Текст книги "Гнев Звёзд (СИ)"

Автор книги: Алиса Линтейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Я бы на твоём месте не стала совершать убийство, как и не мешала бы человеку разбираться с его личными проблемами – всё равно это бессмысленно. А убийство – это и вовсе крайность, – безучастным голосом ответила Эмма, встав из-за стола и сделав нерешительный шаг в сторону выхода из столовой.

Девушку больше не шатало, несмотря на то что лёгкая слабость всё ещё оставалась с ней. Спать Колдвелл не хотела, но и вести диалог с отцом, отчаянно боровшимся со своими переживаниями, также не желала. Лучшим вариантом своих дальнейших действий она считала возвращение в спальню и провождение часов, остававшихся до утра, в этих тёмных и неприветливых стенах.

========== Глава 8 ==========

Эмма пролежала в кровати до самого утра. Сначала она ворочалась, пыталась уснуть, но всё безуспешно, поэтому, сдавшись, решила просто полежать, подумать, поразмышлять о странностях, творящихся вокруг.

А утром – снова рутинная работа. Несмотря на лёгкую слабость, Эмма не смогла позволить себе пропуск рабочего дня, ведь это, несомненно, отрицательно сказалось бы не только на её отношениях с хозяином фермы, но и на бюджет, которым Колдвеллы и так не блистали.

На ферме девушку встретила привычная обстановка, вот только разговоров, связанных с загадочными напастями – в том числе пожаре, который так и не смогли потушить, – стало больше. Люди боялись, как бы это то не привело к худшим последствиям, как бы не стало причиной великой катастрофы, не вызвало апокалипсис. Их не на шутку пугала неестественная смертность, возраставшая с феерической скоростью. Пугало, пожалуй, всех, кроме Эммы – ей же было всё равно. Выслушав нескольких своих обеспокоенных коллег, она лишь сочувствующе улыбнулась каждому, понимая, как напрасно те ценили собственное бессмысленное существование – ведь им всё равно не справиться гнётом судьбы.

Истории же, рассказываемые работниками фермы, представлялись поистине жуткими, вызывающими учащённое сердцебиение даже у самых бесстрашных, не особо заботящихся о своём выживании людей. И самым ужасным было то, что все эти несчастья происходили у них же на глазах, когда они спокойно двигались по деревенским улочкам, ни о чём не подозревая и даже не допуская мыслей о каких-либо происшествиях.

Девушка, ухаживавшая за коровами, поведала, как на её глазах человек, который преспокойно шёл впереди, внезапно упал и, застыв в неестественной позе, так и остался лежать на покрытой снегом земле – он был мёртв, что не составляло труда понять даже по его внешнему виду. Скорее всего, у него случилась внезапная остановка сердца, вот только не по медицинским причинам, а очевидно, в результате чего-то неожиданного, не поддающемуся законам логики и разумным объяснениям.

Рассказывая эту историю, работница дрожала всем телом, с трудом сдерживая слёзы – она, ранее не встречавшаяся ни с чем подобным, находилась в панике. Ведь раньше девушка не верила в мистику, считая её обыкновенным методом манипуляции над людскими разумами, но теперь всё изменилось, всё переиначилось на другой лад, и даже мировоззрение одинокой нищенки, по некоторым причинам вынужденной ухаживать за коровами, обрело другие краски.

Ей, видимо, как и Эмме, не было известно о той странной организации, что нещадно рушила весь мир год назад. По этой причине страх её был сильнее, страх затуманивал ей разум, искажал видения, заставляя несчастную то лепетать, словно малое дитя, то срываться на истерический, полный ужаса шёпот.

Девушка стояла неподалёку от клеток, в которых возилась Эмма, и периодически бросала опасливый взгляд на свиней, безусловно, не имевших никакого отношения к тем леденящим событиям. Но для этой работницы, повергнутой в паническое состояние, неминуемую опасность теперь представляло абсолютно всё, начиная от людей, окружавших её со всех сторон, и заканчивая разномастной живностью, которую разводил богатый фермер. Она словно сходила с ума. Она, уже не способная думать о чём-либо ещё, будто жила этими мыслями, возвышала их.

