Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Алиса Поникаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Он вошел, и они пили мартини, и она усадила его в кресло, напротив одеяла, все еще помнящего теплоту ее тела, и, глотнув мартини прямо из горлышка, сказала:

– Рассказывай...

Он почему-то задумался, потом улыбнулся:

– Рисуй...

И она, странно, как это иногда бывает во сне, подчиняясь всем его то ли приказам, то ли желаньям, которые звучали и в ней самой, взяла в руки карандаш...

Он улыбался так, как она никогда не умела улыбаться, он улыбался – и все вокруг его улыбки пахло летом и запахом сирени, и чем-то еще до боли знакомым с детства... А может, самим детством?..

– Чьим? – подумала она, водя карандашом по мелованной бумаге, и тут же одернула себя: кому какая разница, в конце концов?..

– Думаешь о детстве? – он снова протягивал ей мартини. – О твоем или моем?

– Откуда ты?... – растерялась она, и, глядя в его глаза, рассмеялась: все было понятно и так, не стоило ни о чем спрашивать...

– Ты всегда рисуешь цветы на асфальте? – он чувствовал себя в ее кресле, напротив ее не застеленной кровати, как у себя дома. Или, как у них?

– Всегда, – выдохнула она, пытаясь поймать карандашом этот странный изгиб его губ, так красиво укладывающийся в улыбку чуда.

"Чудо-юдо-рыба-кит..." – подумала она...

– Поплыли? – он повернулся в кресле и коснулся ее лодыжки кончиками пальцев. По ее ногам пробежала дрожь, скользнула вдоль бедер, задела грудь, и застыла где-то в районе висков.

– Куда? – дрожащим голосом спросила она, втянув под себя ногу и пытаясь изобразить простым карандашом зеленый дым его глаз. – Хотя... Я даже не буду спрашивать куда...

– А тебе это надо? – он снова протянул ей мартини.

– Нет, – подумав, мотнула головой она, штрихуя его вьющиеся волосы. – А ты не боишься, что когда я тебя нарисую, тебя не станет?

– Смотря как нарисуешь, – пожал плечами он. – Если очень стараться...

– Я постараюсь! – неожиданно со злобой ответила она и отшвырнула от себя рисунок. Он не получился!!! Она так и не смогла передать этой его неуловимости улыбки, этой его незабываемости и непохожести, этого его ощущения не проходящего лета...

Она соскочила с кровати, подхватила с пола упавший лист, с которого смотрели улыбающиеся глаза и взгляд торжествующего лета, и стала рвать его на мелкие клочки.

Кусочки бумаги падали на пол, она топтала их в исступлении, она выгоняла его, а он по-прежнему сидел напротив нее в кресле, улыбаясь своей незабываемой улыбкой и протягивая ей бутылку мартини...

– Уходи, – устало сказала она, когда истерика закончилась, и она, обессиленная и сникшая сидела на кровати, уставившись невидящим взглядом в белое покрывало.

– Подари мне эту картину, – неожиданно спокойно попросил он, словно только что не носился вокруг нее с водой и мокрым полотенцем, и указал на закрытый покрывалом холст.

Она подняла на него глаза, но у нее не было сил, чтобы удивляться...

– Забирай, – сказала она. – Забирай и уходи.

Когда за ним захлопнулась дверь, все вещи, стоявшие в ее квартире, всегда такие родные и близкие, попрятались по углам, и она осталась один на один с кривляющейся пустотой мольберта. Звенящая тишина заполнила ее всю, коснулась ее глаз и превратилась в луну. В зияющую белую, круглую луну. Луна заглянула в замочную скважину штор и удовлетворенно увидела съежившуюся на кровати фигурку напротив пустого мольберта. Она накинула плащ и вышла на улицу.

...И небо между домами казалось ей сплошной серой стеной... Стеной одного из многочисленных домов, без окон, без дверей, без крыш... Просто сплошной серой пеленой, построенной нелепым строителем, который никогда не знал, что он строит и зачем, и кому и как потом придется в этом жить... От этого стало грустно, но не более, потому что все вокруг продолжалось: и это серое небо, и эти серые крыши, и этот дом, в котором она жила... Продолжала жить... Еще умела жить... Она снова уставилась на серое небо за окном троллейбуса. Там, как и много дней назад, шел безудержный дождь. И серые дома, проплывающие мимо, казались такими же кусочками этой большой серой ступни, уже давно наступившей ей на голову...

