Текст книги "На носу у каймана"

Автор книги: Алипио Родригес Ривера

Глава 7
Хорошие новости

Четыре месяца, как мы в Баракоа. Уже июль, а дела в больнице идут по-прежнему. Пера, Рамос и прочие сторонники директора делают все, что взбредет им в голову, ведут беспорядочную жизнь, пьют, развлекаются с женщинами, скандалят. Словом, единственное наше утешение – это работа и надежда на лучшие времена.

Я болен, лежу в постели с высокой температурой и чувствую себя отвратительно. А тут еще нам никак не удается разобраться в симптомах, а значит, поставить диагноз.

Вчера Педро и Сесилия ходили на радиостанцию ИНРА и пытались найти Чоми, который работает в Импасе, или Рохаса Очоа из Пуриалеса, чтобы кто-нибудь из них приехал посмотреть меня – оба они были лучшими клиницистами на нашем курсе…

Узнав, что я болен, Рене прислал мне несколько молодых голубей, «чтобы сварили суп повкуснее».

Мы хохотали, представляя себе, как Рене рекламировал бы этот суп, если б подавал его у себя в столовой: «Суп из голубей с горы Капиро» или «Суп из самых нежных голубей», а то еще какую-нибудь белиберду придумал – ведь, по его мнению, это входило в обязанности метрдотеля.

Пока мы обсуждали эту тему, в дверь постучали, на пороге стоял Франсиско Рохас Очоа в форме сельского врача и с неизменным золотым кольцом на левой руке, которое он постоянно крутил.

– Всем привет! – Рохас поклонился Сесилии и жене Педро. – Говорят, Алипио струсил и просит медицинской помощи по коротковолновому передатчику.

– Ну тебя, – отмахнулась Сесилия. – Знал бы ты, как ему худо было!

– Ты, как всегда, его балуешь, – сказал Рохас. – Нехорошо.

Франсиско Рохас Очоа – оригинал. Мы с ним работали в «Сала Клиника Бахос» и в больнице «Калисто Гарсия», когда были студентами. А наш преподаватель, который учился в Сорбонне, рассказывал нам о знаменитом французском враче, профессоре Дьёлафуа, который – во всяком случае, со слов преподавателя – всегда носил черный костюм с красной гвоздикой в петлице и разъезжал в черном экипаже, запряженном гнедыми лошадьми. И вот наши шутники, частью из желания посмеяться, а частью из зависти, прозвали одаренного терапевта Франсиско Очоа «маленьким Дьёлафуа». Теперь он вместе с Фелипито Родилесом работает в Пуриалесе. И каждый раз, когда Родилес приезжает в Баракоа, он, едва выйдя из машины и поздоровавшись, сразу же начинает жаловаться и сокрушаться.

– Знаешь, я становлюсь психом…

– Это еще что значит? – спрашиваю я его.

– Да-да, психом. Рохас со мной уже две недели не разговаривает.

– Вы что, поссорились?

– Ничего подобного! В первый раз я и сам подумал, что он на меня обиделся. А оказывается, на него просто так находит что-то, и все. Надо оставить его в покое и ждать, пока он придет в себя, но я никак не могу привыкнуть к этому…

Меня это страшно забавляло, я не мог удержаться от смеха.

– Конечно, – говорил Фелипито, – тебе смешно! А вот сам бы пожил с ним! Никак не привыкну…

А когда я спрашивал Рохаса, что там у них происходит, он по своему обыкновению хмурил брови, едва заметно улыбался и говорил:

– Фелипито, как всегда, преувеличивает!

И больше из него ничего нельзя было вытянуть.

Сесилия приготовила кофе. Рохас рассказал, что сначала собирался к нам Чоми, но ему пришлось отправиться в Сантьяго.

Осмотрев меня, Рохас обнаружил на груди сыпь.

– По-моему, у тебя краснуха, хотя и не ярко выраженная.

