Текст книги "К югу от мыса Ява"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Ван Эффен! Что, черт побери, вы думаете…

– Не Ван Эффен, мой дорогой мистер Николсон, – заявил Ван Эффен. – Не «Ван», а «фон». Мне до смерти надоело быть в шкуре проклятого голландца. – Он едва заметно улыбнулся и поклонился. – Мое почтение, мистер Николсон. Подполковник Алексис фон Эффен, германская контрразведка.

Николсон уставился на него, как и все остальные, в полном ошеломлении, пока охваченный смятением мозг пытался сориентироваться и уяснить для себя такое положение вещей. Отдельные воспоминания и события последних десяти дней медленно выстраивались в цепочку, рождая первые зачатки понимания. Бесконечно тянулись секунды одной минуты, и приближался уже конец второй, когда от версий, гипотез и подозрений не осталось и следа. Осталась лишь холодная уверенность, что подполковник Алексис фон Эффен был именно тем, за кого себя выдавал.

Первым прервал молчание именно он. Посмотрев за дверь, он перевел взгляд на своих недавних товарищей по несчастью. Улыбка на его лице не таила, однако, ни радости, ни ликования, никаких признаков удовлетворения. Улыбка была скорее грустной.

– Теперь, джентльмены, перейдем к причине всех наших злоключений и тягот последнего времени, причине изматывающего преследования японцами – союзниками моего народа, должен непременно добавить я. Многие из вас удивлялись, почему мы представляли столь великую важность для японцев – мы, крошечная горстка уцелевших после гибели двух судов. Сейчас вы получите ответ на этот вопрос.

Японский солдат прошел мимо сидевших на полу и бросил тяжелый саквояж между Ван Эффеном и Яматой. Пленники уставились сначала на него, затем – на мисс Плендерлейт. Это был ее саквояж. Губы пожилой леди стали цвета слоновой кости, глаза полузакрылись, словно бы устав от света. Она не шелохнулась и не проронила ни слова.

По знаку Ван Эффена солдат взялся за одну ручку саквояжа, а сам Ван Эффен – за другую. Подняв саквояж, они перевернули его. На пол не упало ничего, зато тяжелая подкладка вывалилась из кожано-брезентового чрева и повисла, словно наполненная свинцом. Ван Эффен посмотрел на японского офицера.

– Капитан Ямата?

– С удовольствием, подполковник. – Ямата шагнул вперед, со свистом вытаскивая из ножен меч. Блеснув острием, меч легко вошел в крепкую брезентовую подкладку, как если бы она была бумажной. А затем блеск стали как бы растворился в ослепительном сверкании огненной струи, пролившейся из саквояжа на землю искрящимся конусом.

– У мисс Плендерлейт изумительный вкус, что касается безделушек и пустячных украшений. – Ван Эффен мыском ботинка осторожно дотронулся до переливавшейся светом у его ног маленькой горки. – Алмазы, мистер Николсон. Самая большая коллекция, я полагаю, за пределами Южно-Африканского Союза. Эти камушки стоят немногим менее двух миллионов фунтов.

XIV

Голос Ван Эффена смолк, и в доме совета воцарилась тягостная тишина. Алмазный холмик у его ног, игравший и поблескивавший с варварской притягательностью в мерцающем свете ламп, странно завораживал, приковывая взгляды всех находившихся в хижине. Мало-помалу Николсон пришел в себя и посмотрел вверх, на Ван Эффена. Как ни странно, старший помощник не чувствовал ни горечи, ни враждебности к этому человеку: слишком через многое прошли они вместе, и Ван Эффен превзошел большинство в выносливости, бескорыстии и постоянной готовности прийти на помощь. Воспоминания об этом были чересчур свежи, чтобы стереться из памяти.

– Камни, конечно, с Борнео, – пробормотал он. – Перевезены из Банджармасина на «Кэрри Дэнсер» – не иначе. Нешлифованные, я полагаю. Так вы говорите, они стоят два миллиона?

– Грубо обработанные и совсем нешлифованные, – кивнул Ван Эффен. – И их рыночная стоимость, по меньшей мере как у сотни истребителей или пары эсминцев – не знаю. Нов военное время они стоят неизмеримо больше для любой стороны. – Он слабо улыбнулся. – Ни один из этих камней никогда не украсит пальцы миледи. Только промышленное использование в качестве резцов для инструментов. А жаль, не правда ли?