– Я не могу больше... – уже даже не поняла, а просто облегченно выдохнула она и, все уже решив наперед, спустилась в метро.

Поезд, который должен был принести ей вечное облегченье, почему-то задерживался, и она, обессилевшая от ожидания, прислонилась к холодной плите колонны.

И в это время неожиданно и тоскливо под потолком зала заструился саксофон, он летел и парил, несся в переходах метро, вливая в нее зеленый дым глаз, даря надежду, и обещание не проходящего лета... Песнь торжествующего лета...

Она улыбнулась, открыла глаза и сделала шаг ему навстречу. Ее закружила в восторженном танце его музыка, сдирая с нее, как обертки с конфет, печальные воспоминания, ночные страхи и подглядывающую луну...

МУЗЫКА

Я умею играть на клавиатуре ночи. Клавиши ночных деревьев звучат низко и гулко, разнося по окрестностям шепот и шорох. Клавиши асфальта скрипят проезжими машинами и руганью водителей. Клавиши неба поют протяжно, слегка срываясь на надрыв в полнолуние. Луна звучит нежно-тревожным голосом скрипки. Дома гудят надсадно и сердито, возмущаясь от того, что кто-то нарушает их ночной покой.

В моей музыке нет гармонии. Хаос невидимых туч вносит свой диссонанс. То и дело одна из клавиш расстраивается. Я хороший настройщик, но даже мне приходится долго с этим возиться. Капризы дождя иногда терпимы, а иногда он просто выводит меня из себя своими претензиями к ветру. Ветер тоже хорош: летая, где придется, он очень часто роняет на клавиатуру подобранные сны. Старый барахольщик... Сны застревают между клавиш, и мне приходиться долго их выковыривать, потому что они вносят в мою музыку невыносимую фальшь.

Я изо всех сил стараюсь совладать с этим хаосом. Мне очень хочется, чтобы моя музыка наконец-то по-настоящему зазвучала. Пальцы мои в кровавых мозолях.

Недавно прямо на клавиши упала окровавленная птица. Мне пришлось перестать играть. Я полночи провел, возвращая ее к жизни. Она улетела, даже не чирикнув мне на прощанье, а я все оставшееся время подбирал мотив ее забившегося сердца.

Неделю назад меня удивила луна, сказав, что не желает больше играть в оркестре, а хочет солировать. Убеждать ее в обратном было очень тяжело. И все это время мои руки не касались клавиш. Стихла музыка...

Я брел по небу, измотанный и уставший, город внизу спал, над домами витали беспризорные сны, пытаясь забраться в редкие открытые форточки. Стояла потрясающая тишина. И, послушав ее, я понял, что в этой тишине есть та гармония, которую я так отчаянно и долго искал. Руки мои опустились, и из подушечек пальцев заструилась кровь. Значит, все было напрасно? Все мои метания, искания, труды? Но ведь я слышу ее, ту музыку, которая должна была звучать! Она и сейчас звучит в моей голове. Почему, стоит мне только коснуться клавиш, все начинают играть совсем не так? Может быть я просто плохой музыкант? Тогда зачем мне даны руки, голова, слух? Почему я не мыслю себя без этой музыки? А она?.. Интересно, как она?..

И я почти побежал.

Клавиатура ждала меня. Я взял аккорд, и сквозь слезы на глазах увидел расплывающуюся, неопределенную фигуру Музыки.

– Я думала, что ты ушел насовсем, – шепнула она и сделала странный пируэт.

– Если тебя будет играть кто-то другой, – закричал я, – если тебя будет играть кто-то другой, в тебе будет гармония?!

– Что такое гармония? – удивленно приподняла брови моя Музыка.

– Это... – я долго не мог найти определение. – Это, когда все звучит слаженно, без диссонанса и фальши.

– Разве ты видишь во мне фальшь и диссонанс?

– Я их слышу! – я взял аккорд луны.

Музыка рассыпалась на части и собралась около моего виска.

– Им тоже надо жить, – рассудительно заметила она. – У каждого свой хлеб.

Я ударил по клавишам изо всех сил.

