вцепились каменной хваткой в плечи, в руки. Кажется, Алан держит и Степаныч. Свет слепит меня, кто-то держит фару против глаз, а за светом кто-то кричит, тонко, пронзительно и страшно.

– Что случилось? – спрашиваю я. Собственный голос кажется чужим, какой-то сиплый, тусклый…

– Что случилось?! – заорал из-за фары Алик. – Смотри, что случилось, подстилка илловская! Любуйся!

Свет метнулся вбок, и оказалось, что стою я в Алановой спальне, и не то страшно, что не помню я, как сюда попала. А страшно – что кричит Яся, сидя на полу и цепляясь за стену белыми пальцами, и белая, из Алановой парадной формы перешитая рубаха висит на ней окровавленными лоскутами, и с каждой секундой все меньше на ней белого и все больше красного. А лица ее мне не видно, потому что смотрит она на Марика, свернувшегося клубочком – колени к животу – на своем матрасике у окна. На темном, промокшем насквозь матрасике.

Насмешливое, сытое, сладостное довольство снизошло на меня – и ушло, оставив понимание. Это сделала я. Я, прах из праха, благословлённая выбором Повелителя, глаза его глаз, когти его воли, я… Зико Альо Мралла, Три Звездочки, свободный капитан! НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ!!! Да, вкрадчиво шепнул голос Повелителя, и я вспомнила, как это было. Нет, не вспомнила, – всплыла картинка, словно увиденная чужими глазами. Картинка, густо приправленная восхитительным букетом человечьих эмоций – боль и отчаянье, ужас и гнев, понимание и протест, и понимание тщеты протеста, и безнадежность утраты… НЕТ!!! Да…

Узкая полоска приоткрытой двери сереет рассветом. Это правда? ЭТО – БЫЛО? Это правда, обреченно возражаю глупой надежде на чудо, правда, вот полосы света на полу, это свет от фары, и голос Яси, осипший, неузнаваемый, и другие голоса, деловитые, потерянные, злые людские голоса. Это правда, такая же правда, как то, что меня успели из спальни вывести, и сижу я сейчас на свернутой циновке в коридоре, а руки мои кто-то свел за спиной в мертвом захвате – Винт, кто ж еще, от него одного во всем поселке так пахнет изношенной проводкой. Это правда, и что теперь?..

Из спальни выскочила Анке с охапкой резко пахпущих кровью тряпок, притормозила, ожгла меня бешеным взглядом и тихо, неестественно тихо, и спокойно сказала:

– За такие дела в землю живьем закапывать, а с ней еще возятся, лечат ее, нелюдь поганую. – Она заморгала часто-часто, я необычайно четко видела ее лицо, блеклое и нахмуренное, она передернулась вдруг вся, заплакала – и медленно, загребая ногами, пошла к выходу; глаза зацепились за нее и не могут оторваться, а голову повернуть что-то мешает.

Смотри – забавно…

Правда, смешные эти прах из праха!

Кто-то – Алик, наверное, от рук так и несет нагретой фарой, – разжал мне зубы и влил в рот воды. Я попыталась проглотить, закашлялась, вода пошла в нос, мне пригнули голову к ногам и заколотили по спине… и, после мгновения удушья, я снова стала собой.

Наверное, у меня все-таки крепкие нервы. Я не завыла, не завизжала и даже не заплакала. Я сумела сдержаться. Может, потому, что после ощущения присутствия Повелителя сил во мне не осталось? Только тишина и опустошение… Степаныч делает что-то с моей головой, наверное, Анке об этом и говорила, а за ухом здорово дергает, и как я до сих пор не чувствовала… Я хотела спросить, что там, но спросить не получилось, зазвенело вдруг в ушах, громко, все громче и громче, я замотала головой…

…Холодная вода казалась даже противнее обычного, но я выпила и по-глупому обрадовалась, что выпила. Меня поставили на ноги и вывели на улицу. Уже светло, оказывается, час после рассвета, а то и больше. Холодный ветер пахнет жухлой травой и далеким снегом.

– Очухалась? – спросил Степаныч.

Я вдыхаю ветер и вслушиваюсь в тишину. Тишина немирная, злая – потому что вокруг стоят пахнущие кровью люди. Чужие. Эта ночь разделила нас, их и меня. Они смотрят на меня не так, как смотрели бы на своего, оскверненного преступлением. Нелюдь поганая, вспомнила я Анкину классификацию. Все они так считают. Ну, уж наполовину они точно правы.

– Очухалась, – согласилась я.

– Теперь прощенья запросишь? – выплюнул Дед. Он стоит почти напротив, и на темном лице ясно читается отвращение.