Никто ему не ответил, даже не взглянул в его сторону. Все слышали слова, но они не запечатлевались в сознании, в тот момент обратившееся исключительно в зрение. Вдруг Ван Эффен шагнул вперед, замахиваясь ногой, и часть алмазов разлетелась по земляному полу сверкающим каскадом.

– Мусор! Побрякушки! – В его хриплом голосе было презрение. – Что значат все алмазы на свете, когда великие нации мира вцепились друг другу в глотки, уничтожая людей тысячами и сотнями тысяч? Я не принес бы в жертву жизнь – даже жизнь неприятеля – ради всех алмазов Ост-Индии. Но мне пришлось пожертвовать многими жизнями и, боюсь, еще более подвергнуть смертельной опасности, чтобы получить другое сокровище, бесконечно ценнее этих жалких камней. Что значат несколько жизней по сравнению со спасением в тысячу раз большего количества людей?

– Все мы видим, сколь вы чисты и благородны, – с горечью проговорил Николсон. – Избавьте же нас от остальных доказательств этого и переходите к делу.

– Я почти закончил, – столь же горько сказал Ван Эффен. – Это сокровище находится здесь, вместе с нами. У меня нет желания отсрочивать разгадку, и я не надеюсь на драматический эффект. – Он протянул руку. – Мисс Плендерлейт, будьте любезны.

Она воззрилась на него непонимающим взглядом.

– Ах, ну да, понятно, понятно. – Он щелкнул пальцами и улыбнулся ей. – Восхищаюсь вашей стойкостью, но я, право, не могу ждать всю ночь.

– Я не понимаю, о чем вы, – безучастно проговорила она.

– Вероятно, будет проще, если я скажу, что знаю все. – В голосе Ван Эффена не было ни злорадства, ни торжества, лишь твердая уверенность со странным налетом усталости. – Все, мисс Плендерлейт. Мне известно даже о простой короткой церемонии, состоявшейся в суссекской деревушке 18 февраля 1902 года.

– О чем, дьявол вас раздери, вы говорите? – вопросил Николсон.

– Мисс Плендерлейт понимает, о чем, не так ли, мисс Плендерлейт? – В голосе Ван Эффена звучало почти сострадание: впервые жизнь оставила ее морщинистое старческое лицо, плечи изможденно ссутулились.

– Я понимаю, – кивнула она побежденно и посмотрела на Николсона. – Он ссылается на дату моего бракосочетания с бригадным генералом Фарнхольмом. Сороковую годовщину свадьбы мы отметили с ним на борту шлюпки. – Она попыталась улыбнуться, но ей это не удалось.

Николсон уставился в ее усталое маленькое лицо и пустые глаза и внезапно убедился в правдивости сказанного. Он смотрел на нее, впрочем совсем не видя ее, воспоминания нахлынули на него, и многие ставившие его в тупик вещи начали проясняться… Но тут снова заговорил Ван Эффен.

– 18 февраля 1902 года. Если я знаю об этом, мисс Плендерлейт, то я знаю и обо всем остальном.

– Да, вы знаете обо всем, – раздалось ее слабое бормотание.

– Будьте добры. – Его рука была по-прежнему протянута к ней. – И капитану Ямате не придется вас обыскивать.

– Хорошо. – Она пошарила под запятнанным солью выцветшим жакетом, расстегнула пояс и передала его Ван Эффену. – Думаю, это то, что вам нужно.

– Благодарю вас. – Для человека, получившего то, что он называл бесценным сокровищем, лицо Ван Эффена было странным образом лишено всякого выражения триумфа или хотя бы удовлетворения. – Это действительно то, что мне нужно.

Он расстегнул карманы на поясе, вытащил лежавший там пленки и фотостаты и поднес их к свету масляной лампы. Почти минуту он изучал их в полной тишине; затем удовлетворенно кивнул и поместил вытащенное обратно.

– Все не повреждены, – пробормотал он. – Сколько прошло времени, и какой путь им пришлось преодолеть, а они, тем не менее, в целости и сохранности.