Потом он проверил свой диагноз, исключил возможность других заболеваний и сделал назначения.

Я выздоровел и вышел на работу. Но теперь надо было свозить Сесилию в Гавану и показать акушеру. Я работал уже четыре месяца, а за каждый месяц работы нам полагается два дня отпуска, вот мы и решили использовать эти восемь дней на поездку в Гавану. Сесилия вернется со мной и останется в Баракоа, пока не подойдет срок.

Сесилия стала капризной, и никак не могу понять, то ли это сказывается латиноамериканская натура, то ли биологические факторы беременности. Она может есть только требуху, которую я ей готовлю и которую запивает прохладительным напитком.

Однажды на приеме произошел случай, не только позабавивший меня, но и вселивший бодрость.

Ко мне в кабинет вошел полный человек лет сорока, русый; я задал ему обычные вопросы, чтобы заполнить первую страницу истории болезни, и приступил к делу:

– Что с вами? На что-нибудь жалуетесь?

– Вы доктор Родригес Ривера?

– Да, я, а в чем, собственно…

– Мне велели обратиться именно к вам эти сумасшедшие из Имиаса… Ой, простите, доктор!

Он зажал себе рот. Этот больной не походил на крестьянина из глубинки, наоборот, по одежде и свободной манере разговаривать я бы принял его за горожанина.

– Вы говорите «сумасшедшие из Имиаса»? – переспросил я, строго глядя на него, хотя и немного растерялся.

– Доктор, – проговорил он извиняющимся тоном, – не сердитесь на меня, случайно сорвалось, по привычке – ведь в Имиасе их все так зовут. Вы их, конечно, знаете, они-то мне и сказали, чтобы я шел прямо к вам. Один из них светловолосый, с бородкой, а второй, хоть и молод, почти седой. – Сомнений не было: он имел в виду Чоми и Лорие. – Они сказали, у меня такая болезнь, что сначала обязательно надо сделать снимки и анализы, а уж потом назначить лечение, послали меня сюда, в больницу.

– Хорошо, я вами займусь, но сперва объясните, почему их так называют в Имиасе.

– Так ведь не со зла называют, доктор, наоборот, могу вам сказать, что их у нас очень любят… – И он в нерешительности умолк. – А называют потому, что были к тому причины. Они, как приехали, сразу всю деревню с ног на голову поставили. Поселились на складе ИНРА, там жили, спали и принимали больных. Сначала все шло нормально. Но на второй или на третий день они устроили в деревне перепись и переписали не только людей, но и животных – коров, лошадей, свиней, кошек, собак, кур и даже включили в свой список попугая, которого держит одна женщина. Потом созвали всех и объяснили, почему надо обязательно кипятить питьевую воду и как готовить пищу… По-моему, все это было очень здорово, но каша заварилась, когда они стали ходить по домам во время обеда или ужина и проверять, кипяченая ли вода, и если не кипяченая, такой нагоняй устраивали! В общем, всех крестьян взбудоражили. А как-то раз отправились в Сантьяго и вернулись с крючками, сетями, неводами – одним словом, все рыболовное снаряжение привезли. Дело в том, что Имиас стоит возле моря, а рыбу ловить там не умеют. Но я не о том хотел сказать… на следующий день они прошли через всю деревню в ластах, в масках с дыхательными трубками. Я-то уже видел подводное снаряжение в Сантьяго, но в Имиасе никто такого отродясь не видывал. Вся деревня переполошилась. Через несколько дней они опять съездили в город и привезли целую машину детского питания и лекарств. В следующий раз явились с белыми курами-несушками и устроили в деревне столовую на кооперативных началах, где заправляли сами же крестьяне. Там подавали жареных кур, бульон и все такое прочее. Потом натащили всяких банок с паразитами и заставляют деревенских ходить на занятия, учить, как какие паразиты называются и как с ними бороться. Теперь с помощью крестьян строят маленькую больницу, а еще прокладывают в Имиасе главную улицу, с фонарями и клумбами, как полагается…

– Это, по-вашему, и есть сумасшествие? – спросил я.

