Текст книги "К югу от мыса Ява"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

VIII

Нескончаемо и безымянно тянулись часы под голубым безоблачным небом, расцвеченным яростным сиянием тропического солнца, и по-прежнему шлюпка номер один с пыхтением ровно двигалась на юг, волоча за собой на буксире вторую. Обычный запас топлива для шлюпки рассчитан всего на сотню миль при работе двигателя на полную мощность. Но у Маккиннона хватило предусмотрительности взять с собой несколько дополнительных канистр с бензином, и у них достаточно топлива, чтобы даже при плохой погоде дойти до Лепара, острова, размерами примерно с остров Шеппи, расположенного немного к западу от выхода из Мэклсфилдского пролива. Файндхорн, с его пятнадцатилетним опытом плавания в этих местах за плечами, знал Лепар как свои пять пальцев и, что самое главное, знал, где там можно отыскать много бензина. Единственным неизвестным оставались японцы, которым было вполне по силам захватить остров. Однако принимая во внимание факт, что их сухопутные силы слишком широко разбросаны, возможность оккупации столь маленького клочка суши представлялась маловероятной. С большим же запасом бензина и пресной воды на борту можно было плыть куда угодно, хоть до Зондского пролива между Суматрой и Явой, – особенно в сезон северо-восточных пассатов.

Но пока пассатами и не пахло – не было даже легчайшего западного бриза. Воздух был абсолютно неподвижен и удушливо-горяч, а едва заметное его колебание от движения шлюпки казалось скорее пародией на прохладу и было хуже, чем просто ничего. Сверкающее солнце начало садиться, плавно опускаясь далеко на западе и оставаясь при этом палящим. Оба паруса Николсон приспособил под тенты, натянув кливер над носовой частью шлюпки, а привязанным к середине мачты люггером накрыв корму насколько хватило его длины. Но даже под таким прикрытием жара по-прежнему была гнетущей: ртутный столбец застыл где-то между восьмьюдесятью и девяноста градусами по Фаренгейту при относительной влажности более восьмидесяти пяти процентов. В любое время года в Ост-Индии температура воздуха редко падает ниже восьмидесяти. Нечего было и думать о ее уменьшении, как и надеяться найти хотя бы минутное облегчение в воде, температура которой ненамного отличалась от температуры воздуха. Так что пассажирам оставалось лишь вяло и апатично обмякнуть в тени импровизированного тента и, потея, молиться о заходе солнца.

Пассажиры…

Кроме самого Николсона, на борту насчитывалось семнадцать человек. Из них, с учетом войны и необходимых знаний по навигации, по-настоящему положиться можно было только на двоих: на высокого профессионала Маккиннона – хладнокровного, несгибаемого стоика, стоившего двоих; и Ван Эффена, еще одну «неизвестную величину», доказавшую, однако, свою решительность и эффективность в экстремальной ситуации. О Вэньере с уверенностью судить было сложно: всего-навсего юноша, он, возможно, и выдержит длительные тяготы и лишения, но покажет это только время. Уолтерс, все еще выглядевший больным и потрясенным, мог быть полезен лишь после окончательной поправки. Вот, пожалуй, и все.

Касательно же других… Второй стюард Гордон, тонколицый человек с водянистыми глазами – неизлечимо скрытная личность – отличался вороватостью. Сегодня он все время таинственным образом исчезал со всех вверявшихся ему постов, что просто бросалось в глаза. К тому же ни моряком, ни бойцом в общем смысле этого слова назвать его нельзя, как нельзя доверить и что-либо, не связанное с его личной постоянной безопасностью или выгодой. Ни мусульманский священник, ни странный, загадочный Фарнхольм, сидевший на одной банке и о чем-то таинственно перешептывавшиеся, тоже никак сегодня себя не проявили. На свете не было еще более благожелательного и порядочного человека, чем Уиллоуби, однако, вне машинного отделения и его любимых книг и несмотря на все его, скорее, патетическое желание быть полезным, не сыскать личности беспомощнее и нерешительнее милого второго механика. Капитан, рулевой Ивэнс, Фрейзер и молодой матрос Дженкинс были в слишком плачевном состоянии, чтобы требовать от них более чем символической помощи. Молодой солдат Алекс – чья фамилия, как узнал Николсон, была Синклер – как и всегда, беспокойно и беспрестанно переводил широко раскрытые глаза с одного сидевшего в лодке на другого и непрерывно вытирал ладони о брюки на бедрах, словно желая стереть с них какую-то нечисть. Оставались только три женщины и маленький Питер, да еще Сайрен со своими головорезами, от которых можно ожидать чего угодно. Перспективы, по большому счету, открывались безрадостные.

