Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Алиса Поникаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Кирилл застыл с бутылкой в руках.

– Да ты почти красавица! – констатировал он, рассматривая ее, как уникальный, неодушевленный, музейный экспонат. – Только вот...минуточку...

Он поставил открытую бутылку на стол и шагнул к Лире. Она задохнулась от такого близкого запаха его тела, зажмурилась. Его рука коснулась ее заколки, слегка задев шею. По телу Лиры пробежала легкая дрожь. И пока Кирилл что-то делала с ее волосами, она вся дрожала, даже не пытаясь понять, что же с ней происходит.

– Вот так-то лучше, – сказал Кирилл, отходя и любуясь на дело рук своих. – А румянец тебе очень к лицу. Еще бы косметики немного... Ну да, ладно, не все сразу. Садись, картошка уже почти остыла.

Лира неловко опустилась в кресло. Ей все время хотелось поправить платье на груди.

Кирилл разлил коньяк по кубкам.

– Ну, с праздником, спасительница!

Лира поднесла кубок к губам. Пахло приятно и как-то щекотало ноздри. Она вдохнула и храбро сделала глоток. Горло обожгло, и Лира закашлялась. На глазах выступили слезы.

– Да, пьяница из тебя никакой! – рассмеялся Кирилл. – Закусывай лимончиком! – и поднес лимон к ее губам.

...Комната плыла в полумгле, и только старенький, похожий на фонарик светильник, глазел из угла, купаясь в причудливо извивающемся табачном дыму. Кирилл негромко говорил, а она понимала и не понимала, слегка кружилась голова, и было просто приятно слушать его такой уже близкий и родной голос.

– Я – художник. И, поверь мне, хороший художник. Было все – выставки, фуршеты, слава, друзья, красивые слова, любимая женщина... С утра – похмельная голова, таблетка или бутылка пива, потом очередная тусовка, какие-то нужные люди, с которыми обязательно надо выпить, какие-то дела, которые обязательно надо решить, какие-то встречи, на которых обязательно надо побывать... Я не помнил, как возвращался домой, падал пьяным трупом, а наутро все начиналось сначала... Круговорот не прекращался... Какой-то страшный, нескончаемый круговорот... Однажды утром я проснулся и вдруг понял, что уже пять лет ничего не рисовал... Пять лет бессмыслицы и алкоголя... И я подумал – а где я? И тогда я ушел... "С жиру бесишься!" – сказали мне друзья. "Допился!" – сказала любимая женщина... Мне нужно было подумать, я забрал холсты и уехал на дачу... И понял, что не могу больше писать... Во мне все умерло... Когда я вернулся – любимая женщина спала с моим лучшим другом, заявив мне, что выходила замуж за известного художника, а не за спившегося и свихнувшегося неудачника... Куда-то сразу же провалились все хорошие знакомые, те, кто за честь почитал сидеть со мной рядом на банкетах и выпрашивал контрамарку на очередную выставку... Я смотрю на тебя и удивляюсь – неужели у тебя есть то, что я так отчаянно искал все это время?...

Бутылка коньяка стремительно пустела. Лира, как сквозь сон, видела, как меняются черты лица Кирилла, становятся жестче и отчетливей, как все больше проскальзывает в его речи злых и несдержанных фраз, как он перестает слышать ее ответы, потому что уже давно разговаривает сам с собой, или с кем-то из того, прошлого его окружения, словно что-то пытаясь ему доказать...

Кирилл остановился на полуфразе, прислушался, обвел комнату странным взглядом.

– Карина?!

В этом имени звучала такая боль, что Лира невольно вздрогнула.

– Карина! Не бросай меня... – Кирилл почти плакал.

– Я здесь, – прошелестела Лира и осторожно коснулась его волос дрожащими пальцами.

– Я знал, что ты вернешься, – облегченно выдохнул Кирилл, и, встав с кресла, почти рухнул на пол у ее ног. Обнял ее колени руками. Лира сидела, неестественно выпрямившись и дрожа.

– Я люблю тебя... – Кирилл поднялся с пола и легко взял ее на руки. Лира боялась даже дышать, не то что пошевелиться.

