Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Алиса Поникаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ПАУТИНА

Я не помню, с какого момента стал осознавать себя. Сначала были странные разрозненные обрывки окружающего мира: темная нора, темнота которой была родной и знакомой, потом непонятный бледный свет, падающий и сочащийся из тонкой щели в потолке. Мои глаза воспринимали его, как что-то чужеродное и потому страшное, от чего хотелось спрятаться или забиться в один из самых теплых углов. Я не помню точно, когда наступил момент, разбудивший мое любопытство. Этот бледный, тонкий луч притягивал к себе мое внимание, я больше не мог ни о чем думать, мне хотелось коснуться его, забраться в него, понять его, выйти по нему туда, откуда он берет свое начало. Это стало навязчивой идеей, я с ней засыпал и просыпался, метался из стороны в сторону, измеряя шагами темное пространство моей норы, и когда мое любопытство достигло предела, я понял, что больше не могу, и хотя страх по-прежнему был силен, я двинулся в сторону этого непонятного, бледного, и утонул в нем весь, без остатка.

То, что я увидел, поразило мое воображение настолько, что несколько минут, я едва ли был способен соображать вообще, это было так странно и не похоже на то, что я видел когда– либо раньше, да и что я мог видеть, кроме родной темноты моей норы: это было огромное пространство с двумя большими прозрачными квадратами, из которых и лился, но уже не тонким лучом, а сплошным потоком, яркий струящийся свет. Я моментально ослеп, и в это мгновенье на меня кинулось что-то больше и страшное, зубастое и черное, поддело меня когтистой лапой, я перевернулся и в ужасе кинулся прочь, в спасительную темноту моей норы, и долго еще приходил в себя и не мог отдышаться...

Это происшествие на какое-то время отбило у меня охоту выходить куда-то, но каждое утро луч падал с потолка снова и снова, я вспоминал, как прекрасный сон, то, что видел в тот раз, и мне хотелось еще... Я стал умнее, и чтобы не ослепнуть, когда я еще раз пойду, я долгие часы просиживал у самой щели, и глаза мои, в конце концов, привыкли к свету, и когда я понял это, я решился.

Все оказалось не так страшно, в этом огромном пространстве было много мест, в которых легко было спрятаться, были места сумрака, хотя темнота их, конечно, не шла ни в какое сравнение с темнотой моей норы, но там тоже было спокойно, а страшный когтистый зверь не мог меня в них достать. Я научился убегать и притворяться мертвым, находить себе еду, и просто зависать где-нибудь на потолке, где меня никто не тревожил. Так продолжалось достаточно долго, пока я не увидел ее.

Она сидела в кресле, поджав под себя ноги, и я сначала поразился длине ее волос, они очень напоминали мне мои лапы, но лап у меня было только восемь, а количество ее волос никто не смог бы сосчитать, я уверен, что даже она сама не знала этого точно. Сначала мне нравилось просто наблюдать за ней. Она двигалась с какой-то странной очаровательной грацией, несмотря на ее большой рост, и такое неуклюжее строение тела, я поражался, как она не падает, передвигаясь всего на двух лапах, которые даже лапами назвать было нельзя, настолько они были ни на что не похожи. Когда я стал немного понимать то, о чем она говорила с таким же существом, как она, только немного выше и совсем безобразным, я узнал, что лапы свои они называют ногами. Мне нравилось слушать, как она говорит, было что-то мягкое и певучее в этих странных нелепых звуках, я подползал поближе, усаживался поудобнее, чтобы мне было видно ее, и мог сидеть так часами.

Я не помню момента, когда во мне проснулось желание, он ускользнул от меня, как теряется утром нерассказанный сон, просто однажды я вдруг осознал, что мне безумно хочется прикоснуться к ней, почувствовать всеми восемью лапками тепло или прохладу ее кожи, пробежаться по руке от серебра колец на пальцах до плеча, спрятаться в длинных волосах, заблудиться в них, утонуть... Я понял, что это желание жило во мне всегда, с тех самых пор, когда я увидел ее в первый раз, сидящую в кресле, поджав под себя ноги. Я долго боролся с собой, не имея ни малейшего представления, как она отреагирует на мое появление вообще, но я был куда красивее того существа, что находилось рядом с ней, говорило с ней, ложилось с ней спать, сидело за столом... Я любил, когда она оставалась одна, смотрела в голубой светящийся экран того, кого они называли телевизором, или лежала в кровати с книжкой в руках; но больше всего я любил, когда она сидела в кресле, особенно в сумерках, забыв включить этот страшный желтый глаз под потолком. И однажды вечером, именно в такие сумерки, я решился.

