Текст книги "На носу у каймана"

Автор книги: Алипио Родригес Ривера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Педро ушел, я продолжал осматривать мальчика и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Я резко обернулся: на меня пристально смотрела Мария дель Кармен, палатная сестра. Светлые волосы коротко подстрижены, глаза светло-карие, она невысокая, пухленькая, лицо у нее доброе, характер мягкий, но подготовка никуда не годится, как почти у всего среднего персонала больницы.

И все же чувствуется, что она человек хороший. Я заметил, что, хотя Мария и молчит, обычно в душе она сочувствует нашим начинаниям. Она запомнила мои слова насчет двадцатипятисвечовых лампочек и часто спрашивала:

– А когда же сменят лампочки, доктор Алипио?

Но у нас всегда находились дела поважнее, и я отвечал «завтра» или «при первой возможности».

Потом Баркес снова стал директором, лампочки так и не сменили, и она иногда шутила:

– Вот видите! Не послушали меня, не сменили вовремя, и вот что получилось!

Она умна, любит свое дело и поддерживает меры, принятые нами для улучшения ухода за больными. Профессию она освоила здесь, в больнице, а потом уезжала получиться не то в Гуантанамо, не то в Сантьяго.

И теперь, обернувшись, я увидел на ее лице выражение, которое замечал и вчера, и третьего дня, когда занимался своим маленьким пациентом. Я не мог понять, что оно означает, поначалу мне показалось, что это удивление. Но сегодня я прочел на ее лице уважение и даже восхищение.

Я не сдержался и выпалил:

– Почему ты так смотришь на меня, Мария?

Она не ожидала такого вопроса, а потому смешалась и слегка покраснела.

– Я, доктор? Что вы имеете в виду?

– Я заметил, что ты смотришь на меня как-то странно, затрудняюсь определить, но…

– Да вот… – начала она в смущении, запинаясь и покраснев еще сильнее. – Сама не понимаю… Помолчав немного, она вдруг решилась – Знаете, что меня удивляет? Вот вы сейчас меня спросили, и я поняла… А раньше просто отчета себе не отдавала…

Она замолчала, словно взвешивая свои слова. Я пальпировал живот мальчика. Она подошла поближе.

– Вы не рассердитесь, доктор, если я задам вам один вопрос?

– Конечно, нет, Мария, – ободрил я ее. – Спрашивай.

Она опять помолчала, точно борясь с сомнениями, и наконец решилась:

– Почему вы так заботитесь об этом мальчике?

Я остолбенел. Никогда не знаешь, чего ждать от этих людей.

– Что ты хочешь сказать, Мария? Я не понимаю.

– Ну, почему вы почти не спите ночами, достаете сыворотки, кислородные маски, меряете температуру, почему входите во все мелочи… Почему?

– Потому, Мария, что это мой долг. Больной очень тяжелый, при нем постоянно должна быть сиделка, но сиделки у нас нет. А за ним надо постоянно наблюдать, вот мы и обеспечиваем ему уход. Поняла?

– Но я никогда не видела раньше, чтобы вы о каком-нибудь больном так заботились.

– Да у нас и не было такого больного. Были у нас трудные случаи, но все-таки попроще. Этот же совсем особый. Нам предстоит долгая борьба, потому что болезнь очень запущена…

– Значит, вы всегда так заботитесь о тяжелых больных?

– Конечно, Мария. Иначе и быть не может.

Она смотрела на капельницу, но было видно, что не капли она считает, что мысли ее заняты другим…

– Знаете… – начала она и запнулась.

– Давай, говори, что там еще у тебя.

– Только с тех пор, как вы стали у нас работать, я поняла, что значит быть врачом или медсестрой. Мне бы хотелось, чтобы вы знали, как ценят родители этого мальчика все, что вы для него делаете. Они просто боготворят вас. Говорят, что, если он умрет, так уж, видать, ему на роду было написано, но совесть у них будет чиста, потому что они не оставили его без помощи, в глуши. А еще они говорят, что ни в какой больнице, пусть самой лучшей в мире, никто бы так не заботился о нем, как вы, и я с ними вполне согласна, думаю, что если он до сих пор жив, то только благодаря вам…

Мне было неловко выслушивать эти похвалы.