Единственным на обе шлюпки счастливым и беспечным человеком был маленький Питер Тэллон. Одетый лишь в коротенькие, цвета хаки шорты с лямками, он, казалось, не был подвержен влиянию жары или чего-либо еще, беззаботно покачиваясь на кормовых шкотах и грозя каждую секунду перевалиться за борт. Так как общность переживаемых событий порождает доверие, Питер перестал с опаской относиться ко всем членам команды, и только Николсон не удостоился пока его, хотя бы сдержанной, симпатии. Всякий раз, когда старший помощник, чье место у румпеля было ближе всех к Питеру, предлагал ребенку кусочек галеты или стакан разбавленного водой сладкого сгущенного молока, тот, робко улыбнувшись, наклонялся вперед и, схватив предложенное, вновь отстранялся, ел и пил, глядя на Николсона исподлобья с подозрением в прикрытых веками глазах. Если же старший помощник протягивал руку, чтобы потрепать его по плечу или взъерошить волосы, Питер стремительно бросался в объятия сидевшей по правому борту мисс Драхман, запуская одну пухлую ручку в ее блестящие черные волосы, что неизменно вызывало у девушки невольное «ой!», и одаривал Николсона пристальным суровым взглядом, пряча глаза за растопыренными пальцами левой руки. Подглядывание сквозь пальцы вообще было его любимым трюком, возможно, ребенку казалось, что это позволяет оставаться незамеченным. Радуясь шутовству Питера, Николсон на некоторое время забывал о войне и их почти безнадежном положении, но рано или поздно горечь реальности вгоняла его в отчаяние с все возрастающим страхом за дальнейшую судьбу мальчика, если он попадет в руки японцев.

А японцы настигнут их обязательно. Николсон не сомневался в этом, как и в том, что не сомневается в этом и капитан Файндхорн, несмотря на оптимистические разговоры о плавании к Лепару и Зондскому проливу. Японцы знали об их местоположении с точностью до нескольких миль и могли найти и уничтожить их, когда им вздумается. Единственной загадкой было то, почему они до сих пор не сделали этого. Интересно, подумал Николсон, а догадываются ли остальные, что часы их свободы и безопасности сочтены, что кошка только забавляется с мышкой? Но если они и догадывались, это никак не отражалось на их поведении и внешнем облике. Во многом беспомощные и бесполезные, находившиеся в шлюпке люди были страшной обузой для любого, надеявшегося вывести их из зоны риска, однако Николсон не мог не признать за ними одного неоспоримого достоинства: не беря в расчет Гордона и не оправившегося от шока Синклера, их моральный дух вызывал восхищение.

Без единой жалобы они с полной самоотдачей занимались укладкой одеял и провизии с максимальной компактностью, освобождая места для раненых, жертвуя собственным комфортом. Раненые же, подхватывая общее настроение, безропотно внимали наставлениям Николсона и занимали свои далеко не удобные ложа с веселой охотой. Две санитарки, при на удивление квалифицированной помощи генерала Фарнхольма, в течение почти двух часов корпели над пострадавшими и прекрасно справлялись со своими обязанностями. Никогда еще требования страховых компаний о том, что спасательные шлюпки должны быть обеспечены санитарными сумками и пакетами первой помощи со всем необходимым, не казались столь оправданным и не были столь удовлетворены: нашатырь, омнопон, сульфаниламидный порошок, кодеин, противоожоговые мази, бинт, марля, вата и прочие перевязочные материалы, – всего этого было предостаточно и в полной мере использовалось. Кроме того, у мисс Драхман был при себе собственный хирургический комплект, и с помощью боцмана, вырубившего из шлюпочных рыбин ножом и топориком отличные лубки, она за десять минут обработала и зафиксировала искалеченную руку капрала Фрейзера.