– Так я ж говорю, что не со зла. Их очень любят, но, доктор, надо же понять и крестьян, они ведь сначала испугались.

Я чуть не расхохотался над этим объяснением и подумал: Лорие и Чоми сделают в Имиасе все, что возможно.

Вечером я рассказал товарищам о том, что происходит в Имиасе, мы от души веселились, когда в дверь постучали.

Я открыл и увидел Манлио и Трахано, врачей из Сабанильи, а рядом с ними мужчину гораздо старше нас, в форме сельского медика и черном берете, с зеленоватыми глазами и длинным орлиным носом.

– Добрый вечер. – Мужчина приветливо улыбнулся. А Манлио представил его:

– Доктор Валуерди, инспектор министерства здравоохранения в нашей зоне. Он недавно приехал в Сабанилью, и мы привезли его сюда, он очень хотел повидаться с вами.

– Рад познакомиться. – Он пожал нам руки. – Я должен поговорить не только с вами, но и со всеми коллегами, которые работают в этой зоне.

Мы предложили ему сесть, и он продолжал:

– Должен объяснить вам, почему до сих пор не приезжал в Баракоа. Я решил ехать на машине, чтобы побывать во всех селениях, но дальше Ла-Фаролы пробиться не мог – разлились реки. Но препятствия наконец удалось преодолеть, и я здесь!

Жена Педро в кухне готовила кофе для всех.

Валуерди подробно расспросил нас обо всем. Мы осветили положение в больнице, рассказали о поведении остальных врачей из нашей группы. Он посоветовал нам написать докладную в Минздрав. Потом мы стали его расспрашивать о наших товарищах в Гуайбано, Пуриалесе, Имиасе, то есть там, где Валуерди уже успел побывать.

Новости все были хорошие, а его рассказ об Имиасе полностью подтвердил слухи о «безумии» Чоми и Лорие.

– Удивительные они люди. Всю жизнь в деревне перевернули.

То же самое говорил и мой больной.

– Они устроили пункт детского питания, организовали рыболовецкий и птицеводческий кооперативы…

Когда мы спросили о курсах паразитологии, которые они открыли, Валуерди расхохотался:

– Рассказать это невозможно. Надо видеть Чоми с бамбуковой указкой в руке и слышать, как он объясняет крестьянам, словно первоклашкам. Когда я там был, Чоми переоделся старушкой, устроился на задней скамейке и, изменив голос, отвечал на все вопросы Лорие, пока тот не догадался, в чем дело. Тут, конечно, занятиям пришел конец. У них два дощатых топчана. Днем они на них осматривают больных, а ночью спят. В любое время суток они заходят в дома и проверяют, кипятят ли хозяева воду. Право же, на это стоит посмотреть.

Валуерди приехал на вездеходе, приспособленном для горных дорог. Но он мог служить также и для перевозки больных. У машины был мощный мотор, громадные колеса. Обе оси были ведущие, а на носу установлена лебедка, на случай если эта «скорая помощь» застрянет в грязи. Выглядела она, надо признаться, довольно странно. После Баракоа Валуерди направлялся в Хамаль, в Гран-Тьерра и затем в Сантьяго. Я сказал ему, что мы с Сесилией собираемся в Гавану, и попросил подвезти нас. Он был рад подбросить нас до Сантьяго.

На следующий день мы с ним распрощались, посоветовав быть осторожным, особенно на перевале Ла-Боруга. Он пообещал заехать за нами на обратном пути.

– Алипитооо! – почти пропел из окна столовой голос моей жены. – Алипио, к нам Кайамба пришел!