– Да ведь не один я. И от вас, сестер, многое зависит… Так что не преувеличивай…

– Нет, доктор, я вовсе не преувеличиваю. Я вам так благодарна… Вы показали мне, что значит наша профессия… и как надо делать свое дело.

И все же она, конечно, преувеличивала.

Действительно, немало сил потратил я на этого мальчика, но ведь болезнь этого требовала, к тому же я и не привык иначе относиться к больным, так меня научили в университетской клинике. Однако не составляло труда понять, что имела в виду Мария дель Кармен: ей это было в диковинку, в больнице Баракоа такое отношение к больным не было принято.

Но так или иначе, а отношение Марии ко мне могло сослужить хорошую службу – у нее много приятелей среди медперсонала, а от них зависит уход за больными.

– Если ты действительно так считаешь, я хочу, чтобы и ты полностью отдавалась нашему делу. Мы с тобой вместе спасем этого мальчика, вот увидишь.

Она ответила мне взглядом, полным признательности.

– Как он сегодня?

– Мне кажется, Мария, что ему лучше. Его родители говорят, что накануне того дня, когда они привезли его к нам, у него было кишечное кровотечение. Возбудитель брюшного тифа поражает ткани кишечника и может вызвать их изъязвление, а оно в свою очередь – кровотечение, иногда и перфорацию язвы, после чего может последовать смерть от перитонита. Что же касается кровотечения, то родители утверждают, что оно случилось только раз. Но они же говорят, что у мальчика была большая слабость, а это наводит меня на мысль, что кровотечения случались не раз, только незначительные. Вероятно, ему следовало сделать переливание крови. Давай выясним, какая группа крови у него и у его родителей, чтобы знать, у кого из них можно взять кровь…

– Если надо, я дам кровь, доктор, – перебила меня Мария. – Я уже давала для моей матери.

– Не беспокойся, доноры найдутся. И все же я считаю, что ему лучше. У него уменьшилось напряжение шейных мышц, а следовательно, и возможность заболевания менингитом, да и вообще, если нет серьезных осложнений, перфорации язвы, о которой я тебе говорил, нет сильного кишечного кровотечения и пневмонии, значит, мы выиграли у смерти еще один день. Сегодня мне кажется, что и ступор у него не такой глубокий. Его обязательно надо переворачивать, Мария, двигать ему ноги, чтобы избежать тромбофлебита, поднимать его, переворачивать, чтобы не было пневмонии и пролежней. Содержать в чистоте, обязательно присыпать тальком спину и пах. Все это я уже говорил родителям, но теперь сходи к ним ты и повтори. А главное, Мария, наблюдать за ним, чтобы не упустить какого-нибудь симптома, свидетельствующего о серьезном осложнении, – внезапной сильной бледности, болей в животе, – вообще любых изменений. Поняла?

– Да, доктор, конечно. Идите отдохните, теперь я с ним побуду.

Я оставил ее с мальчиком и, выходя из палаты, наткнулся на его родителей, которые спросили меня, как их сын, я ответил, что по-прежнему, но добавил, что это хорошо, так как нет никаких осложнений. По-моему, они меня поняли. Я сказал, чтобы они прошли в палату, где сестра объяснит им, как следует ухаживать за мальчиком.

Уже неделя, как Баркес уехал в Гавану, и девять дней, как в больницу поступил мальчик с брюшным тифом. Вчера я решил перелить ему четыреста граммов крови, так как он очень слаб и, по-моему, переливание положительно скажется на его общем состоянии. Последние дни я не замечал у него ни малейшего кровотечения и решил давать гормональные препараты, которые можно применять в безнадежных случаях, чтобы мобилизовать защитные силы организма.

После отъезда Баркеса дела в больнице пошли еще хуже, потому что его заместитель Фернандес не только моложе и глупее его, но и пользуется гораздо меньшим уважением как врач. Рамос, Пера и компания убедили его, что у них связи в министерстве, и он теперь пляшет под их дудку.

