Текст книги "К югу от мыса Ява"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Очень рад вас видеть, мистер Николсон, – прозвучал слабый и отрешенный голос Ван Эффена. – Малыш не пострадал. Пожалуйста, заберите его у меня. – Николсон едва успел подхватить Питера, прежде чем голландец покачнулся и рухнул в полный рост, лицом вниз, в бурлящую воду.

XIII

Сырая, курящаяся тропическая духота обступила их со всех сторон. Сквозь крошечные просветы меж раскидистых ветвей обвитых лианами деревьев они видели куски унылых серых туч, поглотивших солнце еще два дня назад. Проникавший сквозь густую растительность скудный свет был неестественного оттенка, зловещего и не предвещающего ничего хорошего, как и гнетущие зеленые стены джунглей с миазматическими пенистыми болотами, тянувшимися по сторонам тропы, хотя именовать ее так можно было лишь с известной натяжкой. Какое-то время она оставалась утрамбованной и ровной, затем вдруг резко и таинственным образом исчезала, огибая гигантский древесный ствол и сбегала к притаившемуся за ним болоту.

Николсон и Вэньер, уже по пояс облепленные зловонной гнилостной слизью, постепенно постигали науку прохождения джунглей, обнаружив, что вокруг топей всегда существует еще одна тропа, и стоит сделать достаточный крюк, как они на нее наткнутся. Однако на это уходило много времени, и не раз они шли напролом сквозь болота, пока не достигали твердой почвы на другой их стороне. Стерев, по возможности, вонючую грязь и сбросив отвратительных серых пиявок, они спешили дальше, стараясь как можно быстрее обходить массивные деревья в тусклом, хмуром свете тропической чаши и не обращать внимания на жутковатый шелест листвы и скрип стволов.

Николсон был моряком до мозга костей – он неуверенно чувствовал себя дома, на земле, еще менее уверенно – теперь, в джунглях. Будь у него выбор, он бы не решился на это путешествие по тропическому лесу. Но выбора у него не было, никакого совсем, и этот факт всплыл с жесткой очевидностью, как только первый хмурый рассвет позволил оглядеться и оценить место, куда их выбросил прибой, и состояние шлюпки.

Они находились где-то на яванском берегу Зондского пролива, в глубокой бухте между двумя мысами, отстоявшими друг от друга мили на две с половиной, на узкой полосе усыпанного галькой пляжа с вплотную подходившими к нему густыми, выглядевшими непроницаемыми джунглями, кое-где почти достигавшими воды и взбегавшими вверх, полностью покрывая склоны низких холмов на юге. Берега бухты были абсолютно лишены каких бы то ни было признаков обитания людей, – так что их небольшой отряд, расположившийся под жалким прикрытием купы пальм, да выброшенная на берег перевернутая шлюпка казались единственными знаками цивилизации.

На шлюпку было жалко смотреть. Огромная дыра растянулась от киля до бокового леера. Сам киль был разбит и оторван, и шлюпку можно было смело списывать со счетов. Для них оставались лишь джунгли, ко встрече с которыми они были совершенно не готовы.

Капитан Файндхорн, несмотря на всю свою стойкость, по-прежнему был очень плох и не мог пройти самостоятельно и дюжины шагов. Ван Эффен также очень ослаб и мучился от нестерпимой боли, возвращавшейся с регулярными интервалами. Пока Николсон с Маккинноном освобождали его искалеченную ногу от вцепившегося, когда он нес ребенка на берег, моллюска, он едва не захлебнулся в воде, и это, вместе со шрапнельным ранением в бедро, полученным ранее, и трещиной в черепе от пущенной Фарнхольмом бутылки, похоже, перевесило сопротивляемость его организма. У Уолтерса и Ивэнса от занесенной в раны инфекции сильно распухли руки, а Маккиннон, хотя и не чувствовал особой боли, начал прихрамывать на немевшую ногу. Уиллоуби неуклонно слабел, абсолютно беспомощный Гордон – тоже, а Сайрен и его люди явно не собирались помогать никому.