– Да о чем вы, черт побери, говорите? – раздраженно воскликнул Николсон. – Что это такое?

– Это? – Ван Эффен застегивал пояс на талии. – Это, мистер Николсон, причина событий и страданий последних дней, причина потопления «Виромы» и «Кэрри Дэнсер», гибели столь многих людей и готовности моих союзников идти до конца, дабы предотвратить ваше бегство в Тиморское море. Это – причина присутствия здесь капитана Яматы, хотя я сомневаюсь, что он понимает это, – но его командир поймет. Это…

– Переходите к делу! – оборвал его Николсон.

– Простите. – Ван Эффен постучал по поясу. – Здесь содержатся полные, детально проработанные закодированные планы предполагаемого японского вторжения в Северную Австралию. Японские шифры и коды практически невозможно разгадать, однако нашим людям известно об одном человеке в Лондоне, могущем это сделать. Если бы кому-нибудь удалось доставить эти документы в Лондон, союзникам это стоило бы слишком многого.

– Боже мой! – Николсон был ошеломлен. – …Откуда они взялись?

– Не знаю, – покачал головой Ван Эффен. – Если бы я знал, они бы никогда не попали не в те руки… Подробнейшие планы, вторжения, мистер Николсон, – задействованные силы, даты, места высадки – все. Попади они к англичанам или американцам, это стоило бы японцам трех-, а может быть, даже шестимесячной задержки. Подобная отсрочка в начале войны могла стать роковой – теперь вы понимаете их стремление во что бы то ни стало вернуть документы. Что такое алмазы по сравнению с этим, мистер Николсон!

– И в самом деле, что? – автоматически пробормотал Николсон.

– Но теперь у нас есть и то, и другое – и планы, и алмазы. – В голосе Ван Эффена по-прежнему странно отсутствовал даже намек на радость. Вытянув ногу, он коснулся носком ботинка горки алмазов. – Возможно, выказанное мною презрение к этим камням поспешно. В них есть своя красота.

– Да. – В интонации Николсона слышалась острая горечь поражения, однако лицо его оставалось безучастным. – Фантастически смотрятся, Ван Эффен.

– Наслаждайтесь ими, пока можете, мистер Николсон. – Холодный и резкий голос капитана Яматы вернул всех к действительности.

Он коснулся вершины алмазного конуса острием меча, и несколько камней, играя и переливаясь, скатилось на землю.

– Они и правда великолепны. Но полковнику Кисеки было приказано лишь получить алмазы и в целости доставить их в Японию. Про пленников ничего сказано не было. Вы убили его сына, и вы увидите, что это значит.

– Догадываюсь. – Николсон презрительно посмотрел на него. – Лопата, яма шесть на два и выстрел в спину, когда я закончу копать. Восточная культура. Мы о ней слышали.

Ямата равнодушно улыбнулся.

– Более быстрого, чистого и простого способа не существует, уверяю вас. У нас есть, как вы говорите, культура. И непродуманность ей не свойственна.

– Капитан Ямата. – Ван Эффен смотрел на японского офицера сузившимися глазами – единственным признаком эмоций на его бесстрастном лице.

– Да, подполковник?

– Вы… вы не можете так поступить. Этот человек не шпион, чтобы расстрелять его без суда и следствия. Он даже не состоит на службе в вооруженных силах. Фактически он гражданское лицо.

– Конечно, конечно, – не без сарказма отозвался Ямата. – Пока же на нем ответственность за смерть четырнадцати наших матросов и летчика. Я содрогаюсь при одной мысли о бойне, которую учинил бы этот человек, будь он военным. К тому же он убил сына Кисеки.

– Он не убивал. Сайрен подтвердит это.

– Пусть он сам объяснит это полковнику, – равнодушно проговорил Ямата, вкладывая меч в ножны. – Мы теряем время. Трогаемся. Скоро здесь будет наш грузовик.

– Грузовик? – усомнился Ван Эффен.

– Мы оставили его примерно в миле отсюда, – осклабился Ямата. – Мы не хотели тревожить ваш сон. В чем дело, мистер Николсон?