А тут новая проблема – врач, который работал вместе с Росельо в Эль-Хамале, вдруг явился в больницу и сообщил, что останется здесь, поскольку собирается заниматься урологией, а свою практику в Эль-Хамале бросает. Фернандес принял его в штат больницы, потому что он из их компании, а что будет в Эль-Хамале, его нимало не волнует.

Ко всему прочему Фернандес еще разрешает всем им жить в больнице. То есть, вместо того чтобы снимать номер в гостинице у «русской», или в пансионе, или квартиру, как мы, они устроились прямо в палатах стационара. Они не только обедают, как и все сотрудники, в больнице, но еще и завтракают, и полдничают, и ужинают. И пользуются услугами прачечной и кастелянской, как больные, но не платят ни сентаво. Безобразие, да и только.

После обхода я пошел к ортопеду обсудить положение в Эль-Хамале, где остался всего один врач. Чаин не вернулся в Баракоа. Говорят, после событий в Моа его перевели в другое место. Клинтон два или три раза наезжал сюда, но, когда мы об этом узнали и пошли в ИНРА, нам сказали, что он опять уехал то ли в Моа, то ли в Сантьяго, похоже, дела там серьезные.

Войдя в кабинет дежурного врача, я увидел Педро, который возился с молодым человеком лет двадцати пяти, крепким и мускулистым, который ранил себе левую ногу мачете. Педро пытался остановить кровотечение, он поднял на меня глаза и сказал:

– Ты, толстяк, вовремя пришел, хоть я за тобой и не посылал. Хочу, чтобы ты мне помог – у него перерезаны связки. Будем оперировать в операционной, чтобы было все как следует.

Постепенно я превратился в ассистента Педро. Естественнее было бы, если бы ему ассистировал Рамос и наоборот, поскольку оба они хирурги, но отношения между «левыми» и «правыми» стали настолько напряженными, что Педро всегда зовет ассистировать меня. Мне это нравится. Я вспоминаю, как несколько месяцев, когда был студентом, занимался ортопедией.

– Ну что ж, пошли.

Операция продолжалась дольше, чем мы ожидали. Очень трудно оказалось подойти к связкам и сшить их. Мы уже зашивали кожу, когда вдруг Каридад, операционная сестра, которая за минуту перед тем вышла, опять просунулась в дверь:

– Можно я уйду ненадолго? Ведь мы уже кончили, правда?

Дверь приоткрыта, и мы слышим голоса, доносящиеся с первого этажа.

– А что там внизу происходит, Кари? – спрашиваю я.

– Я как раз хотела вам рассказать. Звонили из Гаваны и сообщили доктору Фернандесу, что доктор Баркес не будет больше директором больницы, директором теперь будет он, доктор Фернандес. Сами понимаете, он страшно рад, и все его поздравляют. Вот я и хотела… Можно?

– Конечно, иди, – сказал Педро, заклеивая пластырем повязку на ране, и посмотрел на меня, скроив удивленную мину.

Медсестра ушла, мы оставили больного на попечении фельдшера, а сами отправились в смежную с операционной комнату, где хранилось белье.

– Знаешь что, толстячок, угости-ка ты меня своей вкусной сигаретой…

Я дал ему «компетидору», другую взял сам, и мы прикурили, несколько раз молча затянулись. Издалека до нас доносился гул голосов.

– Ну и дела! – сказал Педро с самым мрачным видом. – Если этот человек, – продолжал он, – еще не став директором, наворотил такого, что же будет дальше?

Он сидел, положив ноги на стол, уставившись в потолок, и рассуждал, словно сам с собой, словно думал вслух, не ожидая от меня ответа.

Я был встревожен, сознавая, насколько труднее будет теперь наладить работу больницы.

– Интересно, почему в министерстве приняли такое решение, неужели не понимают, как это повредит медицинскому обслуживанию в Баракоа?

– Сдается мне, Педро, что надо нам готовиться к худшему. И при первой возможности ехать в Гавану, поговорить с Гранадосом или еще с кем-нибудь, добиться, чтобы министр узнал, как на самом деле обстоят дела. Это единственное, что сейчас приходит мне в голову, но вообще все следует хорошенько обдумать… Ладно, пошли обедать.