Оставался лишь четвертый помощник, да сам Николсон, понимавший, что сделать что-либо для остальных они не в состоянии, по крайней мере, сейчас. О попытке починить шлюпку не могло быть и речи, думать же о постройке новой лодки или плота было просто смешно. Они оказались на суше, на ней им и оставаться. Однако на берегу им пришлось бы голодать – Николсон не питал иллюзий относительно того, чтобы какое-то время продержаться за счет пищи, которую можно наскрести с деревьев, кустарников, на и под землей.

Еда, убежище, лекарства и бинты, – вот в чем они крайне нуждались, и чего у них не было. Им ничего не оставалось, кроме как отправиться за помощью. Где и как далеко они могли ее отыскать, оставалось только гадать. Николсон знал, что северо-западная часть Явы довольно густо населена, и помнил, что где-то в глубине острова находятся два более или менее крупных города, но слишком далеко в глубине – и лучше попытать счастья в прибрежных рыбацких деревнях. Но и в них они легко могли натолкнуться на враждебность или встретить японцев, которые на гористой, покрытой джунглями Яве, скорее всего, ограничились захватом прибрежных районов. Николсон, тем не менее, понимал, что необходимо действовать, и побочный риск, как бы велик он ни был, придется просто проигнорировать. Не прошло и часа после рассвета, как Николсон достал «кольт» 45-го калибра – единственное уцелевшее оружие, не считая автоматического карабина генерала, оставленного Маккиннону – и двинулся в джунгли, взяв с собой Вэньера.

Не пройдя и двадцати ярдов в сторону видневшейся опушки леса, они вышли на хорошо утоптанную тропу, петлявшую с северо-востока на юго-запад между лесом и морем, и, не сговариваясь, повернули на юго-запад. Только преодолев определенное расстояние, Николсон осознал, почему они так поступили: по большому счету, именно юг олицетворял собою абсолютную свободу и спасение. Слева – менее чем в полумиле от того места, где их выбросил прибой, пляж уходил на запад и северо-запад, к нижнему мысу залива. Сама же тропа пересекала основание мыса и, минуя заросли кустарника и буша, углублялась в лес.

Через девятнадцать минут и три мили пути Николсон сделал остановку. Они как раз пробились сквозь водянистое болото, доходившее почти до подмышек, и совершенно выдохлись от гнетущей жары, изматывающей влажности и пота, заливавшего глаза.

Оказавшись наконец на клочке твердой почвы, Николсон сел, прислонившись спиной к толстому древесному стволу. Тыльной стороной руки с зажатым в ней пистолетом он стер со лба грязь и посмотрел на Вэньера, растянувшегося рядом в полный рост и тяжело дышавшего.

– Веселенькая прогулка, а? Готов спорить, вы никак не рассчитывали, что ваша лицензия помощника капитана станет билетом в джунгли. – Он почти неосознанно говорил очень тихо, казалось, слыша враждебное дыхание джунглей.

– Довольно жутковато, правда, сэр? – Вэньер пошевелился, сдавленно застонав от ноющей боли в мышцах, и попытался улыбнуться. – Все эти порхающие по деревьям тарзаны в фильмах создают абсолютно неверное представление о том, что такое пробираться по джунглям. Эта чертова тропа просто нескончаема. Вы не полагаете, что мы ходим кругами, сэр?

– Нет, но весьма к этому близок, – признался Николсон. – Мы с равной вероятностью можем идти на север, юг или запад, но не думаю. Полагаю, тропа снова выйдет к морю.

– Надеюсь, вы правы. – Вэньер был мрачен, но не подавлен. Глядя на его худое загорелое лицо с резко выдававшимися теперь скулами и решительной складкой покрытых волдырями губ, Николсон подумал, что испытания последних дней сделали из робкого, неуверенного юноши – окрепшего, целеустремленного молодого человека.

Минута, может быть, две прошли в полной тишине, прерываемой лишь их выравнивающимся дыханием и звуком капавшей в листве воды. Николсон вдруг резко напрягся и предупреждающе коснулся руки Вэньера. Но Вэньер тоже услышал эти возникшие звуки и, подобрав ноги, бесшумно поднимался. В ожидании они оба укрылись за стволом дерева.