И правда, в столовой у нас сидел Кайамба, человек весьма известный в Баракоа. Это негр, сильный и молодой – хотя я затрудняюсь точно определить его возраст, – с добродушной физиономией и белоснежными зубами, которые часто сверкают в улыбке, потому что Кайамба весел и доброжелателен. Он работает сварщиком в ИНРА, а главное, он бард и менестрель. С гитарой никогда не расстается. Как он попал к нам в дом, я не помню, но, едва он узнал, что я могу взять несколько аккордов на гитаре и что все мы любим музыку, он стал у нас завсегдатаем.

Иногда он пел:

 
Если ты мне не веришь,
Загляни мне в душу,
И ты узнаешь, как я страдаю.
 
 
В любви сомненье – деготь,
Жизнь оно отравляет
И разбивает мечты…
 

в другой раз заводил новую песню:

 
Индианка – Баракоа,
Тебе мои песни,
Тебе и душа…
 

или:

 
Ночь кубинская, шепчутся тени…
Разряженный негр пляшет
Под барабана пенье…
 

А то заводил грустную:

 
Слезы и печаль мою
Под гитару я спою…
 

У него был неистощимый запас песен, болеро, романсов старинных и новых, широко-и малоизвестных.

Он рассказывал нам о Бетанкуре. По его словам, это был инженер, одно время работавший в Баракоа, а потом уехавший. Он очень хорошо играл на гитаре и пел. Однажды он спел чудесную песню, которая понравилась Кайамбе, и он попросил повторить, но Бетанкур сказал:

– Я уже забыл!

Кайамба очень удивился и на следующий раз запасся карандашом и бумагой. Он стал записывать слова, потом они пели вместе, и Кайамба перенимал аккомпанемент.

Мы в шутку советовали ему подписывать так: «Музыка и слова Бетанкура. Исполнение – Кайамбы».

Я так никогда и не узнал, существовал ли этот Бетанкур на самом деле, или же песни сочинил сам Кайамба.

Играя, он весь отдавался музыке, это было незабываемое и каждый раз новое зрелище. Однажды он внезапно остановился, уставившись на свою левую руку, – его поразило, какой сложный аккорд он умудрился взять! Вот какой парень был этот Кайамба.

Я думаю, ему нравились наши песни. И нам любил он петь, но больше всего любил смешить нас, и тогда мы смеялись до упаду.

– Привет, Кайамба, заходи, – говорю я ему, открывая дверь, и тут замечаю, что лицо у него расстроенное, а это на него совсем не похоже. – Да что с тобой?

– Здравствуй, Сеси, как поживаешь? Не спрашивай меня ни о чем, Алипито, – он никогда не называл меня полным именем, – хуже, чем сейчас, мне ни разу в жизни не было.

– А что случилось, Кайамба?

– Ну в общем, я поссорился со своей девушкой. Между нами все кончено!

– Неужели так серьезно?

– Да уж серьезней не бывает.

– Не ходи ты вокруг да около, – сказала ему Сесилия, – а расскажи все толком. Ведь у вас такая любовь была! С чего же вы вдруг поссорились?

– Это я с ней поссорился! Так и знайте!

– Ну, давай рассказывай по порядку…

– В общем, Алипито, я спел ей песню. Очень красивую. Вот послушай, в ми мажоре.

Он взял гитару, сделал несколько переборов и запел:

 
Под южным небом песня льется.
Поцелуям лунным море отдается,
А в сердце моем печаль и тоска,
Вечно бы милую мне ласкать.
 
 
Прижавшись к теплой груди,
Я счастье мог бы найти
И песню сложил бы простую,
Нежнее кружев и тюля,
И подарил бы любимой,
Единственной, неповторимой.
 
 
Так пел соловей, дорогая,
Любовь свою призывая.
 

– Какая чудесная песня! – Сесилия была в восторге.

– Великолепно, Кайамба! Но теперь я совсем ничего не понимаю! Как вы могли поссориться из-за этой песни?

– Когда я кончил петь, она мне сказала: «Ничего, конечно… А «Рико мамбо» ты знаешь?»