Закончив свой ужасающий рассказ, работница немного постояла на месте в молчании, а затем под звук бурных восклицаний рухнула наземь, распластавшись в неестественной позе. К ней тут же со всех сторон сбежались люди, тесно обступили её, сомкнулись в круг. Никто не мог понять, жива она или нет – паника, леденящей волной накатившая на разумы каждого, набирала обороты, а значит, разобрать что-либо представлялось крайне трудным, а может, и вовсе невероятным.

Но Эмма, не ставшая вступать в ряды переполошившихся, сохраняла спокойствие. Пока все кричали, метались, суетились, целенаправленно пытаясь выяснить причину внезапного падения работницы, Колдвелл покорно выполнила свои обязанности, которых, как и всегда, было немало. Равнодушие снова одолело девушку, и разрушить его в тот момент не могло ничто: ни всеобщая паника, ни высокая вероятность её же гибели в один из ближайших моментов.

И так бы она, наверное, и не узнала, что произошло с той несчастной работницей, если бы не дружное восклицание, внезапно разнесшееся по всей ферме:

– Она жива! Жива! – обрадовались люди, что тесным кольцом стояли вокруг упавшей девушки.

Да, работница была жива, и причиной, по которой она рухнула наземь, скорее всего, стало излишнее эмоциональное напряжение – уж очень она испугалась, описывая тот неординарный случай. Это радовало. Радовало по большей части тех, кто не задумывался, что весь её рассказ – чистейшая правда, а количество происшествий, подобных тому, неустанно увеличивалось, и, если никого из работников фермы они ещё не затронули, это не значило ровным счётом ничего.

Возможно, в ближайшем будущем скромных жителей деревни, работавших на ферме, ждало нечто гораздо более страшное, нечто безумное, разрушающее семьи, сносящее абсолютно всё на своём пути, приводящее к непоправимым последствиям – Эмма осознавала это, но не считала чем-то экстраординарным, создающим повод для опасений. «Такова судьба, а с ней бороться не следует. Если человечеству суждено погибнуть в одно из ближайших мгновений, значит, так будет, значит, этого не избежать – следует просто смириться и спокойно ждать рокового часа», – думала Колдвелл, наблюдая за тем, как наивные люди, ободрённые радостной новостью, помогали подняться девушке, всполошившей их своим падением.

Вечером же, когда Эмма возвращалась с работы, до её слуха вновь донеслись душераздирающие крики, говорившие об очередном происшествии. Но ничего проверять Колдвелл не стала, сочтя это бессмысленное занятие пустой тратой времени, которая всё равно бы ничего не принесла ни ей, ни людям. Девушка уверенным шагом двинулась в сторону дома, стараясь игнорировать всякие мысли – так было лучше, ведь так её ничего не тревожило, и ничего не выводило из апатичного равновесия.

В родном жилище ничто не изменилось. Картина, раньше снившаяся Эмме только в кошмарных и неприятных снах, представляла её обыденные условия, а никаких происшествий, связанных с мистической организацией, там не произошло. А может, и произошли – девушка не ведала и, жутко вымотавшаяся за рабочий день, не желала узнавать. Она просто хотела выспаться, не думая абсолютно ни о чём, на некоторое время позабыв о собственном существовании и, конечно, выбросив из головы информацию о постепенном разрушении мира.

Если бы Эмма жила прежней жизнью, она бы непременно воспользовалась средствами массовой информации, чтобы узнать подробности и причины загадочных напастей, но теперь ей, руководствовавшейся другими принципами, это было не нужно. Совершенно не нужно.

Приведя себя в порядок и запершись в спальне, девушка легла на кровать и, равнодушно глядя в местами потрескавшийся потолок, всё же задумалась, вот только не о страшной деятельности таинственной организации, а о собственном красивом, но поистине недосягаемом прошлом. Картины, чудесные и яркие, вновь представали перед глазами Колдвелл, отчего та невольно улыбалась – улыбалась невесело, но так же искренне, как это делала та беззаботная, не помятая жизнью девчушка.

А тем временем мир постепенно рушился, не выдерживая натиска неведомой силы, вероятно, возраставшей с каждым мгновением.

========== Глава 9 ==========

Странные события по-прежнему повергали весь мир в немыслимый шок, но Эмма, отгородившаяся от всего, продолжала с уверенным ажиотажем убеждать себя, что ей всё это неинтересно, что всё это – лишь прихоти судьбы, немилостивой, беспощадной. Семейные проблемы, количество которых порядком прибавилось, Колдвелл также пыталась игнорировать, избегая любых контактов с родителями.

Томас же явно задумывался, что делать с Роуз. Он не мог решиться на убийство, но в то же время, несмотря на все ссоры, переходившие в драки, не желал оставлять её в этом мире, отказывался видеть, как она мучается, как терзает саму себя, как медленно уходит из реальности, отдаваясь в цепкие лапы безумия – всё это было видно даже невооруженным глазом. Сколько бы он ни пытался демонстрировать своё безразличие, сколько бы ни притворялся, что такая фигура, как Роуз, в его жизни отсутствует – Эмма всё видела, всё понимала, но не желала вмешиваться. Такова судьба. Она всё и рассудит по своим местам.

Между тем на работе до слуха Эммы всё чаще доносились разговоры, затрагивавшие необъяснимые напасти. Работники фермы, практически ничего не знавшие, уже предполагали, строили прогнозы, а порой даже уверенно утверждали, что участь мира печальна, конец настал и не спасись никому. Случалось, что, делясь друг с другом очередной фатальной новостью, они внезапно впадали в панику и, широко раскрыв глаза, начинали с чуть ли не животными криками метаться вдоль фермерских угодий. Это выглядело дико, откровенно дико – но только не для Эммы. Она словно обитала отдельно от обезумевшего общества, наедине с животными, за которыми ей поручили следить, ухаживать, наблюдать. И с ними ей было лучше, намного лучше, проще и спокойнее.

Но однажды судьба распорядилась так, что, возвращаясь с работы, девушка вновь совершенно случайно наткнулась на того странного миловидного юношу, сначала выведшего её из обжигающих огненных объятий, а затем по неизвестным причинам решившего побеседовать с ней на животрепещущие темы.

Они встретились неподалеку от фермы, посреди узенькой тропинки, петлявшей вдоль густо заснеженной местности – так неожиданно, глупо, неловко. Незнакомец дружелюбно улыбнулся Эмме, кинув на неё многозначительный взгляд, но та не откликнулась – лишь попыталась притвориться, что не увидела, не заметила его среди множества похожих друг на друга лиц. У неё отсутствовало всякое желание беседовать, а тем более с ним, ведущим себя так странно, пытающимся доказать, навязать её свою весьма наивную и неубедительную точку зрения.

Но не вышло: незнакомец приблизился к ней и, тепло поприветствовав, начал ненавязчивую беседу. Теперь уже Эмме, ощутившей ту самую досадную скованность, ничего не оставалось делать – только отвечать, неохотно, односложно, лаконично, но отвечать, так как игнорировать его слова ей попросту не позволяло воспитание.

Их беседа поначалу не задавалась, и Эмма, порядком заскучавшая, хотела поскорее попрощаться, направиться в сторону дома, оставив своего странного собеседника, как вдруг осознала, что не желает – ей интересно, что будет дальше. Какой-то частичкой своего сознания, не захваченной губительной апатией, она жаждала выяснить многое, несмотря на то что с точностью не осознала, что именно: просто понять, кто он, зачем, с какой целью и почему оказался в этой деревушке и, наверное, как связан с таинственными мировыми напастями. Если связан, кончено.

– Пожалуй, наши встречи неслучайны, – словно прочитав мысли собеседницы, произнёс незнакомец, с нескрываемым любопытством наблюдая за искрящимися снежинками, медленно, монотонно и почти бесшумно падавшими с тяжёлого неба. Сколько мечтательности, сколько искреннего, почти детского воодушевления было в тот момент во взгляде его больших голубых глаз – словно у человека, в первый раз в жизни увидевшего снег, или у некого творца, ощутившего, как просыпается внутри него ласковыми волнами желание творить.

– Возможно… – Эмма замялась, не зная, что ответить, смущённо глядя на добродушное лицо собеседника. Он же продолжал улыбаться, так странно, наверное, немного глупо и откровенно раздражающе – будто за этой своей улыбкой он скрывал целый фонтан негатива, жаждущий вырваться наружу, обрушиться стремительными струями и разорвать Эмму и всех окружающих людей на мелкие кусочки. Такое впечатление он создавал у Колдвелл, не ожидавшей от подобных таинственных личностей ничего, кроме зла, жгучего, неукротимого, поглощающего разум.

– Наверное, мне стоит представиться. Я Мартин. Мартин Сантер, если вам интересно, —непринуждённо произнёс молодой человек, снова немного шокировав свою собеседницу.

– Э-э-э… Ну раз так, я Эмма Колдвелл.

– Приятно, Эмма. Может, снова поговорим о том же, что и в прошлый раз? Мы ведь прервались.

– Простите, но нет, наверное, не стоит, – Эмма чуть отпрянула, продолжая, однако, уже с неким подозрением смотреть на юношу – его раскрепощённое, чрезмерно открытое и неестественно дружелюбное поведение уже начинало её пугать.

– Жаль. Мне было действительно интересно слушать ваши рассуждения…

– Убийца Звёзд – кто он? – неожиданно вырвалось у девушки, когда Мартин ещё не успел закончить. Она и сама не поняла, с чего это вдруг ей понадобилось выяснять такие подробности, однако удержать себя от этого порыва почему-то не смогла: слова словно вертелись у неё на языке, тихо, незаметно, но при этом так и норовя вырваться наружу.

– Я не знаю, но, если верить «Новостям», он руководит некой организацией, которая строит в отношении нас темные планы. Люди пытаются выяснить подробности, но пока что, как и в прошлом году, безрезультатно. – Мартин совсем не удивился подобному вопросу, однако на его круглом, немного детском лице чуть заметно проступило волнение – видимо, его, как и многих других, изрядно беспокоили происходящие в мире события. Не панически, нет, не истерически – просто тревожили, заставляли задуматься, порассуждать о цене жизни, которую Эмма, отдавшаяся в руки судьбы, уже давно не выделяла.

– Вот не пойму, зачем им это нужно? Если человечеству суждено погибнуть, значит, это уже никак не исправить, а самонадеянность в этом деле уж точно не помощник. – И снова вперед вышло равнодушие, подав свой голос, почти заставив девушку с откровенным непониманием насмехаться над такими наивными, словно старания ребёнка заговорить с собакой, попытками отыскать истинного виновника безрассудного торжества.

– Банально, но большая часть людей стремится к выживанию, – со снисходительной, как показалось Эмме, усмешкой констатировал юноша, расслабленно потирая замёрзшие руки.

– Это был скорее риторический вопрос… Ладно, неважно. Что-то сегодня совсем похолодало, неожиданно даже. – Девушка осторожно коснулась хрупкой веточки, склонённой почти над её головой, ощущая, как разносится неприятным покалыванием по пальцам жгучий, пробирающий холодок.

– Согласен. Но лично мне такая погода больше нравится: в голове сразу рождается столько причудливых мыслей – удивительно даже! А летний зной обычно приводит меня в уныние, – Мартин снова добродушно усмехнулся, продолжая своё нехитрое дело.

– А мне, на самом деле, всё равно, какая погода и что происходит вокруг. Просто как-то уж слишком холодно сегодня.

– Действительно. А знаете, есть такие люди, от которых… исходит тепло, что ли. И почему-то у меня создаётся впечатление, что вы – одна из них. Не могу сказать, почему, но что-то мне как будто подсказывает это.

Эмма, не ожидавшая таких заявлений, широко раскрыла глаза от удивления, но, поняв, что выглядит нелепо, поспешила отвернуться. И снова она начала упорно, уверенно, неукоснительно убеждать себя, что ей всё равно, абсолютно всё равно, и всё, чем с ней поделился этот загадочный человек, – бред, откровенный, полнейший, такой, какого порой не позволяют себе даже психически больные люди.

– Вы странный, – угрюмо ответила девушка, решив говорить откровенно, без всяких намёков и образных выражений – эти правдивые вещи следовало высказывать прямо, в глаза, тем более такому, наверное, беззастенчивому человеку.

– Возможно. Вы тоже. И лично я считаю это достоинством, а не недостатком, – и снова эта великодушная, действующая на нервы улыбка, от вида которой Эмма уже начинала невольно морщиться. – Ваш взгляд на мир весьма интересен, как и ваша натура, и, если это возможно, я хотел бы узнать вас ближе.

– Я не знаю… – Эмма, уже было приобретшая уверенность, вновь ощутила неловкость, досадную, неприятную, мешающую свободно говорить и мыслить. – Не знаю, правда, не знаю…

Девушка медленно, незаметно для самой себя приходила в смятение: одна её часть упорно упиралась, утверждая, что следовало поскорее пойти домой, чтобы избежать неприятностей и успеть справиться с многочисленными делами, в то время как другая определённо желала завести более близкое знакомство – и пусть этот человек был немного странным, раздражающим, но он с таким увлечением, с таким энтузиазмом вёл диалог, что Колдвелл невольно вспоминала своё прошлое. Те моменты, когда она могла свободно общаться. Когда ничего не стыдилась – ведь судьба не обделяла её, миловала. Когда полноценно чувствовала, не терзая себя утомительными мыслями, когда жила, не прозябая в свиных клетках или тесной, покрытой пылью хижине, – волшебные, поистине волшебные, но нынче такие недосягаемые времена.

– Если так решит судьба, я не стану противиться, – с трудом выдавила из себя Эмма, выдержав недлительную молчаливую паузу. Её смущение всё возрастало, растекалось неприятными волнами по озябшему телу, заставляло невольно ежиться, сжимаясь, словно дитя, испугавшееся страшных звуков, – но следовало бороть себя, пересиливать – иначе будет только хуже.

– Она уже давно всё решила, – широко улыбнувшись, откликнулся Мартин.

– Может быть, может быть. – После этих слов Эмма снова замолчала, но, справившись с собой, задала главный, особо интересовавший её в тот момент вопрос:

– Вам, должно быть, лет пятнадцать?

– Вы немного ошиблись, но это не страшно, – уголки губ парня снова подёрнулись. – Вообще, мне вчера исполнился двадцать один год.

– Извини-ите… Поздравляю… – девушка вновь покраснела от смущения, на этот раз не сумев сдержать глупой улыбки.

Эмма вновь отвернулась, притворившись, что смотрит на ребёнка, с хохотом плескавшегося в снегу неподалёку от неё. Она снова пыталась убедить, уверить себя, что всё в порядке, что всё так и должно быть и ей не следует впадать в неловкость по поводу такой ерунды, ибо, если это произошло, значит, так и должно быть, значит, этого не миновать – теперь нужно лишь искать выход, если, конечно, таковой существовал.

– Отлично, значит, вы меня старше почти на год. Но, если честно, ведёте себя по-детски, – настолько спокойно, насколько это было возможно, выпалила Эмма, по-прежнему стараясь избегать прямого зрительного контакта с Мартином.

Юноша, с лица которого по-прежнему не сходило удовлетворённое выражение, ничуть не обиделся. Он отнёсся к словам Эммы то ли с пониманием, то ли с иронией – она и сама не знала, но ей неустанно казалось, будто он подтрунивает, может, не злобно, но немного издевается над ней, стараясь самоутвердиться в её глазах или доказать какую-то очередную нелепицу. Это и послужило поводом некой резкости, которую она, обычно общавшаяся исключительно на вежливых тонах, позволила себе в адрес парня.

– Может быть… – несколько равнодушно откликнулся Мартин, а затем, выдержав недлительную паузу, спокойно, без лишних эмоций и телодвижений, за исключением расслабленной улыбки, перевёл тему: – А вы любите искусство?

– Раньше любила. Сейчас я не люблю ничего и никого. Вообще, я считаю, что какая-либо любовь по своему существу – иллюзия. Тебе вроде как кажется, что любишь кого-то или что-то, а на деле – просто жалеешь себя. Вся эта страсть, интерес, увлечения – всё так временно. Даже забавно. – Эмма невесело усмехнулась, углубившись в себя, уже не глядя на окружающих людей – в том числе на Мартина, продолжавшего улыбаться. Странно, глупо, нагло. И, пожалуй, всё-таки с иронией.

– Интересная точка зрения, но опять-таки в корне отличающаяся от моей, – уже несколько задумчиво протянул Мартин. – Я, например, люблю искусство во всех его видах и, кстати, учусь на факультете искусств.

– Чудесно. А я убираю за свиньями, – угрюмо откликнулась Эмма. – Раньше занималась балетом. Теперь всё изменилось, но лично меня моя жизнь устраивает. Я не желаю ничего менять: такова судьба.

– Да, порой судьба действительно немилостива, но ведь все её испытания преодолимы. Стоит только немного напрячься – и все получится. Может, с болью, потерями, но получится – и это главное. Не унывайте, Эмма.

– Нет смысла. Мы ещё чуть ли не с детства знаем, что прогресс в одной области ведёт к регрессу в другой – следовательно, будут новые проблемы, трудности. Зачем? Судьба уже всё равно всё решила.

– Но ведь всегда следует стремиться к победе, а если жизнь состоит из одних поражений, это уже не жизнь даже… Череда неудач какая-то. Причём таких, которые мы сами себе же и создаём.

– Хватит, пожалуйста. Мыслить так – проявлять наивность. Нужно смотреть на мир реально, а розовые очки оставить где-нибудь… Далеко.

– И где же? – Мартин чуть усмехнулся.

– В пелёнках, например.

– А вы забавная, хотя, может, мне это только кажется… Но я всё больше осознаю, что хочу узнать вас лучше. Сам я в этой деревне живу относительно недавно, хотя раньше и приезжал иногда, чтобы навестить дядю. Но то было ненадолго, а нынешняя поездка, судя по всему, затянется.

– И чем же я вас так насмешила? – спокойно поинтересовалась Эмма, ничуть не обидевшаяся, но совершено не понявшая, к чему ведёт собеседник, – уж очень странный он, определенно странный.

– Вы меня не насмешили, а вот некоторые ваши слова показались мне забавными. А в вас ничего смешного нет, правда, – и снова эта то ли снисходительная, то ли ироничная улыбка…

Занятые разговором, Эмма и Мартин сами не заметили, как сдвинулись с места, как неспешно пошли вдоль улиц, как тихо, медленно достигли жутковатой улочки, обделённой освещением.

Народу не было – лишь длинная тропа, вьющаяся сквозь очертания сугробов, уходящая в туман. Даже у Эммы, отнёсшейся к мраку и безлюдью с привычным равнодушием, возникло какое-то неприятное чувство, похожее на то, что подступает к горлу маленьких и беззащитных детей в тёмной комнате. Страх неизвестности, наверное, но совсем тусклый, блёклый, скорее подсознательный.

– Наверное, нам пора расходиться, – заметила Эмма, напряжённо вглядываясь в смутные силуэты.

– Я мог бы проводить вас, если, конечно, не возражаете, – предложил Мартин, фигура которого в скользящих лунных лучах выглядела несколько странно, возможно, даже жутковато – но Эмма не боялась, ведь, если с ней что-то случится, такова судьба и ничего уже не изменить. Она знала это, чётко знала.

Обыкновенная девушка ужа давно бы сбежала, оставив столь подозрительного человека, стараясь делать так, чтобы он не последовал за ней, не узнал, где она живёт, не нашёл её. Она бы просто поддалась панике, немой, безотчетной, но панике, справиться с которой крайне трудно. Ведь мало ли что бродило в мыслях этого странного парня, лишь внешне походившего на ребёнка?..