– Ты должна быть другой!

– Я такая, какой ты меня сыграл, – улыбнулась Музыка. – И я себе очень нравлюсь.

– Если тебя будет играть кто-то другой, – повторил я. – В тебе будет гармония?

– Если меня будет играть кто-то другой, это буду не я, – поникла Музыка.

– За мной стоит очередь желающих. Все они считают, что справились бы с этим делом гораздо лучше, чем я...

– Я так не считаю, – Музыка облетела вокруг меня и легким движением обняла за шею. – Если не станет тебя, не станет и меня...

– Тогда не мешай мне! Стань такой, какой я хочу тебя слышать! – в моем голосе звучала истерика.

– Сыграй меня по-настоящему...

Я убрал руки с клавиш, и Музыка рассыпалась.

Я схватился за голову, потому что в моей голове она зазвучала громче. Я изнемогал от силы и чистоты звука, и плакал, зная, что я не сумею это повторить...

Я поднялся из-за клавиатуры и побрел к Ночи.

Ночь встретила меня приветливой улыбкой. Мне всегда казалось, что она ко мне неравнодушна.

– Я больше не могу быть твоим придворным музыкантом, – сказал я.

– Вина? – Ночь протянула мне темный наполненный бокал.

Я машинально взял его, и так же машинально хлебнул горячую, пахучую жидкость.

– Я больше не могу...

– Мне понравилась твоя сегодняшняя музыка, – перебила меня Ночь. – Было в ней что-то такое...

– Я больше не могу!!! – закричал я. – Эта не та музыка, которая звучит во мне!!!

– Я уже заказала новую аппаратуру, – Ночь по-прежнему благожелательно улыбалась мне. – Завтра ты сможешь ее опробовать. Эти старые клавиши давно пора заменить.

Вино окутало мой мозг, и музыка в моей голове зазвучала еще сильнее.

– Мне нужна Гармония, – сказал я.

– Гармония? – удивилась Ночь. – А за что я тогда плачу деньги Диссонансу и Фальши?

– Ты их наняла? Зачем? – я ничего не понимал.

– Гармония показалось мне слишком скучной, – скривила губы Ночь. – Такая молодая, а уже с претензиями и с глазами старой, умудренной опытом дамы.

– Ты увидела в ней свою соперницу? – догадался я.

– Вот еще, – фыркнула Ночь. – Я просто очень не люблю, когда мне говорят, что я что-то делаю не так.

– Выходит, ты всегда считаешь себя правой?

– Конечно. Разве может быть иначе?

– А куда деваться мне?!!

– Я могу прибавить тебе зарплату, – улыбнулась Ночь, глядя на меня, как на капризного ребенка.

– Я говорил не об этом... – я почувствовал жуткую усталость. Откуда-то возникло ощущение, что я бьюсь лбом о бетонную стену. Я даже ясно увидел, как по этой стене стекает моя кровь.

– Я не понимаю тебя, – сказала Ночь. – Многие из придворных музыкантов тебе отчаянно завидуют.

– Где я могу найти Гармонию? – спросил я.

Ночь пожала плечами:

– У меня столько дел, что мне совсем не досуг следить за передвижениями этой барышни. Могу сказать тебе только одно – тебе не стоит ее искать.

Я поставил бокал на звездный столик.

– Сегодня вечером прием в честь прибывшего Урагана, – сказала Ночь. – Ты должен играть.

– Я помню, – я повернулся и пошел к выходу.

Коридоры дворца Ночи всегда завораживали меня своими неожиданными изгибами. В них можно было встретить кого угодно – от безусых юнцов-ветров, до убеленных сединами туч. В правом ответвлении четвертого коридора меня остановила Тишина.

– Я слышала, ты ищешь Гармонию? – спросила она, и я, в очередной раз, вяло удивился тому, как быстро здесь все становится известно.

– Да. Ты случайно не знаешь, где она может быть?

– Не трудись напрасно. Гармония есть только во мне. Я ей очень хорошо плачу.

– Я хочу с ней просто поговорить, – устало сказал я. – Просто поговорить...

– Твои клавиши уже соскучились по твоим рукам, – сказала Тишина. – Я вовсе не обязана за тебя работать.

– Оставьте все меня в покое! – сорвался я. – До начала моей смены еще полчаса!