Мы расхохотались.

– Она, разумеется, невпопад сказала, – наконец смогла проговорить Сесилия, – но ведь это с каждым может случиться, а ты уж слишком суров.

– Нет, Сесилия, я ее видеть больше не могу. И знаешь почему? Скажи, пожалуйста, ты видела когда-нибудь большой рефрижератор, в котором развозят мясо?

– Видела, конечно, – ответила удивленная Сесилия.

– А видела, как с крюков снимают туши? Так вот, когда я услышал эти ее слова, я понял, что она такое – безмозглая туша, только что с парой глаз! Вот всему и конец!

К нашей компании присоединились Педро с женой, и мы вместе подшучивали над любовной драмой Кайамбы.

Я его хорошо изучил, знал, что от всех бед для него лучшее лекарство – музыка, и потому сказал:

– Коли уж тебе так грустно, спой мне ту красивую песенку – «Капли любви».

Кайамба сейчас же стал настраивать гитару.

Была суббота. Как всегда, в Баракоа приехали Росельо и Манлио. Они пошли в парк за огромными бутербродами, которые там продавались с тележки с забавной надписью «Мамболетас из Маракаибо».

 
Капли любви твоей притворной —
Лучшее средство все позабыть…
 

– Чудесно у тебя получается! – сказала жена Педро.

Тут вернулись Росельо и Манлио.

– Вот и бутерброды! А, Кайамба уже здесь!

– Как дела, друзья? – спросил Кайамба.

Он спел еще несколько песен и ушел, унося свою гитару и свои мелодии. По-моему, к этому времени он уже забыл про ссору с девушкой и обещал наведаться к нам вечером.

Часов в пять мы сидели на галерее в прохладной тени, когда увидели, как по улице Мариана Грахалеса поднимается усталый потный мулат, невысокий, полноватый, с сединой в волосах и раскосыми глазами. Это был Николас Гильен.

– Гильен! – позвал я его, вдруг набравшись храбрости.

– Добрый вечер! – Он поднял правую руку в приветственном жесте и подошел к нашей галерее.

– Как вы себя чувствуете? Я вижу, вам жарко.

Он вытащил из кармана платок, отер мокрое лицо.

– Жара действительно страшная. Но… вы меня разве знаете?

– Кто же вас не знает на Кубе! – воскликнул Росельо.

– А вы здешние, из Баракоа?

– Нет, Гильен, не здешние, – ответил я. – Я знаю вас как поэта, но примерно год назад мы были в «Бодегита-дель-Медио». И вы там были с друзьями, помню, в частности, Эстер Борху. Мы пели вместе с Пуэблой и его ребятами, и нам было очень весело. Вы читали стихи, Эстер пела, для нас это был незабываемый вечер…

– А, теперь вспоминаю! Простите, могу я попросить у вас стакан воды?

– Конечно, конечно, но, пожалуйста, зайдите, присядьте хоть на минутку…

– Нет, простите, не обижайтесь, никак не могу. Через несколько минут я должен быть в парке, там будет встреча с читателями, которую я буду проводить. – Он взял стакан и с наслаждением выпил. – Какая вкусная вода! – Затем посмотрел на остальных. – А вы откуда меня знаете?

– Я-то вас знаю по Минасу в Камагуэе, вы там родились и я тоже, – ответил Манлио.

– А я видел вас на митинге в поддержку нашей Революции в Париже, – добавил Росельо.

– Как тесен мир! – воскликнул Гильен, глядя на нас и возвращая стакан. – Минас, «Бодегита-дель-Медио», Париж, и вот все мы встретились в Баракоа…

– Может быть, еще воды? – предложила жена Педро.

– Нет, спасибо. Мне хотелось бы пригласить вас завтра на конференцию, она состоится в пять часов, я, правда, еще не знаю где, но вы можете справиться в муниципалитете.