Но Эмма была не из тех, кто опасался маньяков, разгуливающих по тёмным улицам. Она не боялась смерти, не страшилась боли, диких, адских мучений – ведь, если это случится, значит, так должно быть. И пусть так и будет – нужно просто смириться и ни о чем не думать.

– Хорошо, – лаконично ответила Эмма. Наверное, парень, услышав это, дружелюбно улыбнулся – девушка не видела, но ей он представился именно таким.

И они двинулись по тёмной, полной неизвестных загадок улочке, оплетённой тонкими серебристыми лучами.

========== Глава 10 ==========

«Люблю такие ночи, как сегодняшняя: звёздные, красивые, спокойные – прямо как в сказках. Идёшь по безмолвным улицам, смотришь на небо, слушаешь музыку – и невольно улыбаешься. И нет, дело вовсе не в романтике. Ты улыбаешься потому, что тебе хорошо, тебе приятно, безумно приятно, как в самые беззаботные годы, как в детстве.

А звёзды так прекрасны, величественны. Ты невольно вдохновляешься теми красотами, которые они тебе открывают. Ты заворожён. Ты воодушевлён. В твою голову приходит столько мыслей – просто удивительно! И всё равно, что кругом лежит снег, мороз неумолимо крепчает, пробирается по твоей коже, сковывает движения… Ведь радость жизни, упование каждым мгновением, неутомимое стремление к этакому цветению, что затронет не только тебя, но и других. Цветение не в прямом смысле, нет – духовное, великое цветение, рассвет души, подъём творчества и, конечно, стремление к лучшему.

Впрочем, зачем этот ненужный пафос? Не люблю я его. Порой он лишь портит и искажает то, что на самом деле хочешь донести.

А на самом деле, сейчас глубокая ночь – вернее, уже почти утро. Но мне не хочется спать: зачем-то я, уже давно забросивший это неблагодарное дело, снова начал вести дневник. Странно даже. Сам удивляюсь. Хотя, в этом мире много странностей – и порой даже не хочется их раскрывать.

Да, кстати, мои пальцы плохо гнутся, руки ужасно болят, но я все равно пишу, потому что пришло вдохновение, потому что не могу с ним справиться – сколько ни пытаюсь. Понимаю, почерк отвратный, и, может, я его в будущем и сам не разберу, но это не повод, чтобы останавливаться. Не правда ли? Забавно.

В последнее время со мной происходит что-то странное – прямо как после того страшного дня, о котором я даже вспоминать не хочу. Правда, не хочу, хотя мысли и лезут ко мне в голову, не дают покоя.

Да, наверное, эти мысли – главные виновники того, чем меня тянет заниматься. Ну и ладно. Я не хочу останавливаться, потому что, делая это, я чувствую себя приятнее, легче, свободнее. Мне тепло, очень тепло, несмотря ни на что. Как будто все эти “подвиги” согревают меня – удивительно даже.

Сегодня мне довелось узнать поближе двух разных, совершенно не похожих друг на друга людей, которых мне когда-либо доводилось спасать от смерти. Одной из них я помог этим вечером, второй – несколько недель тому назад.

Эмма и Джоанна – вот имена этих таинственных девушек, впечатлявших меня своими размышлениями. Эмма рассказала немного, но мне уже стало понятно, что она чего-то или кого-то боится. Нет, не меня, как ни странно, – кажется, будто это нечто живёт внутри неё. В общем, у меня в голове сложилась картина, что она боится саму себя. Могу и ошибаться, конечно, ведь это – всего лишь первое впечатление. Впрочем, порой меня посещают аналогичные мысли и насчёт себя.

А Джоанна… Даже не знаю, что о ней написать: разговорчивая, да, увлечённая, но, несмотря на это, словно дарящая какой-то холод. Неприятный холод. В отличие от Эммы, после общения с которой мне стало так тепло, приятно – прямо как после отдыха на летнем солнце. И всё равно, что сейчас зима.