– Ни в чем, – кратко отозвался Николсон. Он неотрывно смотрел в открытую дверь, и, вопреки его воле, тень волнения пробежала по его лицу. Уловив взгляд Яматы, старший помощник благоразумно отвел глаза от двери. – Грузовик еще не прибыл. Мне бы хотелось задать Ван Эффену еще два вопроса. – Он надеялся на небрежность своего тона.

– У нас есть одна-две минуты, – кивнул Ямата. – Просто из любопытства – нельзя ли узнать, кто передал мисс Плендерлейт алмазы… и планы?

– Ну а это-то к чему? – тяжело спросил Ван Эффен. – Дело прошлое, и к настоящему не имеет никакого отношения.

– Прошу вас. – Настаивал Николсон. Неожиданно он понял, что необходимо выиграть время. – Мне действительно хотелось бы узнать.

– Ну хорошо. – Ван Эффен посмотрел на него с интересом. – Я скажу вам. У Фарнхольма было и то, и другое и почти постоянно при нем. Это должно быть очевидным для вас хотя бы потому, что все оказалось у мисс Плендерлейт. Откуда же взялись планы, я, как уже сказал, не имею представления.

– Должно быть, он пользовался огромным доверием, – сухо проговорил Николсон.

– Это так. И он имел на это право. Фарнхольм был абсолютно надежен, бесконечно умен и находчив, и знал Восток – особенно острова – так же, как и его коренное население. Нам достоверно известно, что генерал говорил, как минимум, на четырнадцати азиатских языках.

– По-моему, вам о нем известно весьма многое.

– Совершенно верно. Это было нашим профессиональным долгом – и немалым удовлетворением любопытства, – узнать о нем все, что возможно. Фарнхольм один из наших ключевых противников. Нам удалось даже выяснить, что он работал в вашей Секретной Службе чуть более тридцати лет.

Один или два человека охнули от изумления, за чем последовал тихий гул голосов. Даже Ямата снова сел и подался вперед, положив локти на колени. Его хитрое загорелое лицо светилось интересом.

– В Секретной Службе! – Николсон протяжно, с присвистом выдохнул и вытер лоб с видом непонимания и недоверия. Он догадался о причастности Фарнхольма к английской разведке еще пять минут назад. Под надежным прикрытием руки его глаза какую-то секунду порыскали по сторонам, задержались на открытой двери и остановились на Ван Эффене. – Но… но мисс Плендерлейт говорила, что он командовал полком в Малайзии несколько лет назад.

– Правильно, командовал, – улыбнулся Ван Эффен. – Во всяком случае это входило в его обязанности.

– Продолжайте же, продолжайте, – раздался нетерпеливый голос капитана Файндхорна.

– Продолжать особенно нечего. Японцы и я сам знали об исчезнувших планах через считанные часы после кражи. Я отправился на поиски, пользуясь официальной директивой Японии. Мы, правда, не рассчитывали, что Фарнхольм договорится еще и о том, чтобы взять с собой алмазы – гениальный ход с его стороны. Если бы кто-нибудь вдруг усомнился в личине бегущего от войны опустившегося алкоголика, он всегда бы смог благополучно откупиться. Этот кто-нибудь, неизбежно бы связал маскировку и странное поведение Фарнхольма с камнями, и оставил бы его в покое. И, наконец, если бы японцы установили, на каком судне находится генерал, то страстное желание получить столь ценный в военное время товар заставило бы их дважды подумать о том, стоит ли топить судно и не лучше ли заиметь и планы, и алмазы каким-нибудь иным способом, что и случилось. Повторяю, Фарнхольм был гениален. Но ему дьявольски не повезло.

– Что-то здесь много шероховатостей, – заметил Файндхорн. – Зачем им понадобилось топить «Кэрри Дэнсер»?

– В то время японцы не знали, что генерал находится на борту, – пояснил Ван Эффен. – А вот Сайрен знал, и знал с самого начала. Он начал охоту за камнями, я подозреваю, потому, что некое нечистоплотное должностное лицо из голландского руководства передало Сайрену информацию в обмен на обещание поделиться частью прибыли, когда Сайрен приберет алмазы к рукам. Но, думаю, этот ренегат голландец не увидел бы и гульдена, равно как и японская сторона.