Гул голосов и глухой шелест шагов по мягкому настилу джунглей приближались, хотя путники все еще были невидимы за изгибом тропы. И, скорее всего, до последнего момента их так и не удастся как следует рассмотреть, подумал Николсон. Он быстро огляделся в поисках лучшего укрытия, но древесный ствол по-прежнему казался самой надежной защитой – за ним они и останутся. Подходившие люди – судя по звуку шагов их было двое – могли оказаться японцами. Даже заглушённый рубашкой щелчок предохранителя «кольта» был громогласен. Еще месяц назад Николсон поморщился бы от самой мысли о стрельбе из засады по ничего не подозревающим людям, еще месяц назад…

Путники показались из-за поворота тропы внезапно. Три человека, а не два, и определенно не японцы, понял Николсон с облегчением и смутным удивлением: подсознательно он ожидал, уж если не японцев, то суматранцев в едва прикрывающей наготу одежде и с копьями в руках, – двое же из появившихся были одеты в хлопчатобумажные брюки и выцветшие синие рубашки. И совсем ничего не оставила от его предположений винтовка в руках у старшего по возрасту. Однако это никак не повлияло на твердость руки с зажатым «кольтом». Дождавшись, пока они приблизятся, старший помощник шагнул из-за дерева на середину тропы, неподвижно уставя ствол пистолета в грудь человека с винтовкой.

Последний был быстр. Тотчас остановившись и блеснув на Николсона карими глазами из-под надвинутой на лоб соломенной шляпы, он быстро поднял длинное рыло винтовки, одновременно возводя курок. Но молодой человек рядом с ним оказался проворнее. Он с силой отвел ствол винтовки почти вертикально вверх и, в ответ на написанные на лице старшего гнев и изумление, резко произнес несколько слов. Тот тяжело кивнул, отвернулся и уткнул винтовку прикладом в землю. Затем что-то проворчал в ответ, и молодой человек, кивнув, неприязненно воззрился на Николсона, обратив к нему бесстрастное лицо.

– Begrijp u Nederlands?

– По-голландски? К сожалению, не понимаю. – Николсон озадаченно повел плечами и коротко посмотрел на Вэньера. – Заберите у него винтовку, четвертый. Сбоку.

– Английский? Вы говорите по-английски? – Речь молодого человека была медленной и запинающейся. Он с подозрением, но без прежней неприязни, разглядывал Николсона и неожиданно улыбнулся. – Я же сказал отцу, что вы англичанин. Я знаю вашу шапку. Конечно же, вы англичанин.

– Вы имеете в виду это? – Николсон дотронулся до кокарды.

– Да. Я живу в Сингапуре, – он неопределенно махнул рукой в северном направлении, – вот уже почти десять лет. Я часто вижу английских морских офицеров. Но что вы здесь делаете?

– Мы нуждаемся в помощи, – отрывисто сказал Николсон. Вначале он инстинктивно попытался выиграть время, однако что-то в спокойных темных глазах молодого человека заставило его передумать. – Наше судно затонуло. У нас много больных и раненых. Нам нужны надежное убежище, пища, лекарства.

– Верните нам оружие, – бросил молодой человек. Николсон не колебался:

– Отдайте им оружие, четвертый.

– Оружие? – Вэньер выглядел настороженным. – Но откуда вы знаете…

– Я не знаю. Верните им оружие. – Николсон ткнул «кольтом» Вэньера в бок.

Четвертый помощник неохотно передал винтовку человеку в соломенной шляпе. Тот схватил ее, прижал к груди и молча уставился на джунгли. Молодой человек примирительно улыбнулся Николсону.

– Вы должны извинить моего отца, – запинаясь проговорил он. – Вы затронули его чувства. Люди не забирают у него оружие.

– Почему?

– Потому что Трика есть Трика, и никто не смеет. – В голосе молодого человека слышались любовь, радость и гордость. – Он в нашей деревне за главного.

