Текст книги "На носу у каймана"

Автор книги: Алипио Родригес Ривера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Алипио Родригес Ривера
На носу у каймана

От издательства

Книга Алипио Родригеса Риверы, профессора Высшего института медицинских наук на Кубе, занимающегося проблемами мозга, посвящена тем далеким временам, когда он и его молодые друзья, недавние выпускники Гаванского университета, добровольно отправились в сельскую глушь – на самый «нос каймана», то есть на крайнюю восточную оконечность острова, чтобы помочь недавно победившей Революции. Вчерашним студентам, горожанам, пришлось столкнуться не только с отсутствием элементарной санитарии и медикаментов в больнице, не только с отсталостью и косностью крестьянского уклада, но и с саботажем и угрозой американского вторжения.

Живой бесхитростный рассказ, в котором иногда звучит ирония, а иногда горечь, ведется от лица непосредственного участника событий, развернувшихся там, где еще совсем недавно власть была в руках латифундистов, где политические посты продавались и покупались, куда нельзя было добраться даже на самолете. Нисколько не приукрашивая суровую действительность, автор говорит о трудностях, с которыми молодые врачи боролись, чтобы больные получали нужный уход и питание, чтобы темное сознание крестьянина открылось новому, навстречу переменам, пришедшим вместе с Революцией.

Удостоенные премии УНЕАК им. Пабло де ла Торрьенте Браво за 1980 г., воспоминания Алипио Родригеса Риверы изданы на Кубе в серии «Свидетельства» и поистине являются свидетельством бурного послереволюционного периода, свидетельством событий, увиденных глазами молодого врача и его коллег, поставивших своей целью служение народу, освобождению его от пережитков едва ли не феодального уклада, от ужасающей нищеты и невежества. Не совсем и не сразу удавалось справиться вчерашним студентам, однако финал книги звучит оптимистически, и теперь, по прошествии стольких лет, нам ясно, что оптимизм этот был оправдан: ушло в прошлое тяжкое наследие батистовского режима, и не последняя роль в этом принадлежит передовой кубинской интеллигенции.

Глава 1
Дорога в Ориенте

Мартовским вечером 1960 года в специальном поезде из двух вагонов, которым группа врачей, направлявшихся на работу в сельскую местность, ехала в Ориенте, царило бурное веселье. Почти все мы были в форме сельских медиков, многие ехали с женами, и постепенно образовались кружки, в которых раздавались шутки, рассказывались анекдоты и обсуждались планы на будущее.

Из Гаваны мы выехали около девяти часов вечера, и через два-три часа очутились в полной темноте, окутанные туманом, словно огромным белым одеялом.

Некоторым из нас разрешили – редчайшее исключение! – войти в кабину машиниста, крепкого негра лет пятидесяти, с легкой сединой на висках, который оживленно беседовал с теми, кто явился к нему раньше нас.

– Это очень ответственная работа, – назидательно говорил он. – От вас, от ваших знаний и умения, зависит жизнь многих людей… Надо быть предельно внимательным… – Он поправил форменную фуражку, сдвинув ее набок, и продолжал: – Хорошо, что война кончилась, работать стало гораздо спокойнее.

– А что тут было во время войны? – спросил его один из врачей.

– Представьте себе, – ответил он, нахмурившись, – мятежники нападали на поезда, а уж в провинции Ориенте такое творилось… – Он умолк, задумчиво глядя на дорогу. – Хотя и в мирное время есть свои трудности. На нашей работе всегда глядишь в глаза смерти, стоит только расслабиться или отвлечься. Да вот, – продолжал он свой рассказ, – что далеко ходить, несколько дней тому назад выезжаю я с поворота, а на путях стоит грузовик, и в нем человек пять рабочих, они, конечно, в одно мгновение с грузовика соскочили, а локомотив сшиб грузовик, разбил его вдребезги…

Один наш хирург подкинул ему новую тему, когда спросил о поезде, который мятежники подожгли около Мансанильо, а потом направили его назад в деревню.

Долго мы стояли в кабине, глядя на дорогу и слушая машиниста. Затем один за другим вернулись на свои места, но, то ли от радостного возбуждения, то ли еще почему, в эту ночь почти никто не спал.

Колеса стучали на стыках, а я смотрел в окно, пытаясь в темноте разглядеть окрестности, но видел только отражения своих товарищей, которые ходили по вагону и, жестикулируя, говорили, говорили…

Гаванский университет, закрытый во время репрессий диктатуры, снова открыл свои двери в 1959 году, когда победила Революция.