Кирилл осторожно опустил ее на диван и стал медленными поцелуями покрывать ее лицо...

– Тебе так нравилось, помнишь? – шептал он, зарываясь в волосы Лиры.

Лира слабо попыталась освободиться, но лицо его тут же исказилось:

– Ты опять уходишь?!!

Звенящая боль его голоса заставила Лиру сжаться в комок.

– Нет... Я здесь...

Кирилл приподнялся и накрыл ее губы жадным, горячим поцелуем. Лира задохнулась, и тут же вся, без остатка, отдалась во власть этого нетерпеливого и зовущего языка...

...Когда он аккуратно и очень нежно стал снимать с нее платье, Лира уже почти не сопротивлялась. Она судорожно вздохнула, когда его губы коснулись ее груди, и закрыла глаза, чтобы не видеть его странно изменившегося лица, искаженного желанием и мукой. Он раздвинул ее ноги и вошел в нее резко и сразу. Она захлебнулась воздухом, едва сдержав крик, но она еще с интерната знала одну простую непреложную истину: кричать нельзя. Даже когда очень больно – кричать нельзя, иначе может быть еще хуже. По ногам потекло что-то теплое, но Лира уже почти не чувствовала ничего, она была в полуобмороке, и лишь лицо Кирилла то приближалось, то отдалялось, расплывчатое и искаженное...

Он мучил ее почти полночи, потом громко вскрикнул и затих, скатившись с ее тела к стене дивана. Она долго лежала, не шевелясь, потом слегка повернула голову и увидела, что он спит. А на ресницах его все еще блестят слезы...

Лира осторожно поднялась, стараясь не смотреть вниз, на свое обнаженное тело, прижала к груди попавшееся ей под руку платье и скользнула в ванную.

Она лежала в горячей воде, и мыслей не было, не было ничего, кроме усталости, ощущения испачканности и ноющей боли в каждом миллиметре ее тела...

Утром Кирилл хмуро разглядывал простыню. Лира собиралась на работу, стараясь двигаться, как можно осторожнее.

– У тебя, что, никогда не было никого? – задал он риторический вопрос, чувствуя себя полным болваном и не придумав ничего лучшего.

Лира быстро собрала с дивана испачканное кровью белье и затолкала в допотопную стиральную машину, доставшуюся ей с дачи все той же Татьяны Петровны.

– Кто такая Карина? – спросила она в ответ с каким-то наивным, почти детским любопытством.

– Я говорил с тобой о Карине? – хмуро удивился Кирилл и, готовый провалиться сквозь землю под этим чистым, пристальным взглядом, устало выдохнул. – Это моя жена... Послушай... Извини, что все так получилось... Я почти ничего не помню...

– Не мучь себя, – неожиданно сказала она. – Мне так хочется, чтобы ты улыбнулся...

Он поднял на нее глаза, готовый взорваться, но она смотрела на него с таким трепетом и нежностью, что лицо его расслабилось, и в уголках губ действительно появился слабый намек на жалкое подобие улыбки.

... Новый год они встречали вдвоем. Лира, как обычно, накануне съездила к Татьяне Петровне – поздравить с наступающим праздником, и как обычно, хотя, как всегда долго отказывалась, привезла от нее несколько баночек с соленьями и вареньем. Кирилл без всякого выражения смотрел на это выставленное на стол кулинарное изобилие, потом поднял на нее глаза:

– У тебя деньги есть?

– Да, – растерянно кивнула Лира. – Немного...

Она вытащила из сумочки кошелек и вытряхнула его содержимое на стол.

– Не густо, – констатировал Кирилл и поднялся.

– Ты куда? – испуганно спросила Лира.

– Я вернусь через пару часов. Хорошо?

В ее глаза отразилось такое смятение и страх – он же никуда не выходил все эти дни, что Кирилл застыл на месте. Потом в два шага оказался рядом, приподнял ее лицо за подбородок и сказал отчетливо, как говорят маленькому ребенку:

– Я вернусь через пару часов. Ты поняла?

– Да, – кивнула Лира, понемногу успокаиваясь: раз он сказал, что вернется, значит, вернется, обещания всегда нужно выполнять.