– Довольно удачная попытка меня опорочить, – впервые заговорил Сайрен. Его голос был ровен и сдержан. – Камни отправились бы прямиком к нашим добрым друзьям и союзникам – японцам. Таково было наше намерение. Вот двое моих людей, могущих это подтвердить.

– Иным способом это доказать будет сложнее, – равнодушно заметил Ван Эффен. – Ваше сегодняшнее предательство стоит отдельного разговора. Не сомневаюсь, ваши хозяева бросят шакалу причитающуюся ему кость. – Он сделал паузу, затем продолжил: – Фарнхольм не подозревал, кто я на самом деле – по крайней мере, до тех пор, пока мы не провели несколько дней в шлюпке. Я же знал его вдоль и поперек, общаясь с ним и выпивая. Тот же Сайрен много раз видел нас вместе и, наверное, решил, что мы больше чем друзья – заблуждение, в которое можно было ввести кого угодно. Поэтому, думаю, он и спас меня – лучше будет сказать, не перекинул через борт, когда «Кэрри Дэнсер» начала тонуть. Он подумал, что я либо знаю о местонахождении алмазов, либо выясню это у Фарнхольма.

– Еще одна моя ошибка, – холодно признал Сайрен. – Следовало дать вам утонуть.

– Следовало. Тогда бы вы один завладели целым состоянием. – Ван Эффен замолчал и взглянул на японского офицера. – Скажите, капитан Ямата, наблюдалось ли недавно в этих водах необычное скопление британских военно-морских судов?

Капитан Ямата бросил на него быстрый удивленный взгляд.

– Откуда вы это узнали?

– Эсминцы, наверное? – проигнорировал вопрос Ван Эффен. – Появлявшиеся ближе к ночи?

– Точно. – Ямата был поражен. – Они приближались каждую ночь к мысу Ява, дрейфуя всего в восьмидесяти милях отсюда, и незадолго до рассвета уплывали, боясь появления наших самолетов. Но как…

– Все легко объяснимо. На рассвете того дня, когда пошла ко дну «Кэрри Дэнсер», Фарнхольм более часа провел в радиорубке. Скорее всего, он передал своим предполагаемое направление дальнейшего продвижения: к югу от Яванского моря. Ни одно союзническое судно не рискует заплывать севернее Индонезии – это было бы верным самоубийством. Вот они и курсируют на юге, ночами подходя поближе. Полагаю, у них есть еще одно судно, около Бали. Вы не пытались разобраться с этим нарушителем, капитан Ямата?

– Куда нам, – сухим тоном проговорил Ямата. – Единственное судно, которым мы располагаем, – баркас полковника Кисеки. Он достаточно быстр, но чересчур мал – обыкновенный баркас, по сути, передвижная радиостанция. Связь в этих районах весьма трудно контролировать.

– Понимаю. – Ван Эффен посмотрел на Николсона. – Остальное очевидно. Фарнхольм пришел к выводу, что носить с собой алмазы и планы – более небезопасно. Планы, я думаю, он отдал мисс Плендерлейт еще на борту «Виромы», алмазы – на острове, опустошив свой саквояж и заполнив его гранатами… Смелее человека мне не доводилось встречать.

Ван Эффен погрузился в молчание, затем продолжил:

– Мусульманский священник был именно тем, за кого себя выдавал и никем более. История Фарнхольма, рассказанная экспромтом, – абсолютный вымысел, типичная попытка находчивого и решительного человека приписать то, чем занимался сам, другому, к тому же уже мертвому… И последнее: я хотел бы принести свои извинения присутствующему здесь мистеру Уолтерсу. – Ван Эффен слабо улыбнулся. – Фарнхольм был не одинок в своих хождениях по таинственным каютам в ту ночь. Я просидел более часа в рубке мистера Уолтерса. Мистер Уолтерс крепко спал. Я люблю иметь при себе средства, позволяющие людям безмятежно и глубоко спать.

Уолтерс уставился на него, затем на Николсона, вспоминая, как чувствовал себя на следующее утро. Николсон же припомнил, сколь больным, бледным и напряженным выглядел тогда радист. Ван Эффен заметил медленный понимающий кивок Уолтерса.