Спускаясь вниз, мы повстречали доктора Фернандеса, счастливого и сияющего. Вокруг него толпились Рамос, Пера с женой, гинеколог и врач, самовольно уехавший из Эль-Хамаля.

Не ожидая от нас первого шага, Фернандес сам направился к нам и протянул руку:

– Ну а вы, коллеги, поздравите меня с назначением?

Пожав ему руку, Педро сквозь зубы пробормотал:

– Поздравляю.

Потом я обменялся рукопожатием с Фернандесом, но молча, лишь слегка наклонив голову.

– Пойдемте сейчас все со мной – мне бы хотелось отметить это событие у Панчи. Пригласите всех служащих больницы, всех!

Наверное, поразительное было зрелище, но мы с Педро уклонились от приглашения и пошли обедать.

Педиатр тоже отказался – ему надо было взглянуть на маленького пациента в кабинете дежурного врача. Пока мы обедали, почти все сотрудники больницы бросили свои рабочие места и отправились к Панче, где у стола, уставленного бутылками с ромом и пивом, частью уже пустыми, сидел Фернандес и его приспешники.

Возвращаясь из столовой, мы с Педро повстречали в коридоре Марию дель Кармен.

– Мари, – пошутил я, – ты почему не отмечаешь назначение нового директора?

Мария нахмурилась и, поджав губы, сказала:

– Вы считаете, что директор больницы может среди бела дня устраивать пьянки и вместе со своими сотрудниками распивать спиртное, бросив работу? А мне это не по вкусу. И потом, я должна зайти к мальчику, я его оставила с родителями.

– Ты совершенно права, Мария. – Ортопед был очень доволен. – Иди к мальчику, не бросай работу.

Сквозь занавеску в коридоре левого крыла мы с Педро могли видеть чествование Фернандеса.

– Говорил я тебе, что будет еще хуже, – напомнил я.

– Доктор, доктор! Скорее!

Мы обернулись: в дверях палаты стояла бледная как мел Мария. Она испуганно оглянулась назад и продолжала звать меня.

Встревожившись не на шутку, мы с Педро бросились в палату. Я ожидал самого худшего и почти крикнул:

– Что случилось, Мария?

А она, уже в палате, стояла в проходе между койками и пальцем показывала на мальчика:

– Смотрите же, доктор, смотрите!

Отец Хуанито рыдал на коленях возле кровати, зарывшись лицом в простыни. Вся в слезах, мать сидела на кровати и правой рукой поддерживала мальчика, который смотрел на нее широко открытыми черными глазами.

– Вышел из комы! – словно выдохнул Педро.

Мария, казалось, вот-вот заплачет, и даже мне, человеку далеко не сентиментальному, пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать слезы.

Педро обнял меня за плечи:

– Поздравляю тебя, толстячок. Случай был очень трудный.

Я сделал назначения, и мы вышли в коридор. Сюда доносились пьяные крики из домика Панчи.

– Видишь, Алипио, не так уж все плохо. – Педро кивнул в сторону палаты. – Ничего, старик, надо только набраться терпения и не сдаваться, а остальное приложится…

Я глядел на него улыбаясь, пока мы медленно шли по коридору…

Глава 6
Кровь в Макагуанигуас

– Считайте очки! Рыба! – Капитан Хардинес с силой ударил об стол костяшкой пять-четыре. – Если не ошибаюсь, мы их обыграли всухую! – продолжал он, глядя на костяшку, которая оставалась у него в руке.

Не знаю, возможно, мы с Росельо ничего не смыслим в домино, но Хардинес с ортопедом разгромили нас наголову. У стола, знаменитого письменного стола Чаина, сидит Сесилия, которой тоже хочется поиграть.

В кухне жена Педро варит кофе, а их дочка спит в другой комнате.

Сегодня воскресенье, мы свободны от дежурств. Тони приехал из Эль-Хамаля, и мы все вместе приготовили обед. Вскоре после обеда пришел начальник гарнизона Баракоа капитан Аргедо Хардинес поговорить об отрядах врачей-милисиано, которые мы хотели организовать. Он застал нас за игрой в домино, мы пригласили его, он с удовольствием присоединился, составилась настоящая партия, которую он и выиграл.