– Он ваш вождь? – Николсон с новым интересом посмотрел на Трику.

От этого человека, от его права принимать решения, предоставить или отказать в помощи могли зависеть жизни всех их. Приглядевшись повнимательнее, Николсон увидел в морщинистом коричневом лице, мрачном и неулыбчивом, привычку повелевать, невозмутимое спокойствие власти, обычное у правителей племен или деревень. Внешне все трое были очень похожи между собой и, видимо, юноша, стоявший чуть поодаль за их спинами, – его младший сын, догадался Николсон. У всех троих были низкие, широкие лбы, тонко очерченные губы и точеные орлиные носы, указывавшие на их чисто аравийские, без негроидной примеси, корни. «Хорошо иметь таких людей союзниками, – подумал Николсон, – если, конечно, удастся добиться их расположения».

– Он наш вождь, – кивнул молодой человек. – А я Телак, его старший сын.

– Моя фамилия Николсон. Скажите своему отцу, что у меня много больных англичан на берегу, милях в трех к северу отсюда. Мы остро нуждаемся в помощи. Спросите, не предоставит ли он нам ее.

Телак обратился к Трике на резком, гортанном наречии и, выслушав ответ, вновь повернулся к Николсону.

– Как много у вас больных?

– Пять человек – по меньшей мере, пять человек. Там также три женщины, и я не думаю, что они в состоянии далеко уйти. Сколько миль до вашей деревни?

– Миль? – Телак улыбнулся. – Человек дойдет туда за десять минут. – Он снова заговорил с отцом, несколько раз кивнувшим, затем со стоявшим рядом юношей. Тот повторил данные ему указания, блеснул белозубой улыбкой Николсону и Вэньеру и скрылся в направлении, откуда возникла троица.

– Мы вам поможем, – сказал Телак. – Мой младший брат побежал в деревню. Он приведет сильных мужчин с носилками для больных. Пойдемте теперь к вашим друзьям.

Пройдя сквозь казавшиеся непроходимыми заросли джунглей и подлеска, они обогнули по краю болото, которое совсем недавно чуть ли не вплавь форсировали Николсон с Вэньером, и через минуту опять вышли на тропу. Вэньер поймал на себе взгляд Николсона и усмехнулся.

– Чувствуешь себя идиотом? Насколько все просто, когда знаешь, как.

– Что говорит ваш друг? – спросил Телак.

– Что хорошо бы вам появиться немного раньше. Мы потратили уйму времени, переходя болота вброд, по пояс в грязи.

Трика задал какой-то вопрос и, выслушав Телака, что-то проворчал себе под нос. Телак улыбнулся.

– Мой отец говорит, что только глупцы и малые дети могут промочить в лесу ноги. – Он снова улыбнулся. – Он забывает, как в первый и единственный раз в жизни сел в автомобиль. Когда машина тронулась, он перепрыгнул через борт и больно ушиб ногу.

Телак, пока они шли в тускло-зеленом свете джунглей, недвусмысленно дал понять, что ни он, ни его отец не подвержены пробританским настроениям. Равно как проголландским и прояпонским. Их беспокоит лишь судьба Индонезии, они хотят видеть свою страну предоставленной своему народу. Но, добавил он, когда закончится война, случись им вести с кем-либо переговоры о мире и свободе на их земле, они бы предпочли англосаксов или голландцев. Японцы же, раз вторгнувшись на территорию их Родины, теперь никогда не уйдут. Они, сказал Телак, требуют сотрудничества и уже успели продемонстрировать при помощи штыков и автоматов, что добьются его так или иначе.

Николсон с удивлением и внезапно проснувшейся тревогой быстро посмотрел на него.

– Так где-то поблизости японцы? Значит, они все-таки высадились на острове?

– Да, они уже здесь. – Телак махнул рукой на юго-восток. – Англичане и американцы по-прежнему воюют, но долго им не продержаться. Японцы уже захватили более дюжины городов и деревень в радиусе ста миль. Они поставили… как же вы это называете?… гарнизон в Бантуке. Большой гарнизон, под командованием полковника. Полковника Кисеки. – Телак потряс головой, словно поежившись от холода. – Полковник Кисеки – не человек. Он зверь. Но даже звери убивают только ради собственного выживания. Кисеки же отрывает людям – и даже детям – руки с такой же непринужденностью, как несмышленый ребенок – мушиные крылышки.