Тишина укоризненно взглянула на меня и скрылась за невесть откуда взявшейся дверью.

Я нашел Гармонию за пять минут до вечернего приема. Она сидела в облачном кресле и, казалось, ждала меня.

– Ты нужна моей Музыке, – сказал я.

– Я нужна тебе, – поправила меня Гармония.

– Ты нужна мне и моей Музыке, – упрямо повторил я.

– Твоя Музыка прекрасно обходится без меня, – покачала головой Гармония. – Она самодостаточна.

– А что мне делать с той Музыкой, которая звучит в моей голове? Почему я не могу сыграть ее так, как я ее слышу?

– Может быть, ты что-то делаешь не так?

– Смотри, – я протянул к Гармонии свои руки. – Они все в крови. Но то, что возникает из-под этих пальцев нельзя назвать Музыкой...

– Я слышала, что многим очень нравится то, что ты играешь.

– Но это не нравится мне! Я хочу сыграть ту Музыку, которую слышу. Неужели это так много?

– Это очень много, – серьезно сказала Гармония. – Настоящую музыку можно услышать только один раз.

– И она будет именно такой, как я ее слышу? – оживился я.

– Она будет именно такой, – подтвердила Гармония. – Но она будет последней, из того, что ты сможешь услышать. Подумай.

– Я согласен, – твердо сказал я.

Гармония взглянула на меня странным, долгим взглядом, в котором плескались удивление, восторг и сочувствие.

– Хорошо, – сказала она. – Закрой глаза.

Я закрыл глаза, руки мои опустились на клавиши, и вокруг меня зазвучала музыка.

Она неслась и парила: басили дома, шумели деревья, скрипели дороги, выл ветер, дребезжал дождь, пела скрипкой луна, пальцы мои чуть касались пожелтевших клавиш, но я чувствовал их тепло, я погружался в вечность звуков, я стонал от наслаждения, я плакал... Я взлетел в небо и опрокинулся на землю, я полетал около раскрытых форточек вместе с беспризорными снами, я поиграл с бродягой-ветром в догонялки, я раскрасил свет уличных фонарей, я подержал в ладонях холодный кусочек луны, я поплескался в луже вместе с звенящими струями дождя, я повалялся на сиреневой туче, я сшил себе платье из облаков... И во всем в этом была моя Музыка. Без единой фальшивой ноты...

Последний аккорд звучал долго... Я все еще блажено улыбаясь, открыл глаза и увидел, как медленно движутся губы Гармонии, произносящие фразу, которую я уже никогда не услышу...

...На углу центральной улицы города сидел абсолютно седой человек и чему-то блаженно улыбался. В рваной шапке, стоящей перед ним, лежали несколько медяков, согревая друг друга своим присутствием.

– Мама, кто это? – спросил маленький мальчик.

– Это глухой музыкант, – ответила женщина и, порывшись в сумке, бросила в шапку десять рублей. – Когда-то он был очень знаменит...

Седой человек благодарно кивнул, закрыл глаза, и внутри него вновь зазвучала музыка. Музыка, которую никому, кроме него никогда не дано будет услышать...

ФОНАРЩИК

Улица была полна странных фонарей. Они обволакивали ее молочным мерцающим светом, словно нежной, сотканной из тончайшего вещества сетью. Она шла, и ее тень при каждом шаге качалась из стороны в сторону, отражаясь в чуть тронутых льдом лужах. Черный кожаный плащ, поглощая этот молочный свет, становился матовым и блестящим. Одиночество давно стало для нее нормой, и редкие машины, проезжающие мимо, казались призраками какого-то другого, недоступного ей мира, поэтому она их почти не замечала. Как не замечала идущих ей навстречу прохожих, сверкающий иней на ветках деревьев, красоту или уродливость стоящих вдоль дороги строений... Только фонари почему-то привлекали к себе ее внимание своим странным дрожащим светом.

"Наступит утро, придет фонарщик и убьет их... – подумала она и неожиданно одернула сама себя. – Фонарщиков давно нет... Простое электричество, так примитивно и банально... Да вы, романтик, сударыня, – усмехнулась она. – Надо же, столько лет, а до сих пор..."