Хардинес молод, худощав, среднего роста, с очень белой кожей и рыжими волосами, что редкость в этих местах. Глаза у него светло-зеленые, нос с легкой горбинкой, крупный кадык. Он очень славный и разговорчивый, но в меру. Форма защитного цвета с тремя капитанскими нашивками на рукаве ловко сидит на нем. Он беспрерывно курит.

– Ну что ж, товарищи врачи, – сказал он, удостоверившись в своей победе, – я очень люблю домино, и игроки вы хорошие, но у меня много дел, и потому пора поговорить об организации отрядов врачей-милисиано. Вы лучше меня знаете, что в Гаване уже есть студенческие отряды и формируются отряды врачей…

Его произношение выдает в нем крестьянина, но речь льется гладко, без запинки.

– О том, что вы предложили создать отряды врачей-милисиано, я узнал от Клинтона, и мне кажется, они сыграют важную политическую роль. Представляю, какие лица будут у здешних реакционеров, когда они увидят врачей, марширующих вместе с милисиано в ближайший праздник 26 Июля![10]10
  Двадцать шестого июля 1953 г. группа революционной молодежи во главе с Фиделем Кастро Рус штурмовала казарму Монкада, этот день отмечается на Кубе как праздник.


[Закрыть] Как это подействует на рабочих и крестьян! – Он легко загорался. – Вашим инструктором будет Леру, мулат. Он в этом деле знает толк. Я думаю назначить еще и Параделу, чтобы у вас было два инструктора.

– Политика – это хорошо, – говорит Педро, – но мы еще хотим научиться военному делу – надо быть готовым ко всему. Сейчас ходят усиленные слухи, что Трухильо[11]11
  Трухильо Молина, Рафаэль Леонидас (1891–1961) – диктатор Доминиканской Республики (1930–1961).


[Закрыть] готовит высадку на Кубе, и если это случится, то, конечно, здесь, в наших краях.

– Совершенно верно, – соглашается капитан, – и потому, помимо физической подготовки, надо еще научиться обращению с наиболее распространенными у нас типами оружия – «гарандом», «Спрингфилдом», автоматом и так далее. Надо уметь не только стрелять, но и чистить, собирать и разбирать оружие. В общем, делать все, что требуется. Но при этом, – продолжал он, – нельзя забывать, что в революционных войсках достаточно тех, кто умеет стрелять, и только вы умеете оперировать и лечить раненых. И хотя обстоятельства могут сложиться так, что и вам придется сражаться, помните, что основное ваше дело – медицина. Физическую подготовку можно начать на этой же неделе на холме за Кастильо – там на вершине подходящая для занятий пересеченная местность, собирать и разбирать оружие вы сможете и дома. А учиться стрельбе в форте Матачин. Устраивает?

Мы приняли его предложение.

– Значит, остается только составить удобное расписание, чтобы занятия не мешали вашей основной работе. – Он умолк, словно задумавшись, а потом вопросительно посмотрел на меня. – Кстати, доктор, Чаин говорил мне, что солдат по фамилии Сапата хулиганил в больнице, угрожал и вам пришлось с ним здорово повозиться.

– Да, так оно и было. Но дня три-четыре назад мы ехали с Чайном в джипе, я рассказал ему об этом случае, и вдруг у галереи недалеко отсюда мы увидели этого солдата. Чаин подозвал его и устроил настоящую головомойку, как следует пристыдил парня. Но по-моему, этот случай – исключение, как правило, солдаты относятся к нам хорошо.

– Хочу, чтобы вы знали: здесь есть и новички, но, в общем, люди они хорошие. Были тут у нас кое-какие неприятности, у некоторых бойцов случалось нервное расстройство. Я в этом ничего не понимаю, но, кажется, у вас, врачей, такое называется «военным психозом». Пришлось комиссовать…

– Как, например, Панталеона из Пуриалеса, – сказала Сесилия.

– Да нет, сеньора, вы уж меня простите, но Панталеон был просто наглец, который воровал у крестьян коров и свиней. Его давно надо было гнать… Нет, тут другое: храбрые солдаты, вроде бы совершенно нормальные, вдруг словно с ума сходили. Вот, к примеру, Мани, индеец из Мабухабо, как будто был нормальный, но, стоило ему зайти в кафе и услышать, как музыкальный автомат играет песенку, в которой говорится о «каменном ложе», он вытаскивал свой револьвер и стрелял до тех пор, пока не удавалось его обезоружить. Кидались на него втроем или вчетвером, бедняга был очень силен…

Хардинес говорил без пауз, не торопясь. Любил наш капитан поговорить, хотя, возможно, его подстегивало наше внимание и интерес к его рассказам.

– Но куда хуже дело было с Эль Чино, товарищем, который прошел всю войну нормальным, а после войны его направили служить сюда, в Кастильо, его семья живет в этих краях. Так вот, однажды воскресным утром в марте прошлого года весь Баракоа проснулся от очередей пулемета пятидесятого калибра, установленного на крыше Кастильо. В казарме началась паника. Еще немного, и дело кончилось бы плохо, но товарищи вовремя сообразили, что он не в себе, и силой оттащили его от пулемета Мы отправили его в госпиталь в Сантьяго, его там лечили и вроде вылечили, но три месяца тому назад все повторилось, пришлось комиссовать.

– И не было ни раненых, ни убитых? – спросил Тони.

– К счастью, оба раза он стрелял в сторону моря… – Взглянув на часы, капитан поднялся со стула. – Больше вас развлекать не могу, надо подготовить документы к митингу, который состоится в среду. Мне бы хотелось, чтобы и вы пришли. Митинг посвящается аграрной реформе, и на него должны собраться крестьяне со всей округи… – Он посмотрел на небольшую полку, где стояло несколько книг. – Что это у вас за книга – «Акула и сардины»?

– В этой книге, – сказал я, – дан анализ эксплуатации Соединенными Штатами стран Латинской Америки. Соединенные Штаты – акула, а мы – сардинки…

– Не могли бы вы дать мне эту книгу на время. Может, я найду там что-нибудь для своей речи на митинге в среду?

– Ну конечно, возьмите, пожалуйста! – Сесилия протянула ему книгу.

– Обещаю вернуть к концу недели. А вдруг вы захотите отыграться, – сказал он с широкой улыбкой, открывавшей его ровные зубы.

Капитан попрощался и через боковую дверь вышел на улицу, здесь он повернул направо, ведь именно в этом конце, только чуть подальше, находится главный вход в Кастильо.

В тот воскресный день у главного входа в Кастильо Сангили было оживленно: солдаты и офицеры уходили в увольнение либо возвращались обратно в казарму. Почти все они здоровались с солдатом, стоявшим на карауле у входа, – молодым, высоким и худощавым, но мускулистым, с тонкими чертами лица, бронзовой кожей и черными, почти совсем прямыми волосами.

Когда Йийо и Эль Хабао завернули за угол на улицу Мариана Грахалеса, они замедлили шаги и удивленно посмотрели друг на друга.

– Послушай! Что с ним приключилось? – спросил Хабао.

– И ты заметил? Не пойму, что с ним происходит, но явно что-то серьезное. Помнишь, мы спросили: «Как жизнь, Ярей?» Самое обычное приветствие, по-моему.

– А он, видно, решил, будто мы что-то против него имеем.

– Уж это точно, Хабао, иначе почему он так странно ответил на наши слова: «Все балуетесь? Ну ничего, еще узнаете, почем фунт лиха». Подожди, а ведь он угрожал нам!

– Да, похоже, дело плохо. Я сейчас вспомнил: сержант Аргудин сказал мне на днях, что видел, как Ярей, думая, что никто на него не смотрит, целился из винтовки, точно собрался стрелять. А когда заметил Аргудина, перепугался, словно его застали на месте преступления. Но еще чуднее был его ответ сержанту, когда тот, пораженный, спросил: «Что с тобой, парень?» Ярей посмотрел на него как на заклятого врага и сказал: «Ничего, сержант, но скоро «гаранд» мой запоет», повернулся и ушел.

Оба приятеля продолжали свой путь.

– Знаешь, Хабао, по-моему, обо всем этом надо бы сообщить капитану, пусть поинтересуется, что с ним, а то, кто его знает, вдруг нервишки у парня не в порядке…

– Согласен, я и сам собирался рассказать капитану, но подумай, чем это может обернуться! Уж если Ярею что-то чудится, может получиться только хуже – он решит, что кто-то на него донес, и уж тогда добра не жди…

– Наверное, ты прав, – согласился Йийо. – Смотри-ка, машина!

Они наняли у парка такси и велели шоферу ехать в бар «Игрек», где их ждали товарищи.

Поднявшись по лестнице на еще не законченный переход, который сооружали каменщики между зданием банка и складами ИНРА, Ярей окинул взглядом шесть-семь мешков с цементом и песком, он сам с трудом затащил их сюда и положил так, что они служили прикрытием со стороны улицы. Он снял с плеча вещмешок, вытащил из него штук девяносто магазинов к «гаранду» и разбросал их по настилу, затем зарядил винтовку. Было почти шесть часов вечера. Банк и склады стояли на улице Мариана Грахалеса, выходящей к заливу. По обеим сторонам улицы тянулись магазины и склады, преимущественно деревянные. За банком и складами ИНРА протекала Макагуанигуас, при впадении в залив перегороженная естественной дамбой, а дальше виднелось море.

Ярей залег за мешками, положил на них дуло, снял винтовку с предохранителя и, словно прицеливаясь, повел дулом по кварталам, видневшимся из его укрытия. Медленно приближался военный джип. Ярей навел винтовку на ветровое стекло и старательно прицелился.

Его охватило странное чувство – смесь восторга и ненависти. Наконец-то настал час мести! Настало время свести счеты со всеми этими людьми, которые насмехались над ним, ненавидели его и даже сомневались в том, что он настоящий мужчина!

Месяца три назад он стал замечать, что товарищи как-то странно улыбаются, глядя на него, отводят презрительные взгляды, внезапно встают из-за стола именно в тот момент, когда он собирается сесть, шушукаются за его спиной, медлят сменить его в карауле, как-то подозрительно замолкают, стоит ему подойти, а в парке притворяются, что не замечают его, только чтобы не здороваться. И хотя Ярей всегда был недоверчивым, на этот раз его подозрительность имела причины. Поначалу он думал, что все произошло из-за того случая в бане, когда все весело подтрунивали над мужскими статями Венансио, крестьянина из Ла-Макины. Ярею такие шутки никогда не нравились, и он не принимал участия в общем веселье, но тогда товарищи стали подшучивать и над ним: будто бы он такой скромный потому, что у него самого не все в порядке по этой части. Сначала он не обратил на их слова никакого внимания, но вечером, улегшись на нары, он вдруг вспомнил и ту сцену в бане, и следом случай, который произошел дней пять назад. Он был в увольнении и гулял с Венансио и его двоюродным братом Хусто по парку, там они повстречали очень хорошенькую русоволосую девушку, которая жила где-то поблизости.

Ярей был очень застенчив и потому не решался, как его товарищи, отпускать девушке комплименты, а они весь вечер ему твердили, что он болван, что девушке понравился именно он и прочее в том же духе. И теперь, лежа на нарах, он решил, что шутки в бане были заранее подготовлены, что товарищи давно собирались поиздеваться над ним. Сначала он попытался откинуть эту нелепую мысль, но постепенно она полностью завладела им. Чем больше он убеждал себя в том, что издевки ему лишь почудились, тем настойчивее вспоминались всякие мелочи, которые могли быть истолкованы как насмешки над его мужским самолюбием. Например, однажды, когда они стреляли из автоматов, Фиденсио, капрал, сказал, словно бы в шутку, однако с особой интонацией, что для такого высокого парня это оружие мелковато – явный намек, – ему куда больше подошел бы «гаранд».

Потом припомнились кое-какие случаи на войне, которые прежде казались совершенно пустяковыми, а теперь выстраивались в единую цепочку. Однажды он и еще три товарища, прорываясь из окружения, потеряли свою часть; они укрылись в ущелье неподалеку от реки Юмури, в местечке Эль-Какао. Женщина, которую все звали Чина и о которой говорили, что поведения она весьма легкого, помогла им спрятаться, носила еду и рассказывала о перемещении войск Батисты. Однажды Чина попросила помочь забить свинью, но, когда он пришел к ней в дом, никакой свиньи и в помине не было. Чина уложила его в постель, принесла пива. Потом надела совершенно прозрачный халат и прилегла рядом: но он так нервничал и так беспокоился за своих товарищей, что у него ничего не получилось. Тогда он не придал этому случаю никакого значения, но теперь вспомнил, что еще до того, как они ушли из тех мест, один из его товарищей несколько раз говорил с Чиной. Возможно, она ему все рассказала.

Дня три назад он пришел в отчаяние, услышав чей-то голос: «Уж лучше пристрелить его, все равно ни на что не годится». Сначала Ярею показалось, что это было во сне, но потом он почему-то решил, что это говорилось о нем, хотя никого и не видел. Кое-кто спрашивал, что с ним происходит: видимо, заметили, что он не в себе. Вполне понятно, он никому ничего не говорил. Любой мог оказаться его врагом. У него даже появилась мысль убежать куда-нибудь, но это было бы еще хуже – оказалось бы, что он не только не мужчина, но еще и дезертир. Больше он не мог терпеть грозящую ему опасность, не мог спать, не мог садиться за стол последним, чтобы тут же, извинившись, менять место – боялся, что его отравят.

Но он не ягненок, его не возьмешь так просто, голыми руками. Он начал красть боеприпасы к своей винтовке. Сегодня один магазин, завтра – второй, чтобы не привлекать к себе внимания, чтобы никто не донес. Сегодня магазин, завтра магазин, и вот их набралось восемьдесят, а если его поставят в караул, то дадут еще несколько.

Когда с поста у главного входа в казарму его перевели на крышу Кастильо, он перепугался. Но потом заметил, что нести дежурство на крыше не в пример спокойнее. На такой высоте он чувствовал себя всемогущим, ему казалось, что и город, и все его враги – в его власти. Но потом, когда выяснилось, что ему назначен пост между банком и складом, он решил, что час пробил. Место это было уединенное и прекрасно подходило для того, что он задумал, особенно в сумерках. Он продолжал воровать боеприпасы: дешево свою жизнь он не отдаст. В то утро у него было свободное время, он пошел на свой будущий пост и обнаружил, что расстояние метра в полтора между банком и складом перекрыто – видимо, склад собирались расширять. В нижней своей части задняя степа склада была уже почти готова, а выше шли леса, по которым можно было подняться на второй этаж постройки, еще не имевшей стен со стороны улицы и реки. Он заметил также несколько мешков с цементом и песком и кучи щебня и гравия. Когда в пять часов Ярей явился на свой пост, почти все лавки были уже закрыты. С большим трудом поднял он на второй этаж несколько мешков, и никто этого не заметил.

Момент настал, пора сводить счеты. Джип ехал по-прежнему медленно. Он видел, что в машине сидят три солдата, аккуратно прицелился в водителя и, когда джип был метрах в пятнадцати-двадцати, нажал на спусковой крючок раз, другой, третий…

– Ложись! – крикнул инструктор Леру.

Мы все кинулись ничком на землю. Понятно, что я, малоподвижный и не очень здоровый, выполнил команду хуже, чем остальные, но все-таки выполнил.

Иной раз приходится бросаться прямо на коровьи лепешки – здесь пасут скот. Леру – замечательный инструктор, занятия у него четко организованы, объясняет все очень доходчиво. Во время занятий держится по-военному строго, а после – как товарищ.

Кое-какие его наставления невозможно забыть, например «чем теснее вы прижимаетесь к земле, тем меньше у врага шансов отправить вас в могилу».

Мы уже милисиано: ортопед, Манлио Лопес и Луис Трахано (оба из Сабанильи), Сесилия и я. Росельо тоже занимается вместе с нами, но в будние дни ему трудно выбраться из Эль-Хамаля. Итак, нас пять мужчин и одна женщина. Остальные врачи не стали записываться.