– Прошу прощения, мистер Уолтерс, но я должен был передать сообщение. Я опытный радист, но на него у меня ушло много времени. Каждый раз, когда я слышал шаги в коридоре, я умирал тысячью смертей. Но послание мое прошло.

– Курс, скорость и местонахождение, не так ли? – мрачно проговорил Николсон. – Плюс просьба не бомбить нефтяные цистерны. Вам лишь нужно было остановить судно, не правда ли?

– Более или менее, – признал Ван Эффен. – Но я не ожидал, что за простую остановку судна они возьмутся так основательно. С другой стороны, не забывайте, что не пошли я сообщение, они, возможно, разнесли бы танкер в клочья за считанные секунды.

– Значит, все мы обязаны жизнями вам, – с горечью проговорил Николсон. – Огромное спасибо. – Он холодно смотрел на него несколько долгих мгновений, затем отвел в сторону взгляд настолько казавшийся невидящим, что никому не пришло в голову за ним проследить. Однако глаза старшего помощника были на самом деле весьма далеки от невидения. Маккиннон передвинулся дюймов на шесть, возможно, и на все девять за последние минуты, перемещаясь при этом не хаотическими случайными рывками мечущегося в бессознательном бреду тяжелораненого, а едва заметными, продуманными сдвигами человека полностью сознающего происходящее и сконцентрировавшегося на их бесшумности и незаметности, – сторонний наблюдатель должен был напрячь нервную систему до гиперчувствительности, дабы их уловить. Николсон знал, что он не ошибся. Там, где в проникавшей за дверь полосе света, первоначально лежали голова, плечи и руки боцмана, находились теперь только его темный затылок и загорелый локоть. С бесстрастным выражением лица Николсон медленно и равнодушно переместил взгляд на присутствовавших в комнате. Ван Эффен заговорил опять, наблюдая за ним с задумчивым любопытством:

– Как вы уже, наверное, догадались, мистер Николсон, Фарнхольм оставался в безопасной кладовой во время воздушного налета потому, что имел при себе два миллиона фунтов стерлингов, рисковать которыми ради таких старомодных добродетелей, как мужество, честь и порядочность, он не собирался. Я, в свою очередь, оставался в обеденном салоне потому, что не желал стрелять в собственных союзников – вы должны помнить, что единственный раз, когда я пошел на это, выстрелив в находившегося в боевой рубке субмарины матроса, я промахнулся. Весьма убедительный промах, я считаю. После первой атаки – когда мы начали готовить шлюпки к спуску на воду и в дальнейшем – ни один японский самолет более нам не угрожал: при помощи фонаря я послал упреждающий сигнал с крыши рулевой рубки.

– Подобным же образом субмарина не делала попыток нас потопить – капитана не погладили бы по головке, если бы по возвращении на базу он рапортовал о том, что алмазы стоимостью в два миллиона фунтов отправились на дно Южно-Китайского моря. – Он снова безрадостно улыбнулся. – Быть может, вы помните о моем желании сдаться подлодке – вы же приняли гораздо более агрессивное решение…

– Тогда почему нас атаковал самолет?

– Кто знает? – пожал плечами Ван Эффен. – От отчаяния, полагаю. И не забывайте, что рядом находился гидроплан, который мог бы в случае чего подобрать одного или двух избранных людей.

– Например, вас?

– Например, меня, – допустил Ван Эффен. – Вскоре после того Сайрен обнаружил, что алмазов у меня нет, обыскав мой ранец в одну из ночей, когда шлюпка лежала заштиленной. Я увидел его за этим занятием и предоставил ему довершить дело, поскольку найти он все равно ничего не мог. К тому же, это в любом случае уменьшало шансы получить нож в спину, что и произошло с несчастным Ахмедом, следующим подозреваемым Сайрена. И снова он выбрал не того. – Он посмотрел на Сайрена с нескрываемым отвращением. – Полагаю, Ахмед проснулся, пока вы рылись в его багаже?

– Несчастный случай, – небрежно взмахнул рукой Сайрен. – Мой нож иногда ошибается.

– Вам очень мало осталось жить, Сайрен. – В тоне Ван Эффена было что-то необычайно пророческое, и надменная улыбка медленно сползла с лица Сайрена. – Вы слишком порочны, чтобы жить.