Ей сегодня ночью исполнялось тридцать. Дома никто не ждал, да и само понятие дом, кроме обозначения стен ее квартиры, в которых она иногда пряталась от несовершенства мира, сделав их как можно уютнее, перекроив под себя, ничего большего не означало. Сегодняшнюю дату она праздновала только с собой. С собой и с ночью. Были, конечно, и подруги, и друзья, но все они периодически казались ей призраками прожитых лет, отмечающими вехи ее жизни. Сегодня ей не хотелось воспоминаний. И мечтаний тоже не хотелось. Просто ночь, просто улица, просто фонари. И она.

" Я и мир? – подумала она. – Или мир и я? Противопоставление или единство?"

Противопоставления тоже не хотелось.

Маленькое подвальное кафе освещали целых четыре фонаря, пересекаясь светом где-то в районе вывески. "Почему бы и нет? – пожала она плечами и толкнула дверь. – Надеюсь, здесь будет уютно..."

В кафе горели китайские фонарики, по красным стенам танцевали фигуры экзотических птиц и цветов. Она села за столик в углу, повернувшись лицом к залу, выложила из кармана сигареты и зажигалку и сказала возникшему с ней рядом официанту, не заглядывая в протянутое меню:

– Бутылку красного вина.

– Все? – удивился официант.

– Все, – кивнула она, и официант удивленно отошел, несколько раз оглянувшись.

Глоток вина принес с собой вкус "изабеллы" и ощущение тепла. Только сейчас она поняла, что успела слегка замерзнуть. Негромкая китайская музыка создавала впечатление, что она находится внутри большой китайской шкатулки, оббитой красной тканью и увешанной фонариками. Она снова глотнула вина и закурила.

– Девушка, вам не скучно одной? – темноволосый молодой человек склонился над ней в полупоклоне.

"Начинается, – поморщилась она. – Когда, наконец, они устанут говорить эти банальности..." И подняла лицо:

– А вам?

– Что? – опешил молодой человек, явно не ожидавший такого ответа.

– Вам не скучно?

– Да... – молодой человек замялся.

– Если скучно – присаживайтесь рядом, только ради бога, без банальных фраз и приставаний.

Молодой человек заинтересовано и послушно опустился рядом, подозвал официанта и несколько мгновений разглядывал ее лицо:

– Вам что-нибудь заказать?

– Спасибо, у меня все есть.

– А я голоден, – неожиданно улыбнулся он. – С этой работой никогда не успеваешь, как следует поесть.

– Работа в такое время? – она глотнула вина.– Это интересно.

Молодой человек сделал заказ, официант поспешно удалился.

– И кем вы работаете, если не секрет?

– Фонарщиком.

Рука ее дрогнула, несколько капель вина пролилось на красную скатерть.

– Я не ослышалась?

– Фонарщиком, – повторил он. – Почему это вас так удивило?

– Вы гасите фонари?

– И зажигаю их.

– Вы шутите.

– Нисколько.

– Разве в наше время еще существуют фонарщики?

– А почему бы и нет? Фонари же существуют.

"Верно, – удивленно подумала она. – Раз существуют фонари, должны быть и фонарщики..."

– И в чем заключается ваша работа? Нажать вовремя на нужный рычаг? Или кнопку, что там у вас, чтобы включить электричество?

– Это слишком примитивное представление, – сказал он. – К каждому фонарю нужен свой подход. Они как дети. Могут обидеться, могут капризничать, могут устать... Я их понимаю. Освещать ночь – занятие не из легких.

– Вы меня разыгрываете, – она достала сигарету, и он в ту же секунду щелкнул зажигалкой.

– Зачем? – искренне удивился он.

– Ну, может быть, это ваш способ знакомиться с девушками... Или...

– Или что?

– Может быть, вы просто не в своем уме.

– Все фонарщики немного не в своем уме, – улыбнулся он, и она поняла, что он, безусловно, красив.

Официант расставил на столе принесенные тарелки и бутылку такого же, как у нее вина и бесшумно удалился, пожелав приятного аппетита.

– Вас не будет раздражать, что я ем? Я действительно, очень голоден.

– Нисколько.

Он принялся за еду, она несколько секунд разглядывала зал и вдруг поняла, что тоже очень голодна. "Когда же я ела сегодня в последний раз? – подумала она. – Ах да, утром, чашка кофе и бутерброд..."