Нашему курсу оставалось до выпуска всего несколько месяцев, и мы почти сразу же приступили к занятиям, так что в ноябре и декабре того же года уже сдавали выпускные экзамены.

Когда начались занятия, у нас, студентов последнего курса, возникла мысль просить отправить нас на работу в деревню. Одни чувствовали себя в долгу перед Революцией, потому что «ничего не сделали» во время восстания, другие – потому что «сделали мало», но все, даже те, кто сделал много, горели революционным энтузиазмом и желанием способствовать социально-экономическим переменам в стране. Однако уже в то время, а возможно, и раньше обострилась классовая борьба.

Оставались еще люди – к счастью, их было немного – с реакционным мировоззрением, индивидуалисты, равнодушные, не разобравшиеся в событиях, а некоторые еще не почувствовали, что времена изменились, не поняли, даже прочитав «История меня оправдает» Фиделя Кастро, что на Кубе не просто сменилось правительство, а что нам посчастливилось стать свидетелями величайшего события современности.

Борьба была нелегкой. Не прекращались собрания, митинги, дискуссии. Студенты должны были понять, что работа в деревне обязательна, что это задание революции. А кроме того, надо было добиться, чтобы решение ехать в глубинку стало решением всего курса, чтобы меньшинство подчинилось большинству, согласилось работать в деревне до тех пор, пока следующий курс не окончит университет и не придет нам на смену. В то время медицинское обслуживание в сельской местности еще не стало законом.

29 ноября в аудитории госпиталя имени майора Фахардо (тогда госпиталя Мерседес) проходило собрание, на котором после долгих дискуссий и прений большинством голосов было принято решение отправиться в деревню, тогда же был избран комитет из нескольких наших товарищей, и, по университетской традиции давать каждому новому движению имя, мы назвали себя «Пионеры», потому что первыми отправлялись в деревню.

Потом мы обратились в министерство здравоохранения и в ИНРА[1]1
  Национальный институт аграрной реформы. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть]. Для Минздрава сложилась непредвиденная ситуация, потому что на работу в сельской местности надо было распределить 318 человек. Министр Руис де Сарате поручил это своему заместителю, доктору Рамону Грандосу, который вместе с профессором Роберто Герра Вальдесом положил немало сил на осуществление нашего проекта. В ИНРА сориентировались быстро, и, оценив возможность создания медицинской службы в отдаленных аграрных районах, оказали нам большую поддержку.

Тесное взаимодействие установилось между комитетом нашего курса и обоими учреждениями. Министерство предоставило нам помещения в своем центральном здании на улице Веласкоин, и там мы начали составлять списки и обдумывать назначения наших товарищей, имея в виду плотность населения, географические данные, пути сообщения и потребности различных районов; кроме того, во внимание принимались личные интересы молодых врачей, по возможности мы старались увязать их с будущей работой.

Члены комитета, в который входили Франсиско Очоа, Маргарита Кастильо, Чоми Мийяр, Эрнан Салас, Рикардо Синтас, Фелипе Родилес и я, решили ехать в самые трудные и отдаленные районы, понимая, что, раз мы встали во главе этого начинания, нам следовало показать пример.

Каждый день мы с товарищами собирались, обсуждали, спорили, составляли списки, информировали курс о том, как идут у нас дела. Нам очень много помогала замечательный работник министерства Ортенсия Портела.

Министерство здравоохранения обязалось платить нам ежемесячно зарплату, а ИНРА взял на себя размещение будущих врачей, предоставление им жилья и тому подобное. Пока министерство не назначит своих специальных представителей в провинциях, нашим непосредственным начальством там будут соответствующие руководители ИНРА.

Придумали мы и форму одежды – военного образца, светло-серого цвета, а ботинки и береты – черные. На левом рукаве – белый круг с желтой полосой и надписью: «Медицинская служба выпускников», «Министерство здравоохранения». Так формировался первый отряд медицинских работников на селе.

Приближался день отъезда. В наиболее отдаленные районы отправились поездом. В нашем поезде все ехали в Ориенте, и очень многие в горные районы.