– Как далеко этот город от вашей деревни? – медленно спросил Николсон.

– Бантук?

– Да, где стоит гарнизон.

– В четырех милях. Не далее.

– В четырех милях! Вы приютите нас… в четырех милях от японцев! Но что же произойдет, если…

– Боюсь, долго вы не сможете у нас оставаться, – мрачно перебил Телак. – Мой отец, Трика, говорит, что это будет небезопасно. Повсюду – даже среди наших людей – доносчики за вознаграждение. Японцы схватят вас и заберут отца, мать, братьев и меня в Бантук.

– Как заложников?

– Можно сказать и так, – усмехнулся Телак. – Только заложники японцев никогда не возвращаются. Японцы очень жестокие люди. Поэтому мы вам и помогаем.

– Как долго мы сможем пробыть у вас?

Телак коротко посовещался с отцом.

– Пока это не будет угрожать нашей безопасности. Мы обеспечим вас едой, отдыхом и ночлегом. Наши деревенские старухи способны исцелить любую рану. Возможно, вы останетесь у нас на три дня, но не более.

– А потом?

Телак пожал плечами и молча продолжал путь по джунглям.

Они встретились с Маккинноном менее чем в ста ярдах от места, где предыдущей ночью шлюпку выбросило на берег. Он бежал, шатаясь из стороны в сторону, из красовавшегося посередине лба разреза на глаза ему струйками стекала кровь. Николсон, еще не получив никаких объяснений, понял, чьих это рук дело.

Разъяренный и посрамленный, Маккиннон винил во всем только себя, с самоуничижением человека, справедливо считавшегося воплощением опыта и надежности. Впервые он увидел большой тяжелый камень, лишивший его сознания, только когда пришел в себя. Никому на свете было не под силу бесконечно контролировать одновременно троих, чьи согласованные действия выглядели тщательно спланированными. Сайрен и двое его людей, по словам Файндхорна, двинулись на северо-восток, предварительно забрав у нокаутированного Маккиннона карабин.

Боцман всей душой ратовал за преследование, и Николсон, понимавший, какую опасность представляет оказавшийся на свободе Сайрен, был с ним солидарен. Однако Телак тут же отверг эту мысль, сказав, что найти беглецов в джунглях почти невозможно, и поиски человека с автоматическим оружием в руках, могущего легко затаиться, – равносильны самоубийству.

Прошло немногим более двух часов, как последние из носильщиков вступили в кампонг Трики – скрытую джунглями деревню. Худосочные, небольшого роста люди оказались на удивление крепкими и выносливыми и преодолели путь без единой передышки или передачи груза другому.

Вождь Трика оказался человеком слова. Деревенские старухи промыли и обработали гноящиеся раны, покрыв их холодными, успокаивающими мазями, приготовленными по неким таинственным древним рецептам, наложили сверху большие листья и закрепили все это при помощи полос хлопчатобумажной ткани. Затем их накормили, и накормили великолепно: курятина, черепашьи яйца, горячий рис, салат из креветок, ямс, сладкие вареные коренья и вяленая рыба были выставлены перед ними. Но чувство голода давно притупилось в них под каскадом обрушившихся невзгод, и они лишь из уважения к хозяевам притронулись к обильному угощению. Кроме того, сильнее голода была потребность в сне. Не было ни постелей, ни гамаков, – лишь циновки из волокон кокоса на чисто выметенном земляном полу хижины, показавшиеся сущим раем для людей, забывших о нормальном, полноценном сне. Они уснули, как мертвые.

Николсон проснулся среди спокойствия ночи: ни болтовни обезьян, ни криков ночных птиц, – никаких звуков вообще. Только тишина и темень, да две коптящие масляные лампы внутри хижины, свисающие с врытых около входа жердей.