– Это вам, – сказал он, подвигая к ней одну из тарелок. – Попробуйте, здесь вкусно готовят.

Она хотела возразить, но блюдо действительно изумительно пахло.

– Спасибо.

Он снова улыбнулся.

– Не сочтите это за желание вам навязаться, но вам давно говорили, что вы очень красивы? – сказал он, отодвигая тарелку и наливая себе и ей вина.

– Давно, – кивнула, подумав, она. – Но разве это так важно?

– Для меня да, – он поднял свой бокал. – Вы очень красивая.

Она подняла свой:

– Вы тоже.

– Защитный рефлекс у красивой женщины... Вам не идет, – спокойно сказал он. – Я не собираюсь вам навязываться. Если вы хотите, я сейчас уйду.

Она помолчала пару минут:

– Не хочу. Я никогда в жизни еще не видела ни одного фонарщика.

– Тогда за вас.

Тонко зазвенело, встретившись, стекло.

– Фонарям тоже нужны ласка и внимание. Им нужно, чтобы их понимали и любили. Помните тот фонарь, что стоит на перекрестке? Вы наверняка шли мимо него. Он ненавидит стоящий напротив светофор, потому что тот своим мигающим красно-желто-зеленым светом отвлекает все внимание на себя и окрашивает свет фонаря... Каждый вечер мне приходится уговаривать его не злиться. Ну что возьмешь с этого самодовольного идиота-светофора? Он тоже на работе, правда гордится больше, чем следовало бы именно потому, что он разноцветный... Фонарь, который стоит в начале аллеи, очень долго не работал. Знаете почему? Он был влюблен в тополиную ветку, которая касалась его стекла. Они так ласково ворковали по ночам, она ему что-то шептала, касаясь листьями черного железа. Она укрывала его от дождя. Во время большого ветра они ссорились, но обязательно мирились, как только он стихал. Фонарь не любил ветер, потому что ему казалось, что ветка к нему неравнодушна, и она никак не могла доказать ему обратное... А потом ветку спилили. Она заслоняла кому-то свет. Свет фонаря... Фонарь в переулке – мелкий пакостник и шутник, он очень любит баловаться по ночам, выключаясь при появлении пьяных прохожих. Когда там становится темно, и люди, ругаясь на чем свет стоит, пробираются чуть ли не на ощупь, он смеется. Я его ругаю, а он говорит, что не любит пьяных... В фонарь у дороги врезалась машина, я долго его лечил и уговаривал не бояться, но он нет-нет, да и погаснет ночью, потому что каждая приближающаяся машина внушает ему ужас, а в темноте ему кажется, что его не заметят... Один из четырех фонарей у кафе – страшный филонщик и лентяй, и если бы его не стыдили периодически остальные три, он, наверное, с чистой совестью не горел бы вообще...

Она, слегка раскрасневшись от вина, завороженно слушала.

– Фонарь, стоящий у дома, любит подглядывать в окна. Он старый сплетник, и может рассказать кучу забавных историй, приключившихся с обитателями квартир, в которые дотягивается его свет. Люди иногда не закрывают шторы, особенно когда живут не на первых этажах. Они же не знают, что за ними наблюдают фонари...

– Ты что, знаешь их все? – спросила она, не заметив, как перешла на "ты".

– Конечно. Те, что на моем участке – все до одного. Недавно поставили новенького, взамен только что умершего – великолепный был старик, прожил долгую жизнь, рассказывал такие потрясающие вещи, о которых не прочтешь ни в одной книге по истории... Мне было жаль с ним расставаться... А новенький – совсем молодой, мнит себя только что зажженной звездой, вокруг которой вращается весь мир. Фонарь у памятника – бунтарь. Он до сих пор уверен, что сможет переделать вселенную, изменить ее по своему образу и подобию, исправить... Я заговорил тебя, – неожиданно спохватился он.

– Ты все это придумал только что, да? – с надеждой в голосе спросила она.

Фонарщик посмотрел на нее, и она вдруг увидела, какие старые и мудрые у него глаза.

– Тебе хочется, чтобы это было так?

– Я не знаю, – выдохнула она. – Все это слишком странно, чтобы быть правдой... Особенно в такую ночь.