Мисс Плендерлейт была просто великолепна. Сложно подобрать другое слово. Она обладала поразительной способностью смягчать обстоятельства до утешительной обыденности и могла, казалось, всю свою жизнь провести в открытой шлюпке. Именно она закутывала раненых в одеяла, бережно устраивая их головы на спасательные ремни и терпеливо журя, словно непослушных детей, при малейших признаках неподчинения. Именно она взяла на себя миссию кормления пострадавших и внимательно наблюдала, чтобы они съедали все до последней крошки и выпивали до последней капли. Именно она забрала у Фарнхольма его кожаный саквояж, поставила возле своего места и, подобрав оставленный Маккинноном топорик, с решительным блеском в глазах информировала взбешенного генерала, что дни его пьянства позади и содержимое его чемоданчика отныне будет использоваться исключительно в медицинских целях, – после чего – невероятно! – извлекла из недр собственного вместительного саквояжа спицы и моток шерсти и принялась невозмутимо вязать. И, наконец, именно она сидела теперь с доской на коленях, разрезала аккуратными полукружиями хлеб и мясные консервы и вручала это вместе с леденцами и сгущенным молоком пытавшемуся скрыть улыбку Маккиннону, принужденному ею выполнять функции официанта. Внезапно голос мисс Плендерлейт возрос почти на октаву:

– Мистер Маккиннон! Что это вы, интересно, делаете? – Боцман опустился на колени рядом с мисс Плендерлейт, напряженно всматриваясь из-под парусного тента куда-то вдаль. Пожилая леди несколько раз повторила вопрос и, не получив ответа, с негодованием ткнула боцмана промеж ребер рукояткой ножа. На этот раз Маккиннон вздрогнул.

– Посмотрите, что вы натворили, неуклюжий растяпа! – воскликнула мисс Плендерлейт, показывая ножом на добрые полфунта мяса, бесформенной массой лежавшие на палубе.

– Простите, мисс Плендерлейт, простите. – Боцман поднялся, рассеянно смахивая куски солонины с брюк, и повернулся к Николсону. – Приближается самолет, сэр. Довольно, правда, медленно.

Николсон с внезапно сузившимися глазами приподнял тент и пристально взглянул на запад. Он заметил самолет почти сразу: тот летел на высоте примерно двух тысяч футов и не более чем в двух милях от шлюпок. Впередсмотрящий Уолтерс его не увидел, что неудивительно: самолет, казалось, возник прямо из солнца. Чуткие уши Маккиннона, должно быть, уловили отдаленный гул двигателя. Как это ему удалось, Николсон понять не мог. Сам он даже сейчас ничего не слышал.

Подавшись назад, Николсон посмотрел на капитана. Файндхорн лежал на боку – или в глубоком сне, или без сознания.

– Спустите парус, боцман, – быстро проговорил старший помощник. – Гордон, помогите ему. И поторопитесь. Четвертый помощник?

– Сэр? – Несмотря на бледность, Вэньер выглядел полным сил.

– Оружие. Каждому – по единице: себе, генералу, боцману, Ван Эффену, Уолтерсу и мне. – Он взглянул на Фарнхольма. – Здесь есть какой-то автоматический карабин, сэр. Вы знаете, как им пользоваться?

– Конечно! – Бледно-голубые глаза генерала уверенно сверкнули. Фарнхольм протянул руку и, взяв карабин, взвел затвор одним уверенным движением пальцев. Затем, положив оружие поперек колен, со свирепой надеждой посмотрел на приближавшийся самолет, – как старый боевой конь, почуявший запах сражения. И даже в этот хлопотный момент Николсон изумился, сколь решительная перемена произошла с генералом по сравнению с ранним днем: человека, радостно бросившегося в укрытие кладовой больше не существовало. Это было совершенно невероятно. Где-то глубоко в сознании Николсона, правда, с самого начала сидело смутное ощущение, что чересчур уж состоятелен Фарнхольм в своей несостоятельности, что в основе такого поведения лежит продуманный и тщательно скрываемый образчик. Но это было всего лишь ощущением. Как бы там ни было, искать сейчас объяснение было недосуг.

– Опустите оружие, – настойчиво проговорил Николсон. – Держите его незаметно. Остальным лечь на дно как можно ниже. – Старший помощник услышал протестующий плач Питера, которого положили ниц рядом с санитаркой, и умышленно прогнал все мысли о мальчике. Самолет – необычно выглядевший гидроплан незнакомого Николсону типа – по-прежнему направлявшийся прямо на них, был теперь на расстоянии полумили. Постоянно теряя высоту, он летел очень медленно: подобной конфигурации самолет явно не был предназначен для скоростного полета.

Гидроплан плавно кренился, собираясь описать вокруг шлюпок круг. Наблюдавший за ним в бинокль Николсон заметил мелькнувшую на фюзеляже эмблему Восходящего Солнца, когда самолет сместился сначала к югу, затем к востоку. Тяжелый, неуклюжий аппарат, подумал старший помощник, достаточно неплохой для проведения низкоскоростной воздушной разведки. Николсон вдруг вспомнил три истребителя, безразлично кружившие над головами, когда они покидали «Вирому», и тут же пришел к заключению, переросшему в абсолютную уверенность.

– Можете отложить оружие, – спокойно сказал он. – И подняться со дна шлюпки. Этому типу не нужны наши жизни. У японцев полно бомбардировщиков и истребителей, чтобы покончить с нами за несколько секунд. И если бы они ставили перед собой такую цель, то не прислали бы эту на ладан дышащую громадину, которую саму ничего не стоит уничтожить. Они бы прислали именно истребители и бомбардировщики.

– Я так в этом не уверен. – Фарнхольма не прельщал отказ от намерения взять японский самолет на прицел карабина. – Я не доверяю этим подлецам ни на йоту.

– И правильно делаете, – признал Николсон. – Однако я сомневаюсь, что у этого парня есть что-то, более опасное, чем пулемет. – Гидроплан продолжал описывать круги, по-прежнему держась на приличном расстоянии. – Похоже, мы нужны им, но обязательно живыми – хотя одному Богу известно, зачем. Пилот же, как говорят американцы, просто держит нас под колпаком. Чего я не могу понять, так это почему мы столь важны для них. Давайте полагаться на судьбу и немного подождем умирать.

– Я согласен со старшим помощником. – Ван Эффен уже убрал оружие. – Этот самолет действительно – как вы сказали? – просто следит за нами. Он не причинит нам вреда, генерал, будьте покойны.

– Может, так, а может, и нет. – Фарнхольм снял карабин с предохранителя. – Не вижу причин, по которым я не мог бы разок пальнуть по нему. Враг он, в конце концов, или нет? – Фарнхольм тяжело дышал. – Одна пуля в двигатель…

– Вы не сделаете этого, Фостер Фарнхольм. – Голос мисс Плендерлейт был холодным, резким и властным. – Вы ведете себя как безответственное дитя. Немедленно положите оружие. – Фарнхольм начал остывать под ее яростным взглядом. – Зачем ворошить осиное гнездо? Вы в него выстрелите, и он – я надеюсь, вы понимаете это – выйдет из себя и отправит половину из нас на небеса. К сожалению, нет никакой гарантии, что вас не окажется среди уцелевшей половины.

Николсон изо всех сил пытался сохранить невозмутимость. Он понятия не имел, сколько может продлиться плавание, пока же бурная антипатия между Фарнхольмом и мисс Плендерлейт обещала массу легкого развлечения: никто еще не слышал их говорящими в корректных тонах.

– Значит так, Констанция, – начал Фарнхольм язвительно-спокойным голосом. – Вы не имеете права…

– Я вам никакая не Констанция, – холодно отрубила она. – Сейчас же уберите оружие. Никто из нас не желает быть жертвой на алтаре вашей запоздалой доблести и совершенно неуместного сейчас боевого духа. – Одарив его спокойным ледяным взглядом, она подчеркнуто отвернулась. Вопрос был закрыт, а Фарнхольм – должным образом повержен.

– Вы и генерал – вы что, давно знакомы? – отважился спросить Николсон.

Она на секунду остановила свой испепеляющий взгляд на старшем помощнике, и он было подумал, что зашел слишком далеко. Но она поджала губы и кивнула:

– Довольно давно. А для меня – невыносимо давно. За много лет до войны у него в Сингапуре был свой полк, однако я сомневаюсь, видел ли он его в глаза. Он, считай, жил в Бенгальском клубе. Пьянствовал, конечно. Беспробудно.

– Клянусь небом, мадам! – вскричал Фарнхольм, устрашающе расширив глаза. – Будь вы мужчиной…

– Ах, да успокойтесь вы, – устало перебила она. – Когда вы постоянно твердите об этом, меня начинает подташнивать.

Фарнхольм пробурчал что-то под нос, но всеобщее внимание уже переключилось на самолет. Он по-прежнему кружил, неуклонно поднимаясь вверх, хотя это давалось ему с видимым трудом. На высоте приблизительно пяти тысяч футов гидроплан выровнялся и зашел на огромный круг четырех-пятимильного диаметра.

– Как вы думаете, зачем он это сделал? – спросил Файндхорн удивительно чистым и сильным при его ранении голосом. – Весьма любопытно, вы не находите, мистер Николсон?

Николсон улыбнулся ему.

– Я-то думал, вы спите, сэр. Как вы теперь себя чувствуете?

– Голодным и умирающим от жажды, Ах, благодарю вас, мисс Плендерлейт. – Он потянулся за кружкой, сморщился от внезапно пронзившей его боли и снова посмотрел на Николсона. – Вы не ответили на мой вопрос.

– Прошу прощения, сэр. Трудно сказать. Подозреваю, что он собирается познакомить нас со своими друзьями и решил скорректировать высоту, используя нас, возможно, в качестве маяка. Но это только предположение.

– Ваши предположения обладают печальным свойством оказываться чертовски правильными. – Файндхорн умолк и впился зубами в бутерброд с солониной. Прошло полчаса, и по-прежнему самолет-разведчик держался на том же почтительном расстоянии. Напряжение едва ли спало, но теперь по крайней мере стало очевидно, что у самолета относительно них нет прямых враждебных намерений.

Минуло еще полчаса, и кроваво-красное солнце быстро заскользило вертикально вниз, по направлению к кайме зеркально-гладкого моря, темнеющего у мглистого восточного горизонта. На западе море не было совершенно ровным – один или два крошечных островка, вкрапленные в сверкающую поверхность воды, выступали черными бугорками в мягких солнечных лучах. И слева от шлюпки, может быть, в четырех милях к зюйд-зюйд-весту, над безмятежной гладью начинал едва заметно вырастать еще один, приземистый и больший по размерам остров.

Вскоре после того, как показался этот клочок суши, самолет, теряя высоту, начал уходить на восток по длинной пологой дуге. Вэньер с надеждой посмотрел на Николсона.

– У нашего сторожевого пса отбой, сэр? Похоже, отправился домой, в теплую постель.

– Боюсь, что нет, четвертый. – Николсон кивнул в сторону исчезавшего самолета. – В этом направлении нет ничего, кроме моря на сотни миль, затем – Борнео, – а этот остров отнюдь не дом для нашего часового. Ставлю сто к одному, что он заметил своих. – Николсон взглянул на капитана. – Как вы считаете, сэр?

– Вероятно, вы снова правы, черт вас раздери. – Улыбка Файндхорна скрасила грубость его слов и, словно бы выполнив свою миссию, исчезла. Вскоре, когда самолет принял горизонтальное положение на высоте около тысячи футов и вновь стал заходить на круг, глаза капитана посуровели. – Вы угадали, мистер Николсон, – тихо проговорил он, тяжело изогнувшись на своем месте и глядя вперед. – Сколько бы миль вы отмерили до того острова?

– Две с половиной, сэр. Возможно, три.

– Скорее всего три. – Файндхорн повернулся к Уиллоуби и кивнул на двигатель. – Можете вы выжать еще сколько-нибудь из этой тарахтелки, второй?

– Еще узел, сэр, если повезет. – Уиллоуби положил руку на буксирный трос, тянувшийся к шлюпке Сайрена. – Или два, если обрезать это.

– Не искушайте меня, второй. Прибавьте еще, не жалея двигателя. – Он кивком головы подозвал Николсона, и тот, передав румпель Вэньеру, подошел. – Ваши соображения, Джонни?

– Касательно чего, сэр? Вида приближающегося судна или наших перспектив?

– И того, и другого.

– По поводу первого ничего сказать не могу – миноносец, эсминец, рыболовное судно, – все что угодно. Относительно же второго – что ж, теперь ясно: им нужны мы, а не наша кровь, – скривился Николсон. – Кровь будет потом. Пока же они возьмут нас в плен – со старой доброй пыткой молодым быстрорастущим бамбуком, вырыванием зубов и ногтей, водными процедурами, навозными ямами и прочими тонкостями. – Рот Николсона превратился в белую щель, глаза неотрывно смотрели на игравших на корме и смеющихся в полной беззаботности мисс Драхман и Питера. Файндхорн проследил за его взглядом и медленно кивнул:

– Мне тоже больно смотреть на этих двоих. По-моему, им здорово вместе. – Он задумчиво потер поросший седой щетиной подбородок. – Представляете, какая будет пробка, пройдись она по Пикадилли?

Николсон улыбнулся в ответ и посерьезнел:

– Проклятые скоты. Вся эта японская братия. Господи, неужели все так просто и закончится?

Файндхорн медленно кивнул.

– Может быть… м-м… отсрочим наше пленение? Пусть пыточные тиски поржавеют еще немного? Эта идея имеет свои привлекательные стороны, Джонни. – Немного помолчав, он добавил: – По-моему, я что-то вижу.

Николсон тут же поднес к глазам бинокль и заметил на горизонте силуэт судна, мерцавший в лучах садившегося солнца. Он передал бинокль Фарнхольму, плотно прижавшему его к глазам и вскоре возвратившему обратно старшему помощнику.

– Кажется, Фортуна оставила нас окончательно, правда? – нарушил молчание капитан. – Будьте добры, проинформируйте людей. Мне не перекричать этот чертов двигатель.

Николсон кивнул и обернулся.

– Прошу прощения, но… в общем, боюсь, нас ждут неприятности. Японская подводная лодка нагоняет нас так, будто мы стоим на месте. Появись она на пятнадцать минут позже, мы бы успели дойти до того островка. – Николсон кивнул в юго-западном направлении. – Судя по всему, она настигнет нас на полпути.

– И что же, вы думаете, случится потом? – Голос мисс Плендерлейт был спокоен, почти безразличен.

– Капитан Файндхорн полагает – и я с ним согласен, – что нас, вероятно, попытаются захватить в плен. – Николсон криво улыбнулся. – Единственное, что я могу сказать вам прямо сейчас, мисс Плендерлейт: пленения мы постараемся избежать. Но это будет трудно.

– Это будет невозможно, – холодно сказал Ван Эффен со своего места на носу. – Это подводная лодка, дружище. Что такое наши хлопушки против ее герметичного корпуса? Пули просто отскочат от него, как орехи.

– Вы предлагаете «сдаться? – Николсон понимал логику слов Ван Эффена и знал, что страх голландцу чужд, – и все-таки он чувствовал смутное разочарование.

– Обыкновенное самоубийство – вот что вы предлагаете. – Ван Эффен постукивал ребром ладони по планширу. – Мы всегда сможем изыскать возможность бежать позднее.

– Вы, очевидно, не знаете японцев, – устало проговорил Николсон. – Это единственный и последний шанс, который нам предоставляется.