– Суеверная чепуха! – Изогнув верхнюю губу и обнажая ровные белые зубы, Сайрен снова засиял улыбкой.

– Посмотрим, посмотрим. – Ван Эффен перевел взгляд на Николсона. – Вот и все, мистер Николсон. Почему Фарнхольм нокаутировал меня бутылкой, когда торпедный катер подошел к борту шлюпки, догадаться несложно. Он обязан был сделать это, если хотел спасти ваши жизни. Очень, очень храбрый человек, удивительно быстро и правильно принимавший решения. – Он повернулся и посмотрел на мисс Плендерлейт. – Вы здорово меня напугали, когда сказали, что Фарнхольм оставил все свои вещи на острове. Ноя тотчас понял, что он не мог сделать этого, ибо сознавал, что возможности вернуться туда ему более не представится. И я догадался, что все у вас. – Он взглянул на нее с состраданием. – Вы очень храбрая женщина, мисс Плендерлейт, и, несомненно, заслуживаете лучшей участи.

Когда он закончил, в хижине опять повисла тяжелая тишина. Время от времени ребенок беспокойно хныкал во сне, но Гудрун успокаивала его, укачивая на руках, и он затихал. Ямата сидел, уставившись на камни с сосредоточенной задумчивостью и, по-видимому, не торопясь трогаться в путь. Почти все пленники смотрели на Ван Эффена или ошеломленно, или с полным неверием. Позади них стояло десять или двенадцать охранников, внимательных и настороженных, с винтовками наизготове. Николсон решился на еще один быстрый взгляд сквозь освещенный дверной проем и, с трудом сдерживая дыхание, почти непроизвольно сжал кулаки. Прямоугольник света за дверью был абсолютно пуст. Маккиннон исчез. Медленно, стараясь выглядеть безучастным, Николсон позволил себе подавленный глубокий и бесшумный вздох и встретился глазами с Ван Эффеном, задумчиво его изучавшим. Задумчиво, и – понимающе. Вскоре Ван Эффен повернул голову и несколько долгих, многозначительных мгновений не отрывал взгляда от дверного проема. Николсон почувствовал холодную волну отчаяния и необходимость добраться до горла Ван Эффена, прежде чем тот заговорит. Однако шаг этот был бессмысленен и только отсрочил бы неизбежное. Даже если бы ему удалось его убить. В глубине души Николсон понимал, что у него нет ни малейшего шанса спасти пленников, а если и есть, то никак не связанного с нападением на Ван Эффена, которому он, Николсон, обязан жизнью Питера. Ван Эффен мог легко самостоятельно избавиться в то утро от не слишком большого моллюска. Он мог отпустить Питера и спасти ногу от повреждений усилиями обеих рук – он же предпочел стоять, прижимая к себе ребенка, в то время как его голень превращалась в искусанный кровоподтек… Ван Эффен улыбался ему, и Николсон знал, что возможность не дать ему заговорить упущена окончательно.

– Прекрасно сработано, не правда ли, мистер Николсон?

Николсон промолчал. Капитан Ямата озадаченно поднял голову:

– Что прекрасно сработано, подполковник?

– О, я имею в виду всю операцию. – Ван Эффен взмахнул рукой. – От начала и до конца. – Он умоляюще улыбнулся, и Николсон почувствовал, как в висках у него застучала кровь.

– Не понимаю, о чем выговорите, – проворчал Ямата. Он поднялся на ноги. – Время двигаться. Я слышу шум грузовика.

– Очень хорошо. – Ван Эффен с трудом согнул практически беспомощную после укуса моллюска и шрапнельного ранения ногу. – Чтобы встретиться с вашим полковником? Сегодня же?

– В течение ближайшего часа, – коротко ответил Ямата. – Сегодня вечером полковник Кисеки принимает у себя на вилле влиятельных деревенских старост и вождей. Его сын погиб, однако обязанности затмевают горе. Заметьте, я сказал, затмевают, но не умаляют. Вид всех этих пленников принесет облегчение его разбитому сердцу.