– Чем она так особенна? – удивился он.

– У меня сегодня день рождения... – она посмотрела на часы и в первый раз за весь вечер улыбнулась. – Я только что родилась...

– И ты молчала! – он укоризненно качнул головой и разлил по бокалам вино. – За самую красивую женщину на земле!

– Но это не так, – запротестовала она, чувствуя, как краска заливает ее лицо и шею.

– Это именно так. И ты всегда должна это помнить, – он поднес свой бокал к ее бокалу. – С днем рождения, самая красивая женщина!

Она выпила вино, поставила бокал и подняла на него сияющие глаза, в каждом из которых зажегся маленький фонарик.

– Кто ты?

– Я – фонарщик, который зажигает фонари. Подожди минутку, ладно? – он поднялся и пошел в сторону барной стойки.

"Фонарщик, который зажигает фонари... – подумала она, улыбаясь. – Мой фонарщик..."

Он вернулся через несколько минут, держа в руках красный китайский фонарик.

– Это тебе. С днем рождения.

– Спасибо, – сказала она, и в сияющих глазах ее блеснули слезы.

Красный фонарик согревал ее руки теплым матовым светом.

– Мне пора на работу, – сказал фонарщик. – Пойдем, я тебя провожу.

– Пойдем, – она поднялась из-за стола, надела предупредительно поданный плащ и прижала к груди красный фонарик. – Пойдем.

Улица была пустынной, редкие прохожие уже давно попрятались по домам, водители машин тоже спали мирным сном, и только фонари, как горящие стражи, освещали их путь. Стоило им приблизиться к очередному фонарю, как он начинал приветливо мигать, и поэтому вся дорога до ее дома показалась ей огромной, великолепной иллюминацией. Когда они подошли к ее подъезду, небо стало светлеть.

– Ночь кончается... – сказала она.

– Да, – кивнул фонарщик. – Мне пора выключать фонари.

– Я понимаю, – сказала она и еще сильнее прижала к себе красный фонарик.

– Он никогда не погаснет, – успокоил ее фонарщик. – Поверь мне.

– Я тебе верю, – она подняла на него сияющие глаза. – Спасибо.

– Сейчас фонари будут гаснуть в честь самой красивой женщины на земле.

– Пусть они лучше в честь нее зажигаются, – возразила она.

– Сегодня вечером, – успокоил ее он. – И всегда.

– Всегда?

– Всегда. Кстати, фонарь за твоим окном давно рассказывал мне, какая у него чудесная соседка. По-моему, он в тебя тайно влюблен... Но это секрет... Мне пора, – фонарщик чуть коснулся рукой ее волос. – До свидания.

– Можно... я тебя поцелую?.. – спросила она, понимая, что никакого свидания не будет, и, не дожидаясь ответа, коснулась его щеки холодными губами.

– Пока, – махнула она рукой и скрылась в подъезде, все еще прижимая к груди красный китайский фонарик.

Она стояла на балконе и смотрела, как отступает ночь, и вокруг медленно, один за другим гаснут фонари. Внутри нее все пело и светилось. Она стояла на балконе и курила. Раздался звук чьих-то шагов, она посмотрела вниз и увидела бегущего человека в спортивном костюме. Свет переполнял ее через край, ей так хотелось с кем-нибудь им поделиться, чтобы хоть кому-то стало так же хорошо.

– С добрым утром! – сказала она, сама себе удивляясь.

Человек неожиданно остановился.

– С добрым утром. Так рано, почему вы не спите?

– У меня сегодня день рождения, – сказал она. – Еще осталось вино. Заходите в гости.

– Вы серьезно? – удивился он. – Вы что же, совсем одна?

– С фонариком, – улыбнулась она.

– Действительно можно зайти?

– Конечно, – снова улыбнулась она, увидела, как гаснет последний фонарь и пошла открывать дверь.

Он сказал ей через полгода, что в тот день, когда она окликнула его с балкона, ему показалось, что в ее глазах сияют ночные фонари.

– Они каждый вечер зажигаются для меня, – сказала она.

– Я знаю, – он притянул ее к себе. – Потому что ты – самая красивая женщина на земле. Я люблю тебя.

На стене ровным матовым светом светился красный китайский фонарик.