Я выполз на середину комнаты и застыл, пристально глядя на нее. Она смотрела куда-то за окно, где ветер трепал еще голые ветки деревьев, составляя из них причудливые рисунки коричневых полос на сером фоне неба. Черный страшный зверь спал на ее коленях, и она машинально трогала его рукой, то поглаживая, то теребя. Я ждал долго, надеясь, что она заметит меня, и отчаянно этого боясь. Она встала, протянула руку, и под потолком зажегся яркий желтый глаз, она сделала два шага по направлению ко мне и отшатнулась, заметив меня. Я увидел на ее лице отвращение и страх, я почувствовал, как я ей противен, она испугалась меня, но не хотела уничтожить, и даже за это я был ей благодарен, но все во мне кричало от боли, и я моментально убрался в свою нору, пообещав себе, что никогда больше, никогда, никогда... Как я пережил эту ночь, я плохо помню, помню сплошную боль, которая теперь стала мной, или я стал ей, хотя, какая разница, помню, как я вспоминал снова и снова ее испуганное лицо, ее дрожащие губы, я шатался по таким знакомым переходам норы и все время натыкался на стены, которые оказывались в самом неподходящем месте, видимо потому, что я был просто не в состоянии их заметить и вовремя свернуть. Утро не принесло облегчения, когда я увидел тонкий ровный луч, падающий из щели в потолке, мне стало еще хуже, потому что вновь захотелось увидеть ее, сидящую в кресле, поджав под себя ноги, коснуться ее кожи всеми лапками, осторожно пробежать по руке и спрятаться в волосах, заблудиться в них, утонуть...

И когда мое отчаянье достигло предела, я решил, пусть, я выйду из норы, выползу на середину этого огромного пространства, которое они называли комнатой, и буду смотреть на нее и ждать этого черного страшного зверя, ждать смерти, как избавления от того, с чем я не смог справиться сам...

Я выбрался из норы и увидел, что она еще спит. Длинные волосы разметались по подушке, рука покоилась на одеяле, и белизна пододеяльника оттеняла ее нежную розоватую кожу, я забыл обо всем на свете, я забрался по ножке кровати, мечтая раз, только лишь раз, коснуться ее, ощутить ее тепло или прохладу, пробежаться по руке всеми лапками, осторожно и трепетно, и спрятаться в длинных волосах, заблудиться в них, утонуть... Я пополз по пододеяльнику, отчаянно желая, чтобы она не проснулась и не испугалась меня снова, я был очень осторожен, я едва передвигал лапками. Когда я коснулся ее руки, меня затрясло, я несколько мгновений стоял на месте, рука была теплая и нежная, я не могу описать этого ни словами, ни мыслями, я никогда не чувствовал ничего подобного, это было слишком великолепно для того, чтобы быть правдой, я перестал что-либо соображать вообще, я видел и ощущал каждым кусочком тела только эту руку, теплую и нежную, и я пополз по ней вверх, туда, где на подушке, разметавшись, спали ее волосы, чтобы спрятаться в них, заблудиться, утонуть...

Она проснулась поздно, потому что поздно легла. Когда пришел муж, она еще спала, и он разбудил ее поцелуем, протянув:

– Ах ты, соня!

Она улыбнулась, потянулась и села в кровати.

– С добрым утром, – поднялась, накинула тонкий халатик, попросила. – Поставь чайник, – и принялась застилась постель.

Он услышал ее крик из кухни и тут же примчался, крича на бегу:

– Что случилось?!

Она, едва сдерживая отвращение и прижимая руки к горлу, словно ей неожиданно стало холодно, молча показала на простыню, на которой, в том месте, где она лежала несколько минут назад, уже не корчилось застывшее тельце с оторванными лапками черного домашнего паука.

СКАЗКА О ЛЕТЕ

За окном бесился ветер, пытаясь разорвать тонкие натянутые струны проводов. В буйном танце носились снежинки, и каждая из них жила только для себя, не зная других, да и не пытаясь их узнать. В телефоне-автомате сам по себе крутился диск, набирая под вой ветра несуществующий номер. Было холодно и неуютно.

– Расскажи мне сказку о лете, – попросила Рита маленькую замерзшую птичку, камнем рухнувшую на засыпанную зимой землю, и ласково посмотрела на черный безжизненный глаз, торчащий в комке слипшихся перьев.