Он действительно вернулся через два часа с огромным пакетом в руках.

– Принимай деликатесы! – рассмеялся он, глядя на ее удивленное лицо.

Лира доставала из пакета какие-то баночки, пакетики, коробочки, понимая, что никогда в жизни не видела ничего подобного, и, уж тем более, никогда не ела.

– А теперь брысь с кухни, – ласково сказал Кирилл. – Сегодня моя очередь готовить.

И Лира послушно ушла в комнату, чтобы в сто пятидесятый раз протереть несуществующую пыль, поправить мишуру на веточках ели, которые вчера вечером она подобрала около елочной распродажи, поставила в большой треснутый кувшин и долго и старательно украшала сделанными когда-то ею самой игрушками.

Журнальный столик ломился от незнакомых и очень аппетитно выглядевших блюд, из духовки на всю квартиру пахло чем-то совсем потрясающим. Лира, одетая все в то же платье цвета морской волны, сидела напротив Кирилла и не верила всему происходящему. Он казался ей сказочным принцем, появившимся из волшебного королевства других ответвлений, и случайно оказавшегося в ее маленькой квартирке, принцем, который вот-вот спохватится, что он залетел не туда и тут же исчезнет. Но Кирилл сидел в кресле, крутил в руках бокал с шампанским и никуда исчезать не собирался. Когда часы пробили двенадцать, Кирилл пригубил шампанское и протянул ей какую-то коробочку.

– С Новым годом.

– Это мне? – ошеломлено спросила Лира, и на глазах ее заблестели слезы. – Это правда мне?

– Ты с ума сошла, реветь! – грубовато оборвал ее Кирилл. – Прекрати немедленно! Тебе, конечно, а кому же еще?!

Лира осторожно открыла коробочку. Запах французской косметики очаровал ее сразу же и навсегда. Полными слез глазами она смотрела на различные оттенки переливающихся теней, мягкую розовую кисточку для румян, матовый бархат пудры...

– Прекрати, пожалуйста, плакать, – мягко сказал Кирилл. – Никогда не выносил женских слез...

Лира порывисто поднялась из кресла и неумело, неловко прижалась к нему.

– У меня тоже есть для тебя подарок!

Она так же порывисто кинулась в сторону шкафа, сняла с полки любимую ее статуэтку ангела и протянула Кириллу:

– С Новым годом!

– Спасибо, – Кирилл повертел безделушку в руках и осторожно поставил на стол. – Раздача слонов закончилась, можно и поесть. Я голоден, как собака.

Лиру не покоробила его легкая небрежность. Если бы это было в ее силах, она отдала бы ему все... Она, не задумываясь, отдала бы ему все, что у нее было...

...В эту ночь он не называл ее Кариной...

...Весна пришла неожиданно сразу. Потекли ручьи, грязные и по весеннему звонкие, в музее прибавилось работы из-за постоянной грязи, которую посетители приносили на своей обуви и старательно размазывали по паркету. Кирилл стал задумчивым и хмурым, и вновь почти перестал подниматься с дивана. Он много курил, и когда Лира приходила с работы, комната вновь утопала в табачном дыму, а из пепельницы, которую он забывал вытряхивать, все время вываливались окурки. Но Лира ничего не замечала, в своей счастливой слепоте. Она прибегала с работы, рассказывала ему о каких-то мелочах, которые казались ей важными и нужными: что тети Дусина невестка разводится с ее сыном, потому что нашла себе какого-то нового русского, и что у бабы Кати из пятого зала родилась внучка, которую назвали в честь бабушки Катериной, а директор пообещал со следующего месяца прибавить всем зарплату, немного, конечно, но все-таки хорошо... Кирилл мрачно слушал, иногда за весь вечер не произнеся ни одного слова и подкуривая очередную сигарету от только что докуренной...

Один из залов музея освободили под какую-то новую выставку, которую должны были вот-вот привезти откуда-то очень издалека. Рабочие таскали ящики и коробки, суетился директор, разбираясь с какими-то бумажками и громко с кем-то ругаясь по телефону. Лира внимательно следила, как бы кто из этих неуклюжих носильщиков не опрокинул что-нибудь из экспонатов, и директор даже похвалил ее за ответственность, от чего она густо покраснела.