Вдруг меня словно ударили по голове, и я с ужасом почувствовал, что проваливаюсь в пустоту. Я вцепился в сиденье и открыл глаза. Рядом со мной стоял один из товарищей и во всю мочь кричал: «Вставай! Подъем!» Я не помнил, когда заснул, но уже рассвело. Мне сказали, что мы подъезжаем. Я протер глаза и выглянул в окно. Места эти мне были знакомы с детства, я не раз ездил здесь поездом и потому сразу понял, что до Сантьяго еще не меньше часа.

Приведя себя в порядок, мы позавтракали кофе с молоком и бутербродами, которые показались нам необыкновенно вкусными. Возвращение в Сантьяго, мой родной город, пробудило во мне множество воспоминаний. Я не отрываясь смотрел в окно, а поезд мчался по долине между горами Сьерра-Маэстра и Ла-Пьедра. Перед моим жадным взором пролетают Дос-Бокас, Сан-Висенте, Бониато, Куабитас – места, где я жил в детстве и юности, – вызывая у меня самые разные воспоминания. Фруктовые деревья такие же огромные и прекрасные, как во времена моего детства. Вообще в этих местах много садов.

Последний разъезд, последний мост – и мы в Сантьяго. Поразительно тепло встречают нас жители этого города. Местная радиостанция с искренним волнением передает репортаж о нашем приезде. Мы встречаемся с Электрой Фернандес и другими руководителями провинции, уточняем последние подробности, а на следующий день товарищи начнут разъезжаться по местам, где им предстоит работать. Ночь мы провели в гостинице «Империаль» на улице Энрамадас. Четвертого марта на транспортном самолете Военно-воздушных сил большая группа товарищей отбывает в Баракоа, а оттуда часть из них поедет дальше. Совершенно ясно, что на Кубе происходят грандиозные социальные перемены, и события изо дня в день подтверждают это.

Глава 2
На носу у каймана

Итак, четвертого марта мы оказались на носу у того каймана, с которым сравнивают наш остров. Мы с женой и еще двое товарищей решили ехать на машине, которую нам предоставил отец одного из них, живший в Сантьяго. Нам казалось, что из окна автомобиля мы больше увидим и больше узнаем об этих краях.

Утром в аэропорту Сантьяго мы провожали группу, улетавшую самолетом Военно-воздушных сил. С ними отправился профессор Роберто Герра и его жена Эрминия. Герра не жалел сил для осуществления нашего начинания. Он даже носил нашу форму, словно тоже был выпускником университета. На этом самолете, улетавшем в восемь утра, мы отправили свой багаж, чтобы не перегружать машину, так как нам предстояло не только пересекать реки, но и подняться на знаменитый перевал через Ла-Фаролу. Накануне мы советовались с «ботерос»[2]2
  Хозяева частных автомобилей, которые по твердой цене перевозят пассажиров из одного населенного пункта в другой. – Прим. автора.


[Закрыть], которые знают этот маршрут, и они сказали, что дожди в горах еще не начались и мы сможем вброд переправиться через те двенадцать-тринадцать речек, которые встретятся нам на пути. Моя жена, я и один из наших спутников родились в Сантьяго, хорошо знали провинцию, кроме тех мест, куда направлялись, – они считаются самыми недоступными не только в Ориенте, но и на всей Кубе.

Мы выехали из Сантьяго, миновали Куабитас, Бониато, Сан-Висенте, Эль-Кристо, Сонго, Ла-Майа, Йерба-де-Гинеа, Эль-Сокорро, а в городе Гуантанамо сделали привал. После Гуантанамо шоссе кончается, и мы едем дальше по грунтовой дороге вдоль берега. Понемногу местность приобретает все более пустынный характер, хотя вдалеке виднеются сине-зеленые горы. Такого синего моря, как в этих краях, я нигде не видел – возможно, это из-за глубины, не знаю. Берег скалистый, усыпанный острой галькой, растет там чахлая трава и прибрежный кустарник.

По левую сторону дороги все тот же пустынный пейзаж, скалы то одинокие, то сбившиеся в кучу – высокие и низкие, – рахитичные колючие кусты, иногда встречаются стаи марабу, или арома, как их называют в Ориенте. Вдалеке виднеется горный массив восточней части Ориенте, там сходятся горные хребты Кристаль, Санта-Каталина, Моа, Тоа, Сьерра-де-Канастас, Сьерра-дель-Пуриаль и возвышается знаменитая Ла-Фарола, через которую нам придется переваливать по очень ненадежной дороге.