Николсон поежился. Словно повеяло могильным холодом, смутно подумалось ему. Даже отбросив нотки садистского предвкушения в голосе Яматы, он не питал иллюзий по поводу того, что его ожидало. На какой-то миг он задумался о всех слышанных им рассказах про зверства японцев в Китае, затем решительно прогнал эти мысли. Он сознавал, что в его положении полная отключка мозга составляла единственную надежду за отсутствием остальных. А таковых действительно не было. Даже невзирая на близкое присутствие Маккиннона, – ибо что он мог сделать, кроме как оказаться убитым? Возможность того, что Маккиннон попытается устроить прежде всего собственный побег, старший помощник категорически опускал. Не из того теста был слеплен боцман… Ван Эффен заговорил снова:

– И что потом? После того, как полковник встретится с пленниками? Вы приготовили для них помещение?

– Оно им не понадобится, – жестко проговорил Ямата. – Все, что им будет нужно, – это хорошая заупокойная служба.

– Я не шучу, капитан Ямата, – твердо произнес Ван Эффен.

– Я тоже, подполковник. – Ямата улыбнулся и более ничего не сказал. Во внезапно воцарившейся тишине раздался скрип тормозов остановившегося посередине кампонга грузовика. Затем капитан Файндхорн тщательно прокашлялся:

– Отрядом командую я, капитан Ямата. Позвольте мне вам напомнить о международных соглашениях, принятых на период войны. – Несмотря на хрипоту и слабость, его голос был тверд. – Как капитан британского торгового флота, я требую…

– Успокойтесь! – почти прокричал Ямата, отвратительно сморщив лицо. Понизив голос до полушепота, еще более пугающего, чем яростный крик, он продолжил: – Вам нечего требовать, капитан. Вы не в том положении, чтобы требовать вообще. Международные соглашения! Надо же! Плевал я на международные соглашения. Они – для слабых, дураков и детей. Сильные люди в них не нуждаются. Полковник Кисеки не знает ни о каких соглашениях. Все, что он знает, – это что вы убили его сына. – Ямата театрально содрогнулся. – Нет на земле человека, которого бы я боялся, за исключением полковника Кисеки. Его боятся все. Он был бы страшным человеком во все времена. Теперь же убит его сын… – Он многозначительно замолчал.

– Как поступит полковник Кисеки? – В голосе Ван Эффена не слышалось волнения, ни даже эмоций. – Женщины и ребенок, конечно же…

– Они будут первыми – и их не обделят временем, – сказал Ямата, словно бы рассуждая о ходе предстоящего банкета. – Полковник Кисеки – настоящий творец в своем деле. Для таких маленьких, несведущих людей, как я, наблюдать за ним – значит приобретать неоценимый опыт. Полковник считает, что душевные страдания не менее важны, чем физическая боль. – Ямата находил тему весьма приятной и все более воодушевлялся. – Его основное внимание, например, будет приковано к присутствующему здесь мистеру Николсону.

– Неизбежно, – пробормотал Ван Эффен.

– Неизбежно. Поэтому он поначалу будет игнорировать мистера Николсона – и сконцентрируется на ребенке. Хотя – не знаю – он может и пощадить мальчика, ибо питает к маленьким детям неизъяснимую слабость. – Ямата нахмурился, затем его лицо снова просветлело. – Вероятно, в качестве объекта он изберет девушку – ту, что со шрамом. Сайрен вот говорит мне, что она и Николсон очень дружны, если не сказать больше. – Он долго рассматривал Гудрун, и от выражения его лица у Николсона все закипело. – У полковника Кисеки довольно необычный подход к дамам, особенно к молодым: весьма оригинальное сочетание бамбуковой терапии и водных процедур. Вероятно, вы слышали об этом, подполковник?

– Да, я об этом слышал. – Впервые за весь вечер Ван Эффен улыбнулся. Но улыбка была неприятной, и Николсон впервые за вечер ощутил страх и непоколебимую уверенность в окончательном поражении. Ван Эффен забавлялся с ним, как кошка с мышкой, издевательски поощряя его, выжидая подходящий момент для броска. – Да, я действительно об этом весьма наслышан. Должно быть, это интереснейшее зрелище. Могу ли я рассчитывать на позволение присутствовать при этих… мм-м… развлечениях?