Хотя я люблю холод, люблю зиму, стужу, морозы и тёмное небо, пылающее множеством звездных фейерверков – на фоне снегов они смотрятся особенно прекрасно.

Впрочем, вернусь к событиям, которые произошли днём, а то, кажется, я потом месяц вообще не буду ничего писать.

В общем, возвращаясь после встречи с Эммой, я увидел Джоанну. Она лежала в снегу и извивалась. Она сказала, что ей очень больно, что что-то будто режет её изнутри, причём именно тогда, когда она обнимает саму себя. Но изменить позу она просто была неспособна: какая-то сила словно придавливала её к земле, сжимала руки.

Я не мог смотреть на неё с равнодушием: в подобных случаях перед моими глазами сразу встаёт страшная картина, от которой меня до сих пор передёргивает, хоть и прошло уже восемь лет.

Да, эта девушка чужая, незнакомая, но я помню лицо, слова, рассказы самого близкого человека о цветении – и я хочу быть частью этого цветения, хочу двигаться к победам, хочу доказать, что с тем, что якобы предначертано судьбой, можно справиться. Нелегко, с болью, но справиться.

Я держал руки Джоанны, пока сила не перестала действовать на неё: она извивалась, причиняла мне дикую боль, но я не собирался сдаваться. И моё стремление увенчалось успехом.

Она выжила и даже не поехала в больницу – лишь поблагодарила меня, назвала своё имя, сказала, что прибыла в деревню из города совсем ненадолго, произнесла несколько слов о себе и ушла во мрак.

Её короткая речь впечатлила меня, вдохновила, но, честно говоря, продолжать с ней общение я не желаю. И дело не в физической боли, которую она мне случайно причинила, нет – холод, тот самый холод, неприятный, пробирающий…

Я и сам с точностью не понимаю, зачем вообще всё это пишу, как ни забавно. Нет, не ради хвастовства, не ради стремления произвести на кого-то впечатление своими “геройствами” – исключительно для себя. Какой-то моей части даже кажется, что всё это – наивный бред человека, практически не спавшего несколько ночей. Но нет, я знаю, что, если я желаю это, значит, в этом есть какой-то смысл, может, туманный, размытый, но он есть.

Вряд ли это кто-то, кроме меня, вообще прочитает: это слишком личное.

Но в последнее время в моей голове крутится столько мыслей, что я даже не знаю, как с ними справиться, куда их выплеснуть. Это как тогда, в детстве, во времена маминых сказок про цветение и фантастических историй о настоящем котёнке с тремя лапами, которого мы вместе спасли от жестоких детей и приютили у себя.

Вернуть бы эти времена… Впрочем, зачем придавать им столь печальный оттенок? Да, это были замечательные времена, но нынешние не хуже.

И пусть крадётся ночь, пусть танцуют звезды – ты спи, спокойно спи… Я скучаю, да, и уже повторяю это n-нный раз, наверное, но… спи».

Разумеется, Мартин Сантер бы ещё написал немало нежных, тёплых, наполняющих его разум и душу слов, но после “встречи” с таинственной Джоанной его руки ужасно болели, мешая ему работать.

Поняв, что ничего уже не выйдет, Мартин закрыл дневник, тихо подобрался к окну и, взглянув на небо, усеянное холодными искорками звёзд, мечтательно улыбнулся.

И пусть он уже не ребёнок, совсем не ребёнок, он не отрицал многое, самое чудесное, фантастическое, невероятное.

Страшный день, на время перевернувший его жизнь, исчез далеко позади – и теперь осталась лишь грусть, светлая, как те звёздочки, нежная, как голос самого близкого человека… Волны её мягко играли в душе юноши, заставляя того искренне улыбаться.

После самого ужасного дня он вообще часто улыбался, даже в невзгоды, в трудные моменты, в неприятности – он старался брать вдохновение от всего, что с ним происходило в жизни. Вдохновение жить дальше. Вдохновение стремиться к “цветению”, о котором она ему постоянно рассказывала, о котором напевала ласковые колыбельные.