Наконец все приготовления были закончены. С завтрашнего дня выставка должна была открыться, но Лира, как она делала это всегда, вечером, перед самым закрытием музея, когда практически не было посетителей, пробралась в приготовленный зал.

В зале было темно, и только в огромные окна падал свет уличных фонарей, пересекаясь на паркете странными геометрическими фигурами. Лира нащупала выключатель и включила свет.

По всему залу висели бабочки. Огромные, средние, маленькие, всех цветов и оттенков, бархатные, гладкие, махровые, прозрачные... Их тонкие крылышки переливались в электрическом свете золотым, фиолетовым, серебряным, изумрудным... У Лиры перехватило горло от немого восторга. Она медленно пошла вдоль стен, разглядывая стоящие и висящие стенды. Бабочек было безумно много, и ей показалось, что она попала в страну, где всегда царит лето, в страну, где живут эльфы и прекрасные принцы, в страну из которой мог прийти к ней Кирилл... Но самое главное, что привело ее в такой неописуемый трепет, это то, что ни одна из этих крылатых красавиц не могла улететь. Все они очень аккуратно были приколоты маленькими, почти незаметными булавочками к своим картонкам. И им уже была не страшна изменчивость окружающего мира. Там, где были они, всегда теперь будет лето, независимо от того, что творится за окном – цветет сирень, падает ли снег, или, как сейчас, идет холодный дождь...

Кто-то окликнул ее, Лира вздрогнула, возвращаясь из чудесной страны бабочек, и увидела укоризненно качающую головой тете Дусю, стоящую в дверях зала.

– Половина восьмого, мы тебя обыскались уже!

– Половина восьмого?! – испуганно спросила Лира. – Ой... я не думала, что так поздно...

С тех пор, как появился Кирилл, она никогда не задерживалась на работе до половины восьмого, и теперь мысль о том, что он ждет ее дома, и уже потерял, наполнила ее сердце паническим ужасом.

Она так торопилась домой, что чуть не упала на скользком повороте, спасибо какому-то прохожему, который придержал ее под руку.

Лира влетела вверх по лестнице, задыхаясь от быстрого бега, открыла дверь и в изнеможении прислонилась к ней спиной.

– Я пришла! – еще успела по инерции крикнуть она, только потом осознав, что в квартире непривычно темно, и Кирилла нет.

Лира, не раздеваясь, прошла в комнату, машинально включила свет и так же машинально понесла к помойному ведру полную окурков пепельницу. Потом забралась с ногами в кресло и стала ждать.

Кирилл пришел около двенадцати. Лира открыла дверь и поразилась незнакомости его взгляда. И пахло от него как-то по-другому, совсем не тем запахом, к которому она привыкла.

– Ты еще не спишь? – спросил он и снял с нее пальто.

– Ты ела что-нибудь? – он разделся и прошел на кухню.

Лира двигалась за ним, как привидение.

– Господи, ну что такого случилось! – неожиданно разозлился Кирилл, поймав ее беспомощный взгляд. – Не могу же я вечно сидеть у твоей юбки!

– Я ничего... – сказала Лира, глотая слезы. – Я же ничего не говорю...

– Лучше бы говорила! – огрызнулся Кирилл. – И нечего на меня смотреть такими собачьими глазами!

Он разогрел какую-то еду, усадил ее за стол и стал есть с аппетитом изголодавшегося человека, который решил для себя какую-то самую большую проблему в своей жизни. Он поел, отодвинул тарелку, и еще до того, как он открыл рот, чтобы что-то сказать, она уже всем своим существом знала, что именно сейчас она услышит.

– Ты прости меня, – сказал Кирилл. – Но такая жизнь не по мне... Я сегодня встретил Карину, и понял, какой я был болван! Бросить все, что у меня было, отказаться от славы, денег, и ради чего?! Ради каких-то непонятных поисков?! Ради этой захудалой квартирки, забитой мещанской безвкусицей под самый потолок? Ты – хорошая, добрая, – он сказал это тоном, каким говорят с законченными дебилами. – Но ты не понимаешь... Художнику нужен полет, а не однообразие... От однообразия художники спиваются... Карина готова мне все простить, завтра у меня встреча с нужным человеком, он обещал устроить выставку тех работ, что остались... Хотя, это для него будет достаточно сложно, все уже забыли мою фамилию... Из обоймы выпасть так просто... Но я смогу, я наверстаю, остались еще люди, которые меня помнят! Карина поможет... Она не растеряла все связи... Она ждала меня...