– А я говорю, вы несете чушь! – Каждая черточка лица голландца излучала теперь неприязнь. – Давайте решим вопрос голосованием. – Он оглядел сидевших в шлюпке. – Кто из вас предпочитает…

– Заткнитесь и не будьте кретином! – грубо сказал Николсон. – Мы не на политическом митинге, Ван Эффен. Мы на борту судна британского торгового флота, которое управляется не исполнительным комитетом, а исключительно своим капитаном. Капитан Файндхорн сказал, что мы окажем сопротивление, – значит, так оно и будет.

– Капитан твердо это решил?

– Абсолютно.

– Примите мои извинения, – с легким кивком проговорил Ван Эффен. – Я уважаю и подчиняюсь власти капитана.

– Благодарю вас. – С ощущением странного дискомфорта Николсон перевел взгляд на подводную лодку. Теперь, на удалении менее одной мили, она ясно виднелась основными своими частями. Гидроплан по-прежнему кружил над головой. Николсон посмотрел на него и нахмурился.

– Лучше бы он отправлялся домой, – пробормотал он.

– Он лишь все усложняет, – согласился Файндхорн. – Время бежит, Джонни. Через пять минут лодка будет здесь.

Николсон рассеянно кивнул.

– Нам прежде такая встречалась, сэр?

– Скорее всего, да, – медленно проговорил Файндхорн.

– Конечно, встречалась. – Николсон теперь был абсолютно убежден. – Легкая пушка на корме, пулемет на капитанском мостике и крупнокалиберное орудие в носовой части – трех и семь десятых – или четырехдюймовое – я точно не помню. Если они решат взять нас на абордаж, нам придется пройти борт о борт с их корпусом – возможно, прямо под боевой рубкой. Ни одна из пушек там нас не достанет. – Он покусал губу и всмотрелся вперед. – Через двадцать минут станет темнеть – ко времени же, когда лодка подойдет к нам, до острова останется не более полумили. Шанс, конечно, чертовски призрачный, но все-таки… – Он снова поднял бинокль и, посмотрев на подводную лодку, покачал головой. – Да, мне следовало помнить: эта четырехдюймовка оснащена бронированным щитом для орудийного расчета. Щит, наверное, складной или откидной. – Он прервался, забарабанив пальцами по краю планшира, и рассеянно взглянул на капитана. – Довольно сбивчиво звучит, сэр?

– Не обращайте внимания, Джонни. – Файндхорн снова говорил с трудом. – Боюсь, моя голова не слишком ясна для подобного рода вещей. Если у вас есть какая-то идея…

– Есть. Безумная, но может сработать. – Николсон быстро объяснил ее капитану и поманил Вэньера. – Вы ведь не курите, Вэньер, правда?

– Нет, сэр. – Четвертый помощник смотрел на Николсона как на сумасшедшего.

– С сегодняшнего дня начинаете. – Николсон порылся в кармане и выудил оттуда плоскую пачку «Венсона и Хеджеса» и коробок спичек. Отдав все это Вэньеру, он быстро снабдил его инструкциями. – Прямо с бушприта, сразу за Ван Эффеном. И не забудьте, все зависит от вас. Генерал? Можно вас на секунду?

Фарнхольм удивленно поднял глаза и, перешагнув через две банки, сел рядом. Николсон секунду или две молча глядел на него, затем серьезным тоном спросил:

– Вы действительно умеете обращаться с автоматическим карабином, генерал?

– Господи всемогущий, приятель, конечно! – фыркнул Фарнхольм. – Я практически изобрел эту чертову штуковину.

– Насколько вы метки? – не отступался Николсон.

– Я – Бизли, – коротко ответил Фарнхольм. – Чемпион. Что еще, мистер Николсон?

– Бизли? – Брови Николсона изумленно поползли вверх.

– Королевский стрелок. – Голос Фарнхольма стал совершенно иным, чем ранее, – таким же спокойным, как у Николсона. – Бросьте консервную банку за борт, дайте ей отойти на сотню футов, и я продемонстрирую вам. Я в два счета превращу ее в решето. – Тон генерала не оставлял сомнений в его правдивости.

– Никаких демонстраций, – торопливо проговорил Николсон. – Только этого нам сейчас не хватало. Японцы должны быть уверены, что у нас нет даже хлопушки. Так вот, что мне от вас потребуется…

Указания старшего помощника были коротки и сжаты, равно как и касающиеся действий остальной части пассажиров.