"Слушай, – услышала она тихий голос где-то внутри себя. – Когда-то давно было тепло и тихо. Солнце никогда не обходило стороной землю. Цвели деревья, и на одном из них я вила свое гнездо. Беспечно щебетала, таская ветки и листья, и не знала, что не повторится больше никогда этот гимн молодости и весне, любви и счастью..."

Рита терпеливо дождалась, когда затихнут последние отзвуки голоса внутри нее, и вздохнула:

– Это не то. Ты не умеешь рассказывать сказки.

И отшвырнула холодное тельце подальше в холод и вой ветра. С грустным удовлетворением увидела, как разбивается со стеклянным звоном маленький замерзший трупик, и каждая снежинка, как кровожадный ворон, питающийся падалью, уносит с собой прозрачный кусочек перьев. И ветер, беснуясь, разбрасывает снежинки в разные стороны, чтобы никогда не собралась вместе замерзшая маленькая жизнь...

– Расскажи мне сказку о лете, – попросила Рита качающегося в затянутой петле облезлого кота. И с любопытством заглянула в провалы выткнутых глаз, в торчащий разорванный рот.

"Слушай, – услышала она тихий голос где-то внутри себя. – Когда-то давно было тепло и тихо. Солнце никогда не обходило стороной землю. Я жил бродячей жизнью и на помойке мне всегда хватало еды. Под каждым кустом была готова постель, а крепкие зеленые ветви цветущих деревьев служили надежной защитой от собак и мальчишек. Целые ночи проводил я в разгуле и пенье, наверно, ты не раз слышала воинственный вопль под своим окном. Была свобода, но я не знал тогда, что так скоро уйдет тепло. А вместе с ним и моя молодость..."

Рита устало вздохнула:

– Это не то. Ты не умеешь рассказывать сказки.

И ласково погладив колючую проволоку на шее у кота, изо всех сил толкнула холодное черное тело. И смотрела, как раскачивается из стороны в сторону черный заледеневший маятник, издавая стучащие звуки, натыкаясь на стену неба, теряя последние остатки шерсти, безжалостно выдираемые ветром. И стаю одиночных снежинок, играющих в прятки и катающихся с горки сведенного судорогой разодранного языка...

– Расскажи мне сказку о лете, – попросила Рита раздавленную собаку, лежащую на дороге в ворохе своих внутренностей.

"Слушай, – услышала она тихий голос где-то внутри себя. – Когда-то давно было тепло и тихо. Солнце никогда не обходило стороной землю. Я бежала рядом с хозяином и радовалась несущимся со всех сторон запахам. Тыкалась носом во все встречные предметы и узнавала новых друзей. Потом, лежа на коврике, и уткнувшись носом в тапки хозяина, вдыхала его запах. Я не знала тогда, что скоро уйдет тепло, а вместе с ним и мой хозяин..."

Рита сжала руками виски и почти закричала:

– Это не то! Ты не умеешь рассказывать сказки!

И без всякой жалости превратила проезжающую машину в каток, заставив ее вертеться на месте, вдавливая в лед и грязь распростертое тело, глядя на брызнувший из черепа студень мозга, растекшийся по дороге, которая стала серой и дрожаще-жидкой...

– Расскажи мне сказку о лете, – попросила Рита одинокого человека, бредущего наугад против ветра и колючих снежинок. Человек поднял на нее воспаленные глаза и засмеялся. Он смеялся долго, захлебываясь и вытирая слезы, текущие из глаз, хрюкая и покашливая. Рите стало страшно. Она попятилась, но человек высморкался, немного успокоившись, оглянулся по сторонам и притянул ее к себе. И зашептал, глядя прямо в глаза расширившимися, безумными зрачками, громким кричащим шепотом:

– Никогда никого не проси об этом! Я открою тебе величайший секрет!

Он еще раз оглянулся по сторонам, до боли сжал ее плечи, до синевы, до судороги в пальцах, коснулся ее глаз своим безумием, и произнес, четко отделяя слова:

– Лета никогда не было! Ты поняла меня, девочка?

Он снова зашелся диким, похожим на истерику смехом:

– Не было! Никогда!

Человек резко оттолкнул ее и пошел, пошатываясь, болтая непокрытой головой с длинными, слипшимися от грязи черными волосами, все еще вздрагивая от непрекращающегося смеха, твердя словно в бреду:

– Не было! Не было! Никогда!