– Дед, ну ты что, в самом деле… – Степаныч сморщился, хотел, кажется, еще что-то сказать, но только махнул рукой.

– А ничего. – Дед сплюнул себе под ноги, сунул, сгорбившись, руки в карманы, и продолжил поспокойнее: – Ты, Илья Степаныч, у нас вроде судьи, так уж сложилось, и до сих пор ни у кого претензий не было, но сейчас не тот случай. Нелюдь она и есть нелюдь, чего с ней разбираться? Она тебе сегодня наплетет сто двадцать оправданий, а завтра невзначай брюхо вспорет.

– Верно! – крикнули вразнобой сразу несколько голосов. Я не прислушиваюсь, чьи. Эти люди сейчас в шоке, а у людей шок часто переходит в бешенство. У них защитная реакция такая. Мне, наверное, легче, чем любому из них: у меня в критических ситуациях эмоции притупляются, эмоции придут позже, задним числом, а сейчас, кажется, только и работает, что осознание фактом. Хотя что уж тут осознавать, зря я не ушла тогда, послушалась Алана, растаяла… от Ясиной доброты растаяла, а теперь…

– Тихо! Тихо, люди. – Степаныч поднял руку, и крики почти сразу сменились тишиной. – Не надо шуметь. И не надо опускаться до показательных казней. Я отведу ее в степь. А вы лучше помогите Алану. Ус, можно твой пистолет?

Одноглазый пилот протянул Степанычу оружие. Армейский восьмизарядник образца начала века, машинально отметила я.

– Слышь, Степаныч, не ходи один. Кто ее знает, кошку эту, еще взбесится.

– Я с ним пойду, – посунулся вперед Алик. – У меня не побесится.

– Пошли уж, что ли… – Степаныч легонько подтолкнул меня в спину.

Я смогла сделать один только шаг. Крошечный совсем, короткий шажок. Мне стало страшно, так страшно, что двинуться дальше оказалось просто невозможно. Ведь люди впереди – не люди вовсе, а загнавшая добычу стая хищников, и добыче – мне! – некуда бежать из почуявшего запах крови кольца. Шерсть моя вздыбилась, – для меня ли такая паника, мои предки сами были хищной стаей, сами загоняли добычу!

– Еще скалится, зверина!

– А Степаныч-то хорош, цацкается с ней!

Мое сознание выхватывало из тихого ропота отдельные фразы, но понимала ли я, о чем в них речь, не знаю. Разве можно понять, о чем рычит хищная стая?

– Зря вы, мужики, их отпускаете!

– Может, и зря, а порядок должен быть. Слово капитана, сама понимаешь…

– Не хочу я понимать! Мы не на корабле! Да я ей за Яську самолично! – Именно этот крик прорвал державшие людей в рамках шлюзы. И – не знаю, скольких из качнувшихся ко мне мстителей я покалечила бы в нерассуждающей ярости самозащиты, не знаю, но меня не уложили бы легко! – вот только во мне, в хранившей до сих пор мой рассудок оболочке из отрешенности и посторонних мыслей, тот же крик тоже стронул что-то, и я едва удержалась от горестного воя, такой виной и таким безнадежным отчаянием обернулись вдруг осевшие в памяти обрывки ночного кошмара. Да ведь я за Ясю любого бы в когти взяла! За Ясю… Яся одна была здесь по-настоящему добра ко мне, Яся и Алан…

Я подавила первый инстинктивный порыв – защищаться, пока не поздно. Это оказалось очень просто – стоило лишь закрыть глаза, чтобы не видеть поведенных яростью страшных рож, закрыть глаза и вспомнить Ясю. И сказать себе – эти люди любят Ясю, как и я. И она их всех любит.

Да, это оказалось просто, а на протесты инстинкта самосохранения времени не оказалось. И ничего больше от меня не зависело. Защитишься, пожалуй, когда тебя держат в десять рук. Что же касается разумных доводов… кто здесь может похвастать ясностью разума? Как говорил кто-то в прежней моей жизни – вспомнить бы, кто! – «потерявших просят не беспокоиться».

С этой глупой, неизвестно чьей фразой я и отключаюсь.

У тебя не получилось.

Вижу.

Не огорчайся. У тебя все впереди. Почему она не защищалась?

Это называется «мораль». Или, по-другому, «совесть».

Глупая вещь.

Верно. Пойдем, хватит на сегодня. А дальше? Дальше не будет ничего интересного. Сейчас я их успокою.

Зачем?

Эта особь еще нужна нам.

Брезгливое недоумение, отдавшееся пронзительной болью в глубине черепа, окончательно вышибает меня из сознательного состояния.

Да было ли это? Яся, страшные, не похожие на человечьи, лица моих знакомых и приятелей, равнодушные голоса в голове… голоса Повелителей…

Бурая пыль перед глазами, пыль щекочет вибриссы, и запах пыли перебивает всё… устойчивый, основательный, привычный запах… запах жизни, запах этого мира… этого? Почему – «этого»?

– Я не сплю? – на всякий случай спросила я.

– Какой уж тут сон, – непривычно тоскливым голосом отозвался присевший рядом Алик.

Какой уж тут сон, мысленно повторила я, разве в одном сне случается столько страшного? И так пакостно тоже бывает лишь наяву. И все же…

Какая-то неправильность грызет мозг. Почему Алик отводит глаза? Почему вокруг никого? И почему я живая? Я помню страх. Жуткий, вязкий, безумный страх, а потом – спокойная уверенность в собственной смерти.

– Алик, что было?..

Я спросила – и тут же вспомнила. Все. Почему же я жива? Чтобы пригодиться Повелителям?

Я попыталась встать, и крошечное движение отдалось такой болью, что я, не удержавшись, зашипела сквозь зубы. Разозлиться бы сейчас, наверняка сил бы прибавилось! Но так пусто на душе, что злости просто неоткуда взяться…

Алик, передернувшись весь, взял меня на руки. И пошел к степи, сначала медленно, а потом из-за энергоблока выскочил Степаныч, бросил резко:

– Ходу, Алик, ходу! – И дальше двигались быстро и молча, и надо бы держать голову неподвижно, но не получается, голова мотается, тошнит, противно и мерзко… противно от тошноты, а мерзко – от вернувшейся памяти.

Кажется, что день прошел, и длинный день. Но когда остановились, когда кончилась дурнотная тряска и я открыла глаза, оказалось – вовсе не день, а меньше часа даже. Небо совсем не изменилось. Сейчас, наверное, чуть больше полудня. Увидеть бы хоть раз еще настоящее солнце! Яркое, огненное, слепящее, бросающее протуберанцы в бархатную тьму, пронзенную звездами… я вспомнила вдруг так ярко, так пронзительно, что стало сладко и больно. Неужели я видела это?! Неужели я жила там, за этим непроницаемым небом, там, среди тьмы и звезд?! Я, прах из праха и пыль под ногами, – среди звезд?!

Алик сгрузил меня на землю, тяжело перевел дыхание и оглянулся.

– Все в порядке, – тихо сказал Степаныч. – Нам пока еще верят.

Алик отчетливо, не по-человечьи, фыркнул, оглядел внимательно весь горизонт и повернулся ко мне:

– Теперь-то хоть встанешь, кошка драная?

Вставать не хотелось. Не хотелось – что бы там ни говорили в поселке – ни оправдываться, ни прощенья вымаливать, валяясь в ногах, ни бунтовать. Моя вина. Не знаю, как и почему, но кровь на мне. Я не хочу верить в безграничную силу Повелителей, я не хочу признать себя безмозглым орудием чужой воли! И если я не смогла воспротивиться, это не смягчающее обстоятельство, а вовсе даже наоборот! Черт, уж чего я точно не хочу, пришла мрачная мысль, так это остаться особью, да еще и полезной в будущем. Мне захотелось умереть. Законное желание, подумала я. Главное, имеющее все шансы сбыться. Прямо сейчас. Я глубоко вздохнула, собираясь с силами. И встала. Ничего, на ногах держусь! Умереть стоя, вспомнилась еще одна слышанная где-то когда-то глупая фраза. Алик сделает это быстро, он рационален и не одобряет излишней жестокости. А хоть бы и медленно. Их право.

– Хороша, – хмыкнул Алик.

Степаныч достал пистолет и выстрелил. У моих ног образовалась неглубокая, метра на полтора, воронка, облако горячей пыли поднялось выше головы, закрыв мир бурой пеленой. Заряды у них что надо, невольно восхитилась я, отойдя от мига животного ужаса. Пелена редела медленно, силуэты моих судей едва обозначились, и я вдруг подумала, что они дали мне шанс. Я смогла бы удрать. Ну, или хоть попытаться. Может, они не станут меня догонять. Или Степаныч выстрелит вслед и промажет. Из жалости.

Только не нужна мне сейчас их жалость. Осела пыль, и оказалось, что пистолет Степаныч убрал. И глядит с неуместным веселым любопытством, словно не для суда и казни привели меня сюда, а так, для задушевного разговора. Нет, странные они, люди…

– Глянь-ка, стоит, – снова хмыкнул Алик. – Ну так что, Степаныч? Решили?

– А и ладно, – махнул рукой Степаныч. – Решили. Двум смертям не бывать, так? Вот и проверим.