Лира молча плакала, не понимая и половины из его речи. Она лишь осознавала, что он уйдет в какие-то другие ответвления этого изменчивого мира, туда, куда делись ее родители, которых она никогда не знала, куда ушла ее любимая кошка, объевшись какой-то дряни, куда вот-вот собирается Татьяна Петровна, которую вчера положили в больницу...

– Сейчас уже поздно, – сказал Кирилл. – Ты так много для меня сделала, я не мог уйти, не простившись и не объяснив. Но я сейчас пойду...

– Куда ты пойдешь? – сквозь слезы возразила она. – Сам же сказал, что поздно... Оставайся... Уйдешь утром...

– Ты правда этого хочешь? – Кирилл пристально взглянул на нее. – Ты хочешь последнюю ночь?

– Да, – кивнула Лира. – Все равно уже ничего нельзя изменить...

Она сказала это с едва заметной, очень слабенькой надеждой в голосе. Но он разрушил ее надежду:

– Ты права. Ничего нельзя изменить. Да и незачем менять. Как хорошо, что ты это понимаешь...

...Она машинально стелила постель, как делала это много раз, мылась под душем, надевала ночную рубашку, а в голове ее все время стучали отчаянные молоточки: "В последний раз, в последний раз, в последний раз..."

Она гладила его непослушные волосы, его лицо то приближалось, то удалялось, а она не чувствовала ничего, кроме этих молоточков, все громче звучащих в ее голове: "В последний раз, в последний раз, в последний раз..."

Он скатился с нее и закурил сигарету, как он это делал всегда, она следила во тьме за красным огоньком, вдыхала сигаретный дым, и молоточки в ее голове превращались в набат: "В последний раз, в последний раз, в последний раз..."

Он уснул под утро, она долго смотрела на него спящего, ее голова уже разламывалась на части, и вдруг Лира ясно и отчетливо увидела музейный зал, полный разноцветных бабочек, которые уже никогда никуда не улетят, и где бы они не находились, там всегда будет лето, независимо от того, что творится за окном – цветет сирень, падает ли снег, или, как сейчас, идет холодный дождь...

Лира поднялась с кровати и скользнула в кухню. В нижнем ящике стола лежали шампуры, которые достались ей от предыдущих хозяев. Она смутно догадывалась об их предназначении, но на булавочку они походили больше всего...

...Он умер почти мгновенно, у Лиры по анатомии всегда была пятерка, и она очень хорошо знала, где у человека находится сердце, потому что ее сердце уже не вмещало всю боль изменчивости мира...

Она легла с ним рядом и обняла еще теплое тело. Сон практически сразу окутал ее измученную душу, даря надежду и покой. Теперь он всегда будет с ней. В том мире, где ничего не меняется, и никто ни от кого не уходит. В том мире, где царят прекрасные бабочки и летают эльфы...

И уже проваливаясь в спасительное забытье, она услышала тонкий, звенящий звук чего-то упавшего. Это с журнального столика скатился на пол маленький ангелочек и разлетелся на сотни уродливых осколков...

ТИНА

По вечерам, когда кончается день, и на землю опускаются серые мышиные сумерки, когда включаются фонари, и темнота прячется по углам, настороженно шипя и ожидая удобного момента для нападения, мне все труднее делать вид, что я уже ничего не помню.

Я закуриваю сигарету и включаю телевизор, но едва ли могу уловить хоть пару слов. Я включаю везде свет, но темнота караулит меня, неожиданно прыгая в лицо в самый неподходящий момент. Я достаю бутылку вина, но оно лишь притупляет боль до поры до времени, а потом становится совсем плохо.