Рита упала, и снежинки закружили ее в своем безумном танце. Они падали на ее лицо и не таяли. И бесновался бродяга-ветер, чувствуя себя победителем. И уже холодные губы шептали устало, ни к кому не обращаясь:

– Расскажи мне сказку о лете...

В телефоне автомате сам по себе крутился диск, набирая под вой ветра несуществующий номер...

СУЩЕСТВО, КОТОРОЕ НАЗЫВАЮТ ЛЮБОВЬЮ

Она стояла перед ним дерзкая и красивая. Он опешил, открыв дверь: меньше, чем кого бы то ни было, он ожидал увидеть ее.

– Извини, – просто сказала она, и он заметил, как дрогнули уголки ее губ. – Можно позвонить? Все автоматы в округе сломаны...

– Пожалуйста, – он отошел назад, автоматически пропуская ее, и в ту же секунду дернулся было обратно, но она уже входила в дверь, и вытолкнуть ее сейчас было бы просто невежливо. Он долго возился с замками, пытаясь их закрыть и одновременно успокоить трясущиеся руки, она не стала его ждать и пошла по коридору вперед.

Он сидел в кресле и наблюдал, как она вращает телефонный диск, улавливая свежесть весны, которую она принесла с собой, видя ее тонкую руку с серебром колец, длинные волосы, падающие на ее лицо, полуприкрытые веками большие серые глаза. Она с минуту прижимала к уху трубку, потом улыбнулась:

– Занято, – положила трубку на рычаг и, не спрашивая, а утверждая, сказала. – Я подожду, – и опустилась в соседнее кресло. Она закинула ногу на ногу и достала из кармана куртки пачку дорогих сигарет.

– Покурим? Угощайся, – вытащила из пачки одну и протянула ему. Он коснулся ее пальцев, на мгновенье их руки задержались, соединившись друг с другом, он первый одернул свою и заметался по сторонам в поисках невесть куда засунутых спичек.

– У меня зажигалка, – понимающе кивнула она и дала ему прикурить. Потом затянулась сама, выдохнула дым. Он поразился неестественности происходящего с ними обоими, отметил ее напряженную позу, дрожь руки, держащей сигарету, свои пальцы, почти впечатанные в подлокотник кресла, поднялся, придвинул к ней пепельницу.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Не скучно тебе тут одному?

– Да нет, – пожал он плечами. – Я уже привык.

– Хорошо тут у тебя... – неопределенно протянула она и пояснила. – Тихо.

– Этого не отнять, – усмехнулся он. – Как дела у мужа?

– В порядке, – кивнула она. – Передает тебе привет.

– Он знает, что ты здесь? – удивился он.

– Ну, мы же старые друзья, – нехорошо улыбнулась она. – Все же уже позади.

"Что?" – хотел спросить он и не спросил.

Она потушила сигарету и снова набрала номер. Он снова наблюдал за ней, понимая, что его тянет к этой женщине так, как ни к кому никогда не тянуло, и что он этого катастрофически боится.

– Опять занято, – сказала она и подняла на него неестественно блестящие глаза. – Я так долго ходила по улицам...

"Прежде, чем решилась придти сюда?" – мелькнуло у него в голове.

...но так и не нашла ни одного рабочего телефона. Ты извини, что так поздно, но мне действительно очень нужно позвонить. Как ты?

– Ничего, – пожал он плечами. – Занимаюсь.

– Ну, это ты всегда умел делать лучше, чем другие...

Он не понял тона, которым она это сказала, и принял фразу, как должное. Она снова нервно закурила, явно порываясь, то ли что-то сказать еще, то ли что-то сделать, отчаянно сдерживая в себе это желание.

– У меня выходит книга, – наконец произнесла она, и он с облегчением выдохнул:

– Поздравляю. Когда?

– Через месяц. Я уже видела верстку.

– Знаешь, – решился он, но губы его произнесли фразу совершенно противоположную тому, о чем он думал. – Извини, но тебе лучше не приходить сюда так поздно одной.

– Почему? – ее брови удивленно поползли вверх.

– Дом напротив, мало ли что могут наболтать, – пояснил он, ненавидя себя.

– Жены боишься? – усмехнулась она, рука ее дрогнула, упал с сигареты длинный столбик пепла, она откинула с лица волосы и вызывающе посмотрела ему в глаза. – Но мы же ничем предосудительным не занимаемся. Я просто зашла позвонить. Или это придется потом долго доказывать?

– Видишь ли... – развел он руками, и она поняла, что сейчас последует длинная витиеватая фраза, о том, что ибо, ибо, какие он произносил всегда, когда попадал в затруднительное положение и не видел оттуда выхода.

– Не бойся, – перебила она. – Меня никто не видел, я шла через парк, – она вновь подняла трубку. – Не волнуйся, я сейчас дозвонюсь и уйду.

– Ты неправильно поняла меня...– попытался пояснить он, меньше всего желая, чтобы она ушла, и отчаянно мечтая именно об этом.

Она сделала ему знак молчать, и он умолк, не закончив фразу. Она говорила по телефону, а он откровенно любовался ей, пока она не смотрела в его сторону, и уже мучительно желая, чтобы она не уходила никогда, чтобы остановилось время, и он мог, сидя в этом кресле, всегда видеть ее тонкие руки в серебре колец, большие серые глаза, полуприкрытые подкрашенными веками, длинные волосы, падающие на ее лицо... Он так увлекся, что вздрогнул, когда она оборвала разговор, с силой опустила трубку на рычаг и повернулась к нему. Он не успел спрятать взгляд, и несколько мгновений они смотрели друг на друга совершенно одинаковыми глазами, с единственным желанием в каждой паре глаз.

Она первая отвела взгляд, взяла со стола сигареты и хриплым голосом произнесла:

– Оставить тебе? – не дожидаясь ответа, высыпала на стол из пачки несколько штук, он снова заметил, как сильно трясутся ее руки, сунула пачку в карман куртки и повернулась. – Ну, я пошла. Спасибо за телефон. Пойдем, закроешь за мной дверь.

Она шла по коридору, он шагал следом, чувствуя себя полным дураком, и мучительно подыскивая какие-то слова, которые хотел бы сказать ей на прощанье, а может, и не на прощанье, может, просто так, все это время, которое знал ее. Она остановилась резко, повернулась к нему, он снова столкнулся с ее неестественно блестящими глазами. "Слезы?" – подумал он, и понял – слезы. В коридоре было почти темно, лишь маленькая лампочка там, где остался телефон, слабо освещала дверной проем вдалеке.

– Смотри, – она потянула рукав куртки, задирая его, задирая находящийся под ним свитер, и он, вглядевшись, заметил три безобразных шрама, исчеркавших ее запястье, и в темноте казавшихся странным, почти черным браслетом.

– Что это? – одними губами спросил он, уже зная ответ и совершенно ошалев.

– Это ты, – спокойно сказала она и опустила рукав. – Это ты.

Он резко шагнул к ней и коснулся ее волос, и от этого, так долгожданного прикосновения, что-то внутри него оборвалось и лопнуло. Она закинула руки к нему на плечи и впилась в его губы.

...Он целовал ее руки, целовал ее волосы, он целовал эти шрамы, пересекавшие ее запястье, ее глаза светились в темноте, он закрывал их поцелуями, а она все смотрела, словно стараясь вглядеться в него, выпить его всего, до конца, оставить его в себе навсегда, пока она будет видеть. Она касалась его пальцами трепетно и нежно, что-то шептала бессвязно, он отвечал ей, не слыша, понимая всеми частицами тела, что она говорит и чего она хочет, они так долго этого ждали, что все происходящее казалось абсолютно нереальным, и от этого еще более фантастическим, и не было ничего на свете, кроме них самих двоих, кроме этого единого существа, которое и зовется любовью...

Она ушла, поцеловав его на прощанье, он долго стоял на пороге, глядя ей вслед в черную весеннюю ночь. Он вдыхал холодный весенний воздух и ни о чем не думал, потому что не мог думать, потому, что она унесла с собой все его мысли и желанья.

Ее муж – его старый друг, пришел к нему через два дня, не пряча мокрых глаз. На улице шел дождь с тех самых пор, как она ушла, он стекал по волосам, губам и душам всех идущих и живущих.

– Она умерла, – сказал ее муж. – Вскрыла себе вены. Завтра похороны.

– Когда? – непослушными губами спросил он, в тот же миг поняв, что знал это уже в тот момент, когда она уходила. Друг поднял на него тоскливые глаза, и он скорее увидел в них, чем услышал, дату их последней с ней встречи. И тогда он застонал, понимая, что ничего никогда не будет ни для нее там, ни для него здесь, потому что существо, которое называют любовью, оказалось сильнее из обоих, и они, так долго с ним сражаясь, так и не сумели победить...