Текст книги "На носу у каймана"

Автор книги: Алипио Родригес Ривера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава 5
Больница в Баракоа

Всего несколько дней, как мы в епископальном городе, а перед нами уже возникли значительные трудности.

Примерно в километре или чуть меньше от Баракоа, возле шоссе, которое через Ла-Фаролу ведет в Гуантанамо, на небольшой возвышенности стоит больница. Ее здание, большое и достаточно современное, находится в пятнадцати-двадцати метрах от шоссе. По фасаду у него два этажа, а в левой и задней части – три, поскольку земля там понижается. Больница рассчитана на сто коек.

В нижнем этаже левого крыла расположена столовая для медперсонала, кухня, прачечная, морг, склад и другие вспомогательные службы.

На втором этаже, который по фасаду получается первым, находятся приемный покой, контора, амбулатория, помещение дежурного врача, банк крови, лаборатория, рентгеновская установка, аптека, кабинеты. На верхнем этаже – операционный зал, родильная, кабинеты хирургов, гинеколога, педиатра и несколько палат.

Здание, хоть и достаточно новое, плохо содержится и не отвечает санитарным требованиям. Это сразу же бросилось нам в глаза. Полы и стены грязные, давно не крашенные. Если в обеденное время я находился в больнице, я никогда не ел – стоило только открыть рот, как туда сразу же влетало несколько мух, которые в неимоверном количестве летали повсюду.

А едва начинало темнеть, с холмов спускались тучи комаров, и от укусов не было спасения никому, и в первую очередь больным, потому что окна палат не были забраны металлической сеткой. Относительно чистыми можно было считать лишь операционную и палаты.

Служащие нам объяснили, что в больнице так грязно потому, что воду приходится носить в ведрах – насос отказал. Я спрашиваю, не сгорел ли мотор, но толку добиться не могу.

Вместе с одним коллегой мы осмотрели мотор и, к своему удивлению, обнаружили, что он в прекрасном состоянии, а сгорел маленький трансформатор, который нетрудно заменить. Поразительно, что больница оставалась без воды по такой пустяковой причине.

В больнице три врача: хирург, он же директор, и еще двое занимаются общей медициной и педиатрией.

Лечение велось просто ужасающе. Я взялся отвечать за врачебные кабинеты и для начала обнаружил, что историй болезни здесь вообще нет. Врач осматривает пациента и назначает лечение, сестра записывает в тетрадку, чтобы не забыть. Процедурных листов не ведется. И никаких документов, где бы фиксировалось, что больной поступил в больницу.

Больные покидают палату в любое время суток, спрашивая или не спрашивая разрешения и по самым различным делам: кто-то навещает семью, кому-то нужно подзаработать, кто-то отправляется просить милостыню, а после как ни в чем не бывало возвращаются. Я скоро понял, что здесь это считается нормальным. Из-за слабой подготовки врачей и недостатка в средствах медицинское обслуживание находится на очень низком уровне.

Нашей группе, состоящей из терапевта, хирурга, гинеколога, анестезиолога, рентгенолога, лаборанта, педиатра и ортопеда, было, по сути дела, поручено «поставить больницу на ноги», так как положение дел в ней было плачевное.

Мы все помогали друг другу, что из того, что каждый дежурил по двадцать четыре часа, ведь иногда без помощи специалиста никак нельзя было обойтись. Если, например, педиатр во время своего дежурства сталкивался со сложным переломом, он звал на помощь ортопеда, а если в дежурство ортопеда в больницу попадал ребенок в тяжелом состоянии, он прибегал к помощи педиатра.

Мало-помалу мы привыкли к нашей работе.

– Войдите! – отвечаю я на резкий стук в дверь. Она открывается, и входит плотный мужчина лет тридцати пяти. Его смуглое лицо нахмурено. Я вспоминаю, что сегодня утром осматривал его жену.

– Простите, доктор, вы мою жену помните? У нее правый бок болит…

– Да-да, помню, а что случилось? Ей стало хуже?

– Нет, дело не в этом, – он качает головой, – вы вот велели сделать анализ и снимок, а они не могут…

У его жены, толстой двадцатипятилетней женщины, матери троих детей, по всей видимости, были камни в желчном пузыре.