Мой лечащий врач с уверенностью заявил, что все пройдет, но я уже полгода глотаю таблетки, выписанные им, и с каждым днем все больше боюсь вечеров. Порой мне кажется, что боль со временем не ослабевает, а наоборот, становится все сильнее.

И каждый вечер я сажусь в кресло у маленького журнального столика, в ярко освещенной электрическим светом квартире, ставлю перед собой бутылку вина и стакан, и медленно, подчиняясь непонятно чьим желаньям, прокручиваю в голове все снова и снова, ничего не прибавляя и не приукрашивая, и даже уже не стараясь понять...

...Она появилась неожиданно с холодным, по-осеннему тоскливым дождем, которые так нередки в конце лета. Был субботний вечер, я варил себе кофе, в предвкушении уютного кресла у телевизора. Когда позвонили в дверь, я немного растерялся: я не ждал никого, и не очень желал разделить с кем-то мое одиночество.

Она стояла на пороге, и с волос ее стекали струйки дождя.

– Вы извините, – сказала она. – Я промокла и никого в этом городе не знаю. Можно войти?

Я пропустил ее в дверь, успев разглядеть насквозь промокший свитер и черные джинсы, серые глаза, обведенные синими кругами, и тонкую руку с браслетом, сжимающую кожаную сумку.

Через пятнадцать минут она, забравшись с ногами, сидела в моем кресле, в моем халате, который был ей явно велик, и пила мой кофе. Я стоял у плиты и варил еще, зная на тот момент лишь то, что зовут ее Тина.

– Тина? – еще удивился я.

– Кристина, – пояснила она, улыбнувшись. – Но все зовут меня Тиной.

И мне тут же захотелось задушить этих всех.

Когда я вернулся в комнату с готовым кофе, она уже спала, свернувшись в кресле калачиком, как кошка, ровно и тихо дыша. Я перенес ее на диван, поразившись легкости ее тела, и накрыл пледом. Кофе остывал в моей чашке, а я сидел и смотрел на маленькую фигурку, спящую в моей кровати.

Она проснулась рано, открыла глаза, повернула голову и улыбнулась мне:

– Ты так и не ложился?

– Я подремал в кресле.

– Извини, я так устала, что даже не заметила, как успела заснуть.

– Ничего, – сказал я. – Кофе будешь?

– Я помогу, – снова улыбнулась она и откинула плед.

Она жарила на кухне яичницу, безошибочно угадывая, где находится все необходимое, а меня не покидало чувство, что все это было когда-то уже, неизвестно где и когда; где-то там, где мы знали друг друга гораздо лучше, чем сейчас.

– Ты надолго к нам в город? – осторожно спросил я, стараясь спрятать свой отчаянный интерес.

– Не знаю, – серьезно ответила она. – Я мешаю?

– Ты же знаешь, что нет, – покачал я головой. – Не уходи.

– Я не уйду, – сказала она и поднялась. – Покажи мне город. Я здесь первый раз.

И мы ушли с ней в дождь, который так и не прекращался со вчерашнего вечера.

Я вел ее по городу, она смотрела вокруг и улыбалась. Мы сидели в маленьком кафе на углу и разглядывали прохожих за стеклом. Она придумала такую игру: мы рассказывали друг другу только что выдуманные истории про проходящих мимо людей и много смеялись; в полупустом троллейбусе водитель шею свернул, ловя ее отражение в зеркале; мой плащ обрызгал пронесшийся мимо грузовик, она рассмеялась, глядя на мое сердитое лицо, и стряхнула с ткани капли. Город был сер и угрюм, как всегда во время дождя, но она была рядом, и я не видел серости и однообразия, я смотрел по сторонам ее глазами и любил все вокруг, особенно этот дождь, не по-летнему осенний...

Когда наступили сумерки, она как-то сникла, я видел, что это больше, чем усталость, что-то еще такое...

– Я устала, – сказала она. – Пойдем домой.

Слово "домой" было больше, чем просто обозначение моей квартиры. Я кивнул и остановил такси.

Дома она забралась в мой халат и, поджав ноги, устроилась в кресле. Я достал из холодильника бутылку вина и шоколад и сел напротив.

– Знаешь, – сказала она. – Когда я шла вчера по улице, твое окно было единственным светлым во всем городе...

– Ты только вчера приехала? – осторожно спросил я.

– Да, – кивнула она, и я тут же выругал себя, давая зарок ни о чем не спрашивать ее больше: она вся сжалась, как от удара. Я встал, зажег свечи. Я знал, она этого очень хотела. Она глотнула вина и закурила.

– Я знаю все, о чем ты хочешь меня спросить, – сказала она. – Но это не нужно, правда.

– Я уже не хочу ни о чем спрашивать, – возразил я. – Только не уходи.

– Когда я была маленькой – мир казался огромным и прекрасным. И так нелепо было осознать, что он вовсе не такой огромный, и уж совсем не прекрасный. Он – страшный... – она поежилась, сделала еще глоток и неожиданно попросила. – Расскажи мне о себе.

– Да тут рассказывать-то нечего, – сказал я. – Родился, учился, потом еще учился, потом работа, и будни, будни, будни, серые как мыши.

– Ты никогда не летал? – не то чтобы спросила, а скорее уточнила она.

– Пожалуй, только во сне, – усмехнулся я невесело и допил свое вино.

– Хочешь? – серьезно предложила она.

Я посмотрел ей в глаза:

– Хочу.

Она протянула мне руку и улыбнулась чуть-чуть, одними уголками губ, и все, что было вокруг нас, закружилось и растаяло медленно, как туман. Я до сих пор не могу объяснить, что же тогда произошло. Ощущения были слишком фантастическими, чтобы их можно было описать словами. Нас нес ветер, я держал ее за руку, а цвет неба все время менялся, становясь то светло-серым, то почти фиолетовым; там не было дождя, и это дикое, долгожданное ощущение бесконечной свободы, какого я никогда не испытывал, и даже не знал, что так может быть. Тепло ее руки согревало меня, и, казалось, наш полет будет длиться вечно, а он и длился столько, потому что не было времени там, не было времени здесь, не было его нигде...

Небо окрасилось в розоватый цвет, она сказала:

– Светает. Пора возвращаться... – повернулась поудобнее в кресле и снова отпила вино.

Я опустился на колени перед креслом, взял ее руки и молча поцеловал. Она нагнулась и спрятала лицо в моих волосах. Потом подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.

– Я так давно не летала, – очень тихо сказала она. – Спасибо тебе. Хоть напоследок...

– Что? – встрепенулся я. – Напоследок?

– Нет, нет, – замотала она головой. – Это я так, так...

Я налил нам еще вина. Мне было абсолютно неинтересно, кто она и откуда. Я уже тогда совершенно отчетливо знал, что если она уйдет – я умру.

– Выходи за меня замуж, – сказал я и просто ошалел от радости, когда она молча кивнула.

Наутро на работе, выслушав вялые соболезнования шефа по поводу моей заболевшей тетки, только что мной придуманной, я испросил себе отпуск за свой счет, безо всяких особых хлопот. Я летел домой как на крыльях, с огромным букетом роз, застыл на пороге своей квартиры и радостно позвонил, представляя, как она откроет дверь, и я осыплю ее цветами; я даже видел, как они падают по ее волосам, груди, к ее ногам. Но в квартире было тихо. Я перепугался до того, что не мог сразу попасть ключом в замочную скважину; влетел в коридор, оттуда в комнату и застыл.

Она сидела в кресле, абсолютно белая, уставившись невидящими глазами куда-то прямо перед собой. Розы рассыпались по полу, я встряхнул ее за плечи и побежал вызывать скорую. Пока они ехали, я молился. Не знаю кому, богу, черту, мне было все равно. Я молился и плакал.

Потом нервно курил на кухне, ожидая пока закончат доктора. Руки тряслись, и я все время забывал про сигарету.

Доктор вышел из комнаты, такой маленький седой старичок, и строго спросил:

– Жена?

– Жена, – кивнул я и закричал. – Что это? Что?!

– Раньше приступы были? У какого врача она лечится?

– Что? – не понял я. – Раньше? Не знаю...

– А говорите, жена... – покачал головой старик. – Это уже не первый приступ, и следующего, я боюсь, ей уже не выдержать...

– Когда? – спросил я побелевшими губами.