Николсон проспал бы много дольше, но острые, мучительные покалывания в шею резко разорвали пелену сна. Окончательно проснувшись, Николсон увидел японский штык, приставленный к его горлу.

Штык был длинным, острым и уродливым. Маслянистая поверхность его зловеще поблескивала в мерцающем свете, разделяясь по всей длине зазубренным желобком для стока крови, с расстояния нескольких дюймов казавшимся огромным металлическим рвом. В воспаленном полусонном мозгу Николсона мелькнула кошмарная череда массовых расстрелов и захоронений, и сквозь них его непонимающий взгляд завороженно заскользил вверх по блестящей поверхности штыка, стволу винтовки, загорелой руке, державшей оружие, перекинулся на серо-зеленую униформу с ремнем и наконец остановился на лице, кривившем губы в улыбке, более походившей на звериный оскал вкупе с налитыми кровью маленькими свинячьими глазками под козырьком фуражки. Заметив, что Николсон проснулся, японец оскалился еще больше, обнажив ряд длинных зубов.

Одновременно острие штыка впилось в горло, отчего нахлынула тошнота, а свет ламп стал меркнуть.

Постепенно зрение вернулось к Николсону. Стоявший над ним человек, – а это был офицер, судя по висевшему у него на бедре мечу, – не шелохнулся, продолжая держать штык у его горла. Мучительно медленно, стараясь не шевелиться, Николсон обвел глазами хижину и снова почувствовал тошноту, уже от горькой безысходности, подступившей почти физической волной отчаяния. Его сторож отнюдь не был единственным в хижине. По меньшей мере, их насчитывалось около дюжины, вооруженных винтовками и штыками, направленными на спящих мужчин и женщин. Николсон смутно подумал, что всех его товарищей убьют во сне, но не успел даже содрогнуться от этой мысли, как нависшую тишину прервал стоявший над ним офицер.

– Об этой мрази ты говорил? – Его английский отличался беглостью образованного человека, обучавшегося языку у людей, для которых он не был родным. – Это их вожак?

– Да, это он, – раздался безучастный и отрешенный голос скрытого за дверным проемом Телака. – Он командует отрядом.

– Так, значит, он? Говори же, ты, английская свинья! – Офицер нажал штыком на горло Николсона. Старший помощник почувствовал, как кровь медленной, теплой струйкой стекает за воротник. Сначала он хотел сказать, что главный здесь капитан Файндхорн, однако тут же понял, сколь несладко придется лидеру, а капитан Файндхорн вряд ли был в состоянии вынести дальнейшие муки.

– Да, отрядом командую я, – проговорил Николсон голосом, самому показавшимся хриплым и натужным. Он прикинул шансы на то, чтобы выбить штык из рук офицера, и быстро осознал всю бессмысленность этой затеи – в хижине находилась дюжина других, готовых пристрелить его при первой возможности. – Уберите эту чертову штуковину от моей шеи.

– Ах, конечно! – Офицер убрал штык, отступил на шаг и ударил Николсона ногой чуть повыше почки. – Капитан Ямата, к вашим услугам, – вкрадчиво сообщил он. – Офицер японской армии его императорского величества. В будущем выбирайте выражения, говоря с японским офицером. Вставай, свинья. – Он перешел на крик: – Ну-ка, всем встать!

С тошнотворным головокружением Николсон медленно поднялся на ноги. Остальные также, шатаясь, вставали.