За нашей машиной поднимается облако мельчайшей пыли, которая постепенно покрывает волосы, брови и ресницы, и мы все вдруг словно поседели. Потом, уже в Баракоа, мы обнаружили, что пыль проникла не только в багажник, но и в чехол моей гитары, которая там лежала.

Мы миновали несколько сел и деревушек – Ятеритас, Макамбо, Сан-Антонио-дель-Сур, Якабо, Имиас. Вдоль дороги то тут, то там мелькают группы домишек, которые совсем не похожи на обычные деревенские дома на Кубе. Маленькие, грязные, серые, они будто погрузились в пыль. Людей почти не видно. Словом, от всей этой картины так и веет нищетой, заброшенностью и непередаваемой тоской.

После многих километров вдоль моря пыльная дорога резко сворачивает на север, удаляясь от побережья. Она незаметно, но неуклонно идет вверх, и на повороте сквозь кустарник мы увидели далеко внизу маленький пляж в форме полумесяца, песок которого блестел среди скал. Это был Плайитас, где в 1895 году высадились Хосе Марти, Максимо Гомес[3]3
  Марти, Хосе (1853–1895), национальный герой Кубы, идеолог, организатор и участник освободительной борьбы против испанских колонизаторов. Гомес, Максимо (1833–1905), сподвижник Хосе Марти, главнокомандующий освободительной армии Кубы в национально-освободительном восстании 1895–1898 гг.


[Закрыть] и их товарищи.

В глубокой задумчивости смотрели мы с утеса на это историческое место. Из размышлений нас вывел звук мотора: приближался джип. От его пассажиров мы узнали, что по дороге можно проехать, вода в реках стоит невысоко, и продолжили свой путь на вершину Ла-Фаролы.

Реки мы пересекали без труда, потому что в сухой сезон они превращаются в узкие ручейки. Самую большую из них, Сабаналамар, переехали по броду, который нам указали местные жители.

По мере подъема менялись растительность, температура воздуха и общий вид местности. Почвы здесь уже черноземные, растительность обильная и разнообразная. Наряду с фруктовыми деревьями – манго, кокосовыми и банановыми пальмами – встречаются кофейные и какао, которые растут среди строевого леса. Чем выше мы поднимаемся, тем чаще попадаются сосны, громадные папоротники, орхидеи и большие, с толстыми стволами, ветвистые деревья. У них очень красивые листья и маленькие круглые светло-зеленые плоды. Иногда эти величественные раскидистые деревья – так называемые «хлебные» – просто усыпаны ими.

По радио слышим, что на судне «La Coubre», пришвартованном в гаванском порту, произошел чудовищный взрыв, много погибших и раненых. Только со временем мы узнаем, какой серьезной была эта диверсия.

Чем выше, тем дорога становится все уже и уже, и мы начинаем всерьез беспокоиться, что станем делать, если навстречу нам попадется машина. С одной стороны – отвесные скалы, с другой – пропасть. Просто страшно смотреть вниз на крошечные пальмы и знать, что колеса машины едва не соскальзывают с кручи. В ушах у нас звенит. Порой же слух вообще пропадает. Очень холодно, облака плывут рядом с нами, а то и ниже нас. Растут здесь одни прекрасные сосны.

Вскоре мы достигаем самой высокой точки дороги, которую в этих местах называют «Эль-Альто-де-Костилья». По бревнам, уложенным наподобие лестницы, можно подняться на смотровую площадку, обыкновенный дощатый настил, откуда видны оба – южное и северное – побережья Ориенте, омываемого с одной стороны водами Атлантики, а с другой – Карибским морем. Кто-то из нас крикнул, и голос его, подхваченный эхом, раскатился по великолепным склонам, которые расстилались у наших ног.

Через некоторое время мы пересекаем ручеек примерно в метр шириной, и наш коллега, считавший все переправы на нашем пути, говорит, что, по его соображениям и по карте, это должна быть Юмури.

Я ему отвечаю: всю жизнь, мол, считал, что единственная Юмури на Кубе протекает в Матанасасе, а лужица, которую мы переехали, никоим образом не заслуживает названия реки. Потом мне пришлось раскаяться в своих словах, потому что это действительно был исток Юмури, которая спускается по горам, сворачивает на север и впадает в море в нескольких километрах от Баракоа, пробив на своем пути ущелья в сорок-пятьдесят метров глубиной и привольно разлившись в устье.