Мы поблагодарили Гильена, и он ушел в сторону парка.

Сегодня из Гран-Тьерра вернулся Валуерди и, к нашему удивлению, привез с собой Лорие, который бог знает почему оказался в Асунсьоне, а теперь поедет вместе с нами до Имиаса.

Они приехали около одиннадцати, совсем без сил. Лорие на чем свет стоит проклинал Ла-Боругу… Говорил, что на эту чертову гору его больше никогда не понесет.

Было решено, что в Сантьяго мы выедем вечером, после ужина. Я немного волновался из-за того, что придется ехать ночью, но, если Валуерди перебрался через Ла-Боругу, значит, он классный водитель. Вместе с Лорие они отправились передохнуть в гостиницу к «русской».

Когда они ушли, уже в который раз я задумался о той ситуации, которая сложилась у нас в больнице, и решил, что самое правильное будет написать докладную на имя Валуерди. Не откладывая дела в долгий ящик, я засел за работу. Понятно, что я обрисовал положение в самых общих чертах: произошло столько событий и столько вопросов накопилось, что на подробное описание у меня просто не хватило бы времени. И ко всему прочему добавилась проблема питания, которое изо дня в день становится все хуже, а также демагогическая позиция Перы и его жены, защищающих нелепые требования персонала, что бы машина «скорой помощи» отвозила сотрудников больницы на работу и с работы, в то время как больные останутся без транспорта. Пора положить конец этому неслыханному безобразию! Ну ничего, приедем в Гавану, сразу отправимся в министерство.

Мы никак не думали, что наш отъезд будет таким бурным, но Лорие устроил целое представление. Они с Валуерди заехали за нами около восьми, после того как поужинали у «русской». Лорие попросил у жены Педро разрешения пройти в ванную и почистить зубы. Она провела его в ванную. Мы уже погрузили вещи в машину и прощались с Педро и его женой, как вдруг из ванной донеслись отчаянные крики.

– Черт побери! Надо же такому случиться! Педро! Педро!

Мы побежали в ванную и увидели, что Лорие ползает под умывальником, внимательно оглядывая пол.

– Что стряслось, Лорие? – спросил его Педро.

– Представь себе, какое несчастье! Моя золотая зубочистка! Она проскользнула в умывальник!

Мы рассмеялись и попытались убедить Лорие, что он пока вполне может обойтись без своей зубочистки, а потом купит себе такую же в Сантьяго. Однако он не сдавался и попросил фонарь, чтобы посветить в сток.

– Я-то думал, она упала на пол! Вот проклятье!

Его отчаяние по поводу зубочистки развеселило нас, но Лорие посмотрел на Педро и сказал:

– Принеси-ка разводной ключ, сейчас развинтим сток.

Тут жене Педро стало не до смеха, она говорила, что они сломают умывальник, что надо позвать слесаря, но душа Педро – ортопеда, каменщика, слесаря, плотника – не выдержала, и через десять минут умывальник был разобран, на полу стояло целое озеро воды, зато Лорие сиял от радости, любуясь своей золотой зубочисткой.

Наша машина уже отъезжала, когда сцена, которую жена устроила Педро, достигла своей кульминации.

Мы миновали больницу, аэродром, Сабанилью и начали подъем на Ла-Фаролу. Валуерди сидел за рулем, Сесилия посередине, а я справа. На заднем сиденье счастливый Лорие мурлыкал на мотив модной песенки:

 
На Боруге смерть нас ждет,
Лорие в обход пойдет.
 

Поездка наша оказалась восхитительной. Было полнолуние, шоссе хорошо просматривалось, и только на самом верху Сьерры лежали облака. Мы разговорились. Лорие рассказал несколько забавных случаев из своей практики в Имиасе. Так, одному крестьянину, у которого были нарывы, он назначил йодистый препарат и написал: «Смазывать нарывы два или три раза в день»[12]12
  По-испански «или» – «о», и потому крестьянин прочитал «203 раз».