Он пожал плечами:

– Может, через неделю. Может, через месяц. Через полгода... Она сейчас поспит, не тревожьте ее. Да, мне нужны данные.

– Данные? – я не понимал, о чем он говорит.

– Ну да, фамилия, имя, отчество, домашний адрес.

– Да-да, конечно, – забормотал я и двинулся в коридор. Нашел сумочку и вывали все содержимое на стол. Исписанный блокнот, ручка, кожаная косметичка, пара каких-то непонятных штучек, пачка сигарет и паспорт.

– Вот, – сказал я и протянул паспорт старичку.

Он несколько минут изучал его, потом поднял на меня глаза:

– Вы издеваетесь?

– Нет, а что там?

Старик вернул мне паспорт. Не было города с таким названием. Не было. Я мог в этом поклясться.

– Пишите, что хотите, – махнул я рукой, уже всей душой желая, чтобы они убрались. Старик укоризненно взглянул на меня и стал что-то писать в своем бланке. Я молча курил. Я совсем ничего не понимал.

Когда они ушли, я сидел в кресле и, как в первую ночь, смотрел на нее.

– Я не хотела тебе говорить, – сказала она, слабо улыбнувшись. – Мне не надо было оставаться. Просто я думала, что у меня еще есть время...

– Тина... – я, кажется, плакал. – Тина, что происходит?

– Существует множество параллельных измерений. Я живу в одном из них, в этом городе. Там он, правда, немного другой, но это неважно. У нас начался сезон охоты... Отстреливают особей, чем-то отклоняющихся от нормы. Таких не очень много. Я – одна из них. Летать вот умею. Мы разбежались по измерениям, кто куда. Это, как игра в прятки, только разница в том, что если найдут – убьют. Меня уже нашли. Если бы ты пришел чуть позже, меня бы уже не было...

Я сразу поверил ей. Я знал, что все, что она говорит – это правда.

– Мне не нужно было оставаться. Но я так устала, и твое окно горело так ярко... Прости меня...

– С тобой ничего не случится! – твердо сказал я. – Мы уедем, уедем сегодня же!

– Куда? – слабо улыбнулась она. – Меня уже нашли. Я сейчас соберусь и уйду, чтобы не причинять тебе боли.

– Ты никуда не пойдешь! – заорал я. – Как я буду жить без тебя?! Обратно в серые будни?!! Ты же понимаешь, что это бред!!!

– Понимаю, – кивнула она. – Но ты сильный, ты справишься.

– Не хочу! – снова заорал я. – Не хочу без тебя!!!

Она снова улыбнулась сквозь слезы на глазах:

– Иди сюда.

Я почувствовал вкус ее губ, тепло ее тела, мои слезы смешались с ее слезами, и каждый из нас по отдельности перестал существовать навсегда...

Это случилось вечером, когда кончился день, и на город опустились серые мышиные сумерки. Она сказала, что пойдет вынести мусор, я крикнул что-то веселое ей вслед, обратно она не пришла. Обегав все окрестности, обзвонив все больницы, подняв на ноги всю полицию, я возвращался домой, все еще отказываясь верить, что ее уже нет, и только тогда обнаружил в углу лестничной площадки маленькую глиняную кошку с отбитым ухом. Я не видел ее раньше, но я точно знал, что эта фигурка принадлежала Тине.

Я знаю, они вернули ее тело обратно. Ведь не может же инородный предмет быть оставлен в чужом измерении. А про кошку забыли. Или упустили из вида – мало им хлопот, еще кошкой какой-то заниматься...

Я повесил ее на шею, снимаю только на ночь, чтобы не раздавить, и ставлю в изголовье.

Мой лечащий врач не поверил ни одному моему слову. Он нагородил кучу умных названий и объяснений моей болезни, и я никогда не скажу ему, что, когда проходят сумерки, и наступает ночь, я чувствую облегчение, я беру бокал вина и очень отчетливо представляю себе ее руку в моей ладони. И тогда все вокруг меня тает, как туман, медленно-медленно исчезая, и нас несет ветер, я крепко держу ее за руку, и цвет неба все время меняется, становясь то светло-серым, то почти фиолетовым...