– Как это – не могут? – спросил я, чувствуя на себе взгляд старухи, которую осматривал.

– Доктор, помогите нам! – в отчаянии воскликнул мужчина. – Техник сказал, что у него нет пленки, но что она есть в частной клинике и там жену смогут оперировать. Но вы себе представляете, сколько это стоит! У меня нет таких денег! Помогите, прошу вас, доктор!

Бедняга был вне себя.

– Погодите, не волнуйтесь. Мы что-нибудь придумаем. И учтите, никакой срочности не нужно. Вашу жену можно оперировать и через пять дней, и через две недели, – сказал я, чтобы его успокоить. – Приходите завтра в одиннадцать утра, мы найдем выход из положения.

Закончив осматривать старушку, я вышел из кабинета и сказал больным, ожидавшим приема, что скоро вернусь.

Поднявшись наверх, я, как и рассчитывал, нашел там директора, доктора Баркеса, который осматривал больного из стационара. Доктору Баркесу что-то между сорока и пятьюдесятью годами, он невысок ростом, черные свои волосы тщательно зачесывает назад. Вид у него всегда в высшей степени начальственный. Но иной раз мне казалось, что за этой маской мелькает испуганное выражение, хотя и не знаю, чего или кого боялся доктор Баркес. Я рассказал, что привело меня к нему и как тревожится муж больной, а он ответил:

– Ничего не могу поделать. Уже четыре месяца, как министерство не выполняет наши заявки. Иначе говоря, пленки нет…

По-видимому, доктор Баркес как хирург пользуется в городе доброй славой. Но как директор он, по-моему, никуда не годится. Он не мог наладить подачу воды, а уж, казалось бы, чего проще. Сегодня я узнал, что в больнице не действуют инкубаторы: один из-за какого-то штока, другой из-за пробок. Казалось бы, мелочи, а ведь из-за этого под угрозой жизнь младенцев.

Я не мог сказать мужу своей больной, что ничего поделать нельзя, и потому, отправившись к Ромеро, рентгенологу из нашей группы, объяснил ему свои затруднения.

– Посмотрю, что у меня есть, может быть, и смогу помочь, – пообещал он.

Возвращаясь в свой кабинет, я вспоминал, как мы удивлялись, когда узнали, что в Баракоа восемь врачей, а не три, как мы полагали, и, конечно, эти трое не справляются с больницей на сто коек. Почему же остальные пять не работают в больнице?

Для нас это было странно, так как мы знали, что до победы революции только что окончившие учебу врачи всеми силами старались устроиться на государственную службу, которая гарантировала им ежемесячное жалованье, и только потом открывали, если это удавалось, свой кабинет и обзаводились частной практикой.

Что же происходило здесь, если в больнице были вакантные места, а врачи не желали их занимать?

Впрочем, когда возле двери в детскую палату стоит незакрытый мусорный бак, стиральные машины и другие электроприборы сломаны, нет воды, инкубаторы и кислородные установки не работают, а крестьяне и жители города сидят в роскошном приемном покое на полу, потому что там нет стульев, это означает лишь одно: в Баракоа священное право человека на лечение все еще попирается, проституируется и является предметом торга.

Вчера вечером я обратил внимание на освещение больницы. Зрелище было просто угнетающее. Палаты и кабинеты не освещались свечами только потому, что это было бы дороже! В тусклом, мертвенном свете ламп в двадцать пять ватт невозможно осмотреть больного как следует. Вполне можно не заметить малокровия, желтухи и еще более серьезных болезней.

Вечером, на совещании с доктором Баркесом, мы заявили, что, поскольку теперь штат больницы укомплектован специалистами, необходимо реорганизовать больничные службы, вновь завести истории болезни, вообще улучшить все, что возможно.

И услышали в ответ, что каждый из нас должен выполнять свои обязанности лечащего врача – и все само собой изменится к лучшему. Поразительно! Наши с ним споры ни к чему не привели. А когда я сказал, что трансформатор от насоса можно починить за пятнадцать-двадцать песо, но платить надо наличными, он ответил, что это слишком большая сумма и он должен испросить разрешение на такой расход в Сантьяго. Терпение наше лопнуло, мы возражали ему, но напрасно.

Я предвидел, что с этим человеком у нас еще будет не одно серьезное столкновение. Разве можно примириться с его равнодушием?

Сегодня, когда я пришел в больницу, рентгенолог с озабоченным лицом сказал мне:

– Знаешь, Алипио, что-то странное тут происходит. Вчера вечером я отправился на склад и обнаружил там множество пленки всех размеров. Я сказал о пленке директору, а он заявил, что впервые слышит о ней. Тогда я отправился к технику, а он брат директора – это мне точно известно, – и тот сказал, что не знает, годятся ли эти пластинки для нашего рентгеновского аппарата, ему, мол, кажется, что они не подойдут.

– Ну это уж слишком, – возмутился я. – Что они делают с больными! Это же преступление!

Рентгенолог молча кивнул.

Сегодня вечером в столовой «Мирамара» собрание, на которое должны приехать наши товарищи, работающие в других местах.

Когда я пришел в гостиницу, Рене, стоявший внизу, возле входа, сообщил мне, что уже приехали доктор Маргарита из Гран-Тьерра, Родилес из Пуриалеса-де-Каухери, Чоми и Лорие из Имиаса, Гальвису из Моа, Марио Альварес из Яманигуэя, Росельо из Хамаля. Похоже, собрание будет бурным. В восемь вечера прибыли Чаин и Клинтон Адлум, помощник руководителя ИНРА в этом районе. Мы сказали Рене, чтобы не уходил – вдруг понадобится.

Было решено, что каждый расскажет о своей работе, об успехах и трудностях, в общем, обо всем. О положении дел в больнице постановили слушать в последнюю очередь, так как это основное медицинское учреждение района и доклад о нем займет много времени.

Гальвису сообщил о своей работе в Моа, Чоми – в Имаисе, за ними остальные. В основном дела шли удовлетворительно, складывалось впечатление, что в деревнях люди хорошо приняли наших товарищей.

О положении дел в больнице рассказали все, кто там работал. Были проблемы общие, но и у каждого специалиста свои, особые.

Коллеги с большим вниманием слушали о трудностях, которые вставали перед нами. Когда же сообщения были окончены, слово попросил Чоми и сказал, что ситуация сложилась совершенно неприемлемая, что поведение доктора Баркеса, не желающего налаживать нормальную работу больницы, не укладывается ни в какие рамки.

Затем слова попросил Клинтон, задав несколько вопросов, чтобы точнее представить себе обстановку в больнице, он сделал вывод: там процветает халатность и волокита.

За ним поднял руку Родилес. Чаин жестом разрешил ему говорить.

– Мы не можем терпеть, – начал Родилес, – чтобы врач, возглавляющий больницу, из-за нескольких песо мирился с отсутствием воды, чтобы, имея в своем распоряжении целый склад рентгеновской пленки, он скрывал это и посылал больных в частные клиники, чтобы из-за сгоревшей пробки тяжелые больные лишались кислородной маски… В общем, я думаю, что врач, который мирится с таким положением вещей в возглавляемой им больнице, не может оставаться ее директором. Такой врач не может быть руководителем!

– Я совершенно согласен с Фелипито! – крикнул Чоми, вскакивая со своего места.

– Я тоже! – поддержал его ортопед.

Обстановка на собрании накалилась.

Клинтон сказал, что порой действия директора весьма напоминают вредительство. Но вот все товарищи высказались, закончились прения и обмен мнениями, тогда Чаин своим мягким и спокойным тоном заявил:

– Из всего сказанного на этом собрании совершенно ясно, что доктор Баркес не соответствует должности директора, которую занимает. Мы, руководители этого района, понимаем, что он должен быть смещен со своего поста, и, пока министерство здравоохранения примет свои меры, я обращаюсь к восьми врачам, работающим в больнице: если вы чувствуете себя в силах руководить, доктор Баркес, по-моему, должен быть смещен завтра же…

Последние слова Чаина потонули в громовых аплодисментах. Рене, устроившийся в уголке за стойкой, наблюдал происходящее, широко раскрыв глаза.

Я помнил инструкцию, где говорилось, что в отдаленных районах, где еще не было местных органов здравоохранения или куда их инспектора не могли добраться, нашим непосредственным руководством следует считать районного руководителя ИНРА.

Товарищи из Гран-Тьерра на должность директора больницы предложили меня.

– Вы все вместе составите совет больницы, но все же кто-то один должен быть директором или ответственным.

– По-моему, директором должен, быть Алипио, – стоял на своем Родилес.

– Хорошо, а что думают об этой кандидатуре врачи больницы? – спросил Чаин.

Товарищи единодушно поддержали предложение Родилеса.

– Хорошо, завтра мы оформим это решение, – сказал Чаин, – и доведем его до сведения доктора Баркеса в вашем присутствии. В девять тридцать мы приедем в больницу, и если ни у кого из вас нет других предложений…

Воцарилось молчание. Рене, еще шире открыв глаза, смотрел на нас из-за стойки.

– Если нет, считаю собрание закрытым.

Завтра уже наступило – было без пяти час.

Когда мы спустились в свой номер на втором этаже, который нам предоставил Рене, чтобы «улучшить условия», я сел на край постели и задумался…

Свежий ветер доносил в комнату запах моря.

Шелестящие на ветру листья кокосовых пальм, освещенные уличным фонарем, отбрасывали на стену танцующие тени. Непрерывно и однообразно шумели волны, разбиваясь о мол и скалы возле набережной.

– О чем ты задумался? – спрашивает меня Сесилия.

– Сама понимаешь, какая ответственность падает теперь на нас, – отвечаю я.

– И тебе кажется, что вы не сумеете справиться со всем лучше, чем этот бездельник директор? – Тон у Сесилии такой, точно хочет убедить меня в чем-то или затеять спор.

– Да ты представь, как все будет тяжело и трудно… Ведь для Баркеса и остальных врачей мы станем врагами, а фармацевт, техники и сестры, привыкшие работать спустя рукава, объявят нам «холодную войну» и будут чинить всяческие препятствия… Но не это меня беспокоит…

– А что же тогда? – живо откликнулась Сесилия.

– У меня впечатление, что труднее всего нам придется с нашими же товарищами. Еще на собрании я заметил, что, хотя они со всеми соглашались, особого интереса не проявили, словно им все равно, что будет с больницей… По-моему, только Педро, ортопед, станет бороться, а педиатр и гинеколог предпочитают ни во что не вмешиваться, не создавать себе проблем. Труднее всего будет с Перой, анестезиологом, который, как я понял, имел связи с людьми Грау[8]8
  Грау Сан-Мартин, Район (р. 1887) – в 1944–1948 гг. президент республики. В 1952–1958 гг. возглавлял правое крыло Кубинской рабочей партии.


[Закрыть] и Прио[9]9
  Прио Сокоррас, Карлос – кубинский политический деятель, возглавлял правительство республики в 1948–1952 гг.


[Закрыть], а его жена, лаборантка, все делает по указке мужа, к тому же Рамос сегодня заявил мне, что ассистировал Баркесу, что многому у него научился, что Баркес вообще прекрасный хирург и еще что-то в этом роде, да и говорил каким-то странным тоном. Словно готовился защищать директора. Эти трое настроены весьма реакционно и поехали с нами только под давлением обстоятельств, подчиняясь решению курса.

– Да, – согласилась Сесилия, – мне кажется, люди они не очень хорошие…

– Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, с ними и будут связаны самые большие трудности…

За окном неустанно и гулко волны ударялись о мол.

Придя сегодня в больницу, я почувствовал, что обстановка там напряженная. Лица нахмурены. Наверное, Пера и Рамос уже обо всем рассказали – скорее всего, так оно и есть, но, может, мне только кажется, и все же я ощущаю какие-то странные перемены.

Примерно в девять тридцать пять приехали представители отделения ИНРА. И вместе с ними Родилес, который принял наше дело близко к сердцу. Мы поднялись на верхний этаж и сказали директору, что надо собрать совещание. Он злобно посмотрел на нас. Мы прошли в комнату, смежную с операционной. Слово взяли районные руководители, они сказали, что руководство ИНРА решило сместить нашего директора с должности, и один из них прочел соответствующий документ.

От ярости лицо Баркеса сначала стало красным, а потом мертвенно-бледным.

– Я не согласен с этим! – почти крикнул он, когда чтение закончилось.

– Вам придется согласиться, – сказал Родилес. – По тому, как вы развалили больницу, с вами еще мягко обошлись.

– Сместить меня может только министр! Это незаконно!

– Не надо кричать, доктор, – сказал я ему, – не поможет. Вы ничего не сделали для больницы, почему же вы так хотите руководить ею?

Он с ненавистью посмотрел на меня.

– Больше вам нечего сказать мне?

– Нечего, – ответил один из руководителей ИНРА.

– Тогда я ухожу.

– Только после того, как передадите дела доктору Родригесу, – сказал Родилес.

Следует добавить, что ничего он мне не передал, и вовсе не из-за упрямства, просто дела в больнице велись таким образом, что передавать было нечего. Документацией и наличностью ведал служащий по имени Сесар, так как в больнице не было администратора.

– Это незаконно. Я буду жаловаться министру, и вам придется отвечать, – угрожал он, уходя из кабинета.

Через несколько минут собрался новый совет больницы. Составили акт, по которому я назначался директором, а секретарем – наш ортопед.

Потом было созвано общее собрание персонала, на котором мы сообщили о смене руководства. Когда присутствующих попросили высказать свое мнение, никто не захотел взять слова.

После собрания остались только члены совета. Я сообщил о проблемах, стоящих перед нами: одни не терпели отлагательства, другие могли подождать. Мы решили в тот же день составить документ, содержащий меры, необходимые, чтобы поднять неимоверно низкий уровень работы в больнице.

Во время обеда мы очень удивились, услышав по местному радио об увольнении нашего директора и о том, что «наконец-то Революция пришла в больницу Баракоа», – словом, наши действия получили поддержку.

Выйдя из столовой, я отправился на поиски ортопеда и наконец обнаружил его в кабинете дежурного врача, где он вместе с хирургом накладывал гипс.

– Послушайте, доктор, – обратился я к нему официально, словно не был в нем уверен, – когда освободитесь, зайдите ко мне по срочному делу…

Оба врача с интересом посмотрели на меня, и ортопед, кончая делать гипсовую повязку, ответил:

– Конечно, если это по моей специальности…

– Вот именно, по специальности, – шутливо подхватил я.

Рамос стал объяснять больному, как ему следует себя вести, а Педро сказал:

– Я свободен. Так в чем дело?

– Сначала пойдем к твоей машине, сейчас мне от тебя нужно только одно – транспорт.

Мы вышли из больницы, слева от входа стоял голубой «понтиак» ортопеда. Педро сгорал от любопытства, ведь до сих пор я ему ничего не сказал.

– Поехали в город. – Я захлопнул дверцу машины.

Через несколько минут мы были в Баракоа.

– Сразу за скобяной лавкой поверни за угол, налево.

Когда он свернул, я попросил остановить возле насосной мастерской.

Толстый пятидесятилетний мужчина за прилавком разговаривал со своим помощником. Увидев нас, он вышел на улицу.

– Это вы, доктор! А я думал, сегодня не появитесь. Ну что, поехали?

– Да, садитесь, пожалуйста. – Я открывал заднюю дверцу.

Педро, лукаво улыбаясь, посмотрел на меня.

– Ну, приятель, ты не откладываешь дела в долгий ящик!

– Еще бы! Ты-то вон чистенький, а полежал бы недельку без мытья! – ответил я ему смеясь.

В больнице мастер осмотрел мотор.

– Трансформатор никуда не годится, доктор, – сказал он. – Мотор не сгорел, но, видно, перегревался – обмотка немного обгорела. Думаю, что и двигатель тоже надо подправить, чтобы уж дело было сделано как следует.

– Сколько это будет стоить?

– Значит, так – собрать и разобрать двигатель и сделать две перемотки… в общем, шестьдесят пять песо.

– А когда будет готово? – спросил я.

– Раз это для больницы, заезжайте за мной завтра в это же время. Привезем его и запустим.

– Так за работу!

Мы отвезли мастера и мотор в мастерскую, и, когда возвращались, Педро сказал:

– Представляешь, что будет завтра, когда мотор заработает! Вот радость-то! – Он был очень возбужден, но вдруг, посерьезнев, взглянул на меня: – Ну что, с водой на сегодня покончено? Тогда поедешь со мной, теперь мне кое-что от тебя нужно.

Я весело кивнул, и он поехал по главной улице мимо парка, тут я понял, что он везет меня в ИНРА.

– Послушай, – обращаюсь я к нему, – в ИНРА нам есть о чем поговорить, без их помощи мы не обойдемся, но сначала надо составить план.

– То, за чем мы едем, не нуждается ни в каком планировании. Догадываешься, о чем я говорю?

– Кто тебя знает…

– Не прикидывайся! Скамейки для приемного покоя!

– Да ведь надо измерить помещение, определить количество скамеек, их длину… Нельзя же так, с бухты-барахты!

– А как по-твоему, чем я занимался сегодня после приема? Видно, странное я производил впечатление – служащие приемного покоя и аптеки глаз с меня не сводили, пока я занимался измерениями! Ну и лица у них были!

Мы зашли к Клинтону и объяснили ему, в чем дело. Он заверил нас, что это можно быстро уладить, позвал столяра, которому мы записали на листке нужное нам количество скамеек и размеры. Всего нам требовалось десять скамеек.

– Когда будет готово? – спросили мы его.

– Если погода не испортится, дня через три-четыре.

– Вы сможете доставить их в больницу?

– Поговорите об этом с товарищами из отдела перевозок, доктор. Думаю, для больницы они найдут способ доставить скамейки, как только они будут готовы.

– Я сам займусь этим, – сказал Клинтон.

Клинтон Адлум, высокий сухощавый негр с тонкими чертами лица, лет двадцати четырех – двадцати семи, был заместителем Чаина. У него открытый приветливый характер, и при решении даже самых сложных вопросов он сохраняет спокойствие. Он из тех, кто и после атомного взрыва не утратит присутствия духа.

Эта его невозмутимость сбивает с толку, многие считают Клинтона размазней, человеком равнодушным. На самом деле он очень восприимчив, способен на сильные эмоции, иной раз бывает даже резок, в общем, это замечательный товарищ.

Мы вернулись в госпиталь, и мне вдруг показалось, что в приемном покое уже стоят скамейки, а палаты и коридоры блистают чистотой! Ну и мечтатель же я!

К концу этого дня мы уже приняли некоторые меры, улучшающие обслуживание больных, а также работу среднего и вспомогательного персонала больницы.

Я собирался уходить, когда ко мне подошел фармацевт, белокожий, коренастый, лет сорока – сорока пяти.

– Доктор, – сказал он, – поскольку вы теперь директор больницы, я хочу довести до вашего сведения, что заказы наши выполняются с большим опозданием и, если снабжение медикаментами будет идти так же, дней через десять кончатся лекарства, необходимые поступившим больным. Я хотел бы, чтобы вы это знали.

«Вот и беда у ворот», – подумал я.

– Составьте перечень того, что имеется в наличии, и подготовьте справку о еженедельном расходе, завтра с утра мы этим займемся. Хорошо?

– Как скажете, доктор. Завтра я вам все принесу.

Вот и началось то, что я предвидел. Сегодня ко мне подошли анестезиолог и хирург и сказали, что им надо со мной поговорить.

Я пригласил их в кабинет, где никого не было.

– Знаешь, Алипио, – сказал Рамос, – мне кажется, что с доктором Баркесом у нас неладно вышло. Он вовсе не плохой человек, отличный хирург, я ему ассистировал и, честное слово, многому у него научился. Кроме того, он пользуется доброй славой в городе. И его увольнение может настроить людей против нас.

– Да, Алипио, – добавил Пера, анестезиолог. – Мне кажется, нам надо сблизиться с ним и как-то снять эту напряженность.

– Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите, но по-моему, вы примешиваете личные отношения к деловым. Никто не говорил, что он плохой хирург или плохой человек, мы даже хотим, чтобы он сотрудничал с нами. Однако положение очень сложное, и, возможно, сейчас не лучший момент для этого. Мы утверждали, и я продолжаю утверждать, что он либо не способен быть директором, либо ленив, либо халатно относился к своим обязанностям, а возможно, и то, и другое, и третье. Никто не предъявлял ему претензий как к врачу или человеку. А вы считаете, он справлялся со своими обязанностями?

– Нет, я этого не говорил, – ответил хирург, – но я думаю, нам еще туго придется.

– Все зависит от того, как посмотреть на дело. Если нам туго придется от разных проблем, трудностей и забот, зато больным будет хорошо, так ведь и нам будет хорошо, не правда ли?

– Ты просто не хочешь нас понять.

– Ну ладно, чего вы хотите? Только конкретнее…

– Если откровенно, я считаю, что Баркеса не следовало увольнять, – сказал хирург, – нашу линию надо было проводить постепенно.

– Твои слова, Рамос, не к месту и не ко времени. Раз ты так считаешь, ты должен был высказать свое мнение на собрании в гостинице «Мирамар». Там ты говорил совсем другое и поддерживал большинство.

Я был возмущен, мне так и хотелось обозвать его либо трусом, либо двурушником, но приходилось сдерживаться. С такими людьми надо вести себя осторожно, не давать повода к склокам. Вытащив сигареты, я предложил закурить. Анестезиолог взял сигарету, поднес мне спичку. После передышки Рамос снова принялся за свое:

– Там я не мог сказать тебе это. К тому же я переменил свою точку зрения…

Открылась дверь, и вошел наш ортопед Педро. В двух словах я изложил ему суть нашего спора.

– Вы, собственно, кто – друзья доктора Баркеса или сотрудники сельской медицинской службы? – спросил он с издевкой.

– Не выдумывай, мы этого человека знаем без году неделя, так же, как и ты! – возмутились они.

Тут спор наш закончился потому, что за мной пришли и позвали к больному, доставленному в приемный покой с острым отеком легких, которого уже осматривал наш педиатр, дежуривший в тот день.

– В общем, так, – заключил я, вставая, – я предлагаю вам это высказать на собрании совета, которое состоится завтра вечером. Идет?

– Идет, – согласились они.

Педиатр хлопотал над человеком лет пятидесяти, полулежавшим на кушетке. Два часа назад на фоне застарелой нелеченой гипертонии у него началась одышка, которая все усиливалась. Синюшность, частый пульс, в легких прослушивались нараставшие влажные хрипы. Ему был назначен строфантин, успокоительное, кислород, осушенный парами спирта, и кровопускание. Случай был серьезный.

Осмотрев и сделав назначения, я оставил больного с педиатром, а сам пошел к фармацевту.

И в самом деле, многие медикаменты – сыворотки, антибиотики, гормональные препараты (кортикоиды), анальгетики, противопаразитарные и спазмолитические средства, которыми больница обеспечивает стационарных больных, а также более обычные лекарства, назначаемые амбулаторно, – подходили к концу.

– Раньше у нас такого никогда не бывало, – сказал фармацевт. – С тех пор как вы появились, медикаментов уходит гораздо больше, да и число больных возросло.

– Вы хотите сказать, что больница сейчас принимает больше больных, чем прежде? – спросил я.

– Вот именно. Поэтому все наши запасы кончатся дней через шесть-семь.

– А почему не поступило то, что мы заказывали?

– Чего не знаю, того не знаю. Это могут сказать только в министерстве. Задержки и раньше случались, но раньше мы выписывали меньше лекарств и такого положения, как сейчас, не складывалось. Министерство отправляет медикаменты морем, и груз застревает где-то на причалах, или, когда дорога сухая, грузовиками, от нас тут ничего не зависит.

– Давайте составим список медикаментов, которых нам не прислали, и затребуем их в срочном порядке. Сделайте две копии: одну пошлем в Гавану, другую в Сантьяго.

– Я велю составить список немедленно. – И он ушел к себе.

Сегодня утром из сотрудников, у которых не было неотложных дел, мы создали бригаду по уборке мусора. К половине двенадцатого мусор был закопан и полит креолином, чтобы уничтожить мух.

Возле кухни – метрах в десяти-двенадцати от здания больницы – поставили восемь закрытых контейнеров. Оттуда поздно вечером мусор будет забирать мусоросборщик.

А во второй половине дня установили наконец насос. Как и предвидел Педро, это было радостное событие. Когда мы включили насос и вода начала поступать в резервуары, а оттуда в палаты, на кухню и в другие помещения, повсюду раздавались веселые возгласы. Даже те, кто поглядывал на нас косо, заулыбались – без воды всем приходилось плохо.

Но сразу же возникла новая проблема. Воды не было несколько месяцев, и за это время многие краны испортились, а трубы стали протекать. Слесарей в больнице не было, пришлось разыскивать их на стороне и платить тут же наличными.

Уже уходя из больницы, я столкнулся в дверях с доктором Баркесом.

– Позвольте сказать вам, доктор, что мы вовсе не собираемся ссориться с вами, просто у нас не оставалось другого выхода. Но мы бы очень хотели сотрудничать с вами, ваш опыт пригодился бы нам при устройстве операционных.

– Вы поступили со мной несправедливо, ведь у меня не было никаких трений с вашей группой, а посмотрите, во что все вылилось…

– Не думайте, доктор, что мы имеем что-либо против вас лично. Наоборот, нам хотелось бы жить с вами в мире.

– Мне больше нечего сказать вам по этому вопросу.

Я сообщил в министерство о создавшемся положении, и последнее слово будет за министерством.

– Это ваше право, доктор, но я хотел, воспользовавшись случаем, предложить вам сотрудничество.

Больше он не сказал ни слова и пошел дальше, злобно нахмурившись.

Вечером мы ужинали в гостинице. Само собой, обещанное Рене меню было куда заманчивее того, что мы получили на самом деле. К концу ужина пришел ортопед, мы посидели немного в столовой.

– Не желаете ли закусить, доктор? Или, может быть, выпьете чего-нибудь? – спросил Рене, как всегда перекинув белую салфетку через руку.

– Нет, Рене, спасибо… А впрочем, гулять так гулять! Принеси мне пива, только холодного. Если холодного нет, ничего не надо.

– Я принесу вам, доктор, бутылку, которая уже неделю стоит в холодильнике.

Педро посмотрел на него непередаваемым взглядом, но Рене не дрогнул. Не переставая любезно улыбаться, он пошел за пивом и обслужил Педро по высшему разряду.

– Ну как дела? – спросил меня Педро.

– Не хочу тебя обманывать, дня через два-три мы с тобой окажемся вдвоем против всех. Наверное, сам понимаешь. В общем, положение хуже некуда, и все же ради того, что мы делаем в больнице, по-моему, стоит пострадать…

– Во-первых, не вдвоем, а втроем. Я тоже человек, а не мебель, – сказала Сесилия.

– Ну уж это само собой, – улыбнулся Педро.

Мы замолкли, ненадолго задумавшись. Нарушил молчание Педро.

– Знаешь, Алипио, а ведь поначалу мне казалось, что этот парень, хирург, горы своротить готов. Потому меня так удивило, когда он изменил курс сразу на сто восемьдесят градусов. Как по-твоему, в чем тут дело?

– Возможно, я заблуждаюсь, но мне кажется, что он переменился после того, как оперировал вместе с Баркесом и Перой. Но это не все. Понятно, что рассуждать надо, исходя из главного: Пера и Рамос – люди с реакционными, индивидуалистическими взглядами. Кроме того, есть и еще один важный фактор. Тебе-то об этом говорить не надо, ты сам знаешь, что большинство врачей, оканчивающих университет, ничего не смыслят в медицине. Они много занимались теорией, а практики у них почти не было. Закончить университет с хорошей подготовкой возможно либо попав в число двадцати-тридцати лучших студентов, которые последние два года учебы проводят в интернатуре базовых больниц Калисто Гарсия или Мерседес и там получают эту подготовку, либо – а так поступают очень немногие – с большим трудом, всеми правдами и неправдами устроиться на работу по специальности, завязать хорошие отношения с каким-нибудь профессором и учиться у него самостоятельно; я пошел по первому пути, ты – по второму. Рамос не воспользовался ни той, ни другой возможностью, и поэтому он еще не хирург, ему только предстоит стать им в будущем, а сейчас он нашел себе учителя здесь, в Баракоа, в лице доктора Баркеса.