[Закрыть]. Назавтра больной вернулся к нему, весь сожженный йодом, и сказал, что ему не удалось смазывать нарывы двести три раза, а только сто шестьдесят, но чувствует он себя неважно. Лорие чуть не умер на месте!

А однажды к ним в Имиас явилась старушка в три часа утра, чтобы занять очередь и быть первой. Она уселась у самой стены склада, где они принимали больных и спали, и всем, кто проходил мимо, рассказывала, что привела своего внука, Хосеито, что пришли они из Вьенто-Фрио и что сегодня ночью у мальчика были понос и лихорадка. Каждый раз она заводила свой рассказ во всех подробностях и будила врачей, которым так и не удалось выспаться. Стоило им задремать, как она опять принималась за свое, так что к пяти часам утра они потеряли терпение и решили встать и начать прием. Лорие рассказывал, что, когда они открыли дверь склада ИНРА и поздоровались с больными, Чоми встал в дверях и, глядя вдаль, заговорил тоном прорицателя:

– Ночью мне приснилось, что сегодня сюда приведут мальчика по имени Хосеито, а приведет его из Вьенто-Фрио бабушка, которая утверждает, что ночью у внучка были понос и лихорадка…

Крестьяне, конечно, решили, что это чудо. Старушка бросилась на колени и кричала: «Господи, помилуй!» И ее никак не могли поднять, хотя и объясняли, что врач пошутил.

А как-то раз они наняли машину до Баракоа, и шофер так гнал вверх на перевал Ла-Фарола, что мотор искрил, а на поворотах они чуть не срывались в пропасть.

– Я ему говорю: «Ведь мы так убьемся!» А он отвечает: «Я свое дело знаю, доктор, оставьте меня в покое!» И Чоми ему говорил, что мы убьемся, и ему он тоже отвечал: «Я знаю, что делаю, не беспокойтесь». Еле живые от страха, мы проехали перевал и уже спускались к Сабанилье, как постепенно стало темнеть и дороги уже почти не было видно. Чоми опять не выдержал: «Вы бы, приятель, хоть фары включили», а тот ему в ответ: «А как по-вашему, доктор, почему я так гоню? Фары-то у меня не работают! Потому и в Баракоа нам надо приехать засветло, ясно?»

Валуерди смеялся до слез.

– Но в другой раз было еще хуже. – Казалось, запас историй у Лорие неистощим. – Мы поехали с шофером, по имени Хуан. И как только поднялись на Ла-Фаролу, он затормозил, выключил мотор и сказал, чтобы мы минутку подождали. Мы не знали, в чем дело, и удивились, когда увидели, что он улегся на обочине дороги. Мимо на джипе проезжали крестьяне, и мы спросили, не знают ли они, что с Хуаном, и они нам сказали, что у бедняги Хуана бывают припадки, но он знает, когда они начнутся, останавливает машину и ложится. На этот раз нам повезло: довольно скоро он снова сел за руль и повел машину. Чоми мне сказал: «Лорие, мы рискуем жизнью»– и спросил у шофера, как же он водит машину при такой болезни. А тот ответил: «Не волнуйтесь, доктор, я всегда заранее чувствую приближение припадка. Так мне и врач один сказал, в Гуантанамо». Это была всем поездкам поездка, Валуерди!

Рассказывать о Чоми и Лорие можно бесконечно, о них даже книгу можно написать

Около двенадцати ночи. Я смотрю на дорогу и не узнаю ее. Правда, я ехал по ней всего один раз, когда мы добирались в Баракоа из Сантьяго, и все-таки не помню, чтобы нам попадались изгороди – по-видимому, из пальмового дерева, а может, из какого-нибудь другого.

– Я что-то не узнаю дороги, Валуерди.

Кажется, Лорие разделяет мое мнение; он так и подскочил на заднем сиденье:

– Стоп, друзья! Я как раз хотел сказать, что мы сбились с дороги!