Едем дальше, на «Траурный перевал», печально знаменитый несчастными случаями. Неделю назад здесь сорвался в пропасть грузовик, и на вопрос: «Есть ли жертвы?» – пока отвечают: «Неизвестно, еще никого не нашли». И правда, если внимательно осмотреть эту кручу, поймешь, что это вовсе не шутка: взгорья, овраги, ущелья тянутся на многие километры, дна их не увидишь, потому что они очень узки и по краям покрыты густой растительностью. В этих расселинах бывает и такое: думаешь, что ты на дне, как вдруг натыкаешься на серебристо-зеленую крону йагрумы, а всякий, кто бывал в горах, знает, какой высоты достигают эти деревья.

Потом проезжаем «Девять поворотов», пересеченную местность, со множеством родников и источников. Дорога петляет из стороны в сторону, и потому продвигаемся вперед очень медленно. Но уже начался спуск, об этом нам дает знать боль в ушах, да и так видно.

Солнце склоняется к горизонту. Через час с небольшим уже стемнеет.

Спускаемся мы быстрей, чем поднимались. Проезжаем Сабанилью, деревню, расположенную в нескольких километрах от Баракоа. Это маленькое селение, но дома здесь лучше, а жители веселее и приветливее, чем по ту сторону гор.

Подъезжаем к аэропорту, справа от дороги видим двухэтажное здание. Потом мы узнали, это больница. Через девять с лишним часов, проведенных в пути, пыльные и усталые, почти в полной темноте въезжаем мы в Баракоа. Спрашиваем, где находится гостиница «русской», нас предупредили, что местные жители так называют отель «Мирамар».

По деревянной лестнице поднимаемся на плоскую крышу здания – там расположены столовая и бар. Радостными криками нас встречают Марио Альварес и другие товарищи, которые уже три дня ждали самолета ИНРА, чтобы отправиться в Йаманигуэй, Моа и другие места этого района. Нам они рассказали, что самолет Военно-воздушных сил не смог приземлиться в Баракоа, хотя и сделал две попытки. Значит, мы остались без багажа, но были очень довольны – наконец-то мы прибыли к месту назначения!

Глава 3
Гостиница «русской»

В течение нескольких месяцев гостиница «русской» служила нам домом и сборным пунктом. В ее столовой проходило совещание врачей всего района, на котором вместе с руководителями ИНРА было решено отдать больницу в наше распоряжение. В конце концов, ей предстояло сыграть важную роль в местном здравоохранении.

Гостиница занимала старое двухэтажное кирпичное здание с деревянными лестницами и перегородками, расположенное на набережной у самого моря. Столовая размещалась на крыше под железным навесом, окна закрывались деревянными жалюзи. Стояло там шесть-восемь старых столов и такие же стулья, а буфет, бар и кухня находились в другом конце. Столовая выходила на улицу, в глубине помещались туалеты и две комнаты.

ИНРА предоставил нам эту гостиницу под жилье впредь до новых распоряжений. Сама «русская» жила на первом этаже. Нам она представлялась поначалу мифической личностью: мы уже находились в отеле немало времени и часто слышали разговоры о ней, но ни разу ее не видели. Делами в гостинице и в столовой заправлял Рене, поистине на все руки мастер, был он среднего роста, худощавый, русый, с индейскими чертами лица, спокойного, приветливого нрава, почтительный, но без малейшего подобострастия. А начнет говорить о своей гостинице, не остановишь. Когда он нахваливает ее номера, кушанья, которые готовятся на здешней кухне, вам может показаться, что вы на Ривьере или в «Гавана Либре». Приехав, мы сидели в столовой, утоляя жажду прохладительными напитками. Я попросил у Рене – в белой сорочке, черных брюках, с белоснежной салфеткой, перекинутой через левую, чуть согнутую руку, он подошел к нам – отдельную комнату для нас с женой, мы тогда только поженились. Выслушав меня, он слегка поклонился и ответил:

– Администрация гостиницы «Мирамар» считает для себя большой честью принимать столь выдающихся гостей. Покорнейше прошу вас пройти со мной в одну из наших лучших комнат, номер для почетных гостей, где останавливается премьер-министр, когда приезжает в Баракоа. Прошу вас, проходите…

Он снова поклонился и изящным жестом правой руки указал нам дорогу.