Слишком медлительных, слабых или тяжело раненных безжалостным рывком приводили в стоячее положение и толкали к дверному проему, невзирая на стоны и крики. Гудрун Драхман оказалась в числе тех, кого грубо препроводили к двери. Нагнувшись над все еще спящим Питером, она закутала его в одеяло и едва взяла на руки, как японец с такой силой и яростью выпрямил руку, что едва не вывихнул ее: крик боли готов был сорваться с ее тотчас плотно сжавшихся губ. Глядя на девушку, старший помощник ощутил прилив непреодолимой жалости, он сделал бы все что угодно, лишь бы избавить ее от грядущих истязаний, и с некоторым удивлением признался себе, что не может вспомнить, чтобы испытывал к кому-либо, за исключением Кэролайн, подобное чувство. Он знал эту девушку всего десять дней, правда, стоивших десяти жизней: тяжесть выпавших на их долю испытаний с жестокой и обескураживающей очевидностью высветили все достоинства и недостатки, которые могли бы оставаться скрытыми еще долгие годы. И Гудрун Драхман, подобно Лэйчи Макккиннону, вышла из горнила боли и неимоверных страданий чистой и незапятнанной. Невероятно, но на какое-то мгновение Николсон забыл, где находится, и, снова посмотрев на Гудрун, понял, что обманывает себя намеренно. То, что он чувствовал по отношению к этой девушке с неспешной улыбкой, шрамом на щеке цвета окутанной сумерками розы и глазами голубизны северных морей, не было простой жалостью или состраданием, а если и было, то уже не теперь. Не теперь. Николсон медленно покачал головой, улыбнулся про себя и застонал от боли, когда Ямата ударом приклада промеж лопаток пихнул его к двери.

Хотя снаружи стояла почти кромешная тьма, Николсон разглядел, что солдаты ведут их к ярко освещенной, большой прямоугольной хижине совета старейшин на другой стороне кампонга, где ранее проходила трапеза. Николсон еще разглядел во мраке неподвижный силуэт Телака. Игнорируя находившегося за его спиной офицера и неизбежность еще одного удара, Николсон остановился. Телак казался высеченным из камня. Он не шелохнулся, не сделал ни одного движения.

– Сколько они заплатили тебе, Телак? – Голос Николсона был чуть слышнее шепота.

Шли секунды, но Телак не отвечал. Николсон внутренне напрягся перед очередным ударом в спину, но Телак заговорил. Столь тихо, что Николсону пришлось невольно нагнуть голову, дабы услышать:

– Они хорошо мне заплатили, мистер Николсон. – Он сделал шаг вперед, внезапно выделившись из мрака в лившемся из двери свете. Его левая щека, шея, рука и верхняя часть груди представляли собой сплошную ужасную рану от меча, из которой на плотно утрамбованную землю кампонга бесшумно капала кровь. – Они хорошо мне заплатили, – бесцветным голосом повторил Телак. – Мой отец мертв – нет больше Трики. Многие из наших людей также умерли. Нас предали, и они захватили нас врасплох.

Николсон молча смотрел на Телака, краем глаза уловив силуэты со штыками за спиной Телака – целых два. Телак, видимо, здорово сражался, прежде чем его удалось одолеть. Николсон тотчас горько пожалел о только что произнесенном несправедливом обвинении и открыл было рот, собираясь сказать об этом, но тут же задохнулся от боли: штык снова впился ему в спину одновременно с тихим и злобным смехом Яматы.

Японский офицер на острие штыка повел Николсона по кампонгу. Впереди, по резко очерченному прямоугольнику света понуро брели остальные. Мисс Плендерлейт как раз входила в хижину, за ее спиной шла Лина, затем Гудрун с Питером, за ними следовали боцман и Ван Эффен. У двери Гудрун вдруг споткнулась обо что-то и едва не упала, увлекаемая весом мальчика. Конвоир грубо схватил ее за плечо и толкнул. Возможно, он хотел протолкнуть ее сквозь дверной проем, но девушка и ребенок с силой врезались в притолоку. Николсон услышал глухой стук головы о твердое дерево, резкий вскрик больно ударившейся девушки и пронзительный, надрывный плач Питера. Шедший за девушкой Маккиннон прокричал что-то неразборчивое – на своем родном, гэлльском, догадался Николсон, – и, сделав два быстрых шага вперед, бросился на толкнувшего девушку конвоира. Однако приклад винтовки позади него был еще быстрее, и боцман не увидел его приближения…

Дом совета, ярко освещенный шестью масляными лампами, был большой, высокой комнатой шириной в двадцать и длиной в тридцать футов, с входной дверью посредине одной из более длинных сторон хижины. Справа от двери во всю ширину комнаты располагался помост старейшин, за ним – другая дверь, выходившая на кампонг. Вся остальная часть хижины была абсолютно голой, хорошо утрамбованной землей и ничем более. На ней и сидели пленники небольшим тесным полукругом. Все, кроме лежавшего Маккиннона, – Николсон видел лишь его плечи, безжизненно распростертые руки и покрытый темными кудрявыми волосами затылок в полосе струившегося от входной двери света.