Валуерди затормозил, мы вышли из машины. Здесь и в самом деле нетрудно заблудиться, потому что дорогу без конца размывает. Но поблизости всегда стоят наготове тракторы и бульдозеры, с помощью которых дорогу приводят в порядок.

Все время ведутся какие-то работы: то дорогу копают, то отводят к более удобному переезду, то спрямляют, рубят деревья, делают насыпи, разбивают скалы. В общем, с дорогой постоянно происходят перемены.

Лорие, Сесилия и я подшучиваем над Валуерди, который разыгрывает Шерлока Холмса: оставив фары включенными, он пристально разглядывает деревья по обочинам, потом внимательно рассматривает окрестности и наконец выходит на середину дороги. Там он, низко наклонившись, изучает следы шин, поднимает засохший кусок земли и растирает его пальцами. Затем решительно направляется к нам – видимо, выводы уже сделаны.

– Представляете, дорога-то не наша, – говорит он. – Здесь уже несколько дней не проезжала ни одна машина. Судя по растительности, по расстоянию и направлению, в котором мы движемся, я полагаю, что дорога приведет нас в Тинта-де-Хауко.

Мы еле удерживаемся от смеха, глядя на этого сыщика, хотя положение наше совсем не веселое.

– Знаешь, Валуерди, – говорит Лорие улыбаясь, – мы всего минут двадцать назад отклонились: надо было ехать прямо, а мы свернули налево. Вернемся, иначе и впрямь попадем в Хауко.

Мы развернулись и скоро выехали на верную дорогу.

В два часа ночи приехали в Имиас. Машина остановилась возле моря, рядом со складами ИНРА, где живут и работают Чоми и Лорие. Лорие на цыпочках подошел к самой стене и вдруг женским голосом завопил:

– Доктор, доктор, спасите, умираю! Заклинаю вас вашей матерью, помогите!

Чоми, спавший глубоким сном, разумеется, в панике вскочил, и Лорие спасло от расправы только наше присутствие. Чоми обнял нас с Сесилией и пожал руку Валуерди.

Мы поехали дальше; я был поражен множеством звезд, высыпавших на небе, их величиной и яркостью. Ничего подобного я не видел. Мы находились на уровне моря, а ведь логично было бы предположить, что такое великолепное зрелище скорее увидишь высоко в горах. В будущем, когда человек сможет летать в космическом пространстве, перед ним откроются еще более прекрасные картины.

Начало пятого. Очень холодно. Несколько минут назад мы выехали на центральное шоссе и по мосту пересекли реку Гуаникум.

В пять часов мы были на площади Марте в Сантьяго-де-Куба, как раз вовремя, чтобы взять билеты и погрузить наш багаж в автобус Сантьяго – Гавана, который отходил через несколько минут. В автобусе мы увидели Эль Чино Торрьенте, он работает в Санто-Доминго в Сьерре-Маэстре и тоже едет в Гавану провести со своими близкими несколько дней.

После спешки и приключений в пути мы приехали в Гавану еле живые, но, едва отдохнув, пошли в министерство здравоохранения. Министром назначен Мачадито, а Балагер – его первым заместителем. Узнав, что мы в Гаване, он пригласил к себе и, как всегда, любезно принял нас.

В общих чертах мы рассказали о положении в нашей больнице. Он слушал терпеливо. Потом-то я понял, что он был уже в курсе дела. Когда мы кончили «изливать душу», он сказал:

– Спокойно возвращайтесь в Баракоа и не тревожьтесь за больницу. Скоро директором у вас будет настоящий революционер. – И, пристально посмотрев на меня, добавил: – Кому-то из вас придется возглавить сельскую медицинскую службу. Не знаю, кому именно – тебе, Чоми или Фелепито. Это будет решено позже. Но, в общем, готовьтесь.

Хорошие новости, тут двух мнений быть не могло.