Небо на западе по-прежнему сияло гаммой красного, оранжевого и золотого оттенков. Полосатые облака на горизонте купались в последних лучах солнца, которое, окончательно скрывшись, – о чем возвестил посеревший восток, – освободило место несшейся где-то над морем тропической ночи. Черная, мрачная и угрожающая в собиравшихся сумерках подводная лодка под углом подходила к шлюпке со стороны правого борта, светясь в начавшей фосфоресцировать воде. Дизели лодки постепенно успокоились до приглушенного бормотания, черная зловещая пасть тяжелого носового орудия покачивалась и медленно смещалась назад, пока судно приспосабливалось к движению маленькой шлюпки. Вскоре из боевой рубки подводной лодки раздалась резкая непонятная команда. Маккиннон по знаку Николсона заглушил двигатель, и огромный железный корпус лодки со скрежетом прошелся вдоль борта шлюпки.

Николсон, вытянув шею, окинул быстрым взглядом палубу и боевую рубку судна. Большое носовое орудие было повернуто в сторону шлюпки, но ствол смотрел поверх их голов – как и предполагал старший помощник, у пушки был ограниченный угол склонения. Легкая кормовая пушка, однако, была точно наведена на самую середину шлюпки, что говорило о частичной ошибочности расчета Николсона. Дела это, тем не менее, не меняло – им в любом случае пришлось бы рисковать. В боевой рубке находились три человека, двое из них были вооружены – офицер – пистолетом, а матрос – чем-то похожим на пистолет-пулемет. У подножия рубки стояли еще пять или шесть матросов и только один из них – с оружием. В качестве приемной группы они выглядели довольно устрашающе, однако Николсон ожидал худшего. Он полагал, что предпринятое шлюпкой в последний момент резкое изменение курса, выведшее их прямо к левому борту подводной лодки, под покров застилавшего восток мрака – может быть понято японцами как паническая попытка к бегству, захлебнувшаяся в собственной тщетности. Капитан подводной лодки наверняка был уверен, что шлюпка не представляет собой никакой угрозы и что действовал он со всеми возможными предосторожностями, дабы в случае чего подавить жалкое сопротивление.

Три судна – подводная лодка и две шлюпки – все еще двигались со скоростью примерно два узла, когда с палубы лодки, извиваясь, упала веревка. Вэньер автоматически поднял конец и, обернувшись, посмотрел на Николсона.

– Игра окончена, четвертый, – с мрачной покорностью проговорил Николсон. – С кулаками и парой ножей против этой шайки не попрешь.

– Весьма, весьма благоразумно. – Офицер высунулся из боевой рубки, сложив на груди руки со стволом пистолета на сгибе локтя. С самодовольной ухмылкой, обнажавшей белизну зубов на покрытом мраком лице, он любовался собой и своим английским. – Сопротивление было бы обременительно для всех нас, не так ли?

– Убирайтесь к черту! – буркнул Николсон.

– Какая неучтивость. Типичный англосакский недостаток воспитанности. – Офицер печально покачал головой, смакуя происходящее. Внезапно он выпрямился и взглянул на Николсона поверх ствола пистолета. – Будьте осмотрительны! – Его голос прозвучал словно щелчок кнута.

Николсон медленно и равнодушно вытащил сигарету из протянутой Уиллоуби пачки, так же неторопливо зажег спичку, дал прикурить себе и второму механику и движением пальцев отправил спичку за борт.

– Ах! Ну конечно! – раздался отвратительный смешок офицера. – Пресловутая английская флегматичность! Даже когда зубы стучат от страха, необходимо поддерживать репутацию, особенно перед лицом команды. И еще один! – Чиркнувшая на бушприте спичка бликами осветила склоненную голову Вэньера с зажатой между губами сигаретой. – Клянусь всеми святыми, это действительно патетично. – Тон его резко изменился: – Но довольно… этих дурацких выходок. Немедленно на борт. Все без исключения. – Он ткнул пистолетом в сторону Николсона. – Вы первый.