Николсон только на мгновение остановил глаза на помосте и сидевших там людях и подумал о собственных глупости и безрассудстве, приведших их всех – и Гудрун, и Питера, и Файндхорна, и остальных ¦– к столь мрачному концу.

Капитан Ямата сидел на низкой скамье по соседству с Сайреном. Ухмылявшимся, торжествовавшим Сайреном, не скрывавшем более своих эмоций под маской безразличия и отлично, видимо, поладившим с широко улыбавшимся Яматой. Время от времени Сайрен вынимал из блестящих зубов длинную черную сигару и презрительно выпускал в сторону Николсона облако дыма. Старший помощник смотрел на бывшего капитана «Кэрри Дэнсер» холодными от ненависти, немигающими глазами.

Мучительным было все произошедшее после бегства Сайрена и его людей. Они дали понять, что отправились на север. – «Уловка, – с яростью подумал Николсон, – разгадать которую по силам любому ребенку». Спрятавшись, Сайрен, должно быть, подождал, пока не пройдут носильщики, после чего последовал за ними и, обогнув деревню, направился в Бантук, где и предупредил гарнизон. Любой дурак должен был это предвидеть и принять соответствующие меры предосторожности, одна из которых заключалась в убийстве Сайрена. Он же, Николсон, проявил преступную беспечность и не предотвратил дальнейших событий. Теперь он знал, что, представься ему когда-либо такая возможность, он пристрелит Сайрена без тени сожаления, как если бы дело касалось старой консервной банки. Но он также знал, что такой возможности ему более не представится.

Медленно, словно бы с трудом, Николсон отвел взгляд от лица Сайрена и оглядел сидевших на полу рядом с ним. Гудрун, Питер, мисс Плендерлейт, Файндхорн, Уиллоуби, Вэньер – все они были здесь, уставшие, больные, покорившиеся судьбе, но не испытывавшие страха перед грядущими ее превратностями. Горечь Николсона стала почти невыносимой. Все они доверяли ему безоговорочно, веря, что ему по силам благополучно доставить их домой. Они ему доверяли, и теперь уже никому из них никогда не увидеть дома… Он снова посмотрел на помост. Капитан Ямата встал, заткнул большой палец одной руки за ремень, а другую положил на рукоятку меча.

– Долго я ваше внимание занимать не буду, – спокойно и отчетливо проговорил он. – Мы отправляемся в Бантук через десять минут. Мой командир, полковник Кисеки жаждет видеть всех вас: у него был сын, командовавший захваченным нами американским торпедным катером, посланным перехватить вас. – Он заметил, как несколько пленных переглянулись и слегка улыбнулся. – Отрицание содеянного ничего вам не даст, капитан Сайрен превосходный свидетель. Полковник Кисеки вне себя от горя. Для всех вас было бы лучше не рождаться на свет. Десять минут, – плавно продолжал он. – Не более. Но сначала нам предстоит еще кое-что, – это не отнимет много времени. – Он опять улыбнулся и медленно обвел глазами пленников. – Пока мы ждем, вам всем будет небезынтересно увидеть человека, которого вы хорошо знаете и, с другой стороны, не знаете совсем. Человека, являющегося хорошим другом нашей славной империи, которого наш доблестный император, я уверен, захочет поблагодарить лично. В дальнейшем маскараде нет необходимости, сэр.

Один из пленников внезапно поднялся на ноги и, приблизясь к помосту, бегло заговорил по-японски и с легким поклоном пожал руку капитану Ямате. Николсон привстал в оцепенении, не желая верить в происходящее, но тут же тяжело упал на землю от удара приклада, но, казалось, он едва заметил его.