Мы последовали за ним через столовую, слегка ошарашенные, так как еще не были знакомы с его манерой выражаться. Он провел нас в комнату в глубине гостиницы, рядом с туалетом, и открыл дверь со словами:

– Это одна из двух комнат в нашем «пентхаусе»[4]4
  Фешенебельная квартира на крыше небоскреба (англ.).


[Закрыть] с замечательным видом на набережную.

Когда мы заглянули внутрь, сердце у нас упало. Это оказалась комнатушка два с половиной метра в ширину и три с половиной в длину. Всю ее меблировку составляла старая кровать серого цвета, носившая на себе следы множества рук. Изголовьем она упиралась в одну из стен, а от трех других ее отделяло всего восемь-десять дюймов. Чтобы один мог пройти по комнате, другой должен был лечь на кровать. В этом чулане некуда было даже чемодан поставить.

«Замечательный вид на набережную», должно быть, открывался из крошечного окошка, находившегося на высоте восьми-десяти футов, под самым потолком, но виден из него был только малюсенький клочок неба, и лишь решеток не хватало, чтобы почувствовать себя в средневековом каземате.

Но кое-что было и похуже. Пружины на постели уже давно растянулись, и, ложась в кровать, мы проваливались, словно в гамаке. Так что нам приходилось меняться – один спит в яме, другой на краю кровати, но стоило тому, кто спал на краю, заснуть покрепче, как он скатывался вниз, и мы оба просыпались. Когда мы оглядывали простыни, моя жена нашла в них несколько зернышек вареного риса, слежавшегося и отвердевшего за давностью лет.

Вернувшись из туалета, жена сказала, что надо переезжать отсюда, что в любом деревенском доме будет лучше. Обнаружилось, что туалетом этим пользовались не только мы и наши соседи, но и посетители столовой и бара. Впрочем, хуже всего было то, что ни одна дверь не закрывалась и во всех зияли огромные щели. И все же мы остались в гостинице.

В те дни мы с женой много смеялись – ведь мы были молодоженами. Медовый месяц мы провели в отеле «Комодоро», в чудесном номере, с балконом, откуда открывался вид на море, с маленькой гостиной, огромной мягкой кроватью, в общем, со всеми удобствами. Потом мы поехали в Сантьяго и остановились в отеле «Империаль», что на улице Энрамадас. Там мы брызгали водой пол у себя в номере – стояла страшная жара, а кондиционеров не было. Тогда жена сказала:

– И это считается лучшей гостиницей в Сантьяго?! Как не помянуть добрым словом «Комодоро»!

В первый же вечер в отеле у «русской» я попросил Рене достать старых газет, а он еще умудрился раздобыть клей. Глядя, как я заклеиваю или пытаюсь заклеивать щели в дверях, жена воскликнула:

– А ведь какая чудесная гостиница «Империаль», правда, Алипио?!

Я расхохотался – она произнесла это так серьезно, что просто невозможно было удержаться от смеха.

Как только представилась возможность, мы перебрались в номер на втором этаже, тоже с общим туалетом и со щелями в дверях, но попросторнее и поуютнее.

Постепенно мы обживались в гостинице у «русской» и даже привыкли к словоизвержениям Рене. В столовой мы всегда спрашивали:

– Что вы предложите нам на обед, Рене?

С едва заметной улыбкой (его приводил в восторг наш вопрос), перекинув салфетку через левую руку, в черных брюках и белой сорочке, он слегка кланялся и отвечал с важным видом:

– Администрация гостиницы «Мирамар» имеет честь сообщить своим уважаемым гостям, что может предложить им на обед чудесный рассыпчатый белый рис, только что сваренный, восхитительные яйца, прямо из-под курицы, и замечательных лангустин, выловленных в Тоа буквально несколько минут назад, а также любые напитки, которые они пожелают.

Когда ему велели подавать, он поворачивался к повару, стоящему за стойкой, тот открывал холодильник и доставал яйца и креветки, которые мы ели уже неделю, но Рене каждый раз рекламировал их по-новому. Креветки варили и подавали с рисом и каким-нибудь прохладительным питьем.

Судьба хозяйки гостиницы «русской» может послужить яркой иллюстрацией к новейшей истории, если прислушаться к тому, что рассказывают о ней в Баракоа. Впрочем, даже если особенно не прислушиваться, все равно ее судьба показательна.

В Баракоа рассказывают, что Нина и ее семья, весьма состоятельная, во время революции 1917 года принадлежали к лагерю белых; они не смогли примириться с революционными законами, кроме того, особую ненависть испытывали к руководителю местной большевистской организации, который в их местах пользовался особым уважением.

Рассказывают, что Нина и ее семья покинули родину и переселились в Западную Европу, а оттуда в Америку, на «землю надежд», на «землю эмигрантов», где не бывает политических бурь, подобных той, от которой они бежали. Окончились странствия Нины на Кубе, далеком и богатом острове с прекрасным климатом. И будто бы на Кубе она первым делом поинтересовалась, какие районы наиболее далеки от цивилизации, а значит, от вероятных политических потрясений, далеки от политики и революции. Так она оказалась в Баракоа, епископальном городе, о котором редко вспоминали деятели тогдашней псевдореспублики. Она купила здесь дом, который впоследствии превратила в отель «Мирамар».

Через много лет после того, как Нина бежала от революции в России, другая, подобная ей, разразилась на отдаленном и «мирном» острове. Но это еще не все. Самое интересное впереди. Говорят, что после победы нашей революции наш команданте в сопровождении одного советского руководителя прибыл в Баракоа и завтракал в отеле «Мирамар». Когда они находились в столовой, Нина попросила разрешения войти, подошла к советскому товарищу и прерывающимся от волнения голосом рассказала, как она вместе со своей семьей бежала от русской революции и от того большевика, который для них олицетворял эту революцию и вызывал столь ярую ненависть. Потом, смеясь то ли над собой, то ли над причудами судьбы, она объявила, что спутник Фиделя Кастро, который завтракает сейчас в ее гостинице, и есть тот большевик. Не знаю, так ли все было или это пустые слухи, но будто бы Нина и советский руководитель долго беседовали, пока продолжался этот знаменательный завтрак.

Одним словом, «Мирамар» на несколько месяцев превратился в штаб сельского здравоохранения.

Там мы жили, там же останавливались наши товарищи, приезжавшие из провинции, там проходили важные собрания. В этих случаях Рене превращался в образцового секретаря, выполнял разного рода поручения, оповещал товарищей, помогал нам устраивать собрания в столовой, пусть даже поздно ночью, то есть помогал всем, чем мог.

Стемнело. Наконец-то можно вымыться в ванной с щелястыми дверями, а потом приступить к ужину, который так расхваливал Рене. Во время ужина пришел Педро, врач-ортопед, и сказал, что через полчаса мы должны встретиться с руководителем местного отделения ИНРА Карлосом Чайном.

В девять часов мы собрались. Чаин, маленького роста, с русыми волосами, любезный и внимательный, производил впечатление очень толкового человека. Он был озабочен тем, как бы получше принять врачей.

Встречу он начал с того, что в общих чертах охарактеризовал свой район, он понимал, что эти сведения в любом случае пригодятся нам в нашей работе. Он говорил о вековой отсталости Баракоа, чье население состояло из нескольких (их по пальцам можно было пересчитать) латифундистов, владельцев кофейных плантаций и лесных угодий, немногочисленного среднего класса, состоявшего из нескольких специалистов, торговцев и государственных служащих, и массы трудящихся, которые прозябали в крайней нищете.

Он объяснил нам, что основу экономики этого района составлял экспорт бананов и в меньшей степени кофе, какао и кокосовых орехов. Этой отрасли сельского хозяйства могущественные американские корпорации нанесли серьезный удар, когда переместили свои коммерческие операции в Центральную Америку, где получали больше прибылей. Одни считают, из-за того, что на банановые пальмы напали вредители, другие утверждают, будто сами американцы с самолетов заразили банановые плантации перед тем, как их покинуть.

Еще в Баракоа процветали в прежние времена политические махинации – редкий кандидат в президенты или в сенаторы, который не вызывался проложить здесь дорогу. Грунтовую дорогу в Баракоа провели только потому, что она понадобилась кое-кому из землевладельцев.

Определенные круги ждали разного рода политических кампаний, как крестьянин ждет урожая. Денежные подарки, синекуры, подношения в виде джипов, земельных участков, домов – вот какие «крохи» перепадали тем, кто участвовал в грандиозном обмане народа.

Затем Чаин сказал, что наш приезд очень важен для местного населения, которое видит в нас посланцев революции. И добавил, что мы не имеем права запятнать себя хоть чем-нибудь, на работе или в быту, уронить свой высокий авторитет.

Беседа с Чайном, которая, по-моему, была очень полезна, закончилась поздно ночью.