355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алиса Поникаровская » Рассказы » Текст книги (страница 7)
Рассказы
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 11:07

Текст книги "Рассказы"


Автор книги: Алиса Поникаровская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

МАРИОНЕТКА

День был похож на самый обычный, серый и скучный день. Лишь небо опустилось на три километра и давило своей неопределенностью на головы прохожих. Она медленно передвигала ноги и вдруг, подставив лицо под ступню неба, остановилась. Она увидела тонкие, едва заметные линии, уходящие вверх. Их было ужасно много. И все небо казалось покрытым легкой неуловимой сетью. Она перевела взгляд на головы прохожих, куда-то спешащих: от каждого тянулись вверх тонкие, едва заметные линии. Никто их не замечал, да они и не служили помехой, словно существовали сами по себе, играя в какую-то занимательную игру, переплетаясь и расходясь. Она подняла руку, холодную и покрасневшую от ветра, и увидела ровную и какую-то спокойную полосу на запястье. Зашевелились, задергались уходящие в небо линии, и пальцы второй руки коснулись такой похожей на шрам полосы. Она ни о чем не думала, лишь поняла, что кто-то там, наверху, знает о ней больше, чем она сама, и что она этого не хочет. Снова пришли в движение нити, уходящие в небо, и ноги ее пошли, мешая грязь. Она вдруг поняла, что весь сегодняшний день кто-то водит ее по ненужным делам, зная наперед, что всех, к кому она зайдет, не будет дома. Она ходила уже полдня, три часа тряслась в автобусах и потеряла всякое чувство времени. Осталась лишь усталость, даже какая-то обреченность, и невероятно огромное желание видеть его. Она уже знала, куда идет, знала и то, что и там нет того, ради которого она идет туда.

Равномерно перемещались наверху тонкие линии. Она вошла в дом и долго-долго поднималась вверх по лестнице, которая, казалось, не кончится никогда. Небо опустилось еще ниже, и даже через крышу висело противной тяжестью на ее плечах.

... Кресло охотно приняло ее в свои объятья. И откинувшись на его спинку, она начала понемногу успокаиваться просто от существования этой комнаты и присутствия ее хозяев: немногословных, но близких, как вдруг кресло стало мелко и неприятно дрожать. Она испугалась. Она вдруг снова ясно увидела тонкие, уходящие вверх линии, почти незаметные в коричневой комнате в свете свечей. Она хотела встать, но кресло держало ее. Держало именно этой дрожью и не спокойствием. Она поняла, что надолго ее не хватит. Кресло вытягивало из нее все силы и волю.

" Я встану,– твердила она себе, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой (нити устало лежат на полу),– Я обязательно встану!"

Губы ее не двигались, но ей казалось, что она кричит. Она поняла, что зовет его, что он ей очень нужен именно сейчас. И что, если он не придет, случится что-то страшное и непоправимое.

Раздался звонок.

Она резко вскочила, обрывая прилипшие к креслу линии, сумела добежать до коридора, не замечая, что движется сама, не завися больше от линий, отпущенная и свободная. И уже падая и ничего не понимая, увидела проем открытой двери, за которой никого не было...

...Вечером зажгли свечи, и высокий темноволосый парень, на что-то наступив при входе в комнату, чертыхнулся и поднял с пола маленькую фигурку.

– Что это?– спросил он, показывая ее всем здесь присутствующим.

Никто не проявил особого интереса. Бэб пожал плечами:

– Свалилась откуда-нибудь. Не заметили и не убрали. Хотя, вроде, не было у нас такой.

– Не было,– подтвердила Ленка.– Может, забыл кто?

– Интересная штучка. Я возьму ее себе, ладно?– никто не протестовал и Мак сунул фигурку в карман брюк.

ОСТРАЯ БОЛЬ

Холодный ветер шнырял по подворотням в поисках неплотно закрытых дверей и зазевавшихся одиночеств. Было то странное время, когда еще не кончился вечер, а ночь уже торопливо бежала по продрогшим пустым улицам не то поздней осени, не то ранней зимы. В небе, затянутом мрачными черными тучами, без луны и звезд, хозяйничал колючий, тревожащий душу холод. По наледи шелестели газеты. Безумствовал серый снег.

Старый деревянный дом, почти по самую макушку вросший в землю. Скрипел плохо подогнанными ставнями так громко, словно вот-вот собирался рассыпаться на части. В углу его единственной комнаты одиноко возвышался старинный комод. Некогда черное дерево было покрыто толстым слоем пыли, открытые дверцы обнажали пустоту с паутиной и парой пожелтевших от времени фотографий. Занимая все пространство полупрогнившего пола, валялись деревянные ящики. На одном из них сидел человек без имени, обхватив голову руками. Зубная боль третьи сутки не давала покоя. Изредка он нагибался и уныло подбрасывал доски в небольшой костер около своих ног. Человек без имени ненавидел врачей, и от одной мысли о злобном торжестве ничтожества, важно изучающего его боль металлической дрянью, еще глубже погружался в уныние и тоску. Чуть потрескивая, горел костер.

Резкий стук в дверь выдернул его из оцепенения, ставшего уже привычным. Человек без имени приподнял голову в низко надвинутой на лоб шляпе и прислушался. Стук повторился, еще более уверенный и торопливый.

– Войдите, не заперто.

На пороге комнаты возник человек с ног до головы закутанный в черный плащ. Маленькие глазки как-то неестественно ярко блестели на его сморщенном покрасневшем личике. Длинный нос делил на две неравные половинки глубокий синий шрам. Тонкие губы кривились в какой-то зловещей усмешке. Весь вид его не мог не вызвать гадливости, но человек без имени был слишком занят своей болью.

– Разрешите погреться? – мягким мурлыкающим голосом спросил вошедший. Человек без имени молча кивнул головой, приглашая гостя делать все, что заблагорассудится. Тот медленно подошел к огню и кошачьим движением протянул покрасневшие руки. Он какое-то время не отрывал глаз от огня, потом негромко произнес:

– Что, зуб болит?

Человек без имени удивленно поднял глаза.

– Могу вам помочь. Я знаю больницу, где обслуживают круглосуточно. Мой знакомый врач...

Человек без имени при одном упоминании о враче перекосился и дернулся куда-то в сторону.

– Вы меня не поняли, – заторопился вошедший. – Добрейшей души человек! Скольким помог! Я вам записочку напишу, хотите? Ну, разве это дело, так мучиться? Третьи сутки без сна, этак вы, батенька, и умереть можете, от боли-то. Запросто. У меня вот знакомый был, гвозди в стену забивал, да и проткнул палец-то. Четыре дня с забинтованным ходил, а на пятый умер. Так то палец! А вы со своими зубами рискуете... Я просто удивляюсь, как вы живы-то до сих пор! – вошедший искренне всплеснул руками и тут же сунул их в карманы плаща, усердно пытаясь что-то найти.

Человек без имени подбросил в костер пару досок и тоскливо передернул плечами. Лепет вошедшего как-то сразу убедил его, что идти все-таки придется. Желая хоть немного оттянуть эту зловещую процедуру, он сумрачно подумал: "Завтра с утра..."

– Вот и правильно, – оживился вошедший. – Только зачем завтра-то? Зачем откладывать? Да и кто вам сказал, батенька, что завтра вообще наступит? Знаете ли, нет никакой уверенности в том, что это случится. С вами такого разве не бывало? О, у меня не раз. Сидишь, сидишь, ждешь, как дурак. Вот завтра, завтра вот... А его все нету и нету, а сегодня уже так опротивело, что просто, поверите ли, иногда даже жить не хочется. Ну, согласитесь, ежели все время сегодня, то тогда спрашивается, зачем? Да вот и адресок нашелся, – вошедший, наконец, перестал рыться в карманах и извлек на свет изжеванный клочок бумаги. – Это тут недалеко. Скажете, что от Ивана Ивановича, и все сделают в лучшем виде. Да, впрочем, я вам сейчас записочку-таки напишу.

Иван Иванович достал из кармана еще один лист, когда-то бывший белым, имеющий ныне какой-то неопределенный грязный цвет, и чернильную ручку, заполненную почему-то красными чернилами. Пристроившись на одном из ящиков, он довольно резво нацарапал что-то на листке, и, свернув его вдвое, торжественно вывел адрес. Человек без имени молча смотрел на него поверх костра, почти ничего не понимая и не ощущая ничего, кроме собственной боли, почему-то усилившейся с приходом странного субъекта.

– Готово! – радостно объявил тот, махая листком для быстрейшего высыхания. – Ну, что вы сидите? Этак, вы скоро на стенки кидаться будете. А домишко-то старенький, хлипкий, вдруг не выдержит, развалится, чего доброго! Без крыши останетесь, а это в вашем состоянии хуже некуда: с зубной болью на мороз... Ужас какой-то! Вставайте, вставайте, я вас провожу, ежели хотите.

Человек без имени послушно поднялся с ящика, машинально взял протянутый ему листок и, наклонившись, подбросил в костер несколько досок.

– Идемте, идемте, – торопил странный субъект, и лицо его, сморщившееся в гримасе оживления и искреннего желания помочь, стало похоже на печеное яблоко, почему-то красного цвета. Человек без имени привычным движением откинул с плеч длинные волосы и неуверенно шагнул к двери. Странный субъект, которого просто язык не поворачивался назвать Иваном Ивановичем, шел следом, подталкивая в спину, и что-то ласково приговаривая. Дверь заскрипела, впустив в комнату струю холодного воздуха. Дрогнуло пламя костра, зашевелились пожелтевшие фотографии, на мгновение ожив. Дверь резко захлопнулась за спинами уходящих, и в комнате вновь воцарилась тоскливая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня.

Человек без имени остановился перед мрачного вида зданием, огромным и монументальным. Его спутник как-то неожиданно исчез, словно растворившись в безумстве серой ночи. Человек без имени толкнул тяжелую стеклянную дверь и неуверенно вошел. В пустом холодном фойе горела пара дневных ламп, отчего на стенах дрожали неясные смутные тени. За перегородкой с надписью "РЕГИСТРАТУРА" сидела с книгой девушка, в накинутом поверх белого халата пальто. Человек без имени шагнул к окошечку и наклонился:

– Я бы хотел... – неуверенно произнес он. И ошеломленно замолчал. Девушка отложила книгу и подняла на него глаза.

– Зубы? – понимающе спросила она.

Человек без имени, молча, потеряв от боли способность удивляться, смотрел на ту, что умерла несколько лет назад.

– Острая боль? – снова участливо спросила девушка, сочувствующе глядя на синие круги под его глазами.

Человек без имени все так же молча кивнул.

– Я сейчас выпишу вам карточку, и с ней по коридору направо, третий этаж, 13 кабинет. Там дежурный врач.

Она достала чистый бланк и быстро принялась заполнять его, ничего не спрашивая и не поднимая глаз.

– Возьмите, – протянула она в окошечко заполненный лист, и, встретив кричащий и вопрошающий взгляд человека без имени, торопливо прижала палец к губам. – Не сейчас. Не здесь...

Недоговорив, девушка взяла в руки отложенную книгу и углубилась в чтение.

Человек без имени послушно зашагал по коридору направо, снова не ощущая ничего, кроме собственной боли.

На темной холодной лестнице он запутался в липкой, мягкой паутине, машинально-гадливо смахнул ее с лица, отогнал рукой пару испуганных летучих мышей, и чуть не упал, наступив на хвост большой серой крысы, убежавшей со страшным писком куда-то в угол.

Дверь кабинета № 13 была оббита жестью, и из-за нее не доносилось ни звука. Человек без имени осторожно постучал. За дверью что-то шумно упало, послышались торопливые шаги и звяканье брошенного в таз железа, потом хриплый, но какой-то знакомый голос произнес:

– Войдите.

Человек без имени открыл тяжелую дверь и вошел. Резкий свет ослепил его, он несколько мгновений стоял, зажмурившись, потом осторожно открыл глаза. Прямо перед ним стояло обычное зубное кресло со всеми нужными приспособлениями. В углу, за столом, сидел странного вида человек в белом халате и чернух очках, чем-то ужасно напоминающий Ивана Ивановича, и потому совсем не похожий на зубного врача. Он поднялся из-за стола, оказавшись неожиданно довольно высокого роста, и заговорчески улыбнулся, обнажив гнилые желтые зубы:

– Острая боль?

Человек без имени кивнул и протянул записку и карточку, уловив краем глаза свою бывшую фамилию на ней и три странные цифры в углу, обозначающие, видимо, номер: 666. Человек без имени вздрогнул и сделал было шаг назад, но врач торопливо выдернул из его рук и то и другое, и как-то странно подергивая щекой, словно сдерживая рвущийся смех, быстро просмотрел записку.

– Угу, угу, ну, тут все ясно. Иван Иванович, как же, помню, милейший человек. Что ж вы, батенька, на себя рукой махнули? Зубы – это серьезное дело, это вам не гвозди в стены забивать. У меня был один знакомый, гвоздь в стену забивал, да и проткнул палец-то. Четыре дня с забинтованным ходил, а на пятый возьми, да помри. Да что же вы стоите-то? Садитесь, садитесь.

Человек без имени уперся спиной в дверь и изо всех сил нажал на нее. Дверь не поддалась. Врач в то же мгновенье очутился рядом с ним и успокаивающе забубнил, ведя его к креслу за рукав:

– Сделаем все в лучшем виде. Вот увидите. Встанете с кресла совсем другим человеком. А то, что же это? Так и умереть недолго. Зубы – вещь серьезная. Опять же, сколько можно мучиться? Всему же есть предел, и терпению тоже. И боли. А они у вас, батенька, как раз уже на пределе. Так что вы вовремя, куда же еще тянуть и зачем?

Человек без имени, подчиняясь движению чужих рук, неохотно опустился в кресло. Щека врача дернулась в последний раз, и врач дико захохотал, вновь обнажив желтые гнилые зубы. Кресло неожиданно стало расти, из подлокотников и спинки полезли прутья тонкой, не рвущейся проволоки, опутывая все тело сидящего. Голову зажали тиски стальных рук. Человек без имени с ужасом увидел, как вырастает стремительно фигура врача, белый халат превращается в широкий черный плащ, исчезают морщины с лица и вытягиваются пальцы рук. Пробитый потолок падает куда-то вниз кусками штукатурки и извести, рушатся стены и гаснут лампы.

– Вот ты и пришел! – раздался над его ухом торжествующий голос, и тот, кто был врачом, приблизив свой обтянутый синей кожей череп прямо к лицу человека без имени, быстрым движением синих пальцев с длинными когтями, снял черные очки.

Горели разбросанные по комнате ящики, пылал старый комод. Вот огонь коснулся пожелтевших фотографий, и через пару мгновений бумажный пепел медленно опустился на горящие ярким пламенем доски.

Было то странное время, когда еще не кончился вечер, но ночь уже торопливо бежала по продрогшим пустым улицам не то поздней осени, не то ранней зимы...

ПТИЦЫ

Он летел и кричал. Он кричал и плакал. Он так долго не открывал рта, что забыл, как это делается. С каждым сантиметром, исчезающим под его ногами, с каждым движением кончиков пальцев таяло напряжение, в котором он находился так много лет. И, если говорить о конце, то это было его начало, а если говорить о начале, то...наверное, не нужно удаляться настолько... Он был счастлив, как никогда, потеряв под ногами опору, просто потому, что ее не стало, просто потому, что он разучился ходить, как все нормальные люди.

Зима – дерьмовое время года. Кто-то может возразить, сказав, что в ней есть свои прелести: иней на ветках, кружева на окнах и падающий снег, но каждый останется при своем: зима дерьмовое время года, потому что зимой – холодно. И когда мерзнут руки и ноги, съеживаются плечи и втягивается шея – человек становится меньше, меньше настолько, что ничего не стоит залезть в него какой-нибудь пакости, вроде гриппа или бронхита, или еще чего-нибудь подобного, а то и похуже...

У него было свое окно, которое он прятал за шторами с нарисованными красными цветами. На окне жил кактус, удивительно приспособившийся к постоянной зиме: он оброс колючками, как волосами, вытянул странные зеленоватые листочки и прятался в них, ежась от холода. За окном все время шел снег, и он воспринимал это, как должное, тем более никто из приходящих к нему не мог точно сказать, что именно происходит на улице, потому, что никто к нему просто не приходил, а те, кто все-таки иногда случайно попадали сюда, сами не знали ничего наверняка. У него была странная привычка говорить только ему понятные вещи, и все, кто его окружали, сначала старательно делали вид внимательных слушателей, потом начинали скучать, потом зевали, а потом переставали слушать вообще. Наверное, тогда, когда он понял это, он и перестал говорить. А может, он перестал говорить немногим раньше, только этого все равно никто не заметил.

Он любил свое окно, оно было частью его дневных снов, потому что ночью он не умел спать. И если бы кто-нибудь сказал ему, что все должно быть наоборот, он очень удивился бы и усмехнулся про себя нелепости такого заявления. Днем ему снились птицы, которых он никогда не видел. Эти странные крылатые существа опускались на его окно, стучали клювами в стекло, словно зная, что им непременно должны открыть, и он вздрагивал, услышав их стук, и бросался к окну, вцеплялся непослушными пальцами в покрашенную раму и изо всех сил тянул створку на себя, пытаясь впустить эти комочки пушистых перьев, но рама не поддавалась, и тогда, поняв всю тщетность попыток открыть ее, он садился на подоконник и смотрел во все глаза на стучащих в окно птиц, пытаясь понять, кто они и зачем здесь. Но птицы, покосившись на него блестящими черными бусинками глаз, грустно взмахивали крыльями и, покружившись на прощанье, исчезали в белой, падающей вате снега. Он стучал им в стекло, но когда открывал глаза – за окном царила зима, и карниз окна был белоснежно чист.

Ночью было проще, если сидеть без света и смотреть на красные цветы на шторах, и представлять что-то совсем непонятное даже себе самому. Зима была неотъемлемой его частью, без которой он уже не мыслил себя, да к тому же и не помнил, было ли когда-нибудь по-другому. Он ощупывал раму окна и испытывал что-то похожее на сожаление, в очередной раз понимая, что эти фантастические существа – только сон, родившийся в его голове, наверное, от долгого молчания, а может, от странной реальности происходящего за окном. Иногда ему казалось, что все же что-то когда-то было не так, или не совсем так, когда-то он знал больше, чем только зиму, существующую внутри него, и когда-то, где-то он видел этих странных существ, стучащих к нему в окно, а одно из них даже держал на ладони, трепетно прикасаясь кончиками пальцев к пушистым перьям.., но воспоминания эти были так слабы и нереальны, что он считал их остатками своих снов, и поэтому отбрасывал без сожаления и жалости. Ночью он много курил, иногда забывая тушить окурки, и к приходу утра комната была окутана сизым табачным дымом, который изящно вплетался в морозный рисунок на окне, увеличивая присутствие зимы в комнате и внутри него. И только в сумерках, когда странная седая дымка опускалась на землю, цветы на шторах начинали немного дрожать, дергались колючки кактуса в тщетных попытках согреться, он забывал свои сны и какое-то очень короткое мгновенье пытался чего-то ждать. Но, наверное, он и это забыл, а может, никогда и не умел, комнату окутывала тьма, и он, перестав ломать себе голову, тянулся за очередной сигаретой.

Так продолжалось бесконечное количество дней и ночей, он потерял им счет, но так было проще, пока однажды ночью не услышал за окном тоскливо протяжное: Мяу-у... Он одернул штору и увидел за стеклом худую, замерзшую кошку. Он поразился ее худобе, потом удивился, как она сюда попала, и только потом понял, что это не сон. Он дернул створку окна, окно открылось, на удивление, очень легко. Дрожащее животное впрыгнуло в комнату, обдав его холодом морозной ночи, он закрыл окно, все еще не до конца веря, что это не сон, но кошка потерлась об его ноги, и, почувствовав тряску маленького тельца, он неумело погладил ее по спине. Кошка подсунула голову в его ладонь и издала странный урчащий звук. Он наклонился и взял ее на руки.

Теперь кошка жила на его окне. Она могла часами сидеть и смотреть куда-то в зиму, она забиралась на его колени, терлась о руку, держащую очередную сигарету, а днем, когда он спал, снова забиралась на окно, словно ожидая чего-то... Он впустил ее в себя, и она стала частью его, как и зима, как этот приспособившийся кактус, как цветы на шторах...

...Сон начинался как обычно: он стоял у окна, когда странные крылатые существа опустились на его карниз, застучали клювами в стекло, словно зная, что им непременно должны открыть. Он вздрогнул, услышав их стук, и бросился к окну, вцепился непослушными пальцами в окрашенную раму, и изо всех сил рванул створку на себя, желая впустить эти комочки пушистых перьев. Раздался скрип, и рама неожиданно поддалась. Он испугался и обрадовался одновременно, протянул ладонь, что-то крича от немыслимого восторга, понимая, что на улице – лето, зелень деревьев и травы, яркие пятна цветов на газонах, ослепительно синее небо. Маленький комочек опустился в его руку, он коснулся пушистых перьев непослушными пальцами, ощутив тепло их и нежность, и вдруг что-то обожгло его руку, он увидел струйку текущей крови, потом услышал странный зловещий звук, и белое тельце, метнувшись из его ладони, застыло в цепкой хватке когтистых кошачьих лап. Остальные птицы в то же мгновенье взлетели куда-то вверх, и он увидел, что идет снег, бесконечно, долго, всегда... Он заплакал и бросился за ними, ловя только ему заметные тени парящих крылатых существ...

...Он летел и кричал. Он